Текст книги "Гоголь в Москве (сборник)"

Реанимация внутренних движений, ощущений и связей прошедшей реальности, их пересоздание в литературных и графических работах – цели, увлекавшие Земенкова по второй дорожке, более узкой настолько, насколько тоньше профессии следователя мастерство поэта, чутко прислушивающегося к душевному миру своих героев. Решение задачи зависело от умения проникнуть в изучаемое время, проследить ниточки, ведущие от сердца писателя, художника или актера к его жилищу или, например, маршрутам прогулок: как складывались эти взаимоотношения? Вдохновлялся ли творческий ум обстановкой, пейзажем или оставался равнодушным? А может, начинал изменять место обитания под себя, что-то перестраивать?

Вглядываясь в екатерининскую эпоху, которая театрализовывала все проявления жизни и переплетала быт с поэзией, Земенков прямо утверждает, что «литературные дома XVIII века в своем большинстве являются такими же творческими произведениями данного автора, как его пьеса, стих или повесть. Они как бы являются вещественными, материальными параллелями к его книгам. Вот почему, изучая их, мы как бы входим в творческий мир писателя, но через другую дверь»²⁴. А в следующем веке Суриков, точно за дичью, гоняется за натурой в окрестностях Арбата. «Памятные места Москвы» приводят собственные воспоминания живописца о встрече на Пречистенском бульваре с опальным «Меншиковым» – стариком-учителем Невенгловским, жившим в Большом Власьевском переулке, и о церкви Николы на Долгоруковской, вошедшей в пейзаж «Боярыни Морозовой».

Что же сильнее увлекало Земенкова – ремесло сыщика или медитация романтического критика? Произведений москвоведа явно недостаточно, чтобы судить об этих колебаниях. Что «Белинский в Москве», что «Гоголь…», что «Памятные места…» наконец – все имеют стержнем и основой дома, вообще памятниковедческую работу, а уже к истории мемориальных мест привязываются, с более или менее подробными характеристиками, деятели московской культуры, отмечаемые, в первую очередь, как жильцы или гости, домовладельцы или квартиросъемщики.

Только последними книгами уравнивается положение между исследователем владений и историком взаимоотношений с местностью у творческих личностей: очерки для книги «Подмосковье. Памятные места…» (М., 1962) приближаются к анализу внутреннего облика владельцев по характеру их имений, а в собранных и прокомментированных Земенковым «Очерках московской жизни» (М., 1962) сами герои краеведческих досье, Пушкин с Гоголем да Герцен с Островским, в компании более чем десятка прочих писавших современников, проявляют свою индивидуальность в описаниях Москвы, в выражении к ней своих чувств.

Экслибрис Б.С. Земенкова

По вышеназванным трудам может сложиться впечатление, что их автор сначала увлекся декорациями, а уже после переключился на действующих лиц и их роли. Однако именно восхищение внутренним миром Чехова когда-то привело молодого пейзажиста к решению писать чеховскую Москву, а с этим решением – к Петру Николаевичу Миллеру, который вместе с умением разыскивать памятники передал художнику и азарт поиска. Первоисточником же явился и продолжал оставаться интерес к человеку, его жизни и творчеству.

Впрочем, лихорадочное возбуждение следопыта и напряженное внимание биографа гармонировали между собой, друг друга обусловливая и подпитывая. Если не публикации, то личный архив Земенкова показывает равнозначность и одновременность обоих мотивов, а, следовательно, и направлений работы. Нагляднее всего это прослеживается по подготовленным в начале 1950-х годов сообщениям (докладам или лекциям) «Работа над мемориальным памятником» и «Как смотреть литературные места»²⁵, предназначавшимся для ознакомления аудитории со спецификой краеведческой деятельности их автора.

«Работа над мемориальным памятником» – это как бы инструкция по изучению, написанная для москвоведа-исследователя, для ученого. «Как смотреть литературные места» – это инструкция по популяризации, составленная для москвоведа-экскурсовода, гида. Смысл первого выступления сводился к науке искать и находить факт со всеми его обстоятельствами – главным образом места и времени, давая к тому конкретные средства по отдельным домам. Второй доклад содержал опыт передачи уже собранного и осмысленного материала экскурсантам, поэтому «как смотреть» в его заглавии можно читать: «как показывать», «как преподносить». В первом случае преподается наука установить и выяснить, докопаться и проверить, во втором – вообразить, представить и, тем самым как бы войдя в памятник, воспитать в себе и других некое «историческое чувство».

Работа над мемориальным памятником раскрывается в таких тонкостях, как определение достоверности исторического источника или установление реального местоположения здания, как использование при этом «номера по части» или «неизменяемых ориентиров», как необходимость осмотра строений со двора или вообще изучения планов и дел владений.

Смотреть литературные места предлагается так, чтобы видеть, например, насколько сильно вдохновлял Чехова быт старой, сгоревшей в войну Истры, насколько был ему созвучен, в то время как Левитан там же писал не истринские, а «левитановские» пейзажи – характерные для его творчества, но не для тех мест.

«Я бы позволил себе сравнить вашу работу с работой следователя, который в сопоставлении сведений устанавливает истину»²⁶ – вот взгляд на краеведческий труд, внушаемый одним текстом. «За архитектурой, за пейзажем, за тонкой планировкой усадьбы или парка мы должны искать образ живого человека, творившего и мыслившего здесь»²⁷ – такова красная нить другого наставления.

Таким образом, оба теоретических рассуждения оказываются двумя различными, но взаимодополняющими идеологиями земенковской практики – двумя сторонами единого целого. Резюме можно выразить утверждением самого москвоведа, который еще в 1942 году, в статье «По литературной Москве, пострадавшей от фашистских бомб», в качестве своего принципиального подхода, обосновывал мысль, что «памятник нужно изучать в связи с судьбой людей, живших в нем, что они – человек и дом – в памяти потомков и, значит, в трудах исследователей-историков должны стать навек неразделимы»²⁸.

* * *

Борис Сергеевич Земенков, интереснейший историк культуры Москвы, художник и литератор, он тоже теперь – история. И не только как страница истории москвоведения. Его жизнь – первые шестьдесят лет прошлого столетия. Первая половина и чуть больше – со всем плохим и хорошим, что в ней было, что овевало Земенкова живительными ветрами и тлетворными поветриями. Сами его «наблюдения современника», устарев, стали ценны, как момент истории. Он застал еще «Ларинский домик» в Большом Харитоньевском и усадьбу Погодина на Девичьем поле, он успел зарисовать довоенную, не сожженную Истру, он кипятился перед В.Г. Лидиным, видя никому не нужным домик Щепкина в Большом Каретном – для нас все эти памятники существуют теперь лишь на старых изображениях, в том числе на земенковских акварелях и карандашных набросках.

Впрочем, многое и порадовало бы москвоведа. Измененные позднейшими перестройками, отреставрированы памятные дома Пушкина на Арбате, Лермонтова на Малой Молчановке, Гоголя на Никитском бульваре, пушкинский же дом Обера (гостиниц «Север» и «Англия») в Глинищевском переулке – все они относительно недавно, уже после Земенкова, вновь обрели тот вид, в котором встречали наших любимых писателей.

Еще, наверное, Борис Сергеевич, случись ему прочитать о себе этот очерк, подивился бы разным заумным рассуждениям на тему его исследований и творчества. Сам он, вероятно, относился гораздо проще к тому, чем занимался. Просто жил и работал. На удивление добрый и простосердечный («много детского» видел в нем Лидин), он сажал цветы у себя на даче в Абрамцеве, кормил птиц на подоконнике (жил в Большом Козловском переулке, дом 2/46), выпивал с друзьями-москвоведами и скромно говорил «польщен», прикладывая руку к груди, если начинали хвалить его открытия. «Он любил людей, одержимых какой-либо страстью, коллекционеров и непризнанных вещателей где-нибудь в закусочной или столовке, готов был сам провести с ними не один час или даже целый день, нарушая порядок своей работы…»²⁹ Важной стороной, содержанием его внутренней жизни были и эти встречи, и регулярные путешествия по Москве и Подмосковью – с попутчиками или без, но всегда с друзьями, являемыми ему музой истории. Умелый мастер, он складывал из своих находок широкую и пеструю картину той жизни, которая от непросвещенного взгляда скрыта за холмом времени.

Примечания

1

¹ Центральная городская библиотека – мемориальный центр «Дом Н.В. Гоголя»; Никитский бул., 7а.

² Земенков Б.С. Памятные места Москвы: Страницы жизни деятелей науки и культуры. М., 1959.

³ Земенков Б.С. Работа над мемориальным памятником / Подг. текста, предисл. и прим. Д.А. Ястржембского // Археографический ежегодник за 1997 год. М., 1997. С. 623–636 (далее – Работа над мемориальным памятником).

⁴ Очерки московской жизни / Предисл., прим., сост. и подг. текста Б.С. Земенкова. М., 1962.

⁵ Муравьев В.Б. «Поправляйте и продолжайте»: Борис Сергеевич Земенков: 1902–1963 // Краеведы Москвы: Сб. [Вып. 2.] М., 1995. С. 260–280 (далее – Муравьев). С. 262.

⁶ Муравьев. С. 263.

⁷ Земенков Б.С. Стеарин с проседью: Военные стихи экспрессиониста. [М.], 1920. С. 11. Цитируется по очерку: Муравьев. С. 264.

⁸ Земенков Б.С. Корыто умозаключений: Экспрессионизм в живописи. [М.], 1920.

⁹ Земенков Б., Краевский А., Шершеневич В. От мамы на пять минут / Редактор Б. Земенков. [М., 1920] (далее – От мамы…). Цитируется отрывок из стихотворения «Чепуха» (с. 8 указанного издания).

¹⁰ Работа над мемориальным памятником. С. 630. Речь идет о квартире Есенина в начале 1920-х годов в Богословском переулке (в 1946—94 – ул. Москвина; ныне – Петровский пер., 5).

¹¹ От мамы… С. 10.

¹² Земенков Б.С. Гоголь в Москве. М., 1954. С. 9, 10–11, 71–72.

¹³ Там же. С. 9.

¹⁴ Работа над мемориальным памятником. С. 626–627.

¹⁵ Подмосковье: Экскурсии и туристские маршруты. Изд. 2-е, перераб. М., 1956.

¹⁶ Подмосковье: Памятные места в истории русской культуры XIV–XIX веков. М., 1962. В сборник вошло 66 очерков Земенкова о литературных местах Подмосковья.

¹⁷ Земенков Б.С. Как смотреть литературные места / Подг. текста и предисл. Д.А. Ястржембского // Археографический ежегодник за 1996 год. М., 1998. С. 369–378 (далее – Как смотреть литературные места). Цитата: С. 374.

¹⁸ См. также: Сорокин В.В. По Москве исторической / Под общ. ред. В.Б. Муравьева. М., 2006. С. 447–448; Ястржембский Д.А. Л.А. Ястржембский как участник Великой Отечественной войны и историк Москвы: По материалам личного архива // Археографический ежегодник за 2005 год. М., 2007. С. 137–145; Он же. Автографы М.Ю. Барановской в библиотеке и личном архиве Л.А. Ястржембского // Альманах библиофила. Вып. 31. М., 2007. С. 65–79.

¹⁹ Рукописи хранятся в Музее Москвы, в личном архиве Б.С. Земенкова (ОФ 26064. Оп. 1. Д. 15, 48, 60). В вышеуказанные сборники о Подмосковье, в которых участвовал Земенков, входят его очерки об Истре и Бабкине; см. также его: Чеховская Истра // Подмосковные. М., 1946. Публикации двух других очерков не известны – скорее всего, они не публиковались.

²⁰ Земенков Б.С. М.С. Щепкин в Москве / Под ред. И.С. Романовского. М., 1966.

²¹ Находится в личном собрании автора.

²² Отрывок из статьи «По литературной Москве, пострадавшей от фашистских бомб». Цитируется по очерку: Муравьев. С. 267–268.

²³ Работа над мемориальным памятником. С. 626.

²⁴ Земенков Б.С. Литературная Москва XVIII века. Машиноп. текст: Стенограмма доклада 24 нояб. 1944 г. С. 9—10 (статья находится в личном собрании автора).

²⁵ Рукописи хранятся в Музее истории Москвы, в личном архиве Земенкова (ОФ 26064. Оп. 1. Д. 55, 16). Опубликованы в «Археографических ежегодниках» за 1997 и 1996 года (сноски с библиографич. описанием см. выше).

²⁶ Работа над мемориальным памятником. С. 629.

²⁷ Как смотреть литературные места. С. 377.

²⁸ Муравьев. С. 267.

²⁹ Лидин В.Г. Борис Земенков // У художников. М., 1972. С. 111.

Сергей Шокарев. Арбат в жизни Н.В. Гоголя

Заповедный Арбат – старинный и интереснейший район Москвы – прочно вошел в историю русской и мировой культуры. С этой местностью связаны жизнь и творчество классиков русской литературы, выдающихся ученых и творцов в области художественной культуры. Для большинства москвичей Арбат тесно связан с именем Александра Сергеевича Пушкина, прожившего здесь первые счастливые месяцы после свадьбы с февраля по май 1831 г. Об этом напоминают памятнику А.С. Пушкину и его супруге на Арбате и мемориальный музей-квартира поэта в доме на Арбате, 53. Однако с Арбатом тесно связана жизнь и другого великого писателя – Николая Васильевича Гоголя. Гоголь прожил в Москве около четырех с половиной лет, и большую часть из них – около трех – в Арбатской части, на Никитском бульваре, 7а. Многое на Арбате хранит память о Гоголе. Он часто бывал в арбатских переулках в гостях у друзей и знакомых. Здесь находятся два (редкий случай!) памятника писателю, а в доме на Никитском бульваре, где жил и умер Гоголь, располагается Центральная городская библиотека – мемориальный центр «Дом Н.В. Гоголя». На Арбате и в Приарбатье жили и работали многие деятели науки и искусства, творчество которых тесно связано с гоголевским наследием.

Писатель впервые попал на Арбат уже в свой первый приезд в Москву в июне 1832 г. Вместе с М.П. Погодиным, которого Гоголь знал еще по Санкт-Петербургу, он посетил один из литературных вечеров у С.Т. Аксакова, который жил тогда в доме № 12 по Большому Афанасьевскому переулку. Так состоялось знакомство Гоголя Аксаковыми, ставшими одними из близких ему людей, и так произошло его знакомство с одним из интереснейших районов Москвы – Арбатом.

* * *

Арбат уже во времена Гоголя воспринимался не только как одна из московских улиц, но как обширная местность. К концу XIX столетия ее границы определялись между линиями бульваров от Бульварного кольца до Садового с востока на запад и примерно от Никитской улицы (или даже от Спиридоновки) до Остоженки с севера на юг. В административном отношении эта местность делилась на две части – Пречистенскую и Арбатскую. При этом к Пречистенской части относились дома по нечетной стороне Арбата. Эта местность сильно пострадала во время пожара Москвы в 1812 г., и на протяжении 1820-х гг. застраивалась так называемыми «послепожарными» дворянскими особняками, образцовые проекты которых были разработаны Комиссией для строения города Москвы, которую возглавлял выдающийся архитектор Осип Иванович Бове. К счастью, на Арбате и соседних Пречистенке и Остоженке сохранилось немало образцов послепожарной застройки. Это дома по адресам – Арбат, 37 (особняк конца XVIII в., восстановленный после пожара); Арбат, 42; Сивцев Вражек, 30 (филиал Государственного литературного музея – Выставочные залы в доме Аксаковых); Трубниковский переулок, 17; Молчановка, 2 (Дом-музей М.Ю. Лермонтова); Гагаринский переулок, 15 («Дом В.И. Штейнгеля»); Денежный переулок, 9/6 и 11; Малый Власьевский переулок, 5 и другие.

Каждое из этих строений обладает определенным своеобразием, и каждое несет на себе типические черты образцовых проектов из «Альбомов» комиссии О.И. Бове. Каменные или деревянные послепожарные особняки имели один или два этажа, характерной чертой здания было наличие мезонина – надстройки над средней частью дома, часто с балконом. Фасады зданий украшались лепным орнаментом или рустом – облицовкой крупными камнями прямоугольной формы или имитацией такой облицовки. К особнякам примыкало пространство сада, окруженного оградой. В саду также находились хозяйственные постройки.

В первой половине XIX в. Арбат был в основном заселен дворянством. Известный ученый и революционер князь П.А. Кропоткин, родившийся в 1842 г. в особняке на Старой Конюшенной, называл «лабиринт чистых, спокойных и извилистых улиц и переулков, раскинувшихся между Арбатом и Пречистенкой» «Сен-Жерменским предместьем Москвы»¹. Воспользуемся образным описанием князя-революционера для характеристики Арбата в те времена, когда здесь бывал Гоголь:

«В этих тихих улицах, лежащих в стороне от шума и суеты торговой Москвы, все дома были очень похожи друг на друга. Большею частью они были деревянные с ярко-зелеными железными крышами; у всех фасад с колоннами, все выкрашены по штукатурке в веселые цвета. Почти все дома строились в один этаж, с выходящими на улицу семью или девятью большими светлыми окнами. На улицу выходила «анфилада» парадных комнат. Зала была большая, пустая и холодная, в два-три окна на улицу и четыре во двор, с рядами стульев по стенкам, с лампами на высоких ножках и канделябрами по углам, с большим роялем у стены; танцы, парадные обеды и место игры в карты было ее назначением.

Затем гостиная, также в три окна, с неизменным диваном и круглым столом в глубине и большим зеркалом над диваном… А за маленькой гостиной – уборная, угольная комната с громадным трюмо, перед которым дамы одевались, едучи на бал… За уборной под прямым углом помещалась спальня, а за спальней начинался ряд низеньких комнат; здесь были «девичьи», столовая, кабинет. Второй этаж допускался лишь в мезонине, выходившем на просторный двор, обстроенный многочисленными службами: кухнями, конюшнями, сараями, погребами и людскими. Во двор вели широкие ворота, и над медной доске над калиткой значилось обыкновенно: «Дом поручика или штаб-ротмистра и кавалера такого-то» Редко можно было встретить «генерал-майора» или соответствующий гражданский чин…

Арбат. Неизвестный художник первой половины XIX в.

Лавки в эти улицы не допускались, за исключением разве что мелочной или овощной лавочки, которая ютилась в деревянном домике, принадлежавшем приходской церкви. Зато на углу уже, наверное, стояла полицейская будка у дверей которой днем показывался сам будочник с алебардой в руках, чтобы этим безвредным оружием отдавать честь проходящим офицерам…

Утром никого нельзя было встретить на улицах. В полдень появлялись дети, отправлявшиеся под надзором гувернеров-французов или нянек-немок на прогулку по занесенным снегом бульварам. Попозже можно было видеть барынь в парных санях с лакеем на запятках… Вечером большинство домов было ярко освещено; а так как ставни не запирались, то прохожие могли любоваться играющими в карты или же танцующими…»

Впрочем, далеко не во всех дворянских особняках вечера проводили в развлечениях. В описываемую эпоху во многих салонах и на дружеских вечерах, в том числе и на Арбате, кипели литературные, философские и политические споры. Именно в эту среду и попал Гоголь, здесь его приняли и полюбили. На Арбате и в Приарбатье еще до приезда Гоголя в Москву жили те, кого писатель любил и почитал, считал своими учителями и наставниками, чьим творчеством восторгался и находил в нем вдохновение.

Первым из них следует назвать поэта, писателя и историка Николая Михайловича Карамзина (1766–1826). Гоголь восторженно отзывался о Карамзине, особенно отмечая наиболее близкое ему направление деятельности великого историографа – его учительство. «Имей такую чистую, такую благоустроенную душу, какую имел Карамзин, и тогда возвещай свою правду: все тебя выслушает, начиная от царя до последнего нищего в государстве. И выслушает с такою любовью, с какой не выслушивается ни в какой земле, ни парламентский защитник прав, ни лучший нынешний проповедник, собирающий вокруг себя верхушку модного общества, и с какой любовью может выслушать только одна чудная наша Россия, о которой идет слух, будто она вовсе не любит правды», – писал Гоголь Языкову. Многолетний московский житель, Карамзин после пожара Москвы 1812 года, в котором погибли его архив и библиотека, и до переезда в Санкт-Петербург (в 1816 г.) жил в доме Ф.Ф. Кокошкина на Воздвиженке, 13 (дом не сохранился), неподалеку от Арбатской площади.

Друг Н.М. Карамзина Василий Андреевич Жуковский (1783–1852) был для Гоголя не только близким другом, покровителем и наставником, но и хранителем карамзинской литературной традиции. Сам Жуковский очень любил Гоголя, ласково называя его «Гоголек». Прославленный поэт и наставник-воспитатель наследника престола Александра Николаевича (будущего Александра II), Жуковский деятельно хлопотал за Гоголя, оказывал ему большую и разнообразную помощь. Еще в 1810–1811 гг. Жуковский жил на Пречистенке, 24 (дом не сохранился). С Гоголем он встречался в Санкт-Петербурге и за границей, но в этих разговорах, они могли вспоминать и Москву, и Приарбатье.

Имя Александра Сергеевича Пушкина (1799–1837)было для Гоголя величайшей святыней. О масштабе его личности Гоголь писал: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, каким он, может быть, явится чрез двести лет». Оказавшись на Арбате, он не мог не вспомнить о близких связях Пушкина с этой местностью. Любопытно, что первые биографы поэта считали, что Пушкин родился близ Арбата. Источником этих сведений были предания, заимствованные из пушкинского окружения и, вероятно, восходившие к словам самого Пушкина, которому район Арбата был очень близок. В 1807 г. семья Пушкиных жила в Кривоарбатском, а в сентябре 1810 г. – в небольшом домике священника у церкви Николая чудотворца на Курьих ножках, на углу Борисоглебского переулка и Большой Молчановки. Отсюда дядя поэта, Василий Львович, повез его в Царскосельский лицей.

Василий Андреевич Жуковский

В следующий раз Пушкин приехал в Москву в 1826 г., возвратившись из ссылки. Он остановился в доме у близкого друга С.А. Соболевского на Собачьей площадке. Главный дом в московской биографии Пушкина, это, конечно, дом № 53 по Арбату, в котором сейчас находится Музей-квартира А.С. Пушкина. Поэт прожил в нем первые месяцы после свадьбы – с февраля по май 1831 г. В эти дни, наполненные для поэта особой радостью, его гостями были Е.А. Баратынский, П.А. Вяземский, Н.М. Языков, И.В. Киреевский и другие московские друзья и знакомые, ставшие впоследствии друзьями и знакомыми Гоголя. Многие из них и жили по соседству – на Арбате и в Приарбатье. Арбат богат памятными местами, связанными с Пушкиными – Пушкинский сквер, памятник поэту и его супруге Наталье Николаевне на Арбате, в Спасопесковском переулке, церковь Вознесения Господня (Большое Вознесение) на Большой Никитской.

Как можно видеть, еще до появления Гоголя в Москве, Арбат стал средоточием московской культурной жизни. Поэтому, представляется закономерным, что московский период в жизни писателя начался и завершился на Арбате.

Нельзя не сказать и об еще одной черте арбатской жизни. П.А. Кропоткин вспоминал:

«Церквей в этой части Москвы было множество; все они со множеством главок, на которых непременно красуется полумесяц, попираемый крестом. Одни из этих церквей раскрашены в красный цвет, другие – в желтый, третьи – в белый или коричневый, и каждого тянуло именно к своей – желтой или зеленной – церкви. Старики любили говорить: «Здесь меня крестили, здесь отпевали мою матушку. Пусть и меня будут здесь отпевать»».

О храмах следует сказать отдельно. Москвичи именовали Арбат «улицей трех Никол». Главным из Никольских храмов был храм Николы Явленного, выстроенный в конце XVI в., при Борисе Годунове. Его стройная колокольня, возведенная в XVII в. была заметна издалека (ее облик сохранило живописное полотно М. Гермашева «Арбат», созданное в 1912–1914 гг.). Самая древняя на Арбате церковь славилась также исключительной красотой своего звона. Она упоминается в «Войне и мире» Л.Н. Толстого. Сюда по воле писателя приходит с намерением убить Наполеона Пьер Безухов: «Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело». В дальнейшем, мы еще вернемся к этому храму, пока же отметим, что в 1931 г. церковь была снесена. Эта же судьба постигла в 1930-е годы и две другие церкви во имя Николая чудотворца – храмы Николы в Плотниках и Николы на Песках. Обе церкви были выстроены в XVII в., а затем неоднократно перестраивались и достраивались. В 1930 г. снесли церковь Бориса и Глеба на Арбатской улице, выстроенную в 1527 г. В те же годы уничтожена церковь Бориса и Глеба на Поварской (XVII–XIX вв.). Этот скорбный список можно продолжать и продолжать…

В.Д. Поленов. Московский дворик. 1878 г.

Зато сохранились церкви Спаса на Песках (Спасопесковский переулок, 4а; 1711 г., колокольня – 1891 г.; храм изображен на известной картине В.Д. Поленова «Московский дворик»), Воскресения Словущего (апостола Филиппа) (Филипповский переулок, 20; 1688 г., перестроена в XIX в.), Симеона Столпника на Поварской (Поварская улица, 5; 1676–1679), Успения Пресвятой Богородицы на Могильцах (Большой Власьевский переулок, 2/2; 1799–1806 гг.), Власия в Старой Конюшенной слободе церковь (Гагаринский переулок, 20, строение 2; XVII в., перестроена в XIX в.), Афанасия и Кирилла (Филипповский переулок, 2; конец XVIII в., перестроена в середине XIX в.). Как можно видеть, на Арбате все же сохранилось немало церквей, и это без учета соседних Остоженки и Пречистенки. Тем не менее, во времена Гоголя храмов на Арбате было почти вдвое больше.

* * *

Как уже говорилось выше, познакомил Гоголя с Москвой и московскими литераторами Михаил Петрович Погодин (1800–1875). Историк, литератор и издатель, профессор Московского университета Погодин был сыном крепостного. Благодаря упорному труду он сумел подняться и войти в круг образованного московского общества, состоявшего из знатных дворян. Как издателя «Московского вестника» Погодина ценил и уважал А.С. Пушкин. Он также оставил заметный след в изучении Древней Руси и древнерусских летописей. На протяжении многих лет Погодин собирал летописи, хронографы, исторические повести, письма, документы и другие старинные рукописи, собрав обширное «Погодинское древлехранилище». В жизни Гоголя Погодин сыграл большую роль; их взаимоотношения претерпели сложную эволюцию. Поначалу они были дружескими и близкими, впоследствии стали враждебными.

В первый приезд Гоголя в Москву, молодой писатель сблизился со своим московским коллегой (оба они были университетскими преподавателями). По мнению искусствоведа и москвоведа Н.М. Молевой, Погодин начал знакомить Гоголя с Москвой с Арбата. В это время Погодин работал над исторической драмой из эпохи Смутного времени «Василий Шуйский». Центральное действие этого произведения должно было происходить у Арбатской ворот Белого города, где во времена Гоголя уже была Арбатская площадь. Вероятно, Погодин показывал писателю эти места, повествуя об их прошлом и достопримечательностях, а в один из летних вечеров 1832 г. привел Гоголя в дом Аксаковых.

Глава старинной² московской семьи Сергей Тимофеевич Аксаков (1791–1859) в 1832 г. служил председателем Московского цензурного комитета. В это время он был известен как автор поэтических произведений и критических статей. Слава Аксакова как автора «Записок об уженье рыбы», «Записок ружейного охотника» и «Семейной хроники» была еще впереди. Старший сын Аксакова, Константин (1817–1860), учился на словесном отделении Московского университета, младшему, Ивану (1823–1886), было всего девять лет. Аксаковы тогда жили в доме № 12 по Большому Афанасьевскому переулку, который снимали у коллежской регистраторши Слепцовой (дом сохранился).

В этом гостеприимном доме по субботам устраивались литературные собрания. Сюда приходили видные деятели искусства – литераторы М.Н. Загоскин, М.П. Погодин, и М.А. Дмитриев, критик и издатель Н.И. Надеждин, композитор А.Н. Верстовский, актеры М.С. Щепкин и П.С. Мочалов и другие. Обращаясь к С.Т. Аксакову, Дмитриев так отзывался об «аксаковских субботах»:

 
Ты помнишь, как к тебе съезжались
Мы в старину по вечерам,
Чем мы в беседах занимались?
Что было первой целью нам?
О чем вертелись разговоры?
О чем бывали наши споры?
Поэзия – она, она
Была предметом там одна!
 

Имя Гоголя, как автора «Вечеров на хуторе близ Диканьки» в этих разговорах упоминалось неоднократно. Тайну псевдонима «Рудый Панько» раскрыл в Москве М.П. Погодин. Имя Гоголя, – вспоминал С.Т. Аксаков – «было нам известно и драгоценно». Поэтому эффект от появления Гоголя, которого Погодин привел «без всякого предуведомления», был сильным. Сергей Тимофеевич в смущении бросился надевать сюртук – в кабинете, где произошла эта встреча, было очень жарко. Не менее смущен был и сам Гоголь. Он пробыл у Аксаковых недолго, и, уходя, попросил Аксакова познакомить его с М.Н. Загоскиным.

Известный литератор, автор нашумевших исторических романов «Юрий Милославский, или русские в 1612 году» и «Рославлев, или Русские в 1812 году» (вспомним, что авторство первого приписывает себе Хлестаков в «Ревизоре»), Михаил Николаевич Загоскин (1789–1852) занимал должность управляющего московской конторы Дирекции императорских театров. Загоскин интересовал Гоголя в первую очередь как театральный чиновник. Уже тогда Гоголь думал о драматургии, и, по отзыву Аксакова, имел «свой оригинальный взгляд на нее». Загоскин жил неподалеку от Аксаковых – в Денежном переулке, 5 (дом не сохранился). Встреча и знакомство Гоголя с Загоскиным состоялись через несколько дней после знакомства с Аксаковым, однако, дальнейшего развития эти отношения не имели.

Также в первый приезд Гоголь посетил старейшего московского поэта, крупного вельможу Ивана Ивановича Дмитриева (1760–1837), жившего в деревянном особняке, окруженном обширным садом, на Спиридоновке. В 1890-х гг. этот дом был сломан, а на его месте выстроен по проекту Ф.О. Шехтеля монументальный особняк С.Т. Морозова – интересный памятник неоготики (Спиридоновка, 17: ныне – дом приемов Министерства иностранных дел). Другие московские знакомства Гоголя 1832-го года лежат за пределами Арбата и Приарбатья. Писатель бывал в домах актера Михаила Семеновича Щепкина (1788–1863) в Большом Каретном переулке, 16 и врача, профессора Иустина Евдокимовича Дядьковского (1784–1841) в Брюсове переулке, 21. Во второй раз Гоголь посетил Москву, возвращаясь из родового имения в Петербург, в октябре 1832 г. В этот приезд он свел знакомство со своими земляками Михаилом Александровичем Максимовичем (1804–1873), литератором и профессором ботаники Московского университета и Осипом Максимовичем Бодянским (1808–1877), в ту пору студентом, а впоследствии – известным историком и филологом, профессором, одним из основателей отечественного славяноведения. Познакомился Гоголь и с одним из братьев Киреевских, вероятно, с Петром Васильевичем (1808–1856), собирателем русских песен. Арбатская география знакомств Гоголя во время его второго приезда в Москву не расширилась.