Текст книги "Эра Водолея, или Каждый имеет право знать"

К машине Зубкова подошел низенький чернявый мужичок в кожаной куртке и кепке. За ним следом шел здоровяк в прорезиненном плаще. Первый был опрятно одет, второй, как и большинство пассажиров машин, перекрывших дорогу, был небрит и заметно пьян. Люди с недобрыми лицами окружили машину Зубкова. Костя приготовился к худшему.

– Кто таков? – осведомился человек в кожанке.

– А вы, собственно, кто и что вам нужно? – как можно нейтральнее спросил Зубков.

– Председатель комсамобора Зайцев. Что вам здесь нужно?

– Я здесь живу. На Лефортовском.

– Пусть ксиву покажет, – прохрипел кто-то за спиной у Зубкова.

– Документы есть при себе? – спросил Зайцев – Выходите из машины.

– Мне его рожа не нравится, – прогремел помощник Зайцева.

– Вытряхнуть его из машины и шмон навести, – предложил здоровяк в телогрейке, надетой на голое тело.

– Вы че, мужики, – пьяно промямлил кто-то сзади толпы, – это же журналист из моего подъезда.

Через несколько секунд говоривший пробрался сквозь собратьев по самообороне и оказался рядом с Зайцевым. Зубков чуть рот не открыл от удивления. Передним стоял Рома. Правда, стоял он с трудом, потому что был пьян. Но это был он. Вне всяких сомнений.

– Так есть карточка? – спросил Зайцев.

– Есть, – ответил Костя и, не сводя глаз с Ромы, передал свою желтую карточку председателю комсамобора.

– Проверь, – распорядился Зайцев, отдав карточку кому-то за спину, и перевел взгляд на Рому. – Ты же всего две недели как к нам переехал, а уже знаешь, кто в каком подъезде живет.

– Да знаю я его. В моем доме живет.

Костя смотрел на Рому, ошарашенный неожиданной встречей. Как и в той жизни, что теперь он считал полузабытым сном, Рома был пьян и слегка развязан. Он безобидно улыбался, показывая желтые от табака зубы, прищурив чуть мутные серые глаза.

На шоссе Энтузиастов кто-то крикнул «стой», раздался визг тормозов, закончившийся через две секунды сильным ударом, скрежетом металла и звоном разбитого стекла. Люди, стоявшие у костра, подхватили колья и железные прутья и побежали в сторону грохота и матерных криков. Все, кто стоял вокруг машины Зубкова, обернулись на шум и посмотрели на бегущих людей.

«Вытаскивай эту сволочь», – орал кто-то за углом дома. «Тащи сюда его. Осторожно, машина горит», – отвечал второй. «Багажник проверьте, багажник. Что он там вез…»

– Разберись, – сказал Зайцев здоровяку в прорезиненном плаще и кивнул в сторону шума на шоссе.

Здоровяк сказал «умгу» и побежал выполнять приказ. Следом за ним побежали еще четыре человека. Зубков повернул голову и взглянул на дорогу, по которой он ехал и на которой теперь никто не стоял, мешая проезду посмотрел на Зайцева, на толстячка, пытавшегося проверить его карточку через допотопную модель компьютера. Затем снова взглянул на дорогу.

– Даже и не думай, – сказал выросший словно из-под земли молодой панк с обрезом двустволки в руках и разноцветным ирокезом на голове. – Поедешь тогда, когда тебе скажут.

– Ну что там? – крикнул Зайцев мужику, мучавшему компьютер.

– Да не работает эта хреновина, – заорал тот в ответ и саданул кулаком по информационной машине. – О! Зашуршала…

Из-за угла кинотеатра появился помощник Зайцева. Шел один, без компании, ушедшей с ним.

– Есть такой, – крикнул проверяющий Костину карточку, вынул ее из машинки и пошел к Зайцеву. – Он правду сказал. Даже числился в неблагонадежных.

– Что, сволочь, родину не любишь? – выдавил сквозь зубы мужик в телогрейке, надетой на голое тело, и взглянул на Зубкова глазами, полными ненависти и презрения.

– Отпусти его, – распорядился Зайцев.

Панк опустил обрез и отошел в сторону. Зубкову вернули карточку. Костя медленно убрал ее во внутренний карман куртки в надежде дождаться помощника Зайцева и услышать подробности происшествия на шоссе.

– Ну? – спросил Зайцев.

– Шоссейные самооборонщики директора овощного магазина взяли, – ответил помощник, тяжело дыша. – Скотина! Сбежать хотел с ключами от подземных складов. А в багажнике тушенка. В машине чемоданчик нашли. Золотишко, камешки… Не остановился на приказ. Ребята его грузовиком оттеснили, а он, дурак, в столб влетел. В общем, постановили кончить его, чтобы другим неповадно было. А золото в штаб самообороны отправили. Пикетчикам по две банки тушенки в счет премии выдали.

– Нда, – задумчиво сказал Зайцев. – Жалко не через нас поехал.

– Точно, – подтвердил помощник. – Теперь золотишко им достанется. Хм, в штаб повезли…

– А ты чего стоишь?! – гаркнул мужик в телогрейке, одетой на голое тело. – Тебе сказали канай отсюда! Пока не передумали.

Раздался выстрел. Мурашки пробежали по телу Зубкова от мысли, что только что самооборона без суда и следствия приговорила человека к смерти и расстреляла его.

– О! – сказал помощник Зайцева. – Приговор приведен в исполнение. А с этим чего?

– Все в порядке, пусть едет, – ответил Зайцев и медленно пошел в сторону костра, к которому уже возвращались его подчиненные.

– Жалко, – вздохнул помощник, уходя от машины. – Машина у него хорошая. Я давно такую хотел. И цвет мой.

Недолго думая Костя сел в машину и не спеша, чтобы не вызывать подозрений, отъехал от пикета. Он вдруг почувствовал привкус крови во рту. Вся эта самооборона напомнила ему революцию семнадцатого года. Скорые суды самозваных уполномоченных, слепую месть толпы, жаждущей крови. Школьную программу истории дополнили воспоминания девяносто третьего года, когда толпа штурмом пыталась взять телецентр, перестрелка на Краснопресненской набережной… Как будущий журналист Зубков в те дни мог остаться в стороне. Он не задумываясь нырнул в гущу событий, прихватив с собой диктофон, буханку хлеба и противогаз.

Подъезжая к дому Наташи, Костя увидел, что на стадионе собрался еще один митинг. Присутствующие на нем люди наполовину были вооружены подручными средствами уличного боя: палки, железные прутья, обрезки труб, камни. Несколько человек держали в руках автоматы. Зубков вдруг поймал себя на мысли, что лица у людей стали озлобленными. Даже во время вчерашней потасовки недалеко от метро их глаза не пылали такой ненавистью, как сейчас. Косте стало страшно. Сердце забилось в груди быстрее. Он вдавил в пол педаль газа и с визгом от колес на повороте влетел во двор.

Наташа. Что с ней? Костя хлопнул дверью машины, не закрывая ее на ключ, и вбежал в подъезд. Прыгая через две ступеньки, он поднялся на четвертый этаж. Еще не добежав до двери, начал искать ключи от квартиры, судорожно проверяя карманы. Костя почувствовал внутри небольшую дрожь, проверил карманы еще раз. Ключей нигде не было. Страх пронизал все его тело. Зубков с силой вдавил кнопку звонка и выжал длинную трель. Потом две короткие. Еще одну длинную. Секунды ожидания казались вечностью. Дверь никто не открывал. В квартире было тихо. Зубков выдал еще несколько коротких звонков и сразу же, не дождавшись ответа, забарабанил по двери кулаком. Комок подступал к горлу, кровь застучала в висках, дышать стало тяжело, в глазах появилась легкая серая рябь.

Кто-то положил руку на плечо Зубкову. Костя резко обернулся и увидел Наташу, смотревшую на него испуганными глазами. Наташа взяла Костю своими маленькими ручками за окаменевшие предплечья и два раза встряхнула.

– Костя! Ты слышишь меня?! Что случилось?

Секунду он смотрел на Наталью, потом тяжело вздохнул и, притянув к себе, крепко обнял. На пороге своей квартиры в халате и шлепанцах стоял дядя Юра. Он что-то медленно жевал, настороженно созерцая картину на лестничной площадке.

– Наташка, – еще раз вздохнув, прошептал Костя и закрыл глаза. – Как я рад тебя видеть. Если бы ты только могла себе представить.

– Ничего себе, если бы могла, – пробурчал дядя Юра. – Я, признаться, от твоей радости немножко испугался. Ладно, пошли в дом. Там все наши.

Зубков поцеловал Наташу в лоб, обнял за плечи и повел к открытой двери. Наташа все еще с испугом смотрела на Костю. Дядя Юра вошел последним и закрыл дверь. Мухин сначала стоял в прихожей рядом с дверью, но, увидев, что причиной шума был Костя, вернулся в комнату. Картошкин, Лобачевский, Лукошкин, Богатырев – все, кто сидел за столом, молчали и ждали, что скажет Мухин, Чуев с Наташей вышли проверить, что за шум возле ее двери.

– Костя пришел, – сказал Мухин и сел на свой стул.

В комнату вошел Зубков, за ним шла Наташа. Дядя Юра, закрыв дверь, сходил на кухню и вернулся через минуту с трехлитровой банкой вишневого компота. Костя поздоровался со всеми и прошел на свое любимое место, под часами с кукушкой. Справа от него сидел Лобачевский, слева – Богатырев. Наташа сидела на противоположной стороне круглого стола, дядя Юра – левее Богатырева.

Гости, как и хозяин квартиры, успели выпить по паре рюмок водки, и это было видно по их глазам.

– Штрафную, – провозгласил Лобачевский.

Богатырев с готовностью налил Зубкову рюмку водки. Костя не стал разбираться в разносолах на столе, а просто положил себе в тарелку колесико копченой колбасы и дольку лимона. Все с торжественным видом наблюдали за ним. Проглотив одним глотком водку, Костя закусил ее лимоном, после чего отправил в рот колбаску.

– А теперь еще по одной, – сказал Лобачевский.

Пока разливали водку по рюмкам, Костя положил себе в тарелку ложку крабового салата, кусок курицы и две вареные картофелины.

– Тебе слово, – сказал дядя Юра.

– Слово… – растерялся Костя, вставая со стула. – Дай Бог не последнюю.

– Между прочим, совсем нелишнее пожелание, – заметил Лукошкин, тоже встал и соприкоснулся с Костей рюмками.

Выпив водку, все вернулись к закускам. В тишине было слышно, как мерно щелкает механизм маятника в часах и приборы стучат по фарфору.

– Как на улице? – спросил Мухин.

– Страшно, – ответил Костя и зацепил вилкой соленый огурчик. – Кругом отряды самообороны. По городу невозможно проехать и километра, чтобы тебя не остановили и не спросили: а ты кто такой?

– Пока мы с Алексеичем к вам добирались, у нас два раза проверили карточки, – сказал Картошкин.

– А я, дурак, после поездки в зеленый сектор не сдал зеленую карточку, – добавил Лукошкин. – Ну и вынул их все сразу. Прицепились. Кто да откуда… почему две карточки… рожи у всех, опухшие от пьянства…

– Между прочим, и грохнуть могли, – заметил Мухин.

– Какой-то сумасшедший дом, – выдохнул Лобачевский. – Власть в городе, а я думаю, что и во всей стране, никому конкретно не принадлежит.

– Ошибаетесь, милейший, – заметил Лукошкин. – Власть принадлежит отрядам самообороны. Я не удивлюсь, если завтра у них появятся списки. И тогда будет столько крови, что…

– Крови уже немало, – сказал Зубков. Лукошкин замолчал и посмотрел на него. – При съезде с шоссе Энтузиастов меня в очередной раз остановили. Пока их доисторический компьютер пытался найти на меня данные в справочной системе, расстреляли директора овощного магазина.

– Нашего овощного? – испуганно спросила Наташа, прикрыв рот ладошкой.

– Мда, – вздохнул дядя Юра. – Скотина он, конечно, был редкостная. Но чтобы за это к стенке…

– Я слышал разговор, – продолжил Костя, – его пытались остановить. Он попер напролом. Тогда его машину прижали грузовиком. Он не справился с управлением и влетел в столб. Самооборонщики нашли в машине чемоданчик с золотишком. И полный багажник тушенки. Золото реквизировали на нужды самообороны, а директора расстреляли.

Костя замолчал. Все пытались осмыслить первую смерть знакомого им человека. Директора овощного магазина в той или иной степени знали все присутствующие.

– Первобытная дикость истребления себе подобного не растворяется в пространстве, а уходит в глубь подсознания и ждет своего часа, – нарушил тишину Лукошкин. – Сегодня история повторяется на новом витке спирали. Все цивилизации уничтожили себя сами или сгорели в войнах, которые сами же развязали. Человечество прячется за стенами культуры и самозабвенно верит, что ушло от средневековой дикости. Оно каждый день само себе внушает это и наконец верит, что так оно и есть на самом деле. Вкус, стиль, мода, культура… всего лишь идолы, с которыми большинство не то что не хотят спорить, а даже, наоборот, делают вид, что преклоняются, пытаясь использовать в своих целях и попутно мешая с грязью несогласных. – Лукошкин замолчал на несколько секунд, затем продолжил: – Но вот кто-то объявляет о начале новой оргии жертвоприношения. Люди самозабвенно впиваются зубами в горло ближнего своего и требуют все большей крови. И все равно люди не хотят верить, что это они сами. Наоборот. Все ищут виновных и находят их. Деньги, тайные общества, сумасшедшие диктаторы. И в этот момент появляется человек, который знает путь к спасению. Чтобы понять этот нехитрый фокус, нужно просто не быть глупцом. Но во все века те, кто злоупотреблял разумом, вызывали у толпы подозрение. Поэтому тот, кто мог бы отвести слепцов от края пропасти, будет молчать из-за страха быть убитым этой толпой. Людьми недалекими и откровенно глупыми.

– Я согласен с тобой, Евгений Владимирович, – сказал Лобачевский. – Мы кичимся знаниями, которые без проверки их логикой приведут в действие все почерпнутые из науки сведения, скомбинированные слугами новой или старой власти с целью воспитания умов в нужном для нее направлении. Мы сами толкаем себя к самоуничтожению.

– Только то, что может разрушить само себя, по сути, и есть живое, – сказал Картошкин.

– Так что же спасает человечество от самоуничтожения, а человека – от самоубийства?

– На веру в разум надеяться не приходится, – сказал Лобачевский. – Насчет человечества не скажу, а человека… только страх. Страх обречь душу на вечные муки.

– Занятно, – сказал Зубков. – Христос основывал свое слово на любви к ближнему и вере. Человечество же все перевернуло с ног на голову, запихнуло в привычные для него рамки и от имени Христа веками обещало кару смертью всем, кто слепо не подчинится.

– Человек, не верующий в Бога, скажет, что это всего лишь религиозная догма, – сказал Картошкин.

– Догма, независимо от того, религиозная она или научная, является защитой от саморазрушения, – сказал Лукошкин.

– А ты что скажешь? – спросил Чуева Лобачевский.

– Минус на минус дает плюс, – ответил Чуев. – Ловко манипулируя отрицательными фактами, можно представить их как третий, положительный факт.

Костя снова посмотрел на Наташу и увидел в ее глазах тревогу. Ей было страшно от того, что происходило в стране, от того, что жизнь, о которой мечтала, могла кончиться, едва начавшись. Она прекрасно понимала, что такой человек, как Костя, не будет сидеть дома. Очень скоро он выберет себе сторону и примет участие в борьбе за то, что считает истиной…

Однажды она вдруг почувствовала, что точно так же, как и появился, Костя должен будет уйти. «Он пришел ниоткуда и уйдет в никуда». Как будто бы ничего и не было. Он говорил, что все происходящее порой ему кажется обычным сном. В какую-то минуту она даже поверила, что все это на самом деле всего лишь его сон. А она часть этого сна. Или это ее сон. Ее или его… не важно. Важно то, что все это слишком хорошо, чтобы оказаться реальностью. Ей стало жутко. Ведь сон всегда кончается. Она проснется, и кончится все, что она считала реальной жизнью.

– Что дед говорит? – тихо спросил дядя Юра, нагнувшись к Косте за спиной Богатырева.

– Приглашал приехать к нему и отсидеться, – также тихо ответил Костя. – Показал свои запасы. Жратвы у него действительно на пять лет хватит.

– А пулемет показывал? – спросил дядя Юра.

– А как же. И ящик гранат.

– Моисей, – оживился Богатырев и развернулся на стуле. – Давай взорвем че-нить на хрен?

– Слушай, ты сегодня вроде не сильно пьяный. Чего тебе все время хочется взорвать?

– Да что угодно!

– Зачем?!

– Чтоб до костей пробрало, – не то грустно, не то зло ответил Богатырев и опустил голову. – Если бы взорвал раньше, глядишь, и не было бы ничего этого. Зацвело наше озеро, протухла водица.

– А вы обратили внимание, как вдруг все притихли? – громко сказал Лобачевский.

Все посмотрели на него. Николай Алексеевич был явно горд своим замечанием.

– Ну, ты-то как раз, наоборот, разошелся пуще прежнего, – подметил Картошкин.

Тяга Лобачевского к размышлениям вслух, да в хорошей компании, да под хорошую закуску, была всем известна. Особенно он был в ударе, если ему попадался неглупый оппонент. Такой, чтобы и вопрос заковыристый задать мог, и утверждение попытаться опровергнуть.

– Не обо мне речь, – отмахнулся Лобачевский. – Я простой смертный. Мне вообще многое чего можно, как и другим людям Земли. Я говорю о политиках, политологах, бизнесменах, известных телеведущих. Они каждый день учили народ жизни, а когда народу потребовался их совет, да что совет… просто информация, чтобы попытаться разобраться в происходящем, они как в воду канули.

– Ты как всегда недалек от истины, – ответил Чуев. – Некоторые уже канули. Кого-то закопали. Те же из политиков, кто еще остался, бегают, суетятся по консультациям. Пытаются разобраться, чем все это безобразие им может выйти: червонцем золотым или пеньковым галстуком. Кое-кто просто притаился и ждет, когда откроют еще одну букву в слове. Политологи тоже не дураки. Им нужно разобраться, что именно предсказывать народу, и не только ему. А то так пропоешь долгая лета, а окажется, что покойнику. Согласись, неудобно получится. Бизнесмены… одного Костя видел, на шоссе. Точнее, слышал его конец. Остальные же, скорее всего, расползлись по норам. Затаились, навострили ушки и ждут, когда определенность появится. Принюхиваются, с какой стороны мясцом пахнет. Тут тоже сноровка нужна. А по поводу телекомментаторов… – Чуев взглянул на часы на стене и встал со стула. – Сейчас включим эту волшебную коробочку и посмотрим.

Чуев подошел к телевизору и включил его. Экран вспыхнул, через секунду на нем появился Компотов. Судя по всему, он только что показывал телезрителям кадры, отснятые на улицах города.

«…Ну что же, – сказал Компотов, как обычно выдерживая паузы после каждого слова. – Как говорится, кадры говорят сами за себя. Если это демократия, то что же тогда террор? Улицы перегорожены баррикадами. Самозваные комитеты самообороны никому не подчиняются и творят на улицах форменный произвол. Власти, если таковые вообще существуют, бездействуют. По улице нельзя пройти, не опасаясь за собственную жизнь. Громятся витрины магазинов. С наступлением темноты город как будто вымирает. Самооборонщики вершат свой скорый суд над всеми, кто им не нравится. Невольно вспоминаются строки великого писателя: «Да со всеми я не согласен. Говорильня одна… Нет чтобы по-настоящему».

– Вот это он в точку! – воскликнул Картошкин. – Прямо про себя.

– А еще два дня назад он возмущался, что так жить нельзя, – сказал Чуев. – Что страна хочет перемен. Что, мол, доколе? Наконец-то пришли мыслящие люди, настоящие политики… А теперь, как выясняется, они тоже дерьмо.

– Все дерьмо, кроме мочи, – заметил Лобачевский. – Это мне один химик сказал.

Через открытую дверь балкона пахнуло гарью. На перекрестке солдаты самообороны подпалили автопокрышки. Где-то вдалеке послышался женский крик. У булочной двое пьяных разбили витрину, бросив в нее по камню, и осколки белым ковром, сверкающим в свете фонаря, стоящего напротив магазина, засыпали тротуар.

Глава 10. Кто есть кто

Ночью в городе члены отрядов самообороны убили сто семьдесят два человека. Эти новости утром промычал Компотов, с обычным равнодушием растягивая фразы и двигая головой. Зубков лениво ел яйцо всмятку, лишь изредка переводя взгляд на телеэкран. Наташа уехала на работу, когда он еще спал. В половине десятого позвонила секретарша главного редактора и сказала, что Костю ждут в редакции. Закончив завтрак и выслушав последние новости, Зубков оделся и вышел из дома.

Стрелки на часах показывали десять часов утра. Несмотря на то что солнце светило ярко и в голубом небе не было ни облачка, на улице все же было прохладно. Когда Зубков шел к метро, на том самом месте, где вчера остановили его машину, он увидел два больших пятна крови на асфальте. Чуть в стороне лежали два тела, накрытые серо-зеленым брезентом. Из-под брезента торчали четыре босые ноги, две мужские и две женские. Рядом стояли три милиционера, четыре самооборонщика. Лейтенант о чем-то спокойно разговаривал с Зайцевым. У панка, что вчера целился в Костю из обреза двустволки, на ногах были дорогие, явно не по его достатку, ботинки. У мужика в телогрейке, надетой на голое тело, из кармана торчали белые женские босоножки. Когда Зубков проходил мимо брезента, порыв ветра рассыпал веером светлые женские волосы, выбившиеся из-под страшного покрывала.

Несмотря на выходной день, пассажиров в метро было много. Почти у всех были напряженные, чем-то недовольные лица. Такие лица Костя видел очень давно, в своем сне. В этом же городе все всегда улыбались друг другу и прямо-таки светились доброжелательностью.

Спустившись в метро, Костя заплатил за проезд со своей карточки и прошел на платформу. В тоннеле показался свет. Электропоезд подал гудок и подкатил к платформе. Двери открылись. Люди с угрюмыми лицами вышли на платформу, с недовольными зашли в вагон. Костя остановился у противоположной двери и взялся за поручень.

– …а их свободу я видел в гробу и белых тапочках, – просипел пропитой голос за спиной Зубкова.

– Действительно, чего не нравилось?! – ответил ему бас. – Голодных не было, бездомных тоже. У всех была работа.

– Подумаешь, карточки наблюдения раз в неделю на почту отнести, – продолжил сиплый. – Ну и что? Все же об этом знают, значит, никакой подлости в этом нет. А то что преступность из-за этого снизилась – это факт.

– Крикуны они и есть крикуны, – ответил бас. – Что нужно нормальному человеку? Работа. Работа, чтобы он мог прокормить свою семью, и крыша над головой. А эти горлопаны теперь начнут все ломать. Новая метла по-новому метет.

– Это уж хрена лысого, – возразил сиплый. – Рабочий класс еще не сказал своего слова. Не зря появилась самооборона. Это только сейчас она охраняет кварталы от мародеров. Еще день-два, и терпение кончится. Кто пойдет за крикунами? Да никто, кроме вонючих интеллигентов. Им только дай поговорить о свободе личности. Что вылупился? Морда очкастая. Не так, что ли?

– Если вы подойдете к зеркалу, – сдержанно заговорил кто-то, – то непременно увидите, что подобное отражение и есть морда. Потому что лицо таким быть не может.

Зубков неторопливо обернулся и увидел справа от себя мужчину лет тридцати пяти, в черном плаще, с кейсом в руках. Он носил очки, из чего Костя сделал предположение, что именно с ним и разговаривал пролетарий.

– Видал? – сказал сиплый, кивнув головой. – Ну ничего. Через пару дней твоим крикунам свернем рыло набок. И до тебя доберемся.

– Во-первых, крикуны скорее ваши, нежели наши, – спокойно ответил человек в плаще. – Они тоже любят рассуждать о том, что лучше для народа, и во всем винить существующие порядки. Но дальше слов у них дело не пойдет. Да, мне не нравилось то, что сделал с моей страной Лебедев. И уж тем более не нравится, что собираются делать Штырев с Мукиным.

– Во-во, – вставил бас. – Кто виноват и что делать. Ничего. Мы еще покажем, кто виноват. А что делать-то, мы тоже знаем.

– Правильно, – вставила бабка, сидевшая возле двери. – Судить их надо. Провокаторы. Надо еще выяснить, кто платит этим крикунам.

– Дура, ничего ты не выяснишь, – сказал дед, сидевший напротив бабки, – потому что…

Почему бабка дура и ничего не выяснит, Зубков так и не узнал. Двери поезда открылись, и он вышел на платформу.

А в газете царил обычный творческий беспорядок. Кто-то бегал с листами бумаги в руке и искал наборщицу. Кто-то курил, сидя у окна на кожаном диване с видом философа и беседуя с коллегами о судьбах человечества. Несмотря на последние события, или вопреки им, газета жила обычной жизнью. Необычным был лишь утренний звонок секретарши. Когда Костя спросил, что случилось, она ответила, что главный редактор просит всех выйти на работу и, пока ситуация в стране не прояснится, работать без выходных. Костя в глубине души был согласен с этим. Когда в стране происходит революция, журналисту просто глупо уходить на выходные. Настоящему журналисту.

По дороге в редакцию Зубков видел и слышал то, что можно было дословно передать в статье и выдать как борьбу и единство противоположностей: трупы на асфальте с бандитами, стоящими рядом и примерявшими трофейную обувь, ликующая и пьющая, толпа, разговоры в метро о том, что кому-то эта революция на фиг не нужна, так же как и гребаная свобода слова. Главное, чтобы было что жрать и что одеть. Жили нормально, а лучшего и не надо. Подумаешь, камера наблюдения в квартире… да так даже и безопасней. Микрофонов-то нет. А смотреть пусть смотрят. Да и анкеты СГБ мешают жить только предателям и продажным говорунам о свободе личности.

Костя вошел в свой отдел, поздоровался с верстальщицей, больше почему-то никого не было, и, сев за стол, за час написал статью. После этого он зашел к редактору «на подпись».

– Добавь, что этой ночью люди из самообороны убили девяносто шесть человек, – сказал главный, ставя на статье резолюцию.

– Компотов утром сказал, что сто семьдесят два, – заметил Костя. – Я подумал, что он опять замечтался, и не стал его цитировать. Сказал лишь о том, что видел сам и что есть в справочной.

– И правильно сделал, что не стал. Мои цифры точные. Зам. начальника гор. милиции держит меня в курсе по некоторым вопросам.

– Хорошо, – сказал Костя.

Он взял подписанную в номер статью и направился к двери.

– Подожди. Есть задание. Сейчас сдашь статью и к часу будь в мэрии.

– Неужели мэр решил сделать заявление?

– В час у него пресс-конференция.

– Хорошо, – ответил Зубков и вышел в коридор.

В отделе, кроме верстальщицы, по-прежнему никого не было. Костя отдал ей статью и позвонил Наташе в больницу. Телефон не отвечал. Тогда он набрал номер Чуева. Дядя Юра, на счастье, был дома.

– Слушай, хорошо, что ты позвонил. Тут что-то происходит.

– Что еще происходит? – насторожился Костя.

– Возле вашей двери кто-то крутился, – ответил дядя Юра. – Во дворе сейчас двое ошиваются. Где Наталья? Я звоню, она не берет трубку.

– Ушла на сутки, – ответил Костя. – Я тоже только что звонил ей в клинику – там никто не берет трубку.

– Да?.. – задумался дядя Юра. – Да нет, вряд ли. Если бы с ней что-то случилось, то к телефону все равно кто-нибудь подошел. Наверное, что-нибудь с телефонной станцией. Или на линии. В любом случае не дергайся. Я сам все выясню. Ты сейчас занят?

– Да. Есть одна идейка, нужно поучаствовать.

– В четыре освободишься?

– Не уверен. В пять попробую.

– Давай тогда так. В шесть часов я тебя жду там, где ты мне предлагал очереди объединить. Помнишь?

– Да.

– Все. Я буду тебя ждать до восьми. И домой не суйся. Понял? Ни в коем случае.

– Хорошо, – согласился Зубков и повесил трубку.

По дороге в мэрию он пытался осмыслить происходящее. За ним следят? Ну что же… Кто за ним следит? Новые власти или старые? Вообще он так и не разобрался, кому именно сейчас принадлежит власть в стране, и не только он один. Армия молчит. Руководство СГБ весьма сдержанно в высказываниях, ссылаясь на просьбу новых властей не провоцировать вооруженные столкновения. Кое-где на улицах видно милицию, но далеко не везде. По городу организованы отряды самообороны. Когда Зубков выходил из редакции, он встретился с Лобачевским. Перебросились парой слов. По имеющейся у Лобачевского информации, отряды самообороны не имеют централизованного руководства и никому конкретно не подчиняются. То есть в каждом отряде свой командир, который больше похож на атамана. И если на границах города в пикетах стоят представители крикунов, то в самом городе баррикады контролирует тот самый рабочий класс, который сегодня в метро обещал еще сказать свое слово. А периферия вообще не воспринимает происходящее всерьез. Девяносто процентов населения страны как-то прохладно приняли те перемены, про которые им сообщили однажды утром с экрана телевидения.

Так кто же за ним следит? Новые или старые? Что они собираются делать? Только следить или арестовать его? Или же это чья-то местечковая самодеятельность? Кстати, запросто. Возомнил себя какой-нибудь батька народным мстителем и решил под шумок прищучить языкастого репортера. Кто следит? Ответ на этот вопрос в создавшейся в городе ситуации может иметь решающее значение. Что с Наташей? Может, дядя Юра и прав… если бы что-то случилось, телефон в больнице работал бы. А тут… вот уж действительно, как говорили китайцы: чтобы ты жил в эпоху перемен.

У входа в мэрию, когда Зубков туда подошел, уже собралась порядочная толпа. Кого здесь только не было. Знакомые и коллеги Кости по работе, иностранные журналисты, телевидение, радио. Рядом с огромного роста милиционером стоял длинный и сухой немец Ганс – свободный художник. Не заметить его было так же невозможно, как и предположить, что его здесь не будет.

– Привет, Ганс, – сказал Костя, подняв вверх правую руку.

– Здравствуй, – со слабым акцентом ответил Ганс.

– Слушай, – вдруг спросил Костя, – скажи мне как человек посторонний: что в этой стране происходит?

– Мне плевать, я просто зарабатываю деньги, – сказал Ганс и сделал небольшую паузу. – Ты только не обижайся, но мне на самом деле пока что все равно. Я вообще стараюсь быть вне политики. Иначе придется принять чью-то сторону, а тогда я не смогу быть объективным.

Толпа оживилась, чуть подалась вперед, фотокамеры защелкали, засверкали вспышками. На ступенях мэрии появился пресс-секретарь. Он подошел к микрофону, выдвинул стойку на необходимую высоту.

– Раз, раз… Дамы и господа, прошу внимания. Через минуту вы сможете задать несколько вопросов мэру Москвы. У вас будет не более десяти минут.

В дверях показался мэр. За ним из мэрии вышли девять человек из его свиты. Мэр улыбнулся присутствующим и поднял вверх руки. Костя еще раз удивился сходству этого невысокого лысоватого толстячка с оттопыренными ушами, лукавыми глазками и широченной улыбкой. Практически все присутствующие журналисты одновременно задали свой вопрос, который слился в один. Получился кошмар.

– Вы были в Кремле?

Этот вопрос прозвучал громче остальных. К тому же его задал журналист городского телеканала. У мэра была традиция первым отвечать на вопрос своего канала.

– Нет, меня туда еще не приглашали, – сказал мэр.

– Как вы относитесь к новому правительству?

– Я за любое правительство, которое думает не о своем кармане, а о нуждах народа.

Мэр, как обычно, отвечал на вопросы не сразу, обдумывая каждое слово.

– Так вы поддерживаете Штырева и Мукина?

– Я пока что не слышал от новой власти ничего конкретного. Когда они представят свою программу, я смогу ответить на этот вопрос.