Текст книги "Историки о происхождении Донского казачества. Ассимиляция или вымысел?"

Это является прямым доказательством двух моментов жизнеустройства изначального казачества. Факт подобного отношения к земле говорит сам за себя о том, что никто ни о каком земельном «присуде» представления не имел и не помышлял – это первое. А второе то, что на тот период никакого отдельного казачьего государственного устройства не было, а «присуд» и самостоятельное казачье государственное образование это не что иное как выдумка позднейших националистов от казачества.

Если взглянуть на древнейшее родовое и племенное расселение человечества вообще и славянских племён конкретно, то начальный летописец оставил нам о нём следующее известие: «Каждый жил с своим родом, отдельно, на своих местах, каждый владел родом своим». С. М. Соловьёв об этом пишет так: «Мы теперь почти потеряли значение рода, у нас остались производные слова – родня, родство, родственник, мы имеем ограниченное понятие семьи, но предки наши не знали семьи, они знали только род, который означал всю совокупность степеней родства, как самых близких, так и самых отдалённых. Род означал и совокупность родственников и каждого из них. Первоначально предки наши не понимали никакой общественной связи вне родовой и потому употребляли слово род также в смысле соотечественника, в смысле народа; для означения родовых линий употреблялось слово племя. Единство рода, связь племён поддерживались единым родоначальником, эти родоначальники носили разные названия – старцев, жупанов, владык, князей и прочих».

Ежегодно разрастаясь, род преобразовывался в племя. В разрастающейся племенной среде образовывались свои роды, которые, со временем, уходили из племени в поисках лучших мест для своего проживания. Обосновываясь в новых местах эти роды образовывали новые племена со своими именами и со своим жизненным укладом. Чем больше проходило времени, тем больше терялись связи с первоначальным родовым племенем. На мой взгляд, здесь уместны некоторые рассуждения о том, в каких случаях может происходить разрастание населения племени? По-моему, таких случаев всего два: один – высокая рождаемость и низкая детская смертность. – Второй – объединение с родственными племенами. Но бесконечного объединения быть не может, иначе получилось бы одно единственное племя. Из этого напрашивается вывод, что только достаточно высокая рождаемость и низкая малолетняя смертность ведёт к увеличению численности населения рода или племени.

Абсолютно все сторонники нероссийского происхождения казачества, говорят о том, что первоначальное казачество не строило капитальных жилищ, не занималось сельским хозяйством и не обременяло себя семейными узами и вообще вело полукочевой образ жизни. В той, изначальной жизни, далеко не каждый казак имел жену и тем более не был многодетным. Тогда возникает вопрос: «Каким образом происходил рост казачьего населения?». Из истории татаро-монгольской нам известно, что семьи татарских воинов в огромных телегах – кибитках или войлочных домах на колёсах, запряжённых волами, переезжали вслед за воинами, при этом волами управляли сами женщины, об этом же пишет Йозеф Маркарт (1864–1930 г.), в «Истории о происхождении Команов».

Средняя продолжительность жизни в стародавние времена редко составляла более 60 лет, после 60 лет казак считался глубоким стариком. Если обратиться к бытовому жизненному рассуждению, получается примерно так:

– Собралась казачья ватага в 50 человек разного возраста, от 20 до 50 лет. Лет через 20 умрёт естественной смертью минимум человек 10. Через 30 лет умрёт ещё человек 10–20. Через 50 лет, а практически быстрее, не останется ни одного. А теперь вопрос: «Сколько в каждой такой ватаге должно быть жён и детей для разрастания населения ватаги?». В первые же два – три года надо родить и вырастить минимум 10 детей. Через 20 лет перворождённые дети заменят умерших, но роста населения это не составит. Отсюда вывод: В каждой такой ватаге должно быть достаточное количество женщин, а деторождение должно было бы находиться на достаточно высоком уровне, а для этого нужна семейная жизнь и кое-какие житейские условия для взращивания детей. Тем более что детская смертность в старые времена была очень высокой, как тогда говорили: «Бог дал – бог взял». Рожали женщины много, но вырастали до взрослого состояния единицы.

Если принять во внимание боевую и полукочевую жизнь изначального казачества, то это не секрет, что казаки несли боевые потери, и порой немалые. Поэтому, приток населения из областей российской империи не только компенсировал смертность, но и увеличивал численность казачьего населения. Даже противники российского происхождения казачества соглашаются с тем, что одним из факторов быстрого увеличения казачества стала церковная Никоновская реформа. По сути, нет противников того факта, что старообрядцы, не согласные с церковной реформой, стали массово переселяться на Дон, а это в свою очередь привело к резкому увеличению численности населения в этом регионе. Даже турки видят неестественный рост казачьего населения. Так паша Кафы выговаривал нашему посланцу Кондыреву: «Донских казаков наши люди побивают многих, а всё их не убывает, сколько бы мы их в один год не побили, на другой год ещё больше того с Руси прибудет. Если бы прибылых людей на Дон с Руси не было, то мы давно бы уже управились с казаками и с Дона их сбили». Получается, что турки умнее наших лжеисториков.

Подьячий посольского приказа Григорий Карпович Катошихин (1630–1667 г.) в своих записях: «О некоторых русских церемониях» об этих событиях оставил потомкам вот такую информацию: «А они де козаки лошадми и ружьем и всякими их (раскольников) – пожитками обогатели, и людми по реке Хопру и по Медведице наполнились: в которых городках не в давних летех было человек по двадцати и по пятнадцати, и в тех городках ныне человек по двести и по триста и женского полу много». Т. е. быстрый рост населения в десятки раз. После этого в документах Посольского Приказа появляется следующая запись: «Да наперед же сего, на реке Хопру и по Медведице отнюдь пашни не пахивали и никакого хлеба не севали…, а ныне де в тех городках они козаки завели пашню…».

О казаках в записях Г. К. Катошихина – подьячего посольского приказа сказано так: «А люди они, породою москвичи и иных городов, и новокрещённые татаровя, и запорожские казаки, и поляки, и ляхи, и многие из них московских бояр, и торговые люди, и крестьяне. И дана им на Дону воля своя и начальных людей меж себя атаманов и иных избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу…».

Другой донской историк Евлампий Катальников (1774–1854 г.) в своём исследовательском труде «Казачий говор. Одежда. Жилища» в вопросе о языке и происхождении донских казаков делает вывод, что: «Донцы-верховцы могут быть признаны в происхождении из той части России, где употребляют слова: што, чаго, яго и подобные им, вместо: что, чего, его». Донцы-серединцы, по мнению Катальникова, больше подходят «к правильному русскому», а донцы-низовцы «примечаются происходя-щими от России Малыя. Слова, до ныне употребляемые ими: хиба, нема, був и прочие то свидетельствуют». Вот так современники и очевидцы отзываются об образовании и разрастании казачества.

У многих историков Куликовская битва (16 сентября 1380 г.) стала отправной точкой официального известия о Донских казаках и об их участии в битве. Пересказ этого упоминания не одно десятилетие переходит из одной истории в другую, всё более обрастая «подробностями» участия казаков в Куликовской битве. Все они ссылаются на «Историю или повествование о Донских Козаках», произведения Александра Ивановича Ригельмана (1720–1789 г.), который сам родился через 340 лет после этой битвы. При этом поступают не самым благовидным образом, а так, как в своё время сказал об этом Губарев: «Цепляют свои хитросплетения к первоисточнику». При этом они приводят текст, якобы написанный самим Ригельманом, который у них звучит так: «Перед битвой донские казаки вручили Великому Князю Дмитрию Ивановичу икону Донскую, и перед битвой у всего воинства был молебен с этой иконой». И далее: «Когда сила татарская начала упадать, то, видя это, казаки всеми своими силами напали на них…», подводя к выводу, что участие казаков в битве, якобы, и привело к победе.

В своём историческом исследовании А. И. Ригельман. довольно часто употребляет выражения так или иначе связанные со словами «баснословят» и «если, то так?». Т. е. довольно часто автор сам сомневается в достоверности тех фактов, которые ему преподносят его поиски. Конкретно об этом эпизоде у Ригельмана на 6-й странице написано: «А краткая московская летопись напоминает нам, что перед сражением Московского Великого Князя Дмитрия Ивановича с Мамаем, поднесена ему Донскими Козаками икона Донская, которая ныне в Москве, в Донском монастыре находится; если то так, то происходило оное по 1375 годе и были, может быть, оные из числа тех Козаков, отдавшихся частию из них в подданство Великих Российских Князей Донскими Козаками проименовались, или и из Российских людей определённых на Дону Козаками, но в коих именно местах они пребывание своё тогда имели, того нигде не уведомляет».

Только непонятно, почему Ригельмен указал 1375 г., тогда как битва была в 1380 г. Далее, на 7-й странице в главе «О возрастающей силе российской против татар», Ригельман пишет: «Чему в согласность уведомляет и примечание в родословной татарской истории о казаках, живущих в стране как татары именуют «Кипцатской», т. е. на землях тех же самых, лежащих между рек Тинъ или Танаис и Борисфен, ныне же именуемых Доном и Днепром, что когда татарская сила начала упадать, то казаки, видя, что россияне явно начали противиться татарам, также напали на них всеми своими силами, а при сём случае поселились на берегах реки Дона, где и поныне пребывают. Когда царь Иван Васильевич начал быть славен, то уже сии новопоселившиеся донские казаки добровольно поддалися России в 1549 году почти с таким же договором, как и украинские козаки поддались Польше». Т. е., разные в историческом и смысловом понимании события искусственно или умышленно младоисторики объединили в одно, дабы усилить героизацию казачества. Но дело в том, что и Ригельман не знал всех известий, связанных с событием дарения этой иконы. Оказывается, что во вкладной книге Донского монастыря, составленной уже в 1692 году, имелась запись о том, что икона Богоматери была поднесена донскими казаками из Сиротина городка московскому князю Дмитрию Ивановичу не в канун Куликовской битвы, а после битвы. В летописи написано: «И когда благоверный Великий князь Дмитрий с победой в радости с Дону-реки, и тогда тамо, народ христианский, воинского чину живущий, зовомый казаций, в радости встретил его со святой иконой и с крестами, поздравил его с избавлением от супостатов агарянского языка и принёс ему дары духовных сокровищ, уже имеющиеся у себя чудотворные иконы, во церквах своих. Вначале образ Пресвятой Богородицы Одигитрии, крепкой заступницы из Сиротина городка из церкви Благовещения Пресвятой Богородицы». И никакого упоминания об участии казаков в битве. Но и этим не ограничивается известие об иконе. Вот «Гребневская летопись или повествование об образе чудотворном Пресвятой Владычицы и Приснодевы Марии», составлена каким-то церковным летописцем, почти через 100 лет после битвы, в 1471 г., это событие трактует так: «Того ради последи прославися образ Пресвятыя Богородицы Донския, зане к Великому князю Дмитрию Ивановичу донския козаки, уведав о пришествии благоверного вел. князя Дмитрия Ивановича в междуречьи Дона и Непрядвы, вскоре в помощь православному воинству пришли бяше и сей Пречистыя Богоматери образ в дар благоверному вел. князю Дмитрию Ивановичу и всему православному воинству в сохранение, а на побеждение нечестивых агарян, вручеща». И опять без упоминания об участии казаков в битве. Точных данных о том, когда и кем была написана икона, не сохранилось. Однако большинство исследователей расценивают это сообщение не более чем как романтическую легенду и считают, что икона написана после Куликовской битвы. Чаще всего причиной написания иконы называют заказ великой княгини Евдокии написать образ на молитвенную память о своём муже Дмитрии Ивановиче и о воинах, погибших в Куликовской битве. Когда начинаешь более досконально вникать в хронологию легендарных события, то довольно часто сталкиваешься с тем, что некоторые события очень трудно совместить с фактическими датами этих событий. Дело в том, что Великий Князь Дмитрий Иванович стал величаться Донским уже после Куликовской битвы. Это наименование в официальной историографии появилось в середине 16 века, и связано это было, вернее всего, с постройкой Донского монастыря, который был основан царём Фёдором Ивановичем в 1591–1593 годах. Считается, что самый древний образ донской иконы был создан Феофаном Греком около 1392 года для возведённой Великим Князем Дмитрием Ивановичем Успенской церкви в Коломне, росписи в этой церкви выполнял как раз Феофан Грек, начиная с 1390 года. Для этой церкви он и написал икону Донской Божией Матери. Вот такие даты известны из истории, которые не совпадают с историческими легендами.

Порой получается так, что и прямое чтение летописей не даёт однозначного ответа. Дело в том, что у Ригельмана указан год более ранний, чем произошла Куликовская битва, и эта дата – 1375 год, более близка к другой грандиозной победе над татарами, под предводительством того же Великого Князя Дмитрия Ивановича. Произошла эта битва в 1378 году на реке Воже. Как это ни странно, но события на Воже также находятся в письменных источниках, как и Куликовская битва, и её описание, мало того что очень похожа на описание Куликовской битвы, но встречаются и странные совпадения. Известна точная дата боя на Воже, 11 августа 1378 г., его ход, имена основных участников, военно-начальников и погибших героев. Основным источником о сражении является «Повесть о битве на реке Воже», которая входила в состав Троицкой летописи (обнаружена в библиотеке Троице-Сергиева монастыря, сгорела при московском пожаре 1812 года). Фрагментарные упоминания об этой битве встречаются в Лаврентьевской и Никоновской летописях, а также других владимиро-суздальских, рязанских и московских памятниках XIV–XVI веков.

Кузьмин А. Г. в своей книге «Рязанское летописание» замечает, что «битва на Воже дана почти тождественно всеми летописями. Летописное сказание об этой битве удивительным образом написано в том же ключе, что и описание Куликовской битвы». В описаниях битвы на Воже тоже есть легендарное упоминание об участии казаков в этой битве. Так Архимандрит Иероним, как бы подтверждая эту легенду, писал: «По народному преданию, Великий Князь Московский обязан победою над татарами рязанскому козаку Ермачку, который, заметив, что воины Дмитрия начали ослабевать, выскочил из засады и решил дело одним ударом». А Ригельман в этих случаях добавлял: «Если оно так». Только вот не понятно, это победоносное выскакивание казаков Ермачка, напомненное Иеронимом, потому что в легенде говорится таким образом: «Рязанский казак Ермачок со своими сотнями всё время скрывался в перелесках между Вожей и Быстрицей и внимательно подстерегал врагов, засев в одном из болот. А когда русские устали биться насмерть, Ермачок выскочил из своей засады и решил дело. Но, смятый бегущими врагами, сам попал с ними обратно в своё болото и погиб там». Вот и разберись в этих легендах: с одной стороны «решил дело одним ударом…», с другой «…был смят и погиб в болоте…». Это болото и теперь ещё называется Ермачково. Говорят, что здесь встарь нередко слышали Ермачков свист и песни, а над болотом видели белую лошадь, являвшуюся со ржанием наутро двенадцатого августа. Но уж песни, свист и белая лошадь над болотом – это без всяких сомнений «чистейшая правда». Вот такие они легенды.

Легендарные (баснословные) рассказы об участии казаков как в одной, так и в другой битве, прежде всего, интересны тем, что в битвах на реке Калке 1223 года, или на реке Пьяне 1377 года, всего за год до победоносного сражения, где русские дружины потерпели сокрушительные поражения, никаких казаков замечено не было. А вот в победных сражениях казаки тут как тут, странно всё это. А ещё наверняка известно, что древние летописные рукописи иногда переписывались и в них вносились дополнения. Так, Летопись о битве на р. Воже: среди погибших упоминает князя Дмитрия Монастырёва, и он же «погиб» в Куликовской битве. Вот поэтому и Ригельман в своём историческом исследовании довольно часто употребляет выражение так или иначе связанное со словами «баснословят» и «если, то так?». Т. е. довольно часто автор сам сомневается в достоверности тех фактов, которые ему преподносят его поиски.

А об участии Донских казаков в битве за Казань 1552 года у Ригельмана А. И. (стр. 4) записан просто сказочный казачий рассказ. Будто бы перед походом атаман послал несколько казаков к устью Дона, чтобы они настреляли побольше птиц «Баб». Вырванные у этих птиц перья казаки привезли в своё войско. «Сиими перьями убрали они поверх одежды, с головы и до ног, войско своё и так пышно, что каждый человек представлялся превеличайшим страшилищем…». Вот в таком виде они явились под Казань, чем, якобы, перепугали и своих, и татар. «На другой же день, подняв святые иконы и навеся на пики свои от «Баб» птиц крылья, пошли ко городу Казани… Приблизившись к речке Казанке, тот час начали под оной рыть подкоп до города….».

Далее рассказывается, как умелые казаки делали подкопы и взорвали крепостную стену Казани. Этой казачьей, изустной выдумке было без малого 200 лет до того, как её записал Ригельман. А когда начинаешь знакомиться с многочисленными древними рукописными известиями, становится ясно, насколько изустная казачья история не соответствует действительности. Да, участие казаков в битве за Казань подтверждается многими и подробными письменными источниками. Но в рукописях можно найти множественные упоминания о том, что в российском войске находились отряды рязанских, московских казаков, а также и другие, которые на пути следования к Казани участвовали в стычках с татарскими разъездами ещё до прихода донских казаков. Без сомнения, есть упоминания и о донских казаках. А о подкопах и подрывах стен и о том, кто руководил этими работами написано довольно подробно, даже указывается его имя: иностранец – розмысл по имени Бутлер. Только в одних источниках его называют немцем, а в других английским инженером. О более раннем устройстве подкопа и подрыве стены Азовской крепости в истории говорится, что руководил этими действиями немец переименованный в Ивана Арданова. Так боевые дела одних превращаются в сказочные подвиги казаков.

Защитникам образования Донского казачества и первоначальной нравственности казаков очень опасно ссылаться на «Историю о Донских Козаках» Александра Ивановича Ригельмана, потому что он, как истинный генерал, прямолинейно, без всяких экивоков пишет о нравах, существовавших в изначальном казачестве. Так, в конце главы: «О первоначальном жительстве их» он пишет, что, когда казаки стали приводить женский пол и «Оных стали брать за себя и сожительствовать с ними, через что стало их умножаться, а паче (более) через приходящих к ним от разных стран (т. е. сторон) великим множеством людей». В следующей главе: «О первоначальном супружестве их и обычаях», он пишет: «Сказывают же, что когда стали посягать жён, то по общему приговору младенцев, родившихся у них, сперва в воду бросать, установлено было, для того, чтоб оные отцов и матерей для промыслов не обременяли. Но потом обществом же приговорили, дабы мужского полу младенцев вживе оставили, а женского роду в воду метали, что донесколько времени и велося, даже напоследок, когда уже их немало через разных пришельцев, в коем числе и женатые были, набралося, то тем войско их уже умножилось, а паче из жалости отцов и матерей, общим кругом своим определили, чтобы детей и женского пола уже более не губили». Об этой нелицеприятной правде, о быте и семейной жизни, о казачьих судах и наказаниях изначального казачества пишет не один Ригельман.

Но, между тем казачий мир разрастался и обустраивался. Здесь только надо обязательно учитывать, что вышесказанное относится к начальному периоду образования казачества. В дальнейшем, через столетия, после возникновения капитальных казачьих городков, организации землепашества, животноводства в общем сельскохозяйственных работ и стабильной семейной жизни начался другой период – период бурного суммарного роста казачьего населения. Если в 1838 г. зарегистрировано 428526 «лиц казачьего войскового сословия обоего пола», то в 1871 г. эта цифра возросла до 691152 лиц, а в 1897 г. – до 1026263. Таким образом, за 60 лет суммарный прирост населения составил более 200 процентов. И позабывалось потомками происхождение их предков, все стали казаками.

Многие пишущие о казачестве как об особом не русском народе ссылаются на то, что посланцев казаков (посольские станицы) принимали в Посольском приказе как послов иностранных государств. Чтобы разобраться в этом вопросе, надо было бы знать, что Посольский приказ был непосредственно царским. Т. е., по современному понятию это была приёмная царя. (Ещё одним царским приказом был «Тайный приказ», но к рассматриваемому нами вопросу он отношения не имеет). А «Приказов» было немало, и со временем они видоизменялись, поэтому кроме Посольского приказа, в разные времена были: Разрядный, Холопий, Житный, Казённый, Постельничий, Тайный, Челобитный, Поместный, Стрелецкий, Пушкарский и др. Если другие приказы управлялись боярами, думными дьяками, подьячими и могли в решении поступающих туда вопросов обходиться без царского рассмотрения, то подьячие Посольского приказа без царского рассмотрения не могли сами принимать какое-либо решение по вопросам, поступающим в этот приказ. В Посольском приказе занимались не только, и даже не столько иностранными посольствами, как вопросами общегосударственного значения. А казачьи вопросы как раз и входили в разряд общегосударственных, поэтому никто кроме царя решать их не мог. Как раньше говорили: «До бога высоко, до царя далеко», чтобы обойти эту поговорку, надо было обращаться как раз в Посольский приказ, вот казаки и обращались в царский Посольский приказ, чтобы для решения своих вопросов напрямую выходить на царя.

Да и по названиям Приказов видно, что обращаться в другие Приказы казакам не имело смысла, они приезжали общаться с царём, а не с подьячими и дьяками. Как обоснование вышесказанного приводится натуральная выписка Посольского приказа: «Ведение ис Посольской канцелярии учинить о том Его Великого Государя Указу. Подписи: Граф Пётр Апраксин, свидетельствовал дъяк Иван Поздняков, правил Андрей Никитин. Июля 30-го дня 1718 году. … И дабы о даче тем Донским казакам жалованья Указ учинить в Посольской канцелярии. А по справке в государевой Посольской канцелярии Его Величества Государя годовое жалование на Дон и всему Донскому войску на в нынешний 1718 год деньги, порох и свинец с Москвы ис Посольского Приказу отправлено в месяце. А хлеб и вино велено отправить из Воронежской губернии, по окладу сполна. Посольского приказу с подъячем де Донской Зимовой станицы Атаманом Андреем Ивановым и станичным казаки.» (РГАДА – Российский государственный архив древних актов 1718 г.)

В. О. Ключевский (1841–1911) писал: «Казачество составляло слой русского общества, некогда распространённый по всей Руси. Ещё в XVI в. казаками звали наёмных рабочих, батрачивших по крестьянским дворам, т. е. людей без определённых занятий и постоянного местожительства. Таково было первоначальное общее значение слова казак. Позднее этому бродячему, бездомному классу в Московской Руси присвоено было звание вольных, гулящих людей, или вольницы. Особенно благоприятную почву для развития нашёл этот люд в южных краях Руси, смежных со степью, условия которой сообщили ему особый характер. Когда стала забываться гроза татарского погрома, завязалась хроническая мелкая борьба русского степного пограничья с бродившими по степям татарами. Исходными и опорными пунктами этой борьбы служили укреплённые пограничные города. Здесь сложился класс людей, с оружием в руках уходивших в степь для рыбного и звериного промысла. Люди отважные и бедные, эти вооружённые рыболовы и зверогоны, надобно думать, получали средства для своих опасных промыслов от местных торговцев, которым и сбывали свою добычу. Как привычных к степной борьбе ратников их могли поддерживать и местные княжеские правительства. Этим людям при постоянных столкновениях с такими же татарскими степными добытчиками и присвоено было татарское название «казаков», потом распространившееся на вольных бездомных батраков и в северной Руси. В восточной полосе степного юга такие столкновения начались раньше, чем где-либо.

Далее Ключевской В. О. продолжает: «Вот почему, думаю я, древнейшее известие о казачестве говорит о казаках рязанских, оказавших своему городу услугу в столкновении с татарами в 1444 г. В Московской Руси ещё в XVI–XVII вв. повторялись явления, которые могли возникнуть только при зарождении казачества. В десятках степных уездов XVI века встречаем заметки о том или другом захудалом уездном сыне боярском: «Сбрёл в степь, сшёл в казаки». Это не значит, что он зачислился в какое-либо постоянное казацкое общество, например на Дону; он просто нашёл случайных товарищей и с ними, бросив службы и поместье, ушёл в степь погулять на воле, заняться временно вольными степными промыслами, особенно над татарами, а потом вернуться на родину и там где-нибудь пристроиться. Елецкая десятая 1622 г. отмечает целую партию елецких помещиков, бросивших свои вотчины и ушедших в казаки. Первоначальной родиной казачества можно признать линию пограничных со степью русских городов, шедшую от средней Волги на Рязань и Тулу, потом переламывавшуюся круто на юг и упиравшуюся в Днепр по черте Путивля и Переяслава. Вскоре казачество сделало ещё шаг в своём наступлении на степь. То было время ослабления татар, разделения Орды. Городовые казаки, и прежде всего, вероятно, рязанские, стали оседать военно-промысловыми артелями в открытой степи, в области верхнего Дона. Донских казаков едва ли не следует считать первообразом степного казачества, по крайней мере, во второй половине XVI в., когда казачество запорожское только ещё начинало устрояться в военное общество, донское было уже устроенным. В боевых походах казаков участвовали и крещёные татары. Сохранилась челобитная такого новокрещена из крымских татар. В 1589 г. он выехал из Крыма на Дон и служил там государю московскому 15 лет. В своей челобитной он пишет: «Крымских людей грамливал и на крымских людей и на улусы на крымские воевать с казаками донскими хаживал, а с Дону в Путивль пришёл». Он просит государя освободить его двор в Путивле от налогов и повинностей, «обелить» и велеть ему служить царскую службу вместе с белодворцами».

Полковник Василий Михайлович Пудавов 1804 года рождения, донской историк-патриот, служил в комитете по устройству Войска Донского и имел возможность всесторонне изучить его историю, знакомясь с архивными документами, сейчас уже в значительной степени утраченными. О преобразовании древних, русских властных структур В. М. Пудавов пишет так, (стр. 45): «Двигателями того правления были две силы: княжеская гридница с её «дружиною-отнею» и коренная войнородная подруга народного вече – «беседа» (коло – круг) с городецкими товариществами (артелями). Первая присвоила себе старшинство и преимущество перед последнею. В самых начальных веках княжений, товарищества «беседы» покрыты были именем «пасынков», «войев» – молодью в уменьшении значения их против отних дружин княжеских. Две эти вольные силы, в которых каждый член, как боярин, так и простой вой, имел право переходить от одного князя к другому».

В. М. Пудавов, в своих исторических поисках весьма своеобразно подходит к образованию ранней русской государственности, зато конкретно объясняет наличие многочисленных, разнородных казачьих объединений. Переходя к зарождению донского казачества, Пудавов, казачий сын, не выдумывает пресловутого смешивания народов и народностей или наукообразной ассимиляции, а без всякого сомнения называет их русскими выходцами… Сам донской казак В. М. Пудавов в книге «История Войска Донского» о зарождении казачества говорит так:

Удивление вызывают заявления современных лжеисториков пытающихся доказывать и обосновывать не русское происхождение донского казачества. Уважаемые атаманы прошлых лет, известные и признанные российские историки, независимо друг от друга уже давно описали это истинно русское явление. Но не даёт кому-то покоя устойчивость русского мира. Не воспринимают русские так называемых ценностей современных цивилизаторов. Вот и ищут они подходы для развала этой целостности.

Один из глубочайших исследователей Войска Донского Сухоруков В. Д. (1795–1841 г.) в книге «Статистические описания земли Войска Донского» пишет:

«Слово «казак» известно было в России гораздо прежде нашего времени: оно, по мнению некоторых, на языке монгольском означало пограничного стража и вообще военного человека; но, рассматривая летописи наши тогдашнего времени, видим, что казаками назывались и такие люди, кои не только вовсе не составляли стражи, но даже разоряли Украину (каковы были донские казаки в первой половине XVI века). По смыслу слов, в летописях и современных актах встречающихся: «на Поле ходят баловни казаки», или такой-то «казакует», – нельзя полагать, чтобы имя «казак» значило пограничного стража. Присоединя к сему выражения, встречающиеся в актах XVI и XVII веков, – «живут своим казачьим обычаем» и т. п., нельзя не согласиться, что имя казак, в отношении к зависимости людей, оным называвшихся, принималось однозначительно разбойнику; но, в отношении ремесла, оно не было столько поносным и преступным, как разбойник, ибо этот род жизни и поведения были в духе тогдашнего времени. Таким образом думать надобно, что слово «казак» означало отважного наездника, живущего набегами и войною, не привязанного к земле и домовности».

Около 1515 г. поляк Евстафий Дашкович был поставлен от короля Сигизмунда гетманом или атаманом ополчения и, получив во власть свою города Канев и Черкасы, образовал оное ополчение и ввёл в употребление слово казак, которое с 1515 г. стало там известно. Город Черкасы и народ, его основавший, дали повод к наименованию черкасами казаков малороссийских, запорожских, слободских, окраинских, и вообще всех малороссийских. Так на европейских картах появилась «страна» или «государство» Черкасия. На такие карты часто ссылаются младоисторики. Ими же выдумана и национальность народа, населяющего ту «страну» – Черкасы. Выше сказанное явно свидетельствует об исторической запутанности, в том, что не казаки собрались в ополчение, а ополчение стало именоваться казаками. Это один из примеров того, как, вывернув историю наизнанку. Малороссийским ополченцам сначала присвоили название казаки, а потом и особую национальность «черкас».