Текст книги "Империя Рюриковичей (V-XVI вв.). Русская экспансия"

Здесь, пожалуй, уместно будет коснуться вопиющих дел, творившихся в ростовской церкви в годы княжения Андрея Боголюбского.

Главами епархии побывали в то время разные люди. Были среди них епископы Нестор и Леонтий (Леон) – фигуры с весьма сомнительной репутацией. Их корыстолюбие и ненасытное стяжательство стали притчей во языцех. Только под народным давлением Андрей Боголюбский согласился удалить от дел обоих епископов⁵¹⁴.

Архиерейство Леонтия, в частности, закончилось антицерковным бунтом 1159 года⁵¹⁵. Этот, с позволения сказать, «епископ» ввел в Ростовской земле церковную симонию. Северо-Восточная Русь стала при его епископстве чемпионом по количеству православных обителей на душу населения. Однако церкви возводились Леонтием с корыстным расчетом: он специально открывал новые приходы, чтобы продавать в них должности («попов умножал на мзду»). Можно ли было ждать иного от человека, который сам приобрел себе место за взятку?⁵¹⁶

Но в буквальном смысле чудовищный случай церковных преступлений связан с приходом на Ростово-Суздальское епископство некоего Феодора, будто бы рукоположенного в Константинополе в обход киевского митрополита.

Этот честолюбивый и злобный человек оказался настоящим уголовным преступником. Пользуясь церковной властью и расположением Андрея Боголюбского, он мучил людей в подвластных митрополии селах: палил людям головы и бороды, распинал, выжигал свечами глаза, резал языки, живых людей рассекал пополам и «жен богатых в котлах варил», чтобы присвоить их достояние⁵¹⁷.

От злодеяний Федора доставалось даже знатным боярам и князьям. Так, по его приказу был распят постельничий князя Андрея, у которого Федор пожелал «восхитить» его богатство⁵¹⁸. Лишь в тот момент, когда Федор возвысил голос на самого князя, обратившись к нему с поруганьями и укоризнами, Андрей Боголюбский велел арестовать смутьяна и отправить в Киев на митрополичий суд⁵¹⁹.

В Киеве Федор был казнен. Как злодею и еретику, ему отрезали язык, выкололи глаза, отрубили правую руку и с камнем на шее бросили в море⁵²⁰.

Любопытно, что суд митрополита в первую очередь казнил Федора за отступничество от веры и лишь потом за его чудовищные преступления. Еретик для церкви был страшнее уголовника!

Кто-то скажет, что по крайностям нельзя судить о целом. И это действительно так.

Мне не приходит в голову утверждать, что все священники были извергами или что все они торговали должностями. Бывали среди них и настоящие подвижники. Я также готов согласиться, что христианство год от года становилось все более привычным явлением в Ростово-Суздальском крае.

Но все же деяния ростовских епископов лишний раз доказывают, что церковь долгое время казалась великороссам чужеродной новинкой, насаждаемой русской администрацией.

Более привычные на востоке Русской равнины языческие колдуны или волхвы никогда не поступали так со своими единоверцами. Они не могли совершать преступления внутри своей религиозной группы, поскольку сами являлись ее неотъемлемой частью. Иное дело – христианские епископы, люди в основном пришлые, посвященные в сан каким-то мифическим, никем и никогда не виданным патриархом.

Высшие церковные клирики были инородными фигурами в северорусских селах и городах. Сдается мне, что и многие священники, купившие приходы за деньги, казались пастве проходимцами, а не истинными адептами веры.

С другой стороны, приведенные примеры показывают, что церковь и княжеская власть выступали заедино.

Конечно, епископ Федор казнил княжеских слуг и дерзил великому князю, но это все же редчайший случай, который можно считать исключением. Обычно между светской и церковной властью царила полнейшая гармония, чего не скажешь об отношениях князей и церкви с народом.

Ростово-Суздальский край пережил несколько бунтов, направленных против светского и церковного домината. Последний из них имело место 29 июня 1174 г. в селе Боголюбове.

Церковь служила князьям и состояла в антагонизме к народу. Верхи и низы слишком по-разному смотрели на мир и предъявляемые им блага.

Христианство подходило князьям. Низам же было ближе родоплеменное язычество. Церковь платила власти услугой за услугу, поддерживая и оберегая ее авторитет, прославляя князя в своих молитвах, доказывая пастве, что ее сюзерен – помазанник божий и, следовательно, фигура неприкосновенная.

У Андрея Боголюбского не было прочной опоры в народе. Лишь церковь могла помочь ему в идеологической работе с населением. Однако разгул народного недовольства после его гибели показал ошибочность ставки на ускоренное насаждение культа.

Откровенно клерикальная политика Андрея Боголюбского, который закрывал глаза на «шалости» священников, не принесла желаемого результата.

Епископа Федора в Киеве подвергли страшной казни, в первую очередь, как закоренелого еретика. Поводом к жестокому наказанию послужили его спорные высказывания в адрес Иисуса Христа и Девы Марии. За это кощунство он был подвергнут пытке и казнен.

Подобные расправы над людьми, облеченными властью, считаются нехарактерными для домонгольской Руси. Жестокость совершенного деяния обычно объясняют греческим происхождением киевского митрополита Константина⁵²¹. Обличая ересь ростовского епископа, Константин опирался на аксиому: «От века так было, что не кающиеся богохульники бывают избиваемы. И в новом законе богохульники от святых апостолов и от святых отцов смерти предаются. Ибо говорил Господь, горе тому человеку, кто соблазнит единого от малых сих верующих в меня, да обяжется жернов на шее его и потоплен будет в море»⁵²².

В этих словах много неожиданного для нас, современников, смысла. Оказывается, что средневековая православная доктрина обладала выраженными чертами религиозной нетерпимости. Летописные и другие источники не донесли до нас сведений о том, как церковь поступала с язычниками на Руси. Но сверхжесткий настрой митрополита Константина наводит на грустные мысли.

Почему же так произошло, что религия смирения и всеобщего прощения стала инструментом насильного обращения к вере Иисуса Христа? Давайте вместе поищем ответ на этот вопрос.

Владимир I крестился в Корсуни и формально связал русскую церковь с константинопольской патриархией. Однако стоит иметь в виду, что наряду с Царьградом и Римом в тогдашнем христианском мире имелись и другие религиозные центры.

Немалой популярностью среди них пользовалась ирландская церковь.

Именно ее учение признавалось в славянских странах Придунавья, в том числе в Моравии, откуда в Русскую землю пришли азбука и Псалтирь. Оттуда же вместе с грамотностью на Русь проникли свойственные ирландской церкви традиции.

Перенимая христианский опыт, Владимир I позаимствовал его начальные образцы не в Константинополе, а в просвещенных ирландских монастырях. В ирландской традиции принято было читать библейские тексты на языке оригинала (иврите, греческом или латыни). В то же время для обычных прихожан ирландские миссионеры делали переводы на их родные языки, чем способствовали широкому распространению священных книг. У ирландцев восточная мистика переплеталась с западным практицизмом, и «закон» стоял выше «благодати», что так оскорбляло в середине XI в. киевского митрополита Иллариона. В Ирландии аббат монастыря считался выше епископа. Этот же принцип использовался вначале на Руси.

Владимир I создавал в Киеве монастырскую церковь⁵²³, в которой было отведено место и высокой учености (знание языков), и автономии церковных единиц от пастырского единоначалия.

Христианским центром Киевской Руси при Владимире I стала Десятинная церковь святой Богородицы. Ей великий князь пожертвовал церковную десятину и другие привилегии⁵²⁴. С нее в эпоху Владимира I в русском христианстве берет начало «оптимистическая» кирилло-мефодиевская традиция вероучения. Она не требовала особых усилий от человека для спасения души, поскольку привилегия быть спасенным приобреталась верующим в момент крещения⁵²⁵. Ее сторонники не признавали внешней церковной зависимости и в целом были ориентированы на свободу самовыражения.

При Владимире I клир Десятинной церкви проповедовал культ римского папы Климента, убитого в Корсуни в начале II века. К созданию этого культа прямое отношение имел просветитель Кирилл (Константин Философ)⁵²⁶. Для ранней русской церкви почитание римского папы не казалось смертным грехом. Все христиане были подчинены князю, как креатуре бога на земле, признавали власть патриарха и митрополита и одновременно имели свободу действий в монастыре или в церковной округе.

Такая конструкция неплохо подходила для объединения русской правящей партии под дланью единого бога и великого князя.

Однако полвека спустя, благодаря инверсии (отрицанию) Ярослава Мудрого, древнерусская империя получила в пользование другую модель христианства, в которой церковные свободы попали под запрет. В противовес Десятинной церкви Ярослав возвел в Киеве храм святой Софии и на его основе в 1037 г. учредил митрополию во главе с греком-митрополитом, присланным из Константинополя. Десятинный храм через два года был переосвящен – этим актом официально перечеркивалась его предшествующая деятельность⁵²⁷.

При Ярославе Мудром в Киев в окружение великого князя, а оттуда по всем городам и весям древнерусской империи из Византии потянулись греческие миссионеры-фанатики – аскеты и пессимисты, отличавшиеся ограниченным кругозором, боявшиеся своих страстей и естественных потребностей⁵²⁸. Богословские споры, как продукт и процесс умственной деятельности, не были их стезей.

Объективности ради стоит сказать, что в киевскую глухомань нелегко было заманить образованных монахов из Царьграда⁵²⁹. Сюда ехали в основном исихасты, то есть люди, для которых гуманистическая культура Византии не имела ценности, зато крещение варваров казалось делом исключительно важным⁵³⁰.

Об их интеллектуальной подготовке можно судить по отзывам архиепископа Феофилакта Болгарского. По воле рока заброшенный в город Охриду, что в современной Македонии, он характеризовал своих «сослуживцев»-греков как самых невежественных людей, с которыми ему когда-либо приходилось встречаться⁵³¹.

Культурный кругозор греческих эмиссаров, прибывавших на Русь, принципиально ничем не отличался от того, что увидел Феофилакт Болгарский в Охриде. Чтение по складам, да заучивание молитв и Псалтири – этим, видимо, исчерпывалось содержание того формального образования, которое они насаждали в Киеве под видом «великой учености»⁵³².

Оказавшись на Руси, греческие миссионеры приступили к непримиримой борьбе с любыми проявлениями религиозного инакомыслия. На первом этапе их главной целью стала «латинская ересь» ирландских монастырей, хотя Владимир I вводил ее как истинно христианскую веру. При Ярославе Мудром русское «латинство» было отправлено на свалку истории вместе с язычеством⁵³³.

С этого времени в сознании русской элиты начинает активно формироваться религиозный антилатинизм. Катехизическое, по своей сути, христианство, получившее развитие со времен Ярослава Мудрого, поставило могильный крест на церковном гуманизме, до которого русская аристократия с их князьями-крестителями так и не смогла дорасти.

В этом одна из причин того, что первокрестителя Руси князя Владимира I канонизировали лишь во второй половине XIII в., когда прочно забылся его церковный «уклонизм» и политнекорректное преклонение перед Западом⁵³⁴.

Церковная реформа Ярослава Мудрого и его греческих советников имела далеко идущие последствия. Из-за нее стала заметно ослабевать связь между Киевской Русью и христианскими государствами Средней Европы – Чехией, Польшей, Венгрией – и скандинавскими странами⁵³⁵.

По мнению В.М. Живова, до 1054 г. в Средней и Восточной Европе шло формирование самостоятельной славянской христианской культуры. Это был процесс, запущенный просветителями Кириллом и Мефодием⁵³⁶. Общеславянский мир, расположенный на периферии христианского влияния, не так остро ощущал грядущий раскол церкви, как западно– и южноевропейские страны.

Возможно, славяне имели исторический шанс выработать единую духовную практику, следование которой могло бы облагородить облик правящего Русского Дома.

Но после Великой схизмы 1054 г., когда восточная и римская церкви раскололись на два непримиримых лагеря, былая общность славян стала разрушаться, культурные связи ослабели, и не без прямого влияния греческого духовенства к началу XII в. Slavia Christiania (славянская христианская общность) распалась под влиянием конфессиональных противоречий.

В итоге, начиная с XII в. русская церковь обретает черты самостоятельной православной конфессии.

Охристианившиеся русы усваивают идею богоизбранной императорской власти и умственно переносят ее на своих великих князей.

В 1157–1174 гг. Андрей Боголюбский впервые попробовал примерить на себя самодержавие византийских басилеев. В церкви, обновленной и обласканной Ярославом Мудрым, подвижничество все больше заменяется рутинной службой.

Обросшие материальным и политическим жирком, бывшие исихасты начинают откровенно завидовать силе и богатству русского боярства. Им было на что позариться – в XII в. повсюду на Руси усиливалось боярское землевладение, росло боярское влияние и множились боярские привилегии⁵³⁷.

С простыми людьми у православной церкви отношения складывались непросто. Их приходилось вытаскивать из глубокой трясины языческих заблуждений. На этой почве между священниками и народом часто возникало острое непонимание.

С высшей знатью, как уже сказано, церковь тоже находилась в конфликте: бояре были ее главными конкурентами в борьбе за место в политической пирамиде.

И лишь князья являлись истинными союзниками православия, источником его политического могущества и материального благополучия. Вот почему реформированная Ярославом Мудрым церковь держалась за князей, как за спасительный якорь, и во всем стояла на их стороне. Догмат о божественном происхождении власти князей как нельзя лучше помогал христианской церкви отстаивать свои земные интересы, а заодно укреплять в правящей династии представление о ее важной роли в русском историческом процессе.

До этого момента я старался как можно реже употреблять в тексте слово «государство».

Я пытался обойтись без него, описывая территориальные союзы, образованные славянами в Восточной Европе. С этим было справиться легко – мне помог термин «протогосударство», потому что у древних славян не было государства в прямом смысле этого слова. В дальнейшем я старался быть осторожным и останавливал себя, чтобы слово «государство» не часто звучало применительно к русской даннической империи IX–XII веков.

Теперь настало время объяснить, почему я упорно пренебрегал столь важным для русского менталитета термином.

Начну с того, что политический институт, который мы – русские – называем «государством», в других культурах имеет иное название, значение и историческое происхождение.

В англоязычных странах «государство» звучит как «штат» (state) и означает организованное политическое сообщество. У немцев используется слово «ланд» (land), что значит страна или самоуправляющаяся земля. В понимании древних греков государство – это «полис» (polis) или городская гражданская община.

Исчерпывающее разъяснение о том, как и почему возникает государство, дал древнегреческий философ Аристотель. В своей «Политике» он вывел формулу, согласно которой государство появляется в тот момент, когда у людей, живущих вблизи друг от друга, возникает потребность урегулировать общественные отношения.

Для формирования аристотелевского государства достаточно, чтобы рядом возникло несколько селений. Если их обитатели – свободные люди, они сами начнут вырабатывать правила совместной жизни, ибо «человек по природе своей есть существо политическое» и, следовательно, «…всякое государство» – «продукт естественного возникновения».

Основой государства, утверждал Аристотель, является семья. Но не одна-единственная, как в случае с Рюриковичами, а множество семей, созданных всеми свободными гражданами («…каждое государство слагается из отдельных семей»). Такие государства, по Аристотелю, являются «правильными», ибо «имеют в виду общую пользу».

Если же государства пренебрегают общественными интересами и заботятся только о «благе правящих» – они, по мнению Аристотеля, «ошибочны и представляют собой отклонение от правильных»⁵³⁸, то есть от установленной древнегреческим философом нормы.

Получается, что «полис», «земля» или «штат» – это государства, построенные людьми в их собственных интересах. Как только государство возникает, оно неизбежно становится самостоятельным политическим институтом. Государство возвышается над обществом, но в то же время находится под его непосредственным контролем.

Восточные славяне до прихода русов шли по пути создания государства аристотелевского типа. Для этого у них были все необходимые предпосылки: единая племенная территория; многочисленные селения и домохозяйства; один язык; общая культура и выборные князья.

Мы видели, как в IX – начале X вв. возникали славянские протогосударства, основанные на территориальном самоуправлении. Но видели мы и то, как эти слабые политические общности подверглись нападениям русов, как погибала под пятой русского завоевания зарождающаяся славянская государственность, как с помощью череды превентивных и карательных войн колониальные власти из Киева проводили политику «стерилизации» славянского политического самосознания.

Русы разрушили основы, необходимые для создания в их стране правильного государства. Но что они создали взамен?

По замечанию И.Н. Данилевского, в домонгольскую эпоху Русь являлась «негосударственным государством»⁵³⁹. Что это значит? Как следует понимать такое странное определение? Чем на самом деле была Киевская Русь и наследовавшие ей удельные земли периода раздробленности?

Отличительными чертами Киевской Руси были даннические отношения власти с населением, отсутствие равенства перед законом, а с момента появления «Русской правды» при старших Ярославичах – еще и юридически оформленное превосходство высшего русского сословия над податным населением⁵⁴⁰.

В русском «государстве» князья опирались на вотчины – «рабовладельческие оазисы», основанные на невольничьем труде, параллельно эксплуатируя полусвободных смердов и изгоев⁵⁴¹.

Море крестьянских дворов, что разливалось по деревушкам вокруг княжеских и боярских владений, входило в состав этого специфического «государства», как колониальное владение. Деревенские смерды формально были свободны, но расплачивались за это состояние выплатой дани. Они также жили под постоянным страхом оказаться невинной жертвой княжеских междоусобных войн, ведение которых в государстве аристотелевского типа было невозможно.

Русы не создали государство-землю, то есть такой политический организм, в основании которого лежал бы контракт между властью и обществом. Я уже отмечал, что они даже не стремились к политическому синтезу или социальной дружбе с туземным населением. Вся их «внутренняя политика» противоречила теории правильного государства Аристотеля.

Русы (или «русины», как называет их «Правда Ярослава»)⁵⁴² вместо этого укрепили свою власть и построили данническую империю огромных размеров, чтобы вести себя в ней как потомки гордых завоевателей.

Из случая с древлянским князем Малом или вятичем Ходотой мы знаем, как русы поступали со славянской знатью, сопротивлявшейся их господству. Что же касается славянского, а позже великоросского простонародья, то они никогда не признавали его прав на политическое представительство в стиле древнегреческих полисов или ранней общины древнего Рима.

Все государство сводилось у русов к поиску волшебного эликсира, с помощью которого можно было бы примирить враждующие департаменты их семейной корпорации и удержать власти над покоренным народом.

Словом, до монгольского нашествия Русь пребывала в мучительном состоянии «негосударственности», заменив подлинную государственность семейной корпорацией под управлением Рюриковичей.

Русское негосударственное государство с его княжеским семейным подрядом было прямо-таки запрограммировано на территориальное расширение.

Вначале русы захватили огромную часть Восточно-Европейской равнины. Но этого оказалось мало.

Когда в конце XI – начале XII вв. их данническая империя стала разваливаться на части, они смогли создать на ее месте систему соподчиненных, относительно независимых княжеств с центрами в Киеве, Чернигове, Переяславле, Полоцке, Смоленске, Суздале, Рязани, Муроме, Галиче, Владимире Волынском, Овруче, Неринске, Берлади и так далее⁵⁴³.

Бывшие периферийные уделы со временем становились великими княжениями. И новые великие князья, следуя старой программе с ошибочным алгоритмом, резали для подросших сыновей на части свои великокняжеские уделы.

Растущему семейству географически не хватало земли, чтобы передавать ее в наследство. Князья, получавшие окраинные уделы, вынуждены были расширять их за счет соседних территорий. Захват Мономаховичами Ростово-Суздальского края – живое свидетельство развития русской территориальной экспансии.