Текст книги "Империя Рюриковичей (V-XVI вв.). Русская экспансия"

В 1015 г. сразу после смерти Владимира I мир, царивший при нем на Руси, рухнул. Дети усопшего князя встали один против другого и четыре года вели разорительную междоусобную войну.

Согласно «Повести», раздоры в благородном семействе начались еще при жизни князя Владимира.

За год до его смерти Ярослав, которого летопись впоследствии назовет «Мудрым», управлял от имени отца Новгородом и неожиданно для всех отказался платить Киеву дань. Владимир заподозрил измену в действиях сына и приказал войску идти на север. Уже было велено «мостить мосты», чтобы тронуться на дерзкого строптивца Ярослава, но в самый последний момент перед началом похода великий киевский князь Владимир «разболелся» и умер²⁷³.

Историки обычно оставляют без внимания мотивы беспринципного поведения князя Ярослава. Они также часто не затрудняют себя ответом на вопрос – как оказались связаны между собой личные расчеты Ярослава Владимировича и политические интересы Новгорода? Между тем, в связи с русской экспансией оба эти вопроса обретают особую актуальность.

Новгород долго ждал случая, чтобы дистанцироваться от киевского домината и ускользнуть из-под власти южнорусских князей. В 1015 г. новгородцы использовали первую же возможность ослабить тяготившую их зависимость и объединились с Ярославом против киевской диктатуры. Именно эта решительность новгородцев и позволила Ярославу выйти из-под воли отца. Что же касается самого молодого Рюриковича, то в его непочтительности и фрондерском противостоянии киевской власти видится нам все тот же буйный русский нрав и старая традиция русов ковать железо, пока горячо. Владимир I был стар, а будущее, как отмечалось выше, не предвещало его детям блестящего «хеппи-энда». Моральное напряжение в великокняжеском семействе резко зашкаливало, и первыми нервы дрогнули у Ярослава.

Поспешная смерть главы великокняжеского семейства спасла древнерусскую империю от войны за территориальное единство, которую пришлось бы вести с Новгородом. Ренегатство Ярослава временно ушло на второй план, и центр событий переместился в Киев, где в открытой форме оголились семейные противоречия.

В столице в это время находились сыновья великого князя – Борис, его любимец, и Святополк («бе бо Святополк Кыеве»)²⁷⁴. Уже лежа тяжело больным, Владимир отправил Бориса с киевской дружиной отбивать нападение печенегов. Борис поехал в степь и больше уже не видел своего отца живым.

Святополк же, воспользовавшись смертью Владимира и отсутствием при дворе своих братьев, самовольно занял киевский трон («седе в Кыеве по отце своем»)²⁷⁵. Чтобы задобрить киевлян, он начал раздавать им дорогие подарки имуществом и даже землей («нача даяти имь именье»)²⁷⁶.

Дальнейшие события, согласно «Повести», разворачивались следующим образом.

Борислав (а именно так звучало языческое имя Бориса) прочесал степь, не встретил кочевников и отдал приказ возвращаться домой. На обратном пути его настигла весть о смерти горячо любимого отца. Дружина Владимира, с которой Борислав ходил на печенегов, и ополченцы-киевляне («вои») собрались вокруг бедного сироты и настоятельно советовали ему совершить бросок на Киев, чтобы захватить великокняжеский стол. Однако Борис принял другое решение. Он категорически отверг коварное предложение дружины, заявил, что никогда не поднимет руки на «брата своего старейшего» и без колебаний признал его вместо отца²⁷⁷.

Озадачившись миролюбивым настроением Бориса-Борислава, войско покинуло князя, и Борис остался в степи практически один, с малым числом своих «отроков».

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Коварный и жестокий Святополк подослал к брату вышегородского боярина Путшу с товарищами. Убийцы напали на малочисленный отряд Бориса и смертельно ранили практически безоружного князя, не пожелавшего оказать им сопротивления. Затем по прямому приказанию Святополка умирающего страдальца добили два варяга²⁷⁸, которых, кстати, сначала не было среди людей Путши.

Когда весть об этих событиях достигла Ярослава, он в порыве бушевавшей в нем братской любви закричал: «Кровь брата моего вопиет к тебе, владыка! Отомсти за кровь праведника сего, как отомстил ты за кровь Авеля, обрек Каина на стеснение и трепет»²⁷⁹.

Свое торжественное обещание Ярослав выполнил через несколько лет. В 1019 г. он разбил «окаянного» Святополка в битве на реке Альте. После этого злодей и братоубийца Святополк сгинул где-то в пустыне между «Чехи и Ляхи», или, в переводе на современный русский, исчез в неизвестном направлении.

Так передает нам события начала XI в. древняя русская летопись. Можно ли ей верить? И если нет, то что тогда на самом деле случилось с детьми князя Владимира Святославича?

У профессиональных историков давно уже имеются основания подозревать летописца в намеренном сокрытии правды и в заведомо ложном изложении обстоятельств смерти Бориса-Борислава. Уж слишком много в летописном рассказе откровенных несовпадений, чтобы принять его за чистую монету.

Большую часть из них сформулировал историк И.Н. Данилевский. С его вопросами трудно не согласиться. В самом деле, как, например, можно объяснить тот факт, что в день смерти отца Святополк находился у его постели, тогда как должен был править в Турове? Ведь Святополк был туровским князем! От Киева до Турова 900 км пути. При скорости 60 верст в день, торопясь к умирающему отцу, он мог попасть в Киев не раньше 8 августа, а Владимир I умер 15 июня. Борис, если верить летописи, был убит 24 июня²⁸⁰. Следовательно, Святополк не мог видеть кончину отца и участвовать в злодейском убийстве брата.

С другой стороны, на более ранних страницах летопись сообщает, что Святополк был назначен княжить в Туров в 988 г., но при новом распределении уделов, которое состоялось после смерти старшего сына Владимира I Вышеслава, его имя среди удельных князей не упоминается. Словно из небытия Святополк всплывает в летописном тексте лишь в 1015 г., в день смерти отца и через двадцать семь лет после предыдущего упоминания²⁸¹.

Также в высшей степени любопытно, почему Святополка поддержали бояре из Вышгорода? Ведь этот город никогда не был центром самостоятельного княжества, а являлся загородной резиденцией киевских князей?²⁸² Может быть, Киев и Вышгород симпатизировали Святополку?

Неясно также, почему киевляне настаивали, чтобы Борис выгнал Святополка и стал их князем, а потом отказались принять тело Бориса, и покойника пришлось тайно хоронить в Вышгороде²⁸³, как об этом сообщает «Сказание о Борисе и Глебе».

Вызывает вопрос, зачем Святополк дважды посылал убийц к Борису и кто рассказал ему, что убитый князь еще жив? Ведь даже ратники, сопровождавшие тело Бориса, не смогли этого заметить.

Нет также объяснения, как информатор Святополка с такой молниеносной скоростью преодолел расстояние от места преступления до резиденции князя и вернулся обратно. И вообще, зачем Святополк убил Бориса, а вместе с ним и Глеба? Они же не оспаривали его старшинства и права на киевский трон. Вопросов к правдивости этой загадочной истории слишком много, чтобы не попытаться найти другое объяснение гибели младших сыновей Владимира I.

К счастью, кроме «Повести» сведения об этих событиях сохранились в «Хронике» Титмара Мерзебургского. Их очевидцем был также герой скандинавского эпоса конунг Эймунд, служивший у Ярослава в 1015–1019 годах²⁸⁴. Вот как, опираясь на эти источники, излагает альтернативную версию событий И.Н. Данилевский.

Примерно через три года после «распределения» сына в Туров Владимир I обвинил его в тайной связи с тестем, польским королем Болеславом Храбрым, вместе с которым, будто бы, Святополк намеревался захватить киевский трон. (Что более могло беспокоить князей, чем их шаткие престолы!) Вслед за этим Святополк, его жена и ее духовник, епископ Колобжега Рейнберн, были заключены под стражу²⁸⁵.

Через некоторое время Святополк сумел выбраться из заключения и бежал в Польшу, рассчитывая на помощь своего тестя короля Болеслава. Сидя в тюрьме как государственный преступник, Святополк не получил при очередном распределении уделов (вспомним смерть Вышеслава) место в Новгороде, и его занял Ярослав.

Политическая карьера Святополка была загублена. В глазах своего отца он стал изменником, предателем и политическим эмигрантом. Поэтому его нахождение в Киеве в момент смерти Владимира I выглядит абсолютно неправдоподобно. Святополк физически не мог захватить власть в Киеве и быть организатором убийства Бориса и Глеба²⁸⁶.

Из сведений «Эймундовой саги» следует, что перед смертью Владимир I назвал своим преемником Бориса и дал ему киевское княжение (Кенугард)²⁸⁷. Ярослав и другие братья выразили недовольство этим решением отца.

Как воспринял эту новость Святополк, неизвестно, ведь в 1015 г. он находился в изгнании.

Ярослав нанял варягов и готовился воевать с Борисом, у которого, в свою очередь, созрело встречное намерение выгнать брата из Новгорода. (Братья хотели выяснить отношения, как подобало русским князьям.) В 1015 г. войска Бориса и Ярослава сошлись в сражении, победу в котором одержали варяги и новгородцы Ярослава.

Борис вынужден был уступить старшему брату трон, но не оставлял надежды в скором времени отыграться. Он дважды штурмовал Киев с печенегами и в ходе второй попытки лишился не только жизни, но и головы, которую ему отрубил норвежский витязь Эймунд.

Скандинавская сага полна полунамеков, из ее текста не выведешь, по чьему приказу действовал Эймунд. Но разве он служил не Ярославу? Разве не его приказы должен был исполнять? Кстати, приблизительно в то же время при столь же подозрительных обстоятельствах были убиты Глеб и Святослав Владимировичи²⁸⁸. Дерзость и поспешность свершенных преступлений наталкивают на мысль об их едином заказчике.

Святополк находился в то время в Польше. На таком расстоянии, учитывая минимальные сроки и рудиментарные средства связи, убийства не организуешь. Но «польский зять», скорее всего, был в курсе происходивших событий. Как у старшего из Рюриковичей, у Святополка тоже были династические права, и, заручившись поддержкой Болеслава, он решился воевать за киевский стол.

Пока в Польше шли сборы, семейство Владимировичей потеряло уже трех братьев.

Лишь летом 1018 г. к Киеву подступили польско-немецкие полки во главе с Болеславом Храбрым и князем Святополком. Ярослав позорно бежал от них в Новгород, а оттуда хотел дезертировать в Швецию. Лишь гневная вспышка новгородцев, разбивших в ярости княжеские ладьи, вынудила Ярослава возобновить войну против Святополка, которую поначалу он считал бесперспективной.

14 августа 1018 г. Святополк торжественно вступил в Киев, где был встречен жителями как законный и, может быть, даже желаемый великий князь.

Через три месяца поляки и немцы вернулись домой. После их ухода к Киеву подошли варяго-новгородские полки Ярослава. В битве у Любеча северяне разбили ослабленную армию Святополка²⁸⁹.

Законный правитель Киева снова «бежал в Ляхы»²⁹⁰ и погиб там при невыясненных обстоятельствах.

Описанные выше деяния русских князей наглядно демонстрируют нам, что никакой братской любви между ними не было и не могло быть. Они, как новорожденные гиены, начинали грызть друг друга с первым прорезавшимся зубом.

И, тем не менее, убийство трех князей (Бориса, Глеба и Святослава), совершенное их родным братом, было для Русского Дома явлением экстраординарным. (На совесть Ярослава надо бы отнести также оболганного им Святополка, обреченного на смерть в изгнании, и длительное заключение брата Судислава, уцелевшего в ходе усобицы 1015–1018 гг., которого Ярослав на четверть века упрятал в застенок²⁹¹.)

Дурной пример, как известно, заразителен. Чтобы не дать ему развиться, сохранить единство и удержать власть в своих руках, Рюриковичи должны были сделать подобное явление недопустимым.

Ярослав, которого после того, что он сделал со своими братьями, следовало бы назвать не «Мудрым», а «Кровавым», понимал это не хуже остальных. Правящая династия нуждалась в защите от саморазрушения.

И вот главный виновник трагедии делает неожиданный шаг. По его приказу Бориса и Глеба канонизируют как первых на Руси христианских святых. (Ярослав словно забыл о тех христианах-варягях, которых четверть века назад растерзала языческая дружина Владимира I.) Для него было важно, чтобы Борис и Глеб получили максимально высокий статус среди загробных обитателей христианского рая, как люди, пострадавшие за стопроцентную приверженность семейным традициям.

Ярослав вознамерился внушить Русской династии идеалы филадельфийской (читай, братской) любви и родственного взаимоуважения.

Борис, Глеб и Святослав погибли не за веру. Все трое стали жертвой политического убийства²⁹². Но, в итоге, Борис, а заодно с ним и Глеб, обретают мученическую праведность за то, что предпочли «непротивление убийству, руководствуясь братской любовью»²⁹³.

Ярослав пытался утвердить в русском семействе «нормы праведного правителя», для которого верность родственному долгу превыше корыстных интересов и политической гордыни. Консолидация княжеского семейства вокруг идеи братского соправления казалась на тот момент лучшим рецептом от раздоров. Используя его, Ярослав надеялся прочертить жесткие моральные границы.

В случае удачи это позволило бы максимально сократить вспышки вражды между князьями и укрепить их влияние на подконтрольных территориях. Превращение Бориса и Глеба, павших жертвой кровавой семейной распри, в страдальцев за принципы «филадельфии» делало их сакральными покровителями династии Рюриковичей. Тем самым русские князья – по сути своей захватчики и оккупанты – превращались в охранителей семейного (или, точнее, корпоративного) спокойствия.

Одновременно, как христианские мученики, Борис и Глеб становились небесными покровителями русского православия.

Вместе с ними Рюриковичи всей семьей приобретали черты законных правителей «русской земли», понимаемой как территория без определенных границ, пространственными пределами которой были православные форпосты – монастыри, возведенные на рубежах с языческим миром и указывающие князьям направление дальнейшей экспансии.

Уже при Ярославе Мудром слова «русский» и «православный» воспринимались как синонимы, а сама христианская религия в первую очередь отождествлялась с правящим княжеским родом и его знатным окружением²⁹⁴. Славяно-финская деревня была чуждой этому «просвещенному» миру, привнесенному извне, навязанному и мало кому понятному.

И все же политическое доминирование руси и их территориальная власть делали свое дело: население постепенно приучалось видеть в русском князе законного сюзерена, а в русской княжеской корпорации – богом данную форму правления.

В любом случае, благодаря задумке Ярослава, на Руси стало возникать внешнее единство власти и общества, настоянное на христианской закваске.

После смерти Ярослава Мудрого целостность братского соправления нарушилась и принцип «филадельфии» был растоптан его сыновьями. Молодые Ярославичи схлестнулись друг с другом в новой родственной войне, на которую пошли вопреки воле отца.

Впрочем, посев, сделанный Ярославом, дал некоторые всходы. За время, прошедшее от киевского восстания 1068 г. до Любечского съезда 1097 г., у Ярославичей складывалась специфическая концепция «правильной власти».

В согласии с ней высшее положение в династии принадлежало князю, получившему божественное благословение Бориса и Глеба²⁹⁵. Остальные Рюриковичи должны были добровольно подчиняться сакральному «старейшине» и господину²⁹⁶.

К сожалению, даже такое понимание принципа «филадельфии» долго не продержалось.

Авторитет Бориса и Глеба, абсолютизированный Ярославом, все чаще использовался его детьми для обоснования своих прав на политическую власть. Чем больше времени проходило со смерти Ярослава Мудрого, тем более значимой в межкняжеских отношениях становилась воинская доблесть святого Бориса, а его братское смирение уходило на задний план²⁹⁷.

Под конец жизни Ярослав Мудрый владел всеми землями древнерусской империи, но война его сыновей показала, что великокняжеский «монархизм» был всего лишь случайностью в управленческой практике русской корпорации²⁹⁸.

Как писал Д.И. Иловайский, «государственное начало и единение Русских земель <…> поддерживались только тем, что они находились во владении одного княжеского рода и что князь, сидевший в Киеве, считался старейшиной всем князьям русским»²⁹⁹.

Стоило Ярославу умереть и сделать киевский стол вакантным, как политическая зависимость областей от Киева резко оборвалась и вся иерархия родственников пришла в движение³⁰⁰. Корпоративный принцип объединял русских князей, но внутри клана нарастали противоречия. Если бы Ярослав Мудрый захотел передать свою власть одному из сыновей, остальные не признали бы такого решения и подняли восстание. На примере междоусобных войн наследников Святослава и Владимира Святославича, мы видели, что Рюриковичи мстили друг другу и за меньшие обиды.

Однако Ярослав Мудрый не собирался совершать столь опрометчивых поступков.

В своем завещании он, в соответствии с принципом старшинства, назначил Изяслава править в Киеве, Святослава посадил в Чернигове, Всеволоду отдал Переяславль южный, Игорю – Владимир Волынский и Вячеславу – Смоленск³⁰¹.

Единственным инструментом воздействия на своих детей, которым реально обладал умирающий Ярослав, был его авторитет великого князя и отца.

Принципы «филадельфии» имели, конечно, значение. Но они рассматривались в основном как инструмент, гарантирующий князьям сохранение жизни. Корпорация не имела утвержденного регламента ротации кадров, а принцип братского соправления не давал ответа на вопрос, кто же из князей будет принцепсом?

По мысли Ярослава, таким человеком должен быть великий киевский князь. Сидя на своем троне, он обязан заменять отца для областных князей, защищать их друг от друга, помогать обиженным и тому подобное.

Боюсь, что и сам Ярослав не очень-то верил тому, что писал в завещании.

Вся эта идиллическая программа братской любви и семейной кооперации не имела под собой никаких реальных оснований ни в политике, ни в экономике русской даннической империи. Желание создать внутреннюю устойчивость в Русском Доме всякий раз вступало в противоречие с порочностью человеческой природы и нестабильностью избранной в русской корпорации групповой модели управления.

Когда в 1054 г. Ярослав Мудрый умер, его дети (видимо, по инерции, заданной отцом) сохранили территориальный мир. Но его политическая конфигурация постоянно менялась.

Младшие сыновья Ярослава – Игорь и Всеволод – очень скоро умерли, и их области без борьбы достались старшим братьям.

После добавления выморочных уделов Изяслав Ярославич завладел почти всеми уездами к западу от Днепра. Помимо Киева он также контролировал Новгород.

Святослав Ярославич, владея Черниговом, захватил власть над Северской землей, управлял страной вятичей, Муромом, Рязанью и Тмутараканским княжеством, то есть господствовал над многими землями к востоку от Днепра.

Третий брат, Всеволод Ярославич, управлял южным Переяславлем на Трубеже (левый приток Днепра) и оттуда простирал свою власть почти над всем Верхним Поволжьем. Ему подчинялись Ростов, Суздаль и Белоозеро³⁰².

В своих гигантских областях, которые территориально превосходили многие государства средневековой эпохи, старшие Ярославичи не управляли, а царствовали, по примеру своего отца.

Казалось бы, политическая погода этому благоприятствовала: кризиса, связанного со смертью Ярослава Мудрого и переделом власти, удалось избежать; восстаний податного населения не произошло; зависимые славянские земли не потребовали свободы (или летописи не сохранили для нас нужных сведений).

Старшие Ярославичи возомнили себя едва ли не абсолютными монархами. Им казалось, что они воплотили завет своего отца о филадельфийской любви, но тут против господства «стариков» выступило молодое поколение Рюриковичей. Родные и двоюродные племянники триумвиров не хотели мириться с их самозванной гегемонией. Они тоже заявили о правах на власть и территории. Так был развязан длинный ряд княжеских междоусобиц, в которых русская знать с оружием в руках делила между собой то, что войной же было завоевано предками.

Рюриковичи показали себя в грядущих конфликтах не с лучшей стороны. На Русской равнине они продолжали вести себя как захватчики, для которых уезды с их аборигенным населением были всего лишь разменной монетой в династических спорах за власть.

Первым знамя семейной борьбы младших со старшими поднял Ростислав, родной племянник Ярославичей и сын их старшего брата Владимира, княжившего до своей кончины в Новгороде.

В точности неизвестно, был ли вообще Ростислав наделен каким-нибудь уделом. По одним сведениям, он владел Ростовской землей, по другим – сразу же оказался изгоем.

Ростислав затаил на старших братьев кровную обиду. С помощью новгородцев, среди которых жили воспоминания о его отце, он захватил далекую, но выгодную в географическом отношении Тмутаракань, изгнав с берегов Керченского пролива своего двоюродного брата Глеба Святославича. Ростислав утвердился на Таманском полуострове и княжил там с 1064 по 1066 гг., пока не был отравлен греками из-за несогласия с его внешней политикой³⁰³.

Одновременно с Ростиславом удар по устойчивости правящего триумвирата нанес двоюродный племянник Ярославичей, полоцкий князь Всеслав Брячиславич. (Великому киевскому князю Изяславу он приходился внуком. Его отец, Брячислав Изяславич полоцкий, умер в 1044 году.)

Уже Брячислав считал Полоцкую область слишком незначительным уделом для своего величия. Он хотел прибавить к своей доле Новгород или хотя бы его западные окраины³⁰⁴. Старшие князья, разумеется, были против любого перераспределения власти.

Брячислав умер, не успев претворить своих мечтаний в жизнь. Но тут за дело взялся его сын. В 1065 г. Всеслав Брячиславич, как единомышленник своего отца и последователь идеи большого передела, напал на Псков и осадил этот богатый торговый город. Не сумев его захватить, князь, нужно думать, отыгрался на псковских пригородах, разграбив все, что могло пойти на оплату дружины и наемного войска. Затем Всеслав стремительно бросился к Новгороду и явился пред новгородцами столь неожиданно, что сумел застигнуть их врасплох.

Выше я позволил себе предположить, как мог действовать Всеслав в псковских пригородах. Что же касается захвата Новгорода, то здесь необходимость в предположениях полностью отпадает, так как в нашем распоряжении имеется запись Новгородской первой летописи. Согласно свидетельству летописца, Всеслав сжег часть города, разбив его защитников, взял в плен женщин и детей и ограбил церковь св. Софии, украв из нее все колокола и паникадила³⁰⁵.

Не правда ли, странный поступок князя-христианина – разорять православные церкви? В дальнейшем мы увидим, что Всеслав был не единственным из русских князей, кто отваживался на подобные деяния.

Ярославичи объединились против Всеслава полоцкого и, отправившись мстить ему за Новгород, продемонстрировали еще более циничное отношение к населению страны, которой владели и над которой безраздельно господствовали.

Когда триумвиры соединенными силами ворвались в Полоцкую землю, они не стали наказывать Всеслава лично. Нет, эти гуманные радетели земли русской захватили принадлежавший Всеславу город Минск, перебили в нем все мужское население, а жен и детей отдали в рабство дружинникам³⁰⁶.

Удивительным образом борьба между русскими князьями велась так, что все ее тяготы и ужасы испытывали на себе народы, завоеванные и эксплуатируемые русами.