Текст книги "Империя Рюриковичей (V-XVI вв.). Русская экспансия"

Несмотря на скупость русских летописей, авторы которых мало интересовались ходом славяно-русского заселения, мы все-таки знаем как минимум о двух антиколониальных выступлениях в Залесском крае, случившихся в 1024 и 1071 годах.

Оба восстания имели религиозную окраску, но их истинная подоплека лежала в сфере колониальных отношений между финнами, русью и славянскими переселенцами.

В 1071 г. дело дошло до того, что «заблудящая чудь» убила епископа Леонтия Ростовского, объявленного вскоре после этого святым.

Летопись не говорит нам о том, какими мерами подавлялось восстание, но убийство высокопоставленного священника и отказ от признания веры не могли остаться не отмщенными. Мы не погрешим против исторической правды, если предположим применение князьями, а может быть, и колонистами, методов террора и массовых экзекуций.

В «Истории о Казанском царстве» есть упоминание о черемисах, живших до прихода славян около Ростова. «История» повествует, что из-за религиозных притеснений и нежелания креститься черемисы ушли на Среднюю Волгу. Убегая от русского крещения, князья и старейшины черемисов увели свой народ в гораздо более гостеприимную Булгарию³⁷³.

Это стремительное бегство могло произойти в ходе княжеских репрессий против туземного бунта.

Кульминация славянского давления на поволжских финно-угров пришлась на XI век. Не случайно, что и последнее упоминание мери, как самостоятельного этноса, в летописях относится к концу этого же столетия.

Уже в следующем веке имя этого народа полностью исчезает из источников. В Ярославском Поволжье до XV в. будут вспоминать о какой-то мери, жившей здесь до прихода славян, обожествлявшей медведя, видевшей в утке прародительницу мира, поклонявшейся «синему» камню на берегу Плещеева озера и славянскому идолу Волосу, которого меряне позаимствовали у своих гонителей³⁷⁴.

Академик В.О. Ключевский считал, что исторически встреча славян и финнов была предопределена всем ходом предшествующих событий.

С его мнением трудно не согласиться. Сомнение вызывает другое.

Наш выдающийся историк описал встречу славян и финнов в мирных тонах. Опираясь на русские народные предания, в которых «не сохранилось памяти об упорной повсеместной борьбе пришельцев с туземцами»³⁷⁵, В.О. Ключевский выстроил концепцию формирования великорусской народности, положив в ее основу принцип бесконфликтного слияния дружеских этносов.

На самом же деле финны были просто задавлены хлынувшими на них колонизационными потоками с севера и юга.

Когда на окраинах расширявшегося Ростово-Суздальского княжества шли пограничные бои с отступающей мерей, вокруг Ростова и Суздаля, Владимира и Ярославля финны уже подвергались массовой ассимиляции. В XI в. в Ростове оставался лишь один район, населенный финноязычной чудью. Не исключено, впрочем, что к этому времени он просто назывался «чудским концом», но имел уже смешанное население.

В.О. Ключевский был прав в том, что коренные народы Ростовского края, пережив волнения Х-XI вв., в дальнейшем снизили накал сопротивления и покорно везли свой «урок» на погост в «Арсу»³⁷⁶, как называли они город Ростов³⁷⁷.

Надо думать, что именно к этому периоду относятся замечания исследователей о «доступности» финских женщин, сильно помогавшей метизации³⁷⁸. Исчезая, меряне навсегда оставили свои черты во внешнем облике, и особенно в лице занявшего их место великоросса.

«Наша великорусская физиономия, – писал В.О. Ключевский, – не совсем похожа на общеславянский тип; другие славяне, признавая в ней общеславянские черты, однако отличают и некоторую чужую примесь. Так, например, скуластость великорусского лица, его смуглый цвет и всем известный великорусский нос луковицей, покоящийся на широком основании, признаются чертами, приобретенными от финских туземцев»³⁷⁹.

Финский колорит вошел и в великорусский язык с его откровенным «аканьем» и другими отличиями от языковой нормы восточных славян. Благодаря финнам в славяно-русской мифологии закрепился языческий культ леса и воды с его лешими и водяными.

Культура великороссов восприняла от финнов нормы язычества и совершила шаг назад по сравнению с киевским христианством³⁸⁰. В преданиях великорусских святых, писал В.О. Ключевский, встречаются «плохо прикрытые христианскими формами» следы поклонения камням и деревьям, взятые великороссами у финнов³⁸¹.

Финским народам Верхнего Поволжья суждено было стать одной из двух групп великоросского населения Ростово-Суздальской земли, сформировать основу ее так называемого «сельского класса»³⁸².

Великоросс, как новый этнографический тип, сформировался в деревенской глуши из смеси финской и славянской крови. Без преувеличения можно сказать, что просторы Залесского края стали колыбелью новой породы людей – полукровок без роду и племени, привыкших опираться на собственные силы и уповать на волю своих полухристианских-полуязыческих богов.

Культура великоросса формировалась в условиях, когда его жизненное положение оставалось неопределенным и весь ход истории Северо-Восточной Руси толкал его к бродячему образу жизни и ведению «кочевого» хозяйства. Удивительным образом события поворачивались так, что великорусская деревня становилась опорой русской экспансии, а русские князья – его главной движущей силой.

Согласно «Повести», Муромский край с его финно-угорскими племенами был присоединен к Новгороду Рюриком в 862 году³⁸³. Русы захватили тогда Муром на Оке и ассимилировали его ближайшую округу.

Остальная часть края, обложенная данью, в относительном спокойствии прожила до начала XI века. Природная жизнь муромы протекала в размеренной системе координат.

Согласно археологическим данным, в их семьях царило равноправие, женщины и дети пользовались уважением и не считались собственностью отцов и мужей, как это было заведено у славян. Мужчины совмещали хозяйственную работу и обязанности по защите семьи от врагов³⁸⁴.

Археологи повсеместно находят в Муромском крае следы зажиточности³⁸⁵. До прихода славян здесь было развито кузнечное и литейное дело, мужчины в свободное время занимались шорным, столярным и скорняжным ремеслами; женщины изготавливали войлок, пряли пряжу, делали ткани и рогожу³⁸⁶.

Муромские купцы торговали со странами Востока, Юга и Запада³⁸⁷. Из каспийских стран в Муром поступали «богатые шелковые ткани, дорогие серебряные наборы ремней, удила…, круглые стремена, бусы, серебряные бусы и значительное количество серебряной монеты»³⁸⁸. От славян мурома получала пряслица из красного шифера, производимые в Волыни³⁸⁹.

Тягаться с отрядами воинственных славян или дружинами русов мирные обитатели Муромского края не могли. Поэтому уже к концу XI в. наблюдатель увидел бы здесь ассимилированное население, в котором доминировали пришельцы, тяготеющие к торговле и речному разбою. В.Н. Татищев писал, что в это время на Волге и Оке случалось множество нападений, убийств и грабежей, которым подвергались иностранные купцы³⁹⁰.

Муромский край не обладал плодородными землями, что встречались в опольях Ростова и Суздаля.

Как писал местный географ XIX в., «…сыпучие пески покрывают всю эту волость; ближе к Оке они то скатертью выходят прямо на поверхность, то сменяются болотами, заводями, луговыми землями и бесплодными лысинами, изрытыми ямами и испещренными жалкими зарослями ивняка; только вдоль Оки на некотором расстоянии от нее, в виде отдельных оазисов, расположился ряд деревень, окруженных полями, а дальше за ними хвойные леса, прерываемые торфяниками, торфянистыми болотами, скрывают те же желто-белые пески»³⁹¹.

При таких почвенных условиях деревни в один-два двора были самой подходящей формой расселения на окском Левобережье. Именно так с древности здесь селились туземцы, так же, подражая исчезающей муроме, жили на Оке русские крестьяне вплоть до конца XVII века³⁹².

Как писал В.О. Ключевский, жители таких мини-деревень изыскивали место для пашни, рубили и жгли лес, чтобы в образовавшейся золе вырастить несколько урожаев³⁹³. Через пару-другую лет, когда плодородие почв резко ухудшалось, они переходили на новое место, чтобы заново начать земледельческий цикл. Такие приемы обработки земли «сообщили подвижной, <…> кочевой характер <…> хлебопашеству»³⁹⁴.

Именно по этой причине славянская колонизация Муромской области имела более цивилизованный характер, чем в земледельческих оазисах Ростова и Суздаля, ведь здесь не нужно было выдавливать туземцев из плодородных ополий. Археологические исследования подтверждают факт мирного сосуществования и культурной диффузии между пришлыми кривичами и туземной муромой³⁹⁵.

Год за годом, десятилетие за десятилетием двигались славянские колонисты на северо-восток, пока не уткнулись в естественную преграду, очерченную нижним течением Оки и верхней Волги.

На этом рубеже славянская народная колонизация завершилась.

Понадобилось время, чтобы на обширной территории Залесского края окончательно сформировался новый великорусский этнос, переваривший в своем чреве новгородцев, кривичей, вятичей, мерю, мурому и другие финские народы.

Вся дальнейшая история территориальных захватов, которая вскоре ознаменуется вторжением в Нижегородское Поволжье, будет результатом деятельности великорусского народа и правящих им русских князей.

Глава XIII
Ростово-Суздальское княжество и клан Мономаховичей: центр передвигается на восток

Генетически Ростов тянул к Новгороду, и вначале опирался на поддержку Новгородской земли, жадно впитывая ее республиканские традиции. По мере выделения Ростова из других залесских городов, он все больше тяготел к сепаратизму.

Синтезировав функции торгово-ремесленного посада, княжеско-административного центра и столицы территориального округа³⁹⁶, Ростов стал средоточием большой власти, часто лишь номинально зависящей от Киева.

Деньги, водившиеся у ростовских бояр, подкрепляли эту власть материально. Природа и география дали Ростову важные преимущества. Удобное расположение на берегу рыболовного озера, близость соляных источников, связь с Волжским торговым путем и плодородные земли Ростовского ополья – все эти факторы работали на его процветание.

На ростовских, а вместе с ними и суздальских боярах стоит остановиться особо.

Судя по источникам, в обоих городах сформировались сильные городские общины с развитым вечевым строем.

Из летописей и «Русской правды» с трудом, но все-таки извлекаются сведения о ростово-суздальской аристократии – так называемых «градских старцах», составлявших костяк местного (земского) боярства. Их предки были новгородцами, что только усиливало вечевые предпочтения залесских городов.

Богатые северные колонисты скупали плодородные участки ростово-суздальских ополий и сажали на них вольных (и не только) выходцев из Новгорода – людей, близких им по духу и всегда готовых поддержать своих «патронов». Благодаря прочным связям с низшими слоями города ростово-суздальские бояре обладали колоссальным влиянием³⁹⁷ и держали в своих руках нити политической жизни едва ли не всего Залесья. Мнение этих людей учитывалось в решениях вечевых сходов.

В.О. Ключевский, много занимавшийся северным самоуправлением, считал, что «промышленная партия» была одной из влиятельных сил в Ростовской области, могущая на равных конкурировать со служилой аристократией. «Промышленники» (читай, земские бояре) существовали в Ростовской земле уже при Юрии Долгоруком, который, в силу некоторых причин (разговор о них еще будет), умел находить с ними общий язык³⁹⁸.

В конце Х – начале ХI вв. Ростов превратился в центр Залесского края, став третьим по значимости городом Киевской Руси. Вокруг него по берегам озера Неро выросло около двадцати крупных поселений-спутников³⁹⁹.

По сути, это была большая колония, переросшая свой зависимый статус и готовая к борьбе за самостоятельность.

Схожая картина наблюдалась в Суздале и ряде других северных городов.

Крупный разлад в семействе Рюриковичей, оформленный Любечским съездом, уже с конца XI в. создавал условия для выхода Ростовского края из-под власти Киева.

Ростовские элиты мечтали о политической свободе, но для решения сложных организационных задач, для того, чтобы сплотить вокруг идеи независимости большие массы людей, им требовался общепризнанный лидер. По условиям того времени, на эту роль мог претендовать только князь.

Здесь-то и начинались проблемы для ростовского земства с его идеей территориальной независимости. Известно, что уже при детях Мономаха Ростовский край попал под сильное влияние князей. Логика исторического развития подталкивала Мономаховичей и ростовское боярство к совместным действиям против устаревшей киевской власти.

Но вот вопрос: к одинаковым ли целям стремились ростовские горожане и северорусские князья? Посмотрим, какой ответ дают на него источники.

Первый русский наместник Ростова, расположенного на месте легендарной Арсы⁴⁰⁰, был назначен Рюриком⁴⁰¹. При Олеге Вещем «в Ростове сидел князь под Олегом суще»⁴⁰², не Рюрикова рода. После смерти Олега в 912 г. территория Ростовского края на некоторое время вышла из-под контроля русских князей, но уже при княгине Ольге ее зависимость от Рюриковичей была восстановлена. Ростов перешел в прямое подчинение Киеву, что подтверждается податной реформой 947 года, коснувшейся его в том числе⁴⁰³.

При Владимире I наместником Ростова впервые был назначен природный Рюрикович. Им был сын великого киевского князя Ярослав Мудрый⁴⁰⁴, управлявший городом и краем более десяти лет. Затем в Ростове некоторое время княжил Мстислав Владимирович, сын Владимира Мономаха⁴⁰⁵. И хотя в остальное время столицу Залесья возглавляли княжеские наместники, все же эпизодическое появление в Ростове русских князей свидетельствовало о значимости и перспективах Северного края.

Первым самостоятельным правителем Ростово-Суздальской земли был сын Владимира Мономаха, князь Юрий Владимирович Долгорукий (1113–1157). Благодаря его настойчивости, а еще больше с подачи его даровитых сановников, Ростово-Суздальское княжество пополнилось новыми колонистами, военнопленными и другими категориями пришлого населения.

Демографические изменения, произошедшие к середине XII в., были настолько значительны, что всего лишь через пятьдесят лет сын Юрия Долгорукого, Всеволод III, по праву считался сильнейшим русским государем, обладателем множества земель, богатств и командиром непобедимого войска. Образно сила Всеволода III выражена в «Слове о полку Игореве», автор которого утверждал, что при желании русский князь мог веслами «раскропити» Волгу, а Дон вычерпать «шеломами»⁴⁰⁶. Авторская гипербола, видимо, имела под собой реальные основания.

Строй княжеской власти Ростово-Суздальской земли тоже претерпел заметные изменения.

В отличие от центральных земель Киевской Руси, здесь значение князя среди родственников определялось не старшинством, а богатством и величиной удела. Как писал В.О. Ключевский о северных князьях, «чем богаче был удел, тем выше становился князь среди родственников, независимо от степени старшинства»⁴⁰⁷.

Мы еще вернемся к объяснению этого парадокса. Пока же отметим, что обратной стороной этого явления стал новый кризис княжеской корпорации, лишившейся из-за него и принципов, и регламента, и организационной структуры, с помощью которых несколько веков Рюриковичи удерживали власть над своей территориальной империей.

Пройдет еще полторы сотни лет, и в XIII–XIV вв. северорусские князья, оставаясь родственниками по крови, окажутся непримиримыми конкурентами по целям и задачам. Благородные жесты среди них уйдут в прошлое: никому уже не придет в голову мысль уступить старшему место на троне.

Мономаховичи превратятся в «беспорядочную толпу», в которой уважением будут пользоваться только сила и материальное богатство. Каждый из них будет лелеять мечту о неограниченной власти, о богатом и большом княжестве, которое можно получить в наследство, а можно и силой отнять у ослабевшего родственника⁴⁰⁸.

Такое отношение к жизни сильнейшим образом мотивировало русских князей на внутритерриториальные захваты, а также на экспансию еще не покоренных народов.

Мономаховичи были потомками завоевателей и сами отличались воинственностью.

Удельное раздробление открывало перед ними новые возможности и альтернативы. Они могли, как прежде, продолжить управлять страной милитаристскими методами или же имели возможность объединиться с городами и укреплять земские начала.

Нетрудно догадаться, что в конечном итоге верх взяла старая привычка к единоначалию и опоре на военную силу.

Рюриковичи всегда подозрительно относились к инициативам с мест: меч в ножнах, кольчуга на груди и верная дружина за спиной казались князьям куда надежнее альянсов и дружбы с простонародьем. Обе тенденции – княжеско-монархическая и земская – крепко столкнулись в городах Ростово-Суздальского княжества.

Впрочем, пока существовала формальная зависимость от Киева, у городского земства и Мономаховичей имелись общие точки соприкосновения.

Князь Юрий Долгорукий первым столкнулся с фрондой Ростова и Суздаля⁴⁰⁹. Ощущая силу городов и нуждаясь в их поддержке, он вынужденно взаимодействовал с местным самоуправлением, но никогда не чувствовал себя в безопасности, находясь в гостях у ростовских или суздальских бояр. Внешним проявлением несовпадения интересов князя и горожан стало возведение Юрием укрепленной усадьбы не в Суздале, которому он благоволил больше, чем Ростову, а в пригородной Кидекше. Юрий стремился обособиться от городского земства, но в то же время хотел держать его в своих руках.

По мере того, как Мономаховичи укреплялись на Русском Севере, противоречия между княжеским двором и земством только усиливались: ни Ростов, ни Суздаль не хотели отдавать свою власть пришлым князьям.

Чтобы сбить спесь с «чумазой» знати, незадолго перед смертью Юрий Долгорукий приказал отстроить новый княжеский двор во Владимире. Князь стремился «отмежеваться от боярских кругов и найти новую точку опоры»⁴¹⁰ в городах, не зараженных бациллой свободолюбия.

Сын Долгорукого, Андрей Юрьевич Боголюбский, гораздо решительнее своего отца продвигал в жизнь монархические ценности. Этим он сильно разочаровал земских бояр, а заодно разошелся со служилым классом ростово-суздальского общества.

Проблема состояла в том, что Андрей, как и его отец, «по заведенному порядку … должен был сидеть и править в старшем городе своей волости при содействии и по соглашению с его вечем»⁴¹¹.

К его услугам на выбор были Ростов и Суздаль.

Но Андрей Юрьевич покинул обе столицы, выразив этим свое пренебрежение к вечевым традициям Севера, и основал княжеский двор в «маленьком пригороде Владимире на Клязьме, где не были в обычае вечевые сходки…»⁴¹².

Вскоре, однако, оказалось, что во Владимире тоже есть боярская партия, готовая оппонировать самовластию князя. Тогда Андрей перенес свой стол в городок Боголюбов под Владимиром. Там он окружил себя «молодшими людьми», или «малыми отроками», и задался целью создать из них лично преданное ему «служилое сословие»⁴¹³.

Долгорукому и его потомкам сильно повезло в том смысле, что главные города русского Залесья были разобщены между собой и остро соперничали за первенство.

Будучи, по сути, независимыми городами-республиками, во всех делах они, выражаясь фигурально, варились в собственном соку, с подозрением относясь не только к варяжским князьям, но и к своим соседям.

XII в. не был временем широкой интеграции и социального сотрудничества. Люди средневековья умели находить общий язык на городском вече, но чтобы надолго объединиться с другими городами, для этого им не хватало глубины взаимных интересов. На вечевых сходах в Ростове, Суздале или Владимире торжествовал вредный для общеземского дела местечковый патриотизм. (Впрочем, однажды эти города соединят свои силы для общего похода, но рассказ об этом ждет нас впереди.)

Конкуренция между городами ставила их в зависимость от князей во всем, что касалось военного дела. Кроме того, княжеская благосклонность, а тем более наличие собственного князя, защищали город от притязаний других Рюриковичей. Словом, вечевые города не любили князей, но не могли без них обойтись.

Другой проблемой для городского быта северной Руси была, как это ни странно прозвучит, все та же славянская колонизация, с завидным постоянством поглощавшая залесские ополья. Укрепление городов и уплотнение сельских районов создавали объективные предпосылки для возникновения новых территориальных округов с новыми городскими центрами.

С годами в Ростовской земле все заметнее становилось стремление так называемых «пригородов» к независимости, росло их желание выделиться в самостоятельную волость со своим князем, переманить его из старшего города или, на крайний случай, построить у себя княжескую резиденцию⁴¹⁴.

Источники дают нам общее представление об этом процессе.

Изначально высшим авторитетом в регионе обладал Ростов, потому и прозванный современниками «Великим». Но уже в летописании времен Юрия Долгорукого заметно, как Ростов все больше начинает попадать в тень Суздаля. Иногда даже создается иллюзия суздальского главенства в Северо-Восточной Руси.

На самом же деле возвышение Суздаля было результатом искусной политики Юрия Долгорукого, который оказывал ему знаки внимания, чтобы «осадить» высокомерие ростовских кругов.

Именно с попустительства князя на севере сложился политический паритет Ростова и Суздаля, каждый из которых был силен, но ни один не имел исключительного права на старшинство. По словам И.Я. Фроянова, «княжеский стол для Ростова и Суздаля стал общим достоянием, а ростовская и суздальская общины, поделив верховную власть», обрели неофициальный статус соправительниц Русского Севера⁴¹⁵.

Князь переезжал из одного города в другой, поддерживая между ними баланс интересов, а мог, обидевшись на всех, уехать в Кидекшу или в «плотницкий» Владимир, чтобы хорошенько напугать земских нобилей.

Юрий Долгорукий откровенно маневрировал между обеими городскими общинами и ждал момента опрокинуть каждую из них по отдельности или обе вместе. История не предоставила ему такого случая, отложив русскую антимуниципальную революцию на более позднее время. Но пока этого и не требовалось. Уравненные права ростово-суздальского политического класса значительно снижали накал его борьбы за право считаться центром и княжеской ставкой.

Благодаря хитрости Юрия Долгорукого, при нем оба города обходились одним князем и, кажется, привыкли делить его между собой. Не потому ли, когда в 1157 г. Юрий Долгорукий умер, ростовцы и суздальцы совместно посадили на единый княжеский стол Андрея Юрьевича Боголюбского⁴¹⁶.

Русские князья и земские бояре извлекли несомненную пользу из соправления Ростова и Суздаля: возведение Андрея «на отен стол» сразу в двух столицах Северной Руси предотвратило раздробление волости. Андрей Боголюбский господствовал над значительной территорией Залесского края, а Ростов и Суздаль обеспечивали себе «командное положение среди пригородов»⁴¹⁷.