Текст книги "Империя Рюриковичей (V-XVI вв.). Русская экспансия"

Так почему же за двести с лишним лет своего господства русы оказались бессильны создать полноценное государство, в котором существовала бы система управления с обратной связью?

Лучше всего на этот вопрос ответил В.О. Ключевский. Характеризуя поколение детей и внуков Ярослава Мудрого, он писал, что, подобно своим далеким предкам, они по-прежнему оставались вождями «военно-промышленных вражеских компаний»³³⁹. Между князьями не было единства. Рюриковичи из Ярославовой ветви, как совокупный политический субъект, отвечали за судьбу Восточно-Европейской равнины. На беду, в семействе сложились неэффективные политические традиции. В.О. Ключевский образно называл их произволом «личной удали»³⁴⁰.

До Любечского съезда, который многие историки считают важной вехой на пути эволюции русской системы управления, князья и консолидировавшиеся под ними русы были лидерами и солдатами военно-фискальных подразделений великой территориальной империи, формально сохранявшей свое неустойчивое единство под властью великих князей.

Свои уделы они рассматривали в качестве плацдарма для ведения братских войн. Это были князья, не знавшие, где и зачем они княжат. В мыслях каждый из них хотел бы занять киевский трон. Зараженные имперской идеей, они проводили жизнь в династических распрях и семейных спорах. Вражда питала их поступки гораздо больше, чем иллюзорная «филадельфийская» любовь.

На такой основе трудно было сформировать платформу для долгосрочного сотрудничества. Родственные связи лишь ограничивали круг участников междоусобных войн и только. С другой стороны, они же создавали для них благодатную почву.

Во второй половине XI в., после почти сорокалетнего правления Ярослава Мудрого и его детей, в русском сознании стало формироваться понятие «отчины». Превращение временных уделов, где Рюриковичи исполняли директорские функции от лица империи, в «отчинные» владения должно было примирить семейство и по возможности укрепить его коллективную власть. Некоторые из творцов «Любеча» очень на это рассчитывали.

На практике же введение «отчинной» модели управления спровоцировало распад древнерусской империи на самостоятельные уделы.

Съезд в Любече торжественно подтвердил и закрепил волю Ярослава Мудрого, передав внукам то, что было завещано их отцам. После этого Русская земля даже формально перестала быть владением единого рода. Она превратилась в совокупность отдельных «отчин», которым наследовали разные ветви Варяжского Дома.

Русская реальность после 1097 г. изменилась, но все же некоторые детали оказались неподвластны переменам: перед расставанием князья-делегаты «Любеча» целовали крест и поклялись, что русская империя, как и раньше, будет для них общим «отечеством»³⁴¹.

Это заявление вытекает из идеи сакральности и неделимости «Русской земли», которую исповедовали все Рюриковичи. Решением Любечского съезда потомки Ярослава подтвердили, что готовы и дальше господствовать над туземным населением и владеть землями автохтонов, как своим общим достоянием.

Любечское замирение закончилось грандиозной декларацией. Она создала благоприятные условия для раздела сфер влияния между расплодившимися «гнездами» правящего дома, которые, как мы вскоре увидим, будут еще не раз пересматриваться и нарушаться. Русы, реформировав управление, сохранили власть над вотчинами и уделами, и это было для них важнейшим результатом.

Большая русская корпорация распалась, но не исчезла. На ее месте появилось множество клонов, взявших на себя ее функции.

С другой стороны, Русь после «Любеча» – это уже не просто территория, предназначенная для сбора дани и ведения династических войн.

Уделы после решения 1097 г. превратились в собственность княжеских семейств. По своей географии они нередко совпадали с границами завоеванных некогда славянских и финских протогосударств.

С точки зрения средневекового права, «отчины» были формой наследования от отца к сыну, и в этом смысле между «уделом» и «отчиной» не было разницы.

Однако у князей существовало и другое, более узкое понимание «отчины», которое соответствовало таким понятиям, как «княжеское хозяйство», «домен», «аллод», «бокленд» или «вотчина».

О вотчинах и начале их формирования мы уже говорили в главе IX. Во времена Олега вокруг Киева начали появляться первые княжеские хозяйства, создававшиеся за счет колоссальных доходов правящего дома. Экономика вотчин основывалась на принудительном труде.

После Ярослава Мудрого, с переходом к удельному владению, развитие вотчины было предопределено на долгие годы вперед. Такая вотчина/отчина, населенная холопами и связанная с городским замком и его дружинным гарнизоном, была территориально-административным центром жизни каждого русского княжества.

Она-то и олицетворяла для Рюриковичей «Святую Русь». Здесь, на этой ограниченном несвободой пространстве, развивалась русская цивилизация. Все, что лежало за пределами вотчинных (читай, личных) княжеских владений, оставалось колониальным достоянием правящего дома – проблемной территорией с варварским населением.

В свете сказанного выше о русских князьях X–XI вв. совершенно по-новому предстает вопрос об их долге и патриотизме.

На страницах летописей наши князья нередко выглядели героями. Особенно ярко это проявлялось, когда они отражали какую-либо внешнюю опасность.

Но, по мнению многих историков, совершенно неверно путать средневековые войны с патриотизмом, понятия о котором в те времена не существовало. Вступая в стычки с внешними врагами, князья всего лишь выполняли обязательства, свойственные всем завоевателям. Они защищали население в обмен на право собирать корм и дань с подчиненных уездов и областей³⁴². Князья не являлись настоящими защитниками народа, так как не были его частью и не стремились прославиться среди славяно-финского плебса. В.О. Ключевский называл такую деятельность князей «оборонительными услугами».

От себя добавлю, что это были навязанные услуги, так как находившиеся под русской властью славяне и финны не могли выбирать защитников по собственному усмотрению.

В Любече князья объединились и пошли воевать с половцами не для того, чтобы защитить Родину. Они сделали это ради сохранения подданных, без которых невозможно было княжить и повелевать. Они защищали также свои заселенные челядью отчины.

Иначе говоря, Рюриковичи X – второй половины XI вв. еще не доросли до понимания патриотизма как заботы о благе народа. То же самое относится к русским князьям XII века.

Отношения русского правящего класса с населением Киевской Руси и позднейших уделов лучше всего объясняет теория «вынужденного консенсуса» или общественного договора, но никак не взгляд на князей, как на выдающуюся плеяду патриотов, которой симпатизировали их подданные.

Русы давно уже воспринимались восточными славянами как неизбежное зло. Они требовали дани, вели на землях подданных междоусобицы и разоряли поселян воинским постоем. Лишь в редкие периоды затишья русы не вмешивались в чужую жизнь. На этом, собственно, и строился шаткий мир между завоевателями и колониальной массой древнерусской империи.

Когда Рюриковичи впадали в междоусобную горячку и начинали срывать зло на «смердах», земледельческое население переставало соблюдать негласный договор с властью и утекало на восток, к верховьям Оки и Волги.

Поскольку князья воевали практически в непрекращающемся режиме, следует признать, что продолжение славянской земледельческой колонизации Восточно-Европейской равнины во многом имело вынужденный характер, вызванный политической неадекватностью членов Рюрикова Дома.

Переход правящей корпорации в форму товарищества собственников недвижимости, в котором у каждого князя был личный кусок удельной земли, подстегнул давно уже начавшийся процесс создания русских городов. Чтобы укрепить положение князей в их уделах, одних только вотчин с холопами не хватало. Нужны были политические и экономические центры, максимально лояльные к власти, производящие предметы войны и обихода и поддерживающие князей в их начинаниях.

Сознавая это, Рюриковичи повсеместно возводили крепости-погосты³⁴³, откуда осуществляли свой узаконенный грабеж славянских и финских земель. За их толстыми стенами они устраивали свои ставки, в них квартировали княжеские дружины, там же складывался русский административный аппарат.

Сельские жители по привычке чурались этих страшноватых замков, и на ранних этапах все население княжеских городов состояло из холопов и ратников.

Русское градостроительство осуществлялось в противовес славянским городам, которые не без причины казались русам враждебными центрами оппозиции.

Напомню, что у восточных славян развитая городская жизнь существовала уже в VIII веке. Сотни мелких городков объединялись вокруг столичных центров славянских земель³⁴⁴ наподобие Киева или Искоростеня.

До нас дошли уникальные сведения баварского анонимного географа IX в., писавшего, что во второй половине IX в. бужане имели 230 городов, «многочисленный народ» уличи – 318 городов, волыняне – 70 городов и так далее³⁴⁵. В доваряжский период в них развивались ремесло и торговля, формировалась собственная система управления в лице местных княжеских династий и так далее.

Завоевывая славянские земли и опираясь на военную силу своих дружин, Рюриковичи создавали на оккупированной территории собственную сеть подконтрольных им городов.

В IX в. они возвели 25 городов, в XI в. – 64, в XII в. – 135 и в XIII в. – 47 новых городских центров³⁴⁶. По подсчетам М.Н. Тихомирова, с IX в. по 1237 г. русы построили 271 город, а их общее количество к началу монгольского периода было не менее 300³⁴⁷. Градостроительный бум пришелся на XII в., проявился в следующем столетии и был искусственно остановлен в середине XIII в. монгольским завоеванием.

У Рюриковичей накопился богатейший опыт формирования городской среды, который они приобрели, стягивая людей в окрестности Киева, Чернигова и Переяславля (то есть в «Русскую землю»).

Способов решить проблему заселения с нулевой отметки было несколько. Согласно первому, русы объявляли свободный доступ в город беглым рабам. Второй состоял в том, чтобы переселить на новое место жителей из других городов своего же удела. Третий предполагал воспользоваться военнопленными. Наконец, можно было привлечь иностранных князей с их людьми, разрешить им селиться и, соответственно, основывать города в границах своего княжества.

Все эти способы, в той или иной степени, использовались в ходе урбанизации древней Руси.

Приведу несколько примеров. «Повесть» рассказывает нам, как князь Владимир I, один из самых активных строителей конца Х – начала XI вв., в города по Десне, Востри, Трубежу, Суле и Сугне «нарубил мужей лучших от словен, от кривичей, и от чуди, и от вятич, и от сих насели грады»³⁴⁸. Так же он поступил при строительстве Белгорода в 991 г., скомбинировав его население из жителей других городов³⁴⁹. В 1032 г. пленные поляки были посажены Ярославом Мудрым на Роси, где им приказали строить городки³⁵⁰. Печенежский князь Илдей был принят Ярополком на службу и получил от него «грады и власти», населенные славянами³⁵¹. В 1259 г. при заселении королем Даниилом Галицким города Холм в мещанское сословие записывали прихожих немцев «русь» (?), ляхов и других иноземцев, а также бежавших от крымского хана мастеров³⁵².

Да и сам стольный Киев заселялся сначала полянами, потом русами и беглыми рабами, чья родословная никого не интересовала. Уже с конца Х в. было трудно определить, из каких мест прибыли в тот или иной город его жители, к какому этносу принадлежали и на каком языке разговаривали их предки.

Неожиданным результатом массовой урбанизации «по-русски» стало появление на окраинах империи независимых «холопьих» городов³⁵³. Далеко не все рабы, сбежавшие от иноземных господ, желали подставлять свои шеи под ярмо русского холопства.

Так русская власть в итоге перекроила социально-пространственную реальность бывших славянских протогосударств.

Политические центры переместились в русские города, тогда как масса славянских городищ пришла в запустение и полный упадок.

Как указывал И.Д. Беляев, строй правления в славянских землях, «еще не признававших власть русского или киевского князя, где продолжали держаться старые порядки с вечем и племенными князьями <…> по мере подчинения славянских племен <…> постепенно уничтожался, и ко времени Ярослава великого, т. е. через 150 лет от прибытия Рюрика, окончательно уничтожился, и остались только два типа правления – Новгородский в Новгородской земле и Киевский во всех других владениях Руси, или, как тогда уже называли, в Русской земле»³⁵⁴.

Новое городское население, пришлое, в большинстве своем нищее и неустроенное, во многом зависело от князей и охотно поддерживало своих благодетелей. Особенно эти отношения были характерны для восточной части Руси. Суздальцев, например, или владимирцев нередко попрекали низостью происхождения и «клеили» им унизительную кличку «плотников», намекая на рабские корни³⁵⁵.

Однако оба города успели побывать столицами Владимиро-Суздальского княжества и, при случае, всегда выступали вместе со своими князьями. Даже если и возникали трения между городским плебсом и их сиятельными патронами, все равно новое мещанство чувствовало себя в большей связи с княжеским родом, чем с «неотесанной» деревенской массой.

Часть четвертая
Чудское захолустье. Экспансия Ростово-Суздальского края

Глава XII
Кому «чудское захолустье», а кому мать родная земля

Финно-угры в «русском» Поволжье

В древности обширные земли в пространстве между Волгой и Окой до самой точки их слияния на волжской стрелке были заселены финно-угорским народом меря. Впервые меряне появились здесь в VII в. до нашей эры. То есть к IX в. они владели Волго-Окским междуречьем более тысячи лет³⁵⁶.

Это был многочисленный народ, занимавшийся охотой, земледелием и скотоводством, знавший литейное и ювелирное дело, ткачество и другие ремесла. В середине IX в. часть мери обитала по берегам Клязьмы, около озер Неро (Ростовское) и Клещина (Переяславское). Волга между ее притоками Мологой, Шексной и Унжей также была заселена мерянскими племенами.

Следы проживания финно-угров в центре будущей Великороссии запечатлены в тысячах названий сел, рек и урочищ Московской, Тверской, Калужской (северные уезды), Тульской и Рязанской губерний³⁵⁷. Даже в имени Москва-реки, от которого произошло название столицы России, спряталось финское слово «ва» или «вода» в переводе на русский язык³⁵⁸.

Археологи находят поселения мери около Москвы (Дьяково), под Ярославлем (Попадьинское селище), в Ярославском и Костромском Поволжье (Березняковские и Дурасово городище) и так далее³⁵⁹. По данным М.К. Любавского, собранным еще в начале ХХ в., племена мери занимали территорию Ярославской, Костромской, Московской губерний, а также северную часть Владимирской примерно до течения Клязьмы³⁶⁰.

Рядом с мерей на нижней Оке в IX в. обитал родственный ей финноязычный народ мурома³⁶¹. Мы не задумываемся над тем, что кажется очевидным, но русское слово «Ока» тоже имеет финское происхождение: «jiki», по-фински означает «река»³⁶².

Севернее Волги, на Белом озере, жили племена финского народа весь. Дальше, в Среднем Поволжье, находились земли восточных соплеменников ростовской мери – черемисов и мордвы.

До прихода славян финно-угры поддерживали торговые связи с балтами на северо-западе и ананьинскими племенами в Прикамье. Торговля в основном имела меновый характер³⁶³. Однако результаты археологических исследований подтверждают, что меряне вели торговые дела с другими странами еще до прихода к ним варяго-русов. Мерянские поселения не отличались высокой плотностью, но за тысячу лет существования финно-угры освоили большинство пригодных для жизни и ведения хозяйства участков Северо-Восточного Поволжья.

Славянская колонизация будущей Ростово-Суздальской земли длилась несколько веков и началась с севера, силами переселенцев из Великого Новгорода.

Примерно в IX–X вв.³⁶⁴ в северные районы края, который по аналогии можно было бы назвать русской Трансильванией – ибо Трансильвания буквально переводится как Залесье, Залесский край, – начали проникать колонисты из Ладоги и Новгорода. Их первое появление было отмечено в окрестностях Твери, Углича, Костромы и в соседних приволжских районах.

Первый исследователь финских древностей, граф А.С. Уваров, в далеком 1871 г. сделал вывод о том, что «…водворение славянских пришельцев, или вернее – их ославянение финского племени под напором новгородского влияния – не обошлось без кровопролитий»³⁶⁵. Современные археологические находки подтверждают эту мысль. По мнению археологов, поселки славянских колонистов с поразительной частотой возникали на месте памятников финноязычной мери или в непосредственной близости от них³⁶⁶.

Полная картина новгородской колонизации нам доподлинно неизвестна, но, скорее всего, финнам пришлось пережить те же этапы, через которые прошли когда-то восточные балты.

Как и в балтских землях Беларуси, Пскова и Смоленска, сначала среди туземцев должны были появиться славянские торговцы и отдельные смельчаки, отшельниками селившиеся в чудской глухомани. Затем очередь доходила до разбойничьих славянских ватаг, промышлявших грабежом и насилием. За ними нарастающим темпом должны были подтянуться «мирные» обозы и начаться массовое заселение финских земель.

Многие годы по окраинам мерянских уездов селились два типа переселенцев – смерды, бежавшие от неурожаев на более плодородные почвы, и охотники за пушным зверем³⁶⁷. Руководящую роль в северной колонизации играли новгородские бояре и крупные купцы, чьи интересы распространялись на землю, пушнину и рабов.

Новгородская республика была относительно небольшим государством и не могла сформировать корпус колонистов, достаточный для захвата всего Волго-Окского Залесья. Поэтому туземцы сохраняли за собой часть исконных земель. Примерно в XI в. натиск «северян» в Залесье начал ослабевать, но в это время³⁶⁸ на землю ростовской мери стали внедряться колонисты из среднего и верхнего Поднепровья³⁶⁹.

Южные переселенцы появились в верховьях Оки и Волги в период, когда империя Рюриковичей распадалась на уделы и княжеские войны полыхали в центре Киевской Руси. К XI в. стычки колонистов с аборигенами переместились в приграничную зону, где славяне продолжали теснить остатки мерянских племен.

Особо высокая конфликтность отношений наблюдалась в Костромском Поволжье: здесь сопротивление финнов было столь упорным, что их полная ассимиляция и включение костромского «уезда» в общий фонд русских земель окончательно произошли только в XII веке³⁷⁰.

Вместе с колонистами XI–XII вв., а вернее вместе с князьями и священниками, в Залесский край пришло чуждое аборигенам христианство. В «Сказании о построении града Ярославля» сохранилось упоминание о том, как Ярослав Мудрый ходил крестить язычников-мерян в селище Медвежий угол.

Судя по характеру рассказа, обращение финнов к новой религии велось с применением военной силы. Не зря «Сказание» называет мерю «злыми людьми поганой веры»³⁷¹, которых приходилось обуздывать огнем и мечом. Культурологический аспект славяно-русской колонизации требовал уничтожить языческое бытование «поганых» финно-угров. Сами они должны были превратиться в часть податной массы христианского социума.

Своеобразие ситуации, сложившейся в Залесском крае к XI–XII вв., состояло в том, что русы оказались там гораздо раньше славянских колонистов.

Ростовская меря (чудь) попала под их влияние во второй половине IX века. С 859 г. меряне платили дань варягам, с 882 г. были пактиотами и данниками руси. Однажды они даже участвовали в коллективной экспедиции на Царьград.

Когда в Залесье прибыли первые славянские колонисты, русы владели водными путями и крупнейшими городами Верхнего Поволжья. В итоге славяне во многих случаях селились на землях, хотя и занятых финнами, но находившихся под контролем русских князей.

Что касается второй волны славянского переселения, то, по сути, она явилась не внешней, а внутренней колонизацией земель, уже считавшихся частью древнерусской империи.

В XI в. влияние Новгорода в Залесье ослабло, и вся эта область полностью перешла в руки переяславских князей³⁷². Вторая волна славянской колонизации совпала по времени с переходом империи русов к вотчинному укладу, когда Рюриковичей начинают активно интересовать рабочие руки. Если ты владеешь собственным уделом, трудно отказаться от соблазна сделать его самым богатым, самым сильным и многолюдным из всех.

Вот почему в XII–XIII вв. местные князья способствовали притоку колонистов, приглашая их селиться на свободные или освобожденные от чуди места.