Текст книги "Как белый теплоход от пристани"

– В гостиницу, – едва сдерживаясь, бросил Он таксисту, даже не вспомнив о том, что дома его ждут и беспокоятся. И автомобиль плавно отъехал о цветочной палатки…»

5 мая

Жаль, что я не предложил пари на крупную сумму денег.

Влюбилась – кто бы вы думали? – Самусько. И в кого бы вы думали? – в Огуречкина.

Чувствую аппендиксом: надвигается заварушка. И эта «штука» будет посильнее «Фауст» Гёте.

Однако, подробности мне пока неизвестны.

О подробностях – с удовольствием, но позже.

В задачке спрашивается: сколько нервов было испорчено зря и сколько сил было потрачено на пустое самодурство, если на второй же день Иришка танцевала с ним танго, как стрелой Амура, пронзённая молчаливым трагизмом одной на всю жизнь любви и расставания?

Семейный триллер. Продолжение

«В гостинице в центре города Он снял большой номер на одну ночь и отправился на поиски непотребных девиц.

Из первых попавшихся Он выбрал самую на его взгляд опрятную и, не вдаваясь в подробности, сделал её своей гостьей. Он ненавидел её, как ненавидел всех в данную минуту, но всю ночь её не отпускал, потому что горечь поражения в схватке за любовь отравила его рассудок, призывая «махать кулаками» даже «после драки».

Он пользовался девицей грубо и с ожесточенностью, будто наказывая за то, что Бонни была недоступна. Та пыталась что-то возразить, но Он хлестанул её разок по лицу – больше голоса она не поднимала. И от страха, трудилась на совесть. Выработала весь запас выносливости, в редкие паузы вылакала всё шампанское, обмерла и под утро мало что интересного представляла собой.

Освободилась девица только часам к шести утра. Получив вознаграждение, обессиленная, как сменщик после десятка норм, чувствуя ломоту во всем теле, неуверенной походкой она вышла вон. Сам Он заявился домой около полудня…»

8 мая

Вот уже с неделю занят самым конструктивным для русского интеллигента делом – валяюсь на диване. Наблюдаю, как с потолка нависают звёздочки моих плевков, и жду, что вот-вот сорвётся с железобетонного неба спасительная манна и, быть может, шлёпнется мне на чело, осветлённое главной чертой всей нашей братии – легкомыслием.

Вообще, я заметил, что, если векторной тягой для творческих людей служит, как правило, любовь, то движущей силой является как раз легкомыслие. Помноженное на врождённое любопытство оно даёт удивительные результаты! Без него не изобрели бы анального секса, например, и вкус одеколонного похмелья остался бы нам неведом. Не будь мы легкомысленны, мы не сочетались бы браком и не познали бы радость общения с тёщей. Если бы не легкомыслие, мы до сих пор скакали бы по деревьям и нетребовательные и счастливые каждым движением срамили бы папашу Дарвина с его дикой теорией.

Без легкомыслия не было бы дерзких научных открытий и абсурдных театральных находок. Не было бы безрассудных поступков влюблённых и поэтических бретёрских страстей. Не было бы и моего безответственного увольнения, кстати.

С увольнением, вообще, особая история вышла, не рядовая. При всей широте и при всей объективности видения конъюнктуры рынка труда, при всей склонности к выверенным ходам и продуманным шажочкам я и вообразить себе не мог такого печального исхода: гробовое молчание работодателей на ставшие уже паническими предложения купить у меня за деньги мои же незаурядные способности-таланты.

Разве можно равнодушно вдыхать и выдыхать носом, когда претендентом на вакантные места выступает моя самоуверенная личность? Разве можно не драться за меня, как на торгах перешибая величину гонораров, пусть даже рискуя устойчивостью бюджета собственной фирмы, компании, холдинга?! Разве можно не любить меня, можно не хотеть?! не замирать восторженно во сне, астрально встретившись с моей ослепительной, всеблагословляющей улыбкой? при одном лишь намёке на моё появление не распахивать настежь объятья и двери? Ведь я же такой обаятельный (как признаются), такой красивый (как подразумевают), такой благородно воспитанный (сам знаю)! такой умный и образованный (как автоматически следует из мой биографии)! такой деятельный и благонадёжный (как можно почерпнуть из резюме)! талантливый, в конце концов (даже не обсуждается)!.. Ну? Разве можно не любить?

Элементарно, как выяснилось при первом же моём показательном выступлении в антураже всех перечисленных добродетелей. Можно не только не любить, но и совершенно не замечать. Ещё можно плевать на меня и наступать стёртыми подошвами ботинок.

Для меня искренним открытием послужило, что кандидатов с таким же набором «отличительных» признаков не меньше, чем веснушек на физиономии шотландца. Легче было бы выделиться, если б к жажде внутрирыночной борьбы присовокупить ещё полезное знакомство. Образованность, конечно, в цене, но при этом, опять же, неплохо бы иметь протекцию. Без позитивного опыта работы в «данной области» интеллектуальный ресурс и таланты не стóят и ломаной зарплаты уборщицы, а голое обаяние и красота лишь оттолкнут, если в соседних с боссом креслах чинно восседают его дочь, молодая супруга и любовница-секретарша, и сотрудницы все – сплошь незамужние. Воспитанность, чувства стиля и такта вообще не играют сколь бы то ни было весомых ролей, когда существует понятие «корпоративная этика», согласно которой ты будешь одеваться только в униформу и высказываться, лишь когда тебя спросят.

Ситуация наповерку оказалась серьёзнее, чем мне легкомысленно представлялась, когда я так красиво уходил с предыдущего места работы. И я устал долбиться в закрытые двери, за которыми вершатся судьбы. Устал – лёг на диван. Минимум движений ради сберегаемых калорий. Не уворачиваюсь даже от пыли.

Варварские полчища текущего положения дел осадили город моих иллюзорных надежд на бюджетный профицит, легкомысленно брошенный в бездонную пасть кутежа предыдущих месяцев финансово-беспечной жизни. Чувствую, как потихоньку истончается и как начинает просвечиваться кожа. Вероятно, скоро придётся натурально оценить тонкость сравнительной аллегории с лесным зайцем, с голодухи пожирающим древесную кору, таким же грустным образом поступив с обоями.

Семейный триллер. Продолжение

«Дома его встретили безмолвием. Красивое лицо жены было бледно, волосы местами напоминали о вчерашней причёске, под большими, густыми глазами выступила синева. Она стояла в прихожей, опёршись плечиком о стену и скрестив на груди слабые руки. На молчаливые укоры Он ответил ей взглядом с плохо скрытой ненавистью, затем скинул обувь и прошмыгнул в ванную.

Там, в хлопьях горячего пара, Он долго вглядывался в зеркало, пытаясь различить в пропотевшем отражении хоть что-нибудь, напоминавшее о фото-портретах со свадьбы. Тщетно. Мерещились похороны и огни церковных свечей. Впрочем, Он как-то мало волновался об этом – ситуация с Бонни теперь занимала его больше.

Когда Он вышел из ванной, то сразу почувствовал варварский голод. Не поднимая головы, занавесив глаза мокрой чёлкой волос, Он прошёл к холодильнику. Ему не понравилось ничего из того, что там оставалось, поэтому Он принялся готовить завтрак самостоятельно. Сзади жена следила за его движением локтями. Всё такая же бледная, уставшая, в мягких тапочках и халате по-домашнему милая, Она сидела в углу стола, подперев ладонью лоб, и внешне оставалась спокойной, но едва сдерживалась, чтоб не заплакать. Ночью из-за постоянного напряжения ей было не до слёз – впервые любимый супруг не ночевал дома, не предупредив её об этом, теперь – «Ну слава Богу – вернулся!» – немного расслабилась, и солёные эмоции готовы были прорвать душу из глубины, почти не встречая сопротивления…»

9 мая (пятница)

Не помню точно – когда, но точно помню, что недавно чувство меры вернуло-таки меня от дяди Славы в одинокую квартиру с погрызенными обоями. И здесь, умащивая вдруг закапризничавшую печень «Нарзаном», в измученной голове я восстанавливаю покалеченную память. Момент за моментом всплывает перед глазами последний к дяде визит.

Я пошёл к нему с пустыми, как у Ван Гога, карманами, в глубине души лелея мечту об ужине в ресторане. Маршировал понуро, всем телом вздрагивая при ходьбе от гнусности повода, тащившего меня в гости. В то время как вокруг дразнился широкой жизнью обыватель, я по известным причинам весь маршрут от Орехова до Москворечья проделал пешком.

Шёл прямо, никуда не сворачивал. Едва подняв голову, отмечал плоды капиталистических отношений.

Вот, с напускной важностью, наматывая мили, прокатил куда-то породистый железный конь, птицами раскрашенный в яблоко. Вот, оплатив проезд, наслаждаются транспортировкой пассажиры троллейбусов. А вот с рекламных акций из магазина нескончаемым потоком растекаются по домам счастливые обладатели бесплатной туалетной бумаги. В общем, жизнь текла своим чередом: меня не замечая.

Я предупредил дядю Славу о своём скромном прибытии, поэтому дверь была не заперта.

Застал родимого полулежащим на полу перед телевизором, с ногами, заброшенными на стену. Рядом с дядиным телом островками быта лежали порожняя бутылка шампанского и ополовиненная одним укусом плитка шоколада.

Неподвижный, с гладким дворянским подбородком в окладе вымазанного шоколадом ворота пижамы, дядя казался очень увлечённым происходящим на экране. Поэтому, чтоб найти в нём понимание, сочувствие и даже, может, быть, участие, следовало проявить интерес сначала к егó увлечению. К тому же, неся в дядюшкин дом свои горести и обиды, я не хотел расстраивать хозяина слишком быстро и втираться в доверие начал с привычного вопроса:

– Как настроение, дядь Слав?

Дядя ответил очень лаконично:

– Отобедамши.

Он чуть изогнулся, давая конечностям расслабиться, и на лицо его выплыла тень безупречной работы поджелудочной железы.

– Что смотришь? – поинтересовался я, усаживаясь рядом.

– Артхаус, – ответил он со знанием дела. – Называется, «Быстрый беглец».

– Может, «бегун»? – поправил я.

Ленивым взглядом окинув кассетную коробку, дядя признал:

– Точно – «бегун». Очерк из жизни канадских чукчей.

– Помилуйте, дядя, – возразил я шутливо, – в Канаде нет чукчей.

– А что же там, по-твоему, есть? – спросил дядя, недовольно подняв на меня соболиные брови.

– Эскимосы.

– Ну, эскимосов – какая разница? Это ничего не меняет. Всё равно я кинематограф люблю и уважаю. «Важнейшим из искусств для нас является кино» – единственное мнение Ульянова-Бланка, с которым я согласен.

– Да, – снова возразил я, – но он имел в виду кино как средство пропаганды коммунизма и торжества пролетарского духа над всеми остальными.

– В данном случае – не важно, – пресёк демагогию ценитель искусства.

– А это что? – кивнул я на склонённую ниц бутылку из-под шампанского вина. – Как-нибудь способствует? Открывает двери сознания?

Сделав усилие, чтоб удержать отрыжку, дядя пояснил:

– Формирует тонкость восприятия. Я бы сказал – создаёт настроение. Что очень важно в таких случаях.

– Угу, таким-то количеством? Знаем мы, что такое бутылку шампанского в одну физиономию выпить – пивали-с.

– Да будет тебе, Сань. Ты попробуй-ка это, – он простёр тяжёлую руку к экрану, – без весёлых пузырьков посмотреть – на стену поползёшь от скуки. А так, – дядя Слава умилился, – бегают чего-то, копошатся, страсти там у них свои: жрачка, секс, убийства – интересно даже. Ты давай, устраивайся – посмотрим вместе.

Вместе мы смотрели недолго. И когда я почувствовал, что совместно доеденный шоколад сблизил нас ещё сильнее, чем просмотр экранной повести об эскимосах, в двух словах обрисовал ему свою проблему. Признался, что ищу средств для выравнивания баланса. У дяди их, увы, тоже не оказалось – и он так за меня огорчился, что предложил водки. А я, физически ощутив, как надо мной испарились ароматы ужина в ресторане, настолько утратил веру в правду на земле, что взял да согласился. И, судя по запущенной щетине, не очень хорошо представлял тогда последствия такого опрометчивого шага.

Охо-хох, царица небесная!.. И если бы борода была бы в моде, а так надо вставать и тащить себя бриться. Так сказать, разглаживать благородный подбородок и щёки. Словом – готовиться к таинству и в спокойной обстановке просмотреть наконец «Быстрого бегуна». Благо шампанское во мне ещё не унялось, да и пена для бритья, по-моему, оставалась.

Обогащусь если не материально, то интеллектуально… что тоже ведь немаловажно для жизни.

Семейный триллер. Продолжение

«Ей очень хотелось спросить, где Он шлялся всю ночь и почему не позвонил, но Она была слишком умна, чтобы день (тем более – такой) начинать со скандала. Она по-прежнему безмолвно смотрела ему в обнаженную спину.

Он же ожидал совсем другого приёма, и это молчание выводило его из себя.

– А почему ты не поинтересуешься, где я шлялся всю ночь, почему не позвонил? – спросил Он через плечо. – Может, тебе безразлично? Может, тебе наплевать? А?!..

Он жаждал ругани, явно хотел нарваться, чтобы разом всё закончить и размашисто перечеркнуть. Безымянная Бонни магнетически тянула его к себе. Умопомрачение в ту минуту приближалось к высшей точке.

– Мне не всё равно. А ты мне совсем не безразличен… Я же люблю тебя. Но ты, видно, забыл об этом…

В сумасшедшей злости Он закатил раскрасневшиеся глаза к потолку и выдохнул огненно: «Если она хотя бы ещё раз заикнётся о своей любви – я не знаю, что я с ней сделаю!..»

– Перестань!.. Любит она меня, – саркастически выкрикнул Он. – Почему завтрак не приготовлен?!

– Знаешь что, дорогой мой! Не надо так со мной разговаривать! Я пока не знаю, что делал ночью ты, а я ни на минуту глаз не сомкнула: обзвонила всех – нигде тебя нет – не знала, что и думать!.. Вообще, ты сильно изменился за последнее время, – угрюмо проронила Она, но тут же хитрая искринка проскочила в глазах. – Может быть, влюбился? А? Чего молчишь?.. Если так, то… Я тебе сюрприз приготовила.

Уязвлённый её проницательностью Он лишь хмыкнул в ответ – Она не заметила. Стоя по-прежнему к ней спиной, Он что-то резал ножом у плиты. Резал торопливо, с нервозностью и безысходной агрессией.

Она медленно поднялась с места, тихо подошла к нему сзади, нежно обняла за плечи и поцеловала в шею с такой нежностью, на которую только была способна, принимая в учёт обстоятельства.

– Не делай так больше, пожалуйста. Ты знаешь, как я волновалась? – Он почувствовал, с какой любовью говорит его супруга, жарко дыша ему на плечи. Ему вдруг стало стыдно и неловко за себя, но… Бонни занимала его больше. – Я очень люблю тебя. Скажи мне, что и ты меня любишь.

Безумие молотом застучало в висках, и от нестерпимой злости вдруг загорелся воздух. В резком движении Он развернулся к ней, и никто из них не заметил, как широкое лезвие ножа скрылось у неё в груди между рёбер. С ужасом в распахнутых настежь глазах, не понимая до конца, что же произошло, почему всё вдруг поплыло под ногами, Она стала оседать на пол, хватаясь за него руками, ища его поддержки, а Он лишь глухо простонал сквозь плотно сжатые зубы: «Как ты надоела мне со своей любовью!», и с роковым, жестоким безразличием выдернул нож из её хрупкого тела.

Она лежала на полу, захлёбываясь кровью, и глаза её молили о помощи. А Он стоял, цепенея и не желая ничего предпринимать, будто досталось ей это по заслугам…»

10 мая (суббота)

Инициировал свидание с Ирой.

Утопающий в депрессии по случаю неудавшейся жизни, я приволочился к ней со всеми своими горестями прямо на занятия в театральный. Так, мол, и так, говорю, – в условиях современного рынка литературы я нерентабелен. В кратком перерыве между заучиванием роли и поиском характера героини Ирина, впуская в себя и выпуская близ меня маленькими порциями сигаретный дым, ответила по поводу издателей:

– Самородский, ты что – глупый? Ты мне скажи – ты глупый, что ли? Они сделали тебе шикарный комплимент, а ты не понял.

И вроде бы в табачных клубáх, а сразу как-то легче задышалось. Врачевательница!..

Ира – типаж уникальный. Такими рождаются, такими развиваются и такими же, как ни прискорбно, умирают. Она единственная, кто может сказать: «Я позволяю себе непозволительное», и никто не осмеёт её за тавтологию.

Только в одном случае человек способен говорить сплошь афоризмами: когда новорождённого, ликуя от творческого успеха, его целуют одновременно все боги Олимпа. Но боги богами, а человек представляет собой главным образом отражение того, что его окружает. Если поцелуи бессмертных зажигают бриллиантовый блеск в глазáх, то приятный, розовый окрас по лицý разливается именно благодаря пропитке обществом. Основным действующим лицом, из противостояния с которым и вытесался её живейший ум, вылепилась её бурлескная сообразительность, была её бабушка.

Ирина бабушка – да упокой господь её душу – была особой недоверчивой и частенько «зажимала» внучке двадцать копеек на мороженое, опасаясь, что та употребит их во вред. Кроме того, она обладала внушительным багажом личного житейского опыта. С несвежим запахом авторитета заявляла об этом при каждом удобном случае. «Удобные случаи» возникали так часто, что создавалось впечатление, будто ни одна ситуация в жизни не осталась без практического вмешательства бабули.

Чем ближе подступало старческое безрассудство, тем практичнее рисовались её бесценные советы подрастающей внученьке. Фехтуя перед девушкой вязальными крючками, бабушка научала:

– Никогда не садись в машину к незнакомым мужчинам!

И мотивировала это следующим образом:

– Увезут, изнасилуют, зарежут, закопают – будешь знать!

Те выводы, какие могла бы для себя сделать изнасилованная, зарезанная и закопанная любительница прокатиться поражали бесполезностью. Здравомыслящая Ира вынуждена была возражать. Это и натренировало её находчивость.

– Я слишком умна, чтобы пользоваться головой!

Расхватанная, как пьеса Грибоедова, на цитаты Ира могла выступить с афоризмом по любой теме. Не терялась даже в наших политических дебатах.

– Страна – в том, на чём она сидит, – говорила она предельно лаконично, и к этому не рисковал что-либо добавить даже политолог Андрейка.

Но приближённый мир помнит Иру ещё раньше.

Однажды Ира заявила:

– Я выхожу замуж!

Она упёрлась кулачками в бока, топнула ножкой, решительно оглядела собравшихся домочадцев и беспрекословно потребовала очистить жилплощадь. Немедленно. Ирочке было шесть лет.

Её «жених», тогда же не оценив красоты декламации, засомневался и сбежал, когда услышал:

– Я умею готовить! Просто никогда не пробовала.

– Ну, и как женишок? – спросил я у неё, спустя пятнадцать лет.

– Пока не вернулся, – ответила.

В театральный институт её приняли без вопросов.

11 мая (воскресенье)

Этот овощ оказался вполне себе фруктом. С зёрнышком характера внутри и сочной мякотью обаяния. Не писаный красавец, зато волосы – от Элвиса Пресли. Излюбленный типаж Самуськи. Но не только её. Я заметил, как и у Харатьян при первых звуках его голоса (чуть более мелодичного, на мой взгляд, чем урчание голодного желудка) томно опускались ресницы, а вместе с ресницами падала долу и сексуальная сдержанность. Упругая попка елозила в кресле. Сквозь приоткрытые губки, заалевшие и увлажнившиеся, недвусмысленно высовывался кончик языка. Из гортани, через полость ампутированных гланд, выходил тягучий, бархатистый распев, в котором протягивались не только гласные звуки, но и согласные тоже: «Ээ-дуу-а-аарэ-дэ».

При нём я старался походить на старшего брата, опасного для шуток с его сестрёнками. Когда нас знакомили, я был нарочито весел, дерзновенно бодр, глаза вызывающе блестели, каблуки отстукивали счёт. Знакомство мы скрепили рукопожатием. Я не ревную. Я просто надеюсь, что он понял, кто главный мужчина в доме, когда некая фамильная десница объяла, скомкала и тряхнула его изнеженную длань.

Как мне вчера рассказали, свой дебют он обставил очень значительно. В понедельник утром в главном зале собрались все, кто был в том или ином смысле неравнодушен к появлению Эдуарда Огуречкина. То есть, в распахнутую радостной вестью пасть руководительницы с нескрываемым энтузиазмом смотрел весь курс из 12 человек. Она поставила ножки в третью позицию и попросила из-за кулис на сцену того, на чью голову планировалось обрушить всю разящую мощь Неба. И он вышел. С лицом мерзавца, походкой подлеца. Щеголеватый на вид, с лёгким, как опьянение маем, оттенком безвкусицы.

Скрупулёзно покопавшись в памяти, Эдуард выковырял оттуда несколько подходящих для случая слов, когда-то им нарочно заученных во время теле-трансляции вручения премии «Оскар»:

– Леди энд джентльмены! Я рад оказаться среди вас, чтобы в этом храме искусств вместе с вами приносить Мельпомене в жертву свой ум и творческие силы. Благодарю всех, кто пришёл сегодня. И дабы отметить наше приятное знакомство, почту за великую честь пригласить вас на бокал вина. Пожалуйста, не откажите, господа, сделайте милость.

Надо отдать месьё Огуречкину должное: во всём, что хоть как-то касается ресторанных меню, он разбирается превосходно. Все эти Шардоннэ соусы, махогони, карпаччо из лангустин, малиновые сорбеты, стейки, медальоны и прочие артишоки с мятой для него, что для стоматолога пломбы. В кулуарах кто-то промямлил:

– Ну, я не знаю. Если только чуть-чуть. И только красненького…

– О-оо! – тут же всплеснул Огуречкин. – Красненькое – чудесно! Например, итальянское «Вальполичелло». К нему мы прикажем телятинки.

Кто-то был несолидарен:

– Я бы рыбку предпочла, откровенно говоря.

– О-оо! – мечтательно вскинулся Огуречкин. – Рыбка – великолепно! Например, форель. Я уже… ах, этот запах!.. я уже вижу её, дышащую на блюде. Здесь как нельзя прекрасней подошло бы калифорнийское «Шардоне».

У некоторых возникли возражения:

– Да ну эту рыбу! Лучше – птицу.

– О-оо! – вдохновенно пропел Огуречкин. – Птица – божественно! Пусть это будет индейка. С румяной корочкой припечённых специй. Изумительное сочетание с мозельским «Рулендером».

Его опрокинули в родную ему стихию, и он рад был щегольнуть. Здесь он подобно русалию в море: и брассом, и кролем, и баттерфляем, и на спине, и, поднырнув незаметно к купальщице, стянуть с неё трусики, и чёрт-те знает как ещё!

– Шашлычок из лососинки? – предлагалось ценителю Огуречкину.

– Белые испанские «Рибейро» и «Риоха», – находился ценитель Огуречкин.

– Морепродукты?

– Белое чилийское «Шато Лос Больдос».

– Баранинка?

– Красные немецкие вина из Пфальца.

– Осетринушка?

– Эльзасский рислинг…

И так далее.

В ресторане Эдуард Огуречкин имел честь устроить сдержанный кутёж и безудержный скандал. По рассказам, когда съедено и выпито было всё без остатка, он интеллигентно попросил свою компанию покинуть заведение, выразив мимикой и жестами твёрдое намерение расплатиться по счёту и оставить щедрые чаевые. Сытые и в меру хмельные наши девочки и мальчики покорно вышли на воздух. О том, что после этого происходило внутри, они могли только догадываться по грохоту переворачиваемых столов, звону бьющейся посуды, шлепкам чего-то твёрдого по чему-то мягкому и по истошным воплям самого инициатора торжества:

– Пустите, сотрапы-ы! Рабы-ыы, пустите свободного челове-ека-а-а!.. А-абр-рр! А-абр-рр!..

Тут душа моя и пропала. Смс-ку с тайным признанием она писала мне из отделения милиции, куда сопровождала Эдуарда по велению сердца будущей жены декабриста.

Что ж, огуречник попал на благодатную грядку. Я не ревную. Просто хотелось бы, чтобы он был честней с девчонками, чем один непризнанный писатель, когда однажды ему в лицо из телеграммы завопил генетический код безоглядно пролитого семени где-то в Новосибирске.

Семейный триллер. Продолжение

«В дверь позвонили. Он пошёл открывать, не торопясь, всё ещё пребывая в оцепенении. На пороге стояла подруга жены (та самая, что жила на несколько этажей выше) и в руке держала какой-то свёрток.

– Приветик, – весело поздоровалась она. Он кивнул. – А где твоя разлюбезная?

– Её нет, – холодно ответил Он.

– Нет, да?

Она задумалась, Он отрешённо молчал.

– Можно мне войти-то? – спросила подруга, намереваясь шагнуть внутрь.

«Стой, где стоишь!», – оборвал её намерения взгляд из-за порога.

– Ну… А где ты был этой ночью? А, красавчик? Не расскажешь мне по секрету?..

Подруга ждала ответа, Он отрешенно молчал.

– Я понимаю, конечно, это не моё дело, но всё-таки?..

Он посмотрел на неё с презрением. Безусловное нежелание продолжать разговор матовым блеском светилась в его взгляде, но, как всякая болтушка, она и не думала этого замечать.

– Слушай, дружочек, ну ты больше так не делай. Она знаешь, как тебя любит? – и подруга покачала головой с чувством искренней белой зависти. – Ночью звонит мне – вся в панике. Я и так ее успокаиваю, и эдак – не унимается. Что-то случилось, говорит. Я, говорит, видела его около одиннадцати, по всему – домой собирался. Испереживалась вся… Но, слушай, ты все-таки молодец! В рестораны её водишь, там, на вечера всякие. Такой внимательный и заботливый – аж жуть, прямо не нахвастается на тебя! Был бы у меня такой мой муж, как ты, я бы не знаю… умерла бы, наверно, от счастья.

Он вопросительно посмотрел не неё:

– Ты о чем?

– Ой, да ладно прибедняться-то! – задорно махнула она рукой и расхохоталась. – А то я, думаешь, не знаю? Платье-то она у меня берет каждую неделю.

На его лице вороным крылом промелькнула тревога:

– Какое ещё платье?

– Да вот оно – в свертке. То она все тайком, а сегодня как раз хотела при тебе одеться и показать что-то… Это я уж не знаю, что именно, – не сказала, тем интереснее будет, не правда ли? – она весело подмигнула ему и продолжила, вдруг заторопившись: – Но раз уж её нету… Мне просто некогда – бежать надо – возьми ты и передашь ей, ладно? Это ведь ваши общие затеи.

Она шагнула за порог и протянула свёрток.

– Да ты что остолбенел-то?..»

12 мая (понедельник)

Заказали мне текст про бананы. Даже не столько текст, сколько его песенный вариант, от которого плоды обязаны вдруг стать вкуснее и слаще.

Ну, что ж, извольте: хотите про бананы – сделаем вам про бананы. Правда, мне это будет не очень интересно – и в «рыбные» времена я вряд ли стал бы этим заниматься… но очень хочется кушать. Одна только гречка с чаем уже не спасает.

Семейный триллер. Продолжение

«Сердце его бешено колотилось, недобрые предчувствия набатом зазвучали в душе, в голове, будто стая ворон, галдели мысли, разлетаясь в панике от ответа.

Он протянул руку за свертком и подруга, конечно, не могла не заметить, что вся она была испачкана в почерневшей, застывшей крови. Самые страшные подозрения вонзились ей в сердце. Интуитивно она посмотрела в сторону кухни, откуда по полу расползалась тёмно-красная лужица, убивая фактом всякие сомнения. Ноги её чуть не подкосились от страха, молчаливый ужас исказил лицо. Она закусила руку, чтобы не вскрикнуть и мигом выбежала из квартиры, захлопнув за собой дверь. Было слышно, как, удаляясь, стучали её каблуки по бетону лестничной клетки.

Как только захлопнулась дверь, Он стал лихорадочно разворачивать свёрток, путаясь в бумаге. Наконец Он одолел его и достал платье на свет.

«О господи!.. Что за бред?!.. Как оно сюда попало?.. Неужели..?!» Он узнал бы это платье из тысячи – это было платье Бонни.

Он испугался, заметался, как ребенок служанки, разбивший дорогущую, старинную хозяйскую вазу. Только сейчас Он обратил внимание на темный парик под каре, висевший в прихожей у зеркала. Это был приговор…»

13 мая

Сегодня обедал у Ирки. Огурцы! картошка! баклажанная икра! колбаса сырокопчёная! – живут же люди! Когда я всё это съел, завёлся благодушный разговор. По поводу света новорождённой звезды в её сердце я высказался, подняв из-за стола тяжёлое чрево, отступив для безопасности на пару шагов, приняв красивую позу Давида, сломившего и повергшего не только Голиафа, но и многодневный голод:

– Глядя на него, возникает мысль, что Вышний Творец этим наглядным примером даёт понять, как нельзя делать, и к чему может привести халтура.

– Что ты имеешь в виду? – напряглась Ира.

– Уйма цинизма, немного философии, ничтожное количество лирики и совести – ни на йоту.

Актрисуля не растерялась:

– Я у тебя спросила мнения не о тебе самом, Самородский. А об умнице Эдди.

Ира находится в той стадии влюблённости, когда, по идее, ей должно быть безразлично чьё-либо мнение. Но мне почему-то показалась, что она как будто прицелилась адски раскуренной сигаретой в мою глазницу.

– Ну ладно, ладно – нормальный парень. Воспитанный и на широкие жесты горазд. – У меня бешено улучшилось настроение – и я рискнул: – Но страшны-ыый! Как сны злостного неплательщика налогов.

Эта фраза стоила мне разрыва нижней губы то ли от хохота, то ли от оплеухи. Оправляясь после схватки, Ира поморщилась:

– Ты такой противный бываешь, Самородский. Чё ты ржёшь?.. Знаешь, вот хочется, как в том фильме, залепить тебе в глаз шлепком «икры заморской баклажанной»,3333
  Парафраз из к/ф «Иван Васильевич меняет профессию» Леонида Гайдая. (С. О.)


[Закрыть] чтоб не злобствовал. – Она с тоской осмотрела консервную банку, искорёженную руками безработного. – Жаль, что ты ни черта не оставил. Грубый чревоугодник и хам. Да хватит уже ржать!

– Извини, дорогая, – хрюкнул я, вытирая глаза порванным рукавом, – это шутка была.

– Пошути мне ещё, ага! Дошутишься – узнаешь, как страшна я в гневе.

– В гневе ты прекрасна, Ириш! Ты прекрасна, как баклажанная икра, сделанная по советскому госту.

С Ирунькой нельзя в таких случаях разговаривать всерьёз – это может привести её в бешенство. А тут она просто улыбнулась.

– Я, кстати, тебе поражаюсь, Самородский. Ты метафорами сыплешь, как сеятель облигациями государственного займа с плаката Остапа Бендера. Может, тебе пора уже перестать сопротивляться и признать в себе талант?

– Да ладно тебе, – махнул я, успокоившись, как на что-то малозначимое. – Талант это умение не перепутать и в нужный момент подать к обществу – себя, а к газировке – ананасы. Вот это – талант.

– Не прибедняйся, а лучше расскажи, откуда в тебе это.

– Ну хватит, Ириш, ей-богу, – буркнул я. – Не дави на мозоль.

– Так, Самородский, колись давай – откуда дровишки?

– … Пинчер в своё время научил.

– Кто? Пинчер? Что за Пинчер?

Ирочка уселась слушать, и мне было так приятно обо всём этом ей рассказать:

– Великий брейкер. Маэстро национального поппинга. Или – пóпса, как ещё этот стиль иногда называют. Харизматичен, как дьявол, и лёгок, как созданье небесное, что в танцах, что в общении. Люди приходят и уходят, а Пинчер – остаётся. Культовый персонаж, в общем. Именно от него я услышал первую метафору, которая меня по-настоящему зацепила. Так что, можно сказать, что склонность к литераторству зародилась во мне летом 94-го, в Сокольниках, когда его команда «Beat Point» шевелила там помелочи деньжат и рвала публику насмерть своими постановками, а мы, юные тусовщики, были при них как неформальная свита и немного друзья. Сам Пинчер бегал с травмированной ногой, поэтому, если и танцевал, то хоть и красиво, но очень мало и ограниченно в движениях, и упивался, в основном, пивом и собственной значимостью в наших глазах. Мы же вечерами, если не лазали на дискотеку и не разговлялись в его компании в кафе, то сидели, свесив ножки с уличной сцены, и слушали, открыв рты, рассказы из жизни легенды. Его интересно было послушать: он же не просто танцор! Он прожжён и просквожен всей этой уличной культурой до зубного нерва! Обволакивал нас рифмами, вводил в гипноз речитативным живописанием окружающей его действительности. То есть, – понимаешь? – вроде бы он использует простые слова, которые и мы по сто раз на дню употребляем, а складывает их друг с другом так, что мурашки прокалывают кожу, и кровь мигом застывает в венах. Одна такая читка меня поразила особенно. В ней было словосочетание «железный браслет». Что-то типа «тра-та-та… где на каждого готов железный браслет» – сейчас уже не помню. И так меня цепануло, ёлки зелёные! Подумал-де, речь же об обычных милицейских наручниках, а как сказано! Вот прям, как надо. Вот прям, в самую точку. Оспади, сейчас прислушаться: «железный браслет» – и что тут такого, да? Ну – браслет, ну – железный. У Пушкина таких «браслетов», как декабристов в Сибири. А тогда это было для меня открытием. Я впервые поймал себя на мысли, что словами можно передать не только буквальный смысл. Вот так вот. Кто-то перенял у Пинчера страсть к танцам, а я – видишь? – к метафорам. Кхе, он, наверное, и сам не думал никогда, что может оказаться полезным и с этой стороны.