Текст книги "Как белый теплоход от пристани"

– Нда-аа, – заключила Ира, вытягиваясь на диване. – А почему имя такое странное – Пинчер? Он что – на пса похож? Или злой, как собака и как ты?

– Имя у него нормальное – Илья. И человек он – очаровательнейший. И я, кстати, – тоже. А Пинчером его прозвали за то, что по юности он лез в битву с танцорами, о силе мастерства которых не имел и не хотел иметь никакого представления. Отважно нарывался, короче говоря. Дерзкий и уверенный в своей хватке, как доберман пинчер.

– Ааа, – протянула она уважительно, – клёво. А он жив ещё?

– В смысле?

– Ну, в смысле – он старый или как?

– Ха! Ну ты даёшь, мать! – подскочил я от смеха. – Да ему тридцатник всего. Школу танцев года три назад открыл – делает из щенят неудержимых бойцовых дансеров таких же, как он… Только, кажется мне, что сам он до конца не реализовался. Ни как танцор, ни как личность. Ему бы не среди своих тереться на полузакрытых чемпионатах и конкурсах, а настоящие шоу-программы делать и по миру катать – вот его уровень.

Назад я шёл пешком растроганный и немножечко грустный от тёплых воспоминаний о днях туманной юности своей. Шёл, насвистывая какую-то мелодию, с тех ещё времён уснувшую в сердце. В голове вертелся «железный браслет», представлялись руки, для которых это украшение было приготовлено, и так вдруг меня взволновала мысль о хоть прямом, хоть косвенном, но касательстве к творческому пути гения. Иришка не любит это слово, да и я – тоже, потому что невольно сравниваешь судьбу гения со своей и расстраиваешься.

Я оглянулся: жизнь показалась извилистой, как подмышечный волос, и топкой, словно партийная номенклатура…

Семейный триллер. Окончание

«За окном уже вопила милицейская сирена. Он схватил «этот злосчастный» парик и рванулся на кухню. На полу в луже крови остывала его последняя любовь, до которой Он так и не добрался. Высвобождаясь, кровь неумолимо утягивала за собой остатки сил, но супруга его была ещё жива и даже в сознании. Грудь её слабо вздымалась в такт угасающему дыханию. Он присел к ней, затем приподнял ей голову и положил себе на колени.

Она открыла глаза, посмотрела на него, на парик, зажатый в ладони, и всё поняла. Всё-всё стало ей понятно. И вдруг тёплое лазурное море её глаз плеснуло солёной волной в беззвучном прибое. Последние слёзы к её любви от его любви… как теперь выяснилось. В них было всё – укор и благодарность, страх и сочувствие. Не было одного – надежды.

Скорбь невосполнимой утраты рвала на куски его душу. Ему ни о чем сейчас не думалось – все мысли и чувства сложились в огромной любви, с опозданием заполнившей всё его сердце. Трепетной, обреченной, трагической, но бесполезной любви.

За дверью послышались строгие голоса, раздался стук – это ломилась милиция. Он крепко прижал её к груди, а сам прижался к ней влюбленным и безумным взглядом. Крупные, горячие слезы падали ей на лицо, пытаясь отогреть навсегда охладевшую кожу, и Он тихо спросил:

– Любимая, хочешь, я прочту тебе сказку?..»

18 мая

Реклама – штука великая. Включаясь в её производство, чувствуешь себя гуру, мессией – не меньше.

Ведь, если подумать, стóлько проблем у современного человека: и нравственные терзания, и любовные муки, и психологическое истощение, и физическая слабость, и стремление самоутвердиться, и личностный поиск, и чёрт-те знает что ещё, и материальные затруднения, в конце концов, – и ко всем надо найти универсальное средство, способ решения этих вечных или сезонных вопросов. Предложить, например, вон те джинсы и обосновать, кáк круто изменится жизнь, если напялить их прямо сейчас. А конфетки! а подкрашенная газировка! а чипсы с ароматизатором, идентичным натуральному! а чай в пакетиках! Если заиметь всё это разом, то серые будни бессмысленной, тусклой, трижды никому не нужной жизни разгонит фейерверк успеха, любви, публичного интереса! А новая модель телефона! Раньше, до появления функции мультисъёмки, приятель, ты не жил, а – позорился. А теперь! Надо лишь подсуетиться – купить его быстрее других, чтобы все ахнули и увидели тебя человеком преуспевающим и мобильным, способным, как велосипедист у Высоцкого, раздвинуть горизонты.

И что там твоя депрессия! Мы не станем дурачить тебя выяснением её глубинных причин – зачем? У нас есть удивительное, чудодейственное средство, прошедшее клиническое испытание на мышах и психопатах. Глотнул таблеточку – и утром, как огурчик! В смысле, такой же овощ, бессмысленно хохочущий и пляшущий до упаду.

Короче, песенка про бананы удалась. Спрос на фаллические плоды вырос настолько, что Марокканская Республика скоро прогреет не только ручки, но и ножки, и пузико, и жопу, умножив свой банановый экспорт.

А иначе как объяснить наплыв интереса к моей скромной, креативной персоне? Беру я за работу не много. (Для BBDO или Leo Burnett3434
  Ведущие мировые рекламные компании. (С. О.)


[Закрыть] такие гонорары прозвучат как оскорбление!) Качество явно превалирует над ценой. И пошли заказики-то, пошли-и. Вот, о пиве теперь, о макаронах, о препаратах лекарственных легенды сочиняю… Позор-на! Алиса, Лариса и Анфиса приветливо машут мне ручками.

Ну вот, позабавился чутка. Порезвился. Так просто, без причины взял да укокошил двух героев. И главное, легко так, словно пиво отрыгнул. Спросите меня – зачем? А не знаю! Из зависти? Быть может. Ну, двух – подумаешь, что тут такого! Вон Толстой в «Войне и мире», вообще, их пачками валил, хоть начинал, наверно, тоже с единиц…

19 мая (понедельник)

Недале как вчера имел место интересный эксперимент. (Кому – эксперимент, кому – экзамен.) Объектом эксперимента послужила яркая представительница специально выведенной в России породы красавиц, первая из подвернувшихся под руку и под критический взгляд.

Как натура бесконечно эстетствующая, как сторонник, проще говоря, прекрасного я в течение всей своей осмысленной жизни пылал неугасимым интересом к тому концентрату лучших генетических формаций, к тому совершенству, которое называется «Женщины с обложки журнала». Я встречал их под сенью солнца и провожал при свидетельстве звёзд. Я падал к их длинным ногам и, как фасоль, цепляясь за удобные места, произрастал в сердечном цветении и подбирался выше и выше, достигая аромата и сладости поцелуев. Я носил их на руках и по дозволению укладывался спать рядом. Потеряв рассудок, преследовал их, чтобы потом убивать равнодушием. Мучился и мучил сам. Любил, превозносил, ругал и ненавидел. Вёл наблюдения и собрал целое разоблачительное досье на их интеллектуальные и душевные ресурсы. С огромным для себя сожалением выяснил, что их жизненные устремления заключаются максимум в том, чтобы культивировать свою фактуру и всё то поверхностное, что так легко заметить без лишнего, ненужного напряжения души или мозга.

Клянусь, это не я так решил – они сами научили меня, что годятся только для того, чтобы красиво застыть перед объективом фотокамеры. И не надо оправдывать, мол, это мужское потребительское отношение делает женщин такими! Ничего подобного. У человека, даже если он – женщина, всегда есть выбор: сделать из себя конфетку или всего лишь красочный фантик. Быть одному или вместе с кем попало. Любить или быть любимым. Первый случай порождает чувство ответственности, второй – эгоизма.

Человек существо слабое, инертное. Повинуясь инстинкту самосохранения, делает наиболее удобный или лучше сказать – безопасный для себя выбор: любить или быть любимой. Как правило, перетягивает второе. А в случаях августейшей Красоты гиперболизируется и приобретает искажённые формы: быть вожделенной.

Тут-то и возникают стереотипы. Как асфальтовым пластом закатывают они цветочные луга личностей женщин, подавляя даже ростки исключения из правил. А что такое стереотип? По сути – это всего лишь расхожее мнение, спроецированное на масштаб явления.

– Кто эта девушка? – вопрошает остолбеневшее восхищение. – Я хочу всё знать о ней!

В ответ стереотип выражается очень ёмко. Говорит:

– Да так – модель.

И о девушке всё уже становится понятно. Разодетая модель остаётся лишь встреченной – провожать, увы, не по чему…

Но что-то я отвлёкся. Эта тяга рассуждать меня когда-нибудь погубит, чесслово, если уже не… Вернёмся, однако, к нашему эксперименту.

С объектом мы вроде как разобрались, теперь определимся с задачей. Собственно цель эксперимента состояла в том, чтобы резюмировать всё вышеупомянутое. Так сказать, подвести итог и дать ему надлежащую оценку. Любые обвинения меня в предвзятости автоматически снимаются, поскольку объекту были предоставлены равные возможности как опровергнуть заключительное о себе мнение, так и потворствовать ему.

Сразу оговорюсь, что для полноты создаваемой картины мне не хватало малого. Но очень важного. Об интеллекте объекта я имел достаточное представление, а вот духовно-нравственные черты до вчерашнего дня оставались для меня малоизученными. В сущности именно этот вопрос и стал заглавным ко всей проблеме. Справедливости ради надо отметить, что отнюдь не случайно я вот так вот вдруг вернулся к теме моих давнишних исследований. К этому меня подтолкнуло до предела обострившееся либидо.

Итак, повествую вкратце:

Весь день, с самого утра, либидо пренебрегало духовностью, бунтовало, судорожно замирало в конечностях. Оно эксплуатировало моё воображение и весь день, с самого утра, питалось аппетитными образами из русских романсов.

– Где такие королевы проводят свой досуг? – задалось вопросом либидо. – Где горят, горят эти звёзды любви приветные?3535
  «…Гори, гори, моя звезда! Звезда любви приветная! Ты у меня одна заветная – другой не будет никогда» – строчка из популярного русского романса. (С. О.)


[Закрыть] Где сияют их страстные, жгучие и прекрасные очи?3636
  «…Очи чёрные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные, как люблю я вас, как боюсь я вас, знать – увидел вас я не в добрый час» – строчка из популярного русского романса. (С. О.)


[Закрыть] Уж на улице, в толпе прохожих, их не встретишь это точно…

И, соединившись в упряжке с экспериментаторским любопытством и цинизмом опытного «лаборанта», либидо примчало меня в одно из столичных кафе, где индикатором вычурного пафоса служит чашечка кофе за сотню «у. е».

Захожу – сидит, сияя породой и меткой haute couture. Щиколоточки, ножки, талия осиная, грудь высокая, шейка лебединая, губки медовые, глазки будто с перьев павлиньего хвоста, ноготочки – всё снизу доверху преисполнено мечтой о звёздном статусе фотомодели. На худой конец – пассии олигарха. Стоило только увидеть это, как навыки прирождённого мачо поднялись из живота во взгляд и на язык, преломив роковую левую бровь, расправив плечи, выпятив грудь.

Чтоб поймать такую рыбку – нужно под неё замаскироваться. Хотя бы думать, как думает она. Поэтому все свои мысли сориентировал на то, какóе произвожу впечатление. Подхожу, козыряя марочными брюками, сажусь без спроса рядом. Секунда молчания и встречных изучающих взглядов. Потом без лишних слов бросаю:

– Сколько?

Безмолвный ответ из-под вздрогнувших наращенных ресниц подтаявшей Снежной Королевы плеснул в меня гаммой помоев от «В чём дело?» до «Хам!». Но я придерживаюсь выбранной тактики – давлю.

– Не будем кочевряжиться, милая, – заявляю нахально. – Сколько?

Она осмотрела меня внимательно, со всё более возрастающим интересом продефилировала по подиуму безупречных стрелок моих брюк и сказала:

– Для тебя – сотка.

По интонации я понял, что «сотка» – тариф более чем льготный. Без каких-либо рассуждений сели в такси и уехали… Так, насладившись оплаченным часом, из экспериментатора, я стал экспертом.

И какие я подвожу итоги? От похоти избавлен! от любопытства освобождён! в лёгком бою отбит у нравственности! верой, надеждой, любовью и вовсе оставлен… в пользу Алисы, Ларисы и Анфисы. И что мне теперь без всего этого делать? Стоила ли игра свеч?

Что ты, бутылка рома, подмигиваешь мне этикеткой, будто берёшься ответить?..

20 мая

(Канун Дня рождения.)

Прости меня, дорогая мамочка, – жизнь моя зря пролетает! Двадцать шестой год на носу, а я ещё ничем, ничем не оправдал своего появления на свет. Ни колоды, ни масти, ни породы, ни страсти. Ни одного наставника средь мыслей, ни одного друга среди поступков. Жизнь – не жизнь, а какое-то зловещее попурри из биржевых сводок, рекламных шаржей на себя самого, «мясного» секса, размена таланта на мелочь конъюнктурных статеек…

Двадцать шестой год – подумать только! Лермонтов через два года в могилу ляжет! Джонни Леннон или Серёжа Есенин уже бог знает, что вытворяли в мои годы! Моррисон, Башлачёв… Да что перечислять! Они – гении, а я бьюсь, извиваюсь, как червяк на крючке духовно-творческого роста. А способностей-то – ноль, одни амбиции. Придавили болезного, точно горб, и теперь не сбросить их, не избавиться от гнёта до самой могилы.

Дерево, ребёнок, дом… Приходит время подведения итогов – и? Молоденькие тополя, с душевным таинством посаженные в школьном дворе, не выжили – вытоптаны школьниками. Женщина, о которой с опозданием и болью понял, что она та единственная, какую следовало бы любить, рожает детей от узколобого брянского «волка». Издательства игнорируют. Карьерная перспектива, похоже, вообще забыла о моём существовании. Муза растратила всю свою звёздную пыль на публику поблагодарней. Лучшие друзья – самые живые мои частички – от наркотиков, от Чечни, от денег лёгких и шальных, от лишнего промилле автолюбителя один за другим уходят в вечную весну. За полтора года ни одного нового интересного знакомства. Зато ЗППП (вылеченных, правда) – как собачьих «семян» на цветочной клумбе. Сердце стынет уже чёрт-те знает какой месяц… «Спартак» ещё сливает одну игру за другой.

Так и запишите в своих протоколах, господа присяжные заседатели, что человеку плохо. Вы – лица незаинтересованные. Или – как там у вас ещё говорится – беспристрастные. У вас получится. А как мне рассказать хотя бы дневнику, что я сейчас плáчу? Разве могу я осознание бездонности личной трагедии выразить одним глаголом «плачу»? А для шикарных оборотов я пуст: нет ни сил, ни желания. Пойти напиться к чертям собачьим!..

Вчера – ром, сегодня – виски. И завтра какая-нибудь политура. Красота! Жизнь блещет радугой, салютом… Красочна, что покойницкий венок.

21 мая (среда)

Трудно представить себе человека, способного беспечно радоваться лучам весеннего утра после того, как много дней подряд самобичевал себя итогами двадцати пяти лет жизни. То ли дело просыпаться в День рожденья под сигналы поздравительных смс-сообщений!

Вскочить в ноль-ноль и одну минуту от первой смс-ки, подозрительно случайной.

Подпрыгнуть на постели в час ночи от полифонического визга, уже немного походящего на правду. Опуститься, завернуться в одеяло и с блаженной радостью снова сомкнуть веки.

Едва заснув, в час тридцать отодрать щёку от заслюнявленной подушки в третий раз. И размечтаться, глядя в темноту, что третье поздравление – это уже не случайность, это тенденция.

После двух ночи больше не засыпать. А каждые тридцать минут хватать телефон, пока желающие поздравить не иссякнут на волшебном, счастливом числе – тринадцать!

А потом, за бездумной готовкой утреннего, «праздничного» кофе вдруг ясно и отчётливо понять: наивно ругать в ноябре опавшую листву и глупо обижаться на увядший садовый цветок, если вода в банке – водопроводная. Также и самобичевание это всего лишь истерика. Бессмысленная, путаная, сбивчивая и сбивающая с толку. Внимание любимых в День рожденья, наверно, как ничто иное, способно её погасить, научив, что весна ещё обязательно раззеленит мир и что цветок будет куда живей, если оставить его незарезанным, в саду. Это подтвердили также восемь телефонных звонков в течение дня и три электронных открытки с поздравлениями: такими разными по увлечённости, богатству фразеологизма, перечню пожеланий и такими удивительно сходными искренностью и чистосердием.3737
  Часто вспоминаю пожелание от Женьки, подаренное мне ровно год назад. Максимально полное и вместе с тем очень краткое – его легко запомнить и невозможно забыть. Женя посмотрел в мои глаза так серьёзно, что я чуть не лишился праздничного настроя, и вкрадчиво произнёс:– Саша, я не стану состязаться ни с кем в красноречии (тем более что мне это не под силу). А просто скажу тебе, мой друг, со всей теплотой, на которую способен: будь счастлив! Будь счастлив, Саша. Ибо самое главное предназначение человека на земле – быть счастливым.


[Закрыть]

Друзья не считают моих лет, моих успехов, неудач или денег. Им не интересны мои «полезные знакомства». Они трепетны ко мне за то, что я есть. Что я есть с ними. Что своим вниманием я сумел привнести выразительные штрихи и даже краски на подмостки их повседневного шекспировского действа.3838
  Если верить Гению, то жизнь – игра, а все мы в ней – актёры. (А. С.)


[Закрыть] Работая с идеей, словом, делом, в разное время я мог быть для них и суфлёром, и сессионным музыкантом, и соавтором дерзких прожектов, и заезжим антрепренёром, и рабочим поскрипывающей сцены, и антуражем, и занавесом – кем угодно! – но едва ли статистом. Бок о бок мы выстрадали не один десяток характеров, и вытянули не один десяток провальных сюжетов. Мы не терпим друг друга, мы любим. И готовы любить, пока живёт благодарная память в сердцах зрителей, наставников и партнёров.

30 мая (пятница)

Вчера своими знакомыми, почти друзьями (друзья Иры – мои друзья) из театрального был всемилостиво приглашён на показ очередного дипломного спектакля от их старших коллег. На сей раз речь шла о Достоевском. О «Братьях» его «Карамазовых». «Н-да, – помыслил я, покрутив губами, – однако замахнулись…».

Так подумав, воспроизвёл мысли вслух. Слово в слово. И, как говорится, сам нарвался. Но, как всегда пострадав за правду, ни на йоту от неё не отступил. В подобных, конкретных случаях во мне просыпается родственник-Самородский, и я становлюсь принципиальным до самозабвения. У меня своя правота, собственная, достойным образом аргументированная. Поэтому всю ответную, защитно-наступательную отповедь своих друзей-младых-актёров, этих своеобразных ура-патриотов собственной профессии и всего, что с ней связано, думается, выдержал.

Ведь в самом деле! Нет, ну действительно! Достоевский – это не комиксы и не водевили!.. Это ответственность. Ответственность за дýши, если угодно. За мировоззрение и верность выводов из него. Своего рода хирургия. Студента-выпускника, пусть самого престижного медвуза, пусть самого отличника тире передовика, ни за что не подпустят к операции на сердце, как бы виртуозно тот не вырезал аппендиксы, практикуясь. Ни за что! Пока не наберётся опыта, выдержки, умения сориентироваться в любой ситуации, даже самой экстремальной. Потому что необходима зрелость, внутренняя готовность.

Как происходит с командой-дебютантом чемпионата, скажем, по футболу? С наскока ей не взять золотые медали чемпионата. И дело вовсе не в профессиональном уровне её игроков, а в психологической готовности преодолеть и удержаться.

То же самое, я считаю, должно и с актёрами произойти. Их талантов я ничуть не отрицаю и не оспариваю – боже упаси. Но люди-и! Опыт и образование – это очень разные вещи! Пробившись сквозь возделанную, удобренную заботливыми руками почву, росток ещё не есть сам плод – как же вы этого не понимаете? Необходимо претерпеть, пережить что-то не только творчески, но и жизненно, чтобы достичь определённой зрелости. Чтобы глаза, эти зеркала души, весь мир отображали, а не одни лишь аудитории института. Иначе их «Братья Карамазовы» это всего-навсего проба острия лезвия пальцем, беспомощная дерзость, за которую самим же будет стыдно впоследствии.

Очень кстати мне сейчас вспомнился один эпизод из актёрской жизни. Услышал где-то, к сожалению, не могу вспомнить дословно. Однако достоверность гарантирую. Смысл был в следующем.

На советской экранизации «Села Степанчиковых», а точнее – в перерыве между сценами, актёры разбрелись по углам готовить себя к продолжению творческого процесса. Со стороны кучки молоденьких актрисулек по площадке разносились хихиканье и всхлипы о шмотках, мужиках и прочих бытовых неудобствах. И один заслуженный старичок – он исполнил в картине роль офранцуживаемого Фомой слуги (каюсь, позабыл фамилию)3939
  Николай Сергеев. (С. О.)


[Закрыть] – давно и безоговорочно признанный всеми за качество своих человеческих, умственных и творческих способностей, приблизился к ним и резко, нетерпеливо одёрнул:

– Постыдились бы! Достоевского играем!

Полагаю, комментарии излишни.

Короче говоря, так (или почти так) я вчера и высказался. Увы, остался непонят. Приглашение аннулировали. Поссорились, как мушкетёры с д’Артаньяном. Но, полагаю, ненадолго.

4 июня, 2003 год (среда)

Я сплю? Мне всё это снится? Быть может, я с ума сошёл? испытываю галлюцинации? Сменилось летоисчисление? Южный полюс махнулся с Северным местами? Что, вообще, происходит в этом безумном, безумном, безумном, безумном мире?! Почему ещё вчера меня диким образом слабило от профессиональной невостребованности, а сегодня меня вдруг все захотели, как Снегурочку в Новый Год? Что случилось?! Нет, мне любопытно: что могло произойти! Снег в Африке, наверное, пошёл, или в Абрамовиче4040
  Роман Абрамóвич – олигарх, владелец лондонского футбольного клуба «Челси» и по многолетнему совместительству губернатор Чукотского автономного округа. (С. О.)


[Закрыть] вдруг проснулся губернатор, и он, благодетель, наконец-то вспомнил о своих чукчах?

Надо сказать – я обнаглел. Я уже не вспоминаю недавние чёрные месяцы и дни, когда почти во всякую дыру совался с жалобой на тяжёлую жизнь и с кипой свидетельств моего высокого профессионального уровня в зубах. Теперь я позволяю себе важничать: выбираю из вариантов те, что получше, а те, что погаже, отклоняю. Правда, там и варианты-то в основном наподобие «старшего помощника младшего дворника», но дело же – в принципе, и я всё равно придираюсь к условиям, торгуюсь, обещаю «подумать» и в случае «положительного решения» сообщить.

Продавливаю любимый диванчик теперь лёжа не личиком вниз как старый бюстгальтер, а ножками вверх как хозяин положения. И это не самообман, не блажь, не «вожжа под мантию»! Целых три высококлассных конторы готовы хоть с завтрашнего дня видеть меня своим штатным сотрудником! Другие двадцать три были отфильтрованы на разных этапах выстраивания приоритетов. И сейчас я уже думаю не о том, чтó буду глотать на завтрак, если за ужином доем последние сто грамм колбаски, а выбираю из гардероба, какой надеть костюм в первый свой выход на новую работу: синий, серый, в широкую полоску или, быть может, классический двубортный.

Словом, жизнь налаживается! При мне остаётся мой любимый копирайт, блокнот с листками чистыми, словно душа Чебурашки, зовущими новые главы неродившейся книги. Меня не перестанут радовать вниманием любимые друзья-мужчины и предорогая пани Самусько. Плюс к этому – прекрасное расположение духа и уверенность в завтрашнем дне широко проживаемой жизни. На щёки вернулся румянец, на грудь – благовония. Единственное, что омрачает, – страдающее пустотой мужское сердце. А это проблема посложнее, чем составить манящее резюме. Эта штучка посильнее «Фауст» Гёте!..

9 июня (понедельник)

Первый день на новой работе прошёл, скажем прямо, недурно.

Меня всем представили (с дамами я раскланивался после, в особом порядке), усадили, облагодетельствовали заботой, покормили бесплатно, позволили рассказать несмешной анекдот и вежливо над ним посмеялись.

И вот я сижу с приятным чувством попы, подстраивающейся под форму рабочего кресла, вникаю, что называется, в курс дела и наблюдательской хваткой литератора цепляюсь к типажам единиц моего нового коллектива.

Прошу знакомиться – Илья. Редкостный болван, пристроенный сюда каким-нибудь другом подруги троюродной тёти. Я уже прозвал его по-своему – Мультик.

А вот, пожалуйста, – Василий. Вроде бы молодой, а инициативы и ответственности что у советского чиновника. Я только спросил: «Который час?», а в его глазах забегало беспокойство футболиста, вставшего в стенку.

Далее – Инна. Появилась здесь днём ранее меня, потому тихо в своём уголке постигает азы деятельности и скромно ни во что не встревает. Природное чутьё подсказывает мне, что из неё выйдет толк добротного среднего уровня.

Инна неслышно приблизилась к моему рабочему месту, и на стол из разжатой маленькой ладошки выпал крошечный кирпичик от фабрики «РотФронт» в красочной обёртке.

– Меняю шоколадную конфетку на карамель.

– Карамель портит зубы, – назидательно ответил я. – Лучше поменяй мне шоколадку на человеческое «спасибо» – больше пользы.

После этого я отбивался благодарностями в течение всего рабочего дня. С меня не убывало. К шести часам заплёванное днище мусорного ведра под столом оказалось плотно усыпано скомканными шедеврами Шишкина с резвящимися на бревне медвежатами в типографском исполнении.4141
  Имеется в виду и картина Шишкина «Утро в сосновом лесу», тема которой взята для обложки шоколадный конфеты «Мишка косолапый». (С. О.)


[Закрыть]

Переходим к Ангелине. К монументу из мяса и грудей, с порочным ртом и смехом сумасшедшей. Именно она громче всех ржала над моим дурацким анекдотом. Да так, что кувыркались самые благолепные куски её тела, чем немало травмировали мою неустойчивую холостяцкую психику.

Секунду внимания – Миша Погодькин. Единственный толковый человек здесь, в отделе (кроме, возможно, Инны), среди сотрудников младшего и среднего звена. Он чувствует свою незаменимость, как презерватив в критическую минуту, и умело играет на этом.

И наконец – Владислава Марковна! Роскошная начальница отдела, объятая финансовым и сексуальным вожделениями вышеупомянутых сотрудников младшего и среднего звена.

Но самые интересные фигуры сосредоточились не здесь, а в смежном помещении – за тоненькой перегородкой. Всё, что я оттуда слышал (а слышал я всё), это сплошные сквернословия и хохот. Даже при могучем желании я не смог бы сделать комплимент их увлечённости работой. Их там трое, а это уже – компания. То есть, им есть там с кем поговорить в «редкие» свободные минуты.

Первый – исполнительный и подвижный, как барабан стиральной машины. Он всё время, сшибая людей с ног, где-то носился, чего-то хотел, требовал, доказывал, получал наставления, – я так и не успел с ним познакомиться.

Второй, такое ощущение, что работает на голом энтузиазме. Получение им зарплаты это просто традиция. Странный человек – пожалуй, он и сам не знает ответа на загадку, которую предлагает миру в лице себя. Фамилия – Ледер. Исключительную, интеллигентскую худобу он поддерживает никотином.

Третий – приготовьтесь, дамы и господа, – Лексеич! Человек-похоть! Это в пятьдесят-то лет! Мысли его просты и незатейливы, как у беспричинно смеющегося человека, и сводятся главным образом к практике любви. Своим богатым жизненным опытом он делится со всеми, кто бы к нему ни зашёл (единственно, робеет Владиславы Марковны)! Находясь с Лексеичем рядом, его можно только слушать – разговаривать с ним невозможно. Например, в беседе о, казалось бы, такой безобидной вещи, как погода, совершенно однозначные ассоциации у него вызывают слова «жарко», «мокро», «капает». Олимпийский девиз Лексеич отредактировал на свой лад, и у него он звучит, как: «Резче! Глубже! Быстрее!» (А вот клич советских пионеров «Всегда готов!» устраивает его в оригинале.) Разговор о музыке, если не прекращается при слове «гитара», то мгновенно превращается в фарс после слова «флейта».

Очень показателен ритуал нашего с знакомства:

– Станислав Алексеич, – говорит.

– Очень приятно, – отвечаю и давлю идиотскую улыбку.

– Приятно? Гм, право, сударь, я же всего лишь пожал вам руку.

К мужской слабости он, по его собственному признанию, пристрастился, будучи гебистом – ловцом ночных бабочек, порхающих среди огней валютных ресторанов. Там же он вошёл в тесный контакт и с зелёным змием. О каждодневном опьянении так и говорит:

– Профессиональная привычка.

Теперь, с возрастом оставив службу, но сохранив молодые пристрастия, Лексеич с помпой морского тюленя устроился в этой конторе в отделе снабжения и доставки – интендантство, как я это называю со всеми вытекающими ассоциациями.

Колоритнейшая фигура этот Лексеич. «Холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками» чекиста тут и не пахнет. Тут другого рода преобладают запахи. При мысли об этом человеке моя эпистола начинает чесаться в самых нескромных местах. И если я здесь проработаю какое-то время, то обязательно посвящу ему шаржевое эссе. Посвящу так, чтоб потом уж больше не писáть и не вспоминать о нём никогда.

С этим я, собственно, и кончил свой дебют на новом месте.

10 июня

Точно декламация Маяковского агитплакат в офисе, в комнатке Лексеича:

Женщина, хватит на заводе околачиваться —

Проституция приятней и лучше оплачивается!

И там же, словно выписка из трудовой книжки:

Дефлорационер!

12 июня

Офис и рабочий распорядок устроены очень удобно: в уютный кухонный закуток можно заглядывать не реже, чем того требует организм. Что лукавить – коротать будни в нём значительно приятней, чем на рабочем месте. Быть может, потому там, точно дым в голове, в день получения зарплаты коромыслом стоят запах чревоугодия и аромат пятиминутной передышки. Там всегда играет хорошая музыка – что-нибудь из классики или из джаза, – и атмосфера сама собой располагает к отдыху мозгов, смягчению характеров, сближению душ. Светло и благостно – почти как на рыбалке. И всё было бы ещё замечательней, если бы не «браконьеры».

Известный пошляк и матершинник Лексеич, чья камора имеет общую стеночку с кухней, под громкий, сальный хохоток таких же пузачей, как и он, привычно, в голос, рассуждал: как неплохо было бы «финтифлюфнуть» новую сотрудницу. Ровно в это время мы с «новой сотрудницей» пили чай за тоненькой перегородкой, вкушали сладости и вообще всячески тянулись за общением друг с другом. (Одновременное поступление на работу новичков всегда сближает.)

Я сгорал со стыда, а Инна старалась изобразить полное равнодушие к фантазиям коллеги. Она сидела напротив меня, приспустив на глаза чёрную чёлку волос и смущённо сжав острые коленочки. Нарочито громкие и сосредоточенные глотки чая из кружки, говорили о полном несовпадении её взглядов со взглядами Лексеича на её же честь и достоинство.

Я ощущал себя как пешеход, оштрафованный за переход улицы в неположенном месте: и платить за такой чудовищный пустяк вроде бы жалко, и не заплатить неприлично, раз попался. Хотел уже поперхнуться и раскашляться, как вдруг уютный мирок музыкальной трапезной поступью немолодого Депардье нарушил его превосходительство отставной полковник силовых структур Лексеич. Окружённый хохочущей свитой, с рёбрами, трясущимися от смеха, будто в них раздухарился бес, с лицом, багряным от неправедного вожделения, он вдруг осёкся, встретившись взглядом с Инной, которую он во всеуслышанье так красочно желал.

Постулаты из офицерского поведения, с которыми Лексеич дóлжен был быть ознакомлен, как монтажник с инструкцией по технике безопасности, возымели действие – он вдруг оставил тему любви и обратился к отечественному футболу, к его месту среди мировых грандов. О-оо! Это – тема для самых живописных словечек! Но стеснённый присутствием Инны в матерных оборотах он помрачнел и сделал ряд неутешительных выводов. Старался сказать кратко, но говорил долго. Лишённая непечатных выразительных моментов речь его изобиловала паузами. Утратив крепкие связующие звенья, никак не могла собраться воедино. Средства передачи красок отсутствовали, слова, имеющиеся в его цензурном обороте, весомости аргументам не добавляли. Лексеич пыжился. По напряжённому лицу его, даже такой далёкий от футбола человек, как Инна, мог предположить, что российский сегмент спорта №1 пребывает в глубоком упадке.

Отколупав таким образом часть загрязнений с «офицерского мундира», Лексеич пулей вылетел из чайной и заперся в своём интендантском убежище. До конца дня тишина стояла – гробовая. Было даже слышно, как за перегородкой грохнулся об пол карандаш.