Текст книги "Историки о происхождении Донского казачества. Ассимиляция или вымысел?"

Глава 16

Песенная традиция донских казаков Питиримовых осталась неизменной и в семье Сапожниковых. Дочери вели собственные песенники, записывая туда новые и старинные песни, которые исполняли родители. Страницы песенников красочно оформлялись. И также, как когда-то на Дону, в семейном кругу, по вечерам, когда вся семья была в сборе, пели песни. Телевидения тогда не было, поэтому развлекали себя сами. Эти посиделки развивали у детей любовь к искусству, развивали певческие таланты сестёр. Уже в младших классах школы Алина и Александра участвовали в школьной самодеятельности. Потом в старших классах их стали приглашать выступать на городских конкурсах и концертах. Но после окончания учёбы их дуэт распался. Как я уже говорил, старшую сестру Алину увлекла романтика геологических изысканий, а младшая Александра не отступилась от своего ещё детского желания стать певицей.

Надо было обладать смелостью и упорством, врождённой способностью донской казачки, чтобы самостоятельно добиваться поставленной цели. А цель была поставлена высокая – непременно стать вокальной певицей. И вот, молоденькая девчонка уезжает из родного дома в Москву с целью поступить, не куда-нибудь, а в государственный хор имени Пятницкого. Приезжает в столицу, находит администрацию хора:

– Тебе чего, девочка?

– Хочу петь в вашем хоре.

– А лет-то тебе сколько?

Чтобы стать совершеннолетней пришлось соврать, прибавив к возрасту два года.

– И что же ты умеешь, какие песни знаешь?

Стала перечислять названия песен, которые не раз пела дома и со сцены. С одной стороны подростковый вид, но с другой настойчивая уверенность и перечисляемый ею репертуар заинтересовали администратора.

– Ну ладно, пойдём к художественному руководителю, он послушает, как ты поёшь и решит, что с тобой делать.

Художественный руководитель стал расспрашивать, где училась пению, да кто учил петь? А что было отвечать, когда пению училась дома? А учителем пения была мать.

После короткого разговора предложили спеть что-либо. Спела отрывок одной песни.

– А вот эту песню можешь спеть? – Спрашивает худрук.

Отвечает уверенно: «Могу». Спела отрывок.

– А такую песню знаешь?

– Знаю! – Спела отрывок и этой песни.

– Неплохо, неплохо, – проговорил худрук, – ладно, иди оформляйся, я позвоню в отдел кадров.

Так Александра Сапожникова становится членом заслуженного хорового коллектива. С хором выезжает на гастроли по стране. На гастролях-то хорошо – живут по гостиницам, а вот в Москве проблема. Где жить? Где прописаться? А без прописки надолго в Москве не задержишься. Так и случилось. Пришлось увольняться.

Но какое-то везение сопровождало Александру. В отделе кадров сидит незнакомая женщина. Александра удручённо оформляет увольнение. И тут женщина начинает говорить и делает Александре неожиданное предложение:

– Я администратор Рязанского хора, не хотите поступить в Рязанский хор?

А что в такой ситуации может быть лучше? В Москве её уже ничего не держит.

– Хочу!

– Тогда завтра же едем вместе в Рязань, будете петь в нашем хоре – подвела итог женщина.

Получив опыт работы в столь известных коллективах, уезжает она в Воронежский Народный хор, где поёт уже в группе вокалистов. Но и это её не устраивает. Тогда она переезжает в Ленинград (теперь Санкт-Петербург), где успешно проходит смотр – конкурс, и её принимают уже как вокальную певицу в объединённую творческую организацию «Ленконцерт». С этого момента начинается творческая карьера вокальной певицы, исполнительницы русских народных и советских песен Александры Сапожниковой.

Первый заслуженный успех пришёл, когда в 1962 году на конкурсе Всемирного Фестиваля Молодёжи и Студентов в Хельсинки она стала золотым лауреатом. После этого её узнали и признали центральные органы культуры СССР. Теперь она становится козырной картой представления советской и русской песенной культуры на многих международных форумах. Тогда было в моде периодически проводить так называемые «Дни культуры» в странах социалистического лагеря. А получалось так, что как только в одной стране эти «Дни культуры» заканчивались, начиналось комплектование группы артистов для поездки в другую страну, куда обязательно включали Александру исполнительницу русских народных и советских песен. К поездке обязательно разучивалась песня на языке той страны, куда собирались ехать. Так с группами артистов объездила она почти всю Европу. Была и в центральной Азии, в том числе и в Сирии.

В японском городе Осако, в марте 1970 г. начинает свою работу Международная промышленная выставка Экспо-70. Представлять советскую культуру в нашем павильоне выставки направляют Александру Сапожникову. Шесть месяцев Александра будет работать в Японии. Творческие успехи Александры не остаются неоценёнными, ей присваивают звание «Заслуженная артистка России».

Волей – неволей задумываешься:

– Вот наш отец вывез семью из самого очага геноцида донского казачества, а точнее геноцида русского народа. По сути, спас семью от уничтожения. Как же старались еврейские правители советской России, и такие же исполнители уничтожить русский генофонд. Сколько русских талантливых людей было уничтожено! Сколько талантливых русских людей могло бы родиться? К примеру – наша семья, спасённая от уничтожения:

– Сапожникова Александра Петровна – Заслуженная артистка России.

– Сын старшей сестры Алины – Сергей, окончил музыкальное училище. Обладая врождёнными музыкальными способностями, становится одним из организаторов музыкальной группы направленности русского музыкального и вокального искусства. Потом поступает в консерваторию в Германии. Как один из лучших студентов дважды получает германские государственные гранты. Сейчас сам преподаёт и работает там дирижёром хора и как исполнитель вокального пения. Теперь уже моя внучка Машенька, учась в Санкт-Петербургском госуниверситете, получает президентский грант, как одна из лучших студентов факультета. Это только маленький пример, а сколько могло родиться ещё более талантливых русских людей во всех областях науки и искусства. Нет, не может быть прощения организаторам и исполнителям уничтожения русского народа.

После окончания школы передо мной встала проблема выбора, кем быть геологом или авиатором. Дело в том, что с авиацией и геологоразведкой я был знаком, можно сказать, с детских и юношеских лет. Первое знакомство с боевыми самолётами состоялось ещё в дошкольном возрасте благодаря другу отца, заслуженному военному лётчику-истребителю Дятлову Владимиру Михайловичу. После войны и демобилизации он в городе Уссурийске (современное название) работал директором ДОСААФ (добровольное общество содействия авиации, армии и флоту). С этого времени и началась не совсем обычная, но фактическая история. Как Дятлов добился того, точно ответить невозможно, только у него, у бывшего лётчика-истребителя во дворе ДОСААФ стояли три настоящих истребителя времён Великой Отечественной Войны. Один из них был двухместный – спарка, для обучения молодых пилотов.

В выходной день отец брал меня за руку и мы отправлялись к товарищу Дятлову. По пути отцом приобреталась бутылочка «беленькой». Прямо за забором ДОСААФ(а) работал «Пищекомбинат». Приходим мы к Дятлову, он «сквозь» забор сходит на «Пищекомбинат», принесёт мне свеженьких глазурованных пряников, заодно прихватит что-нибудь к столу на закуску. Они с отцом в кабинет, а я на самолёты. «Полетаю» на одном истребителе, лезу в другой и там «летаю и сбиваю противника» так, что «перья летят». И так «облётывал» я все самолёты по нескольку раз, пока друзья вспоминали былые дни. А после войны настоящим мужикам было о чём поговорить и что вспомнить. Но какой бы я тогда маленький не был, а одну фразу, оброненную однажды Дятловым, запомнил на всю жизнь. А сказал он чрезвычайно крамольную по тем временам фразу: «Да лет через сто и имя Ленин забудут…». Не прошло ещё и 100 лет, а многие из молодёжи уже не знают, кто такой Ленин.

В пятидесятые – шестидесятые годы в Уссурийске очень здорово проводился праздник – «День воздушного флота СССР». Из авиационной части, с аэродрома, что находился сразу за городом, привозили в центральный парк различные учебные самолётные пособия. Это были разрезы узлов и агрегатов самолёта и авиационного двигателя. Были тут самые настоящие скорострельные самолётные пушки и пулемёты, и другие макеты. При этом присутствовали офицеры, которые с удовольствием рассказывали, какую функцию в самолёте выполняет тот или иной агрегат. А нам, пацанам, разрешалось всё пощупать своими руками. И мы подолгу не уходили от этой своеобразной выставки.

Но самый любопытный аттракцион в этот праздничный день устраивал товарищ Дятлов. С утра пораньше, пока по улицам не большое движение, приходила в ДОСААФ машина. Подцепляли к машине двухместный самолёт-спарку и перетаскивали его на поле за парком. В довоенное время там размещался полевой аэродром. В разгар праздника Дятлов запускал свой истребитель и начинались показательные полёты с пилотажными фигурами. А в следующие полёты любой желающий мог сесть во вторую кабинку и сделать круг над городом. Как такое могло быть? Ответ, наверно, можно было бы найти на другой от ДОСААФ стороне улицы, где находился штаб Дальневосточной Армии. По-видимому, командование Армии знало заслуженного лётчика-истребителя Дятлова В. М. и разрешало ему устраивать такие аттракционы. Но потом штаб армии перевели в Хабаровск, полёты запретили, а самолёты порезали на металлолом. А тогда к вечеру, в этот праздничный день, в разные районы города выезжали прожектористы. После того как город укрывали плотные сумерки, в небо взлетали разноцветные ракеты, которые на маленьких парашютиках медленно опускались к земле. В этот же момент включались прожекторы, и в небесах начиналась феерия световых лучей. Так продолжалось до глубокой ночи. Романтический настрой таких поздних вечеров просто манил к чему-то неизведанному.

Поэтому, как не заманивала меня геология своими природными деликатесами, а я всё же ушёл учиться в военное авиационное училище. Надо же было сложиться такому. С авиацией знакомиться я начал ещё в раннем детстве. Потом работал в геологоразведке с авиационным уклоном. В 1967 году, с отличием, закончил Иркутское Военное Авиационно-Техническое училище. После училища был направлен служить в морскую авиацию, в родное Приморье в отдельный далнеразведывательный авиационный полк морской авиации. Как будто кто-то вёл меня по этому пути таким образом, что в конце концов объединил в моей судьбе авиацию и разведку.

Авиационный полк, куда я попал, был образован только в 1965 году и по сути своей ещё находился в процессе комплектования людьми и самолётами. А самолёты, ТУ-95 МРЦ, по тем временам были новыми, и их ещё продолжали получать с завода. Это были огромные самолёты – морские разведчики, целеуказатели, с дальностью полёта до тринадцати тысяч километров, без дозаправки в воздухе. Размах крыльев порядка пятидесяти метров, взлётный вес почти 200 тонн, при этом авиационного топлива ему надо было две 60-и кубовых цистерны.

Служба, а правильнее назвать работа, была довольно интересной. Почему работа, а не служба? Да потому, что службы как её понимают, т. е. строевые занятия, полевые занятия, стрельбы и т. д., – этого не было. Обязательно были зачёты и занятия, но это были занятия по углублённому изучению авиационной техники, правилам эксплуатации авиатехники, по действиям в аварийных случаях и т. д., всё это имело прямое отношение к нашей работе.

Практические полёты на разведку, это полёты в океанские просторы на поиск иностранных ударных авианосных соединений (ордеров). Фотографирование, запись радио и локационных частот и др. В центральных газетах таких, как «Известия» или «Правда», появлялись сделанные нашими экипажами снимки американских ударных авианосцев. Выполняя правительственные задания, летали в Африку, во Вьетнам, на разведку в Индийский океан. Выполняли разведку ледовой обстановки во время проводки караванов судов по северному морскому пути. Так что базироваться приходилось то на Камчатке, то в Ташкенте, то в Анадыре и в других местах.

И я, по молодости, со своим экипажем облетал весь Советский Союз вдоль и поперёк. А последние годы службы занимал должность с длиннющим названием – «Заместитель командира войсковой части по инженерно-авиационной службе – начальник инженерно-авиационной службы». А по граждански просто – «Главный инженер».

Во время Великой Отечественной Войны у нас жил Павел Устинович Моряковский, научный работник – биолог (будущий академик), которого мобилизовали в армию, но так как был в возрасте и военному делу не обучен, направили служить в какую-то тыловую часть в г. Уссурийске. Поселили его к нам в нашу квартиру. Человек порядочный, интеллигентный, но далёкий от физического труда. Дом наш был с печным отоплением, одна печь в кухне с плитой, другая в комнатах. Зимой надо регулярно топить обе печки.

Взялся Моряковский рубить дрова, да по-видимому, в его жизни не приходилось ему этим заниматься. Тюк, да тюк по чурке – то мимо, то по краю… Мать на кухне всё подготовила, чтобы варить обед, нужны дрова, надо растапливать печь да варить, а дров всё нет. Вышла во двор, увидела мучения этого «дровосека».

– Да разве ж так дрова рубят, а ну дайте сюда топор… Бац! – Чурку через плечо да обухом об другой чурбак, так что половинки в стороны… Колет дрова, так что щепки летят. Стоит наш интеллигент, нос утирает: «Вот рубит, так рубит – сразу видно настоящая казачка».

Офицерский паёк, что ему выдавали, приносил домой и делился с нами. Как-то в пайке получил он американский шоколад. Дети, рождённые ещё в довоенное время, не очень-то были знакомы с конфетами и тем более с шоколадом. Пришёл он домой и стал угощать шоколадом маленькую Александру. Та взяла, откусила – жевала, жевала, потом недовольно произносит:

– Глясь! – Выплюнула и бросила шоколад на землю. Вот молоко, это другое дело. Отец где-то в армии, а троих детей кормить надо. Хоть и жили в городе, но мать держала корову. Как она умудрялась для коровы заготавливать корм на зиму, один Бог знает. Летом-то без проблем. Дом стоял недалеко от речки Раковки, за речкой парк, за парком километровые луга-пастбища, где и паслись стада коров жителей города. Благодаря тому, что была корова, удалось пережить голодные военные и послевоенные годы. Придёт к вечеру с пастбища корова, мать идёт доить. Маленькая Александра берёт кружку и следом за ней. Мать прямо из соска нацедит ей в кружку парного молока, та тут же выпьет; так и росли.

После войны отец работал в строительном отделе Райисполкома. В его распоряжении была пара грузовых полуторок, но использовать для личных нужд он не разрешал, а то не ровен час – найдутся любители сообщать «куда надо», в те времена доносчиков хватало. А как добраться на загородные огороды, что местная власть выделяла километров за 10–15 от города? Вот и приходилось ловчить. Уедет отец куда-нибудь в район, тут водитель на другой полуторке:

– Мария Ермолаевна, пока Петра Ивановича нет, бери детей, поехали на огороды, заедем ко мне, я ещё и своих отправлю. Вот так и умудрялись под страхом наказания обрабатывать загородные огороды.

Иногда место под огороды выделялось там, где в довоенное время находился авиационный полигон. И я совсем маленький, пока старшие работают на грядках, прохаживаясь по полю, находил гильзы от авиационных пушек и пулемётов… На уборку урожая предприятия официально выделяли машины на весь коллектив. В выходной день копали картошку, собирали тыкву, кукурузу…. Собранный урожай водитель потом развозил по адресам. Тогда без подсобного хозяйства прожить было практически невозможно.

Кроме огородов за городом, прямо перед домом был небольшой палисадник, где выращивалось всего понемногу. Тут и скороспелая картошка, огурцы, морковь, помидоры, укроп. В летний период на обеденном столе всегда были свежие овощи. Осенью, по старому обычаю, как когда-то на Дону, солили в бочках огурцы, квасили, капусту. Бочки опускали в погреб, который был в сарае, туда же ссыпали несколько мешков картошки. Капуста и огурцы получались отменные.

Мать была большая мастерица стряпать разнообразные сдобные вкусности. Удивительно то, что приготовленные ею, будь то большой пирог или маленькие пирожки, не черствели по нескольку дней и сохраняли вкус и аромат. Но проблема была в том, где взять муку? Прошло то время, когда был свой амбар, а в амбаре стояли кули с мукой. Через торговых работников узнавали, когда в центральный гастроном завезут муку. Но желающих прикупить муки было немало. Поэтому народ составлял очередь за мукой с вечера, чтобы на следующий день иметь возможность отовариться. Очередь оставлять было нельзя. Мать определяла порядок ночного дежурства дочерей в очереди, кто кого меняет. Ночью через каждые несколько часов поднимала то одну, то другую дочь и те, сменяя друг друга, несли вахту в очереди, и так почти сутки, пока не подходила очередь и мать покупала муку.

А нам, пацанам, родившимся после войны, досталась другая хлебная проблема. Хлебные карточки уже отменили, но от этого хлеба в изобилии не появилось. В магазины хлеб завозился в очень ограниченных количествах, так что в течение часа – двух его уже раскупали. После рабочего дня хлеба купить было невозможно. Поэтому обязанность по покупке хлеба лежала на нас, школьниках. После школьных занятий мать давала деньги, и я с друзьями отправлялся на поиски хлеба. Точно так же было в семьях соседей. Чтобы купить хлеб, сначала надо было определить, в каком из магазинов его продают или вот-вот будут продавать. Такую информацию собирать было лучше всего вместе с товарищами. А жили мы с товарищами все на одной улице им. Лазо, недалеко от центра. Поэтому, довольно часто собирались вместе и отправлялись непосредственно к центру города. Располагались таким образом, чтобы главные улицы просматривались вдаль до ближайших перекрёстков. Делалось это для того, чтобы хотя бы издали увидеть направление движения автомашины с хлебом. Как только кто-либо засекал направление проехавшей «хлебовозки», на коротком совещании уточняли, в какой магазин города могла ехать эта машина. После этого, как говорится, «на рысях» бежали к этому магазину. Пока у магазина шла разгрузка хлеба, мы уже стояли в первых рядах очереди. Но случалось и так:

– Кучкуемся мы очередной раз на перекрёстках, подходит к нам парень:

– Что за хлебом собрались?

– А ты что, знаешь, где хлеб продают?

– Да, у меня мать, вон в той столовой работает, – показывает на ближайшую столовую, – я могу хлеб без всякой очереди в столовой покупать. Если не хотите ждать, давайте деньги, я из столовой вам хлеб принесу.

Я, Вовка и Сергей почему-то засомневались и деньги парню не отдали, А Толик и Сашка отдали деньги. Парень взял у них деньги, попытался ещё раз нас уговаривать, но мы наотрез отказались.

– Ладно, ждите, я сейчас, – и парень пошёл к столовой.

Мы убедились, что он зашёл в столовую, и стали ждать.

Время шло, а парень всё не появлялся. Так и не дождались Толик и Сашка ни парня, ни хлеба. До сих пор в глазах стоит та столовая, что находилась рядом с кинотеатром «Заря», на улице им. Ленина.

Из того времени был ещё один момент, связанный с «хлебовозкой», что остался в памяти на всю жизнь. А случилось это в траурный момент, в день похорон И. С. Сталина. По радио предупредили, что в десять часов будет объявлена «минута молчания». К этому времени вышли мы с соседом Костей на магистральную улицу со звучным названием «Краснознамённая». На другой стороне улицы находился ликёроводочный завод. И вот точно по времени загудели гудки заводов и предприятий. Замерло всё, на улицах ни души. Аж как-то жутковато стало. И вдруг видим, несётся по улице Краснознамённой машина – фургон, выкрашенная синей краской, а на фургоне, наискосок, большими красными буквами надпись «ХЛЕБ». В доли секунды промчалась она мимо нас, а гудки ещё продолжали тревожно гудеть. Так и осталась в памяти эта «хлебовозка», летящая по улице под аккомпанемент траурных гудков.

В послевоенные годы финансовые доходы были не значительными, и матери самой приходилось обшивать и одевать детей. Здесь выручала швейная машина и способности матери делать выкройки, шить, перешивать и перелицовывать. В настоящее время и слово-то «перелицовывать» мало кто помнит, а тогда брались, например, брюки отца, дети вооружались лезвиями безопасной бритвы и начиналась работа по распариванию. Распаривалось все, до последнего шва. Потом эти составные части стирались и тщательно проглаживались. Делалась выкройка, но уже меньшего размера и всё сшивалось внутренней стороной наружу. Вот и получались для меня практически новые брюки. Так же поступали и с женскими платьями. Нельзя сказать, что абсолютно вся детская одежда изготавливалась таким образом, нет конечно. Для выходной, школьной одежды покупался новый материал, шились новые платья и брюки, так что все дети были прилично одеты. В то время школьное образование делилось на семи и десятилетнее. Окончив семь классов, можно было поступать в техникумы и профессионально-технические училища. Так что после окончания седьмого класса в любом случае начинался второй этап образования. Поэтому перед восьмым классом мать купила отрез тёмно-синего «шевиота» и повела меня в пошивочную мастерскую, чтобы к началу учебного года сшить мне костюм. Вышел портной, показала мать ему отрез шевиота.

– Хочу заказать костюм для ребёнка.

– А где он?

– Да вот, – Сергей иди сюда.

Стал портной делать замеры, а сам улыбается.

– Тоже мне ребёнок. Да у него уже пятидесятый размер, а она всё – ребёнок. Какой же он ребёнок…?

А и вправду, почему-то в те времена дети быстро взрослели и с ранней молодости становились самостоятельными. Можно ли сейчас представить, чтобы семи – восьмиклассник самостоятельно добирался куда-либо на поездах, самолётах, автобусах, а тем более работал чёрти где от родного дома?

А жизнь была нелёгкой. Выручали загородные огороды. Отец уже работал в тресте «Дальолово», мотался по длительным командировкам, руководил строительством новых олово обогатительных фабрик и посёлков при них. А мы с матерью частенько вдвоём обрабатывали загородные огороды. Выручал велосипед. Привязывал я к раме велосипеда, пару тяпок, мать присаживалась на багажник велосипеда и так «ехали» мы до огорода. А под осень «ездили» таким образом собирать урожай и копать картошку. Накопаем мешок картошки, привяжу я его к багажнику и везу домой. А мать пешком до ближайшей автобусной остановки на краю города. Так и добиралась до дому.

Когда дети выросли, и у них появились свои дети, заботы о внуках неоднократно ложились на плечи матери, а теперь бабушки, и была она прекрасным воспитателем. Под её руководством детишки переставали капризничать, начинали исправно кушать, расти и развиваться. Через её руки прошли: Валерий, Лариса, Федя, Сергей, Саша. Мы, дети и внуки, с благодарностью, уважением и любовью вспоминаем годы и месяцы, проведённые под присмотром и опекой матери и бабушки – Марии Ермолаевны.

Жизнь продолжается, уже у внуков донских казаков Петра Ивановича и Марии Ермолаевны Сапожниковых свои большие дети, и разлетелись наследники донского казачества по России. А их некоторые правнуки со своими семьями уже за границей. Один в Америке, другой в Германии. Хорошо ли это – не знаю. Но с другой стороны – как ответить на претензии, так сказать, ортодоксальных представителей казачества, которые настаивают на возврате к казачьим традициям, к казачьему укладу жизни, по-видимому, плохо понимая, к чему на самом деле они призывают. Невозможно всех высокообразованных наследников казачества, вернуть в станицы, в свой курень и предложить им заниматься разведением скота и выращиванием овощей и зерновых. Для этого нужны другие профессиональные специалисты. Да и станицы должны стать благоустроенными поселениями с развитой инфраструктурой и с высоко-технологическим уровнем производства сельскохозяйственной продукции. К этому стремится всё цивилизованное человечество. Вот тогда появятся средства, время и возможности на профессиональном уровне заниматься стариной и привлекать к этому местное население в зависимости от интересов и возраста.