Текст книги "Золото императора"

Глава 8
Посланцы ада

Как и предполагал Руфин, Фаустина знать ничего не знала о сокровищах Прокопия. Мятежный комит распрощался с ней еще в Маркианаполе, снабдив на дорогу пятью тысячами денариев и пожелав ей и малолетней Констанции доброго пути. К слову сказать, Констанция за минувшие месяцы здорово подросла и года через четыре обещала превратиться в весьма привлекательную девушку. Для Руфина она и была тем самым сокровищем, ради которого он рисковал головой, но Фронелий был разочарован. И своего разочарования не скрывал ни от Руфина, ни от варваров.

– Далось тебе это золото! – в сердцах воскликнул Гвидон. – Разве жизни Фаустины и Констанции не стоят миллиона паршивых денариев.

– Ох, уж эта молодежь, – покачал головой бывший магистр. – За золото можно выкупить не только чужие жизни, но и свою собственную. А с Фаустиной и Констанцией ты, Руфин, еще наплачешься. Крови вокруг них прольется с избытком, вы уж поверьте слову человека, повидавшего мир.

Возможно, насчет крови Фронелий был прав, во всяком случае, сотни людей уже погибли при освобождении вдовы и дочери императора, однако в данном случае винить следовало не их и даже не Руфина, а хитроумных чиновников, столь искусно приготовивших ловушку друг для друга.

– Может, Прокопий, еще сказал тебе что-то на прощание, благородная Фаустина? – почти простонал неуемный Фронелий. – Что-нибудь о золоте или драгоценных камнях?

– Он сказал, что потратил и свои и чужие средства на войну, – наморщила лоб Фаустина, явно желавшая хоть чем-то отблагодарить своих спасителей. – И еще он просил передать эти слова Руфину, если тот когда-нибудь меня найдет.

– Вот так прямо и сказал – передай Руфину, что я потратил все золото на войну? – даже привстал со своего места Фронелий.

– Нет, – смущенно зарозовела Фаустина. – Комит Прокопий сказал, что все золото он отдал Марсу. Но ведь Марс – это бог войны?

– Милая ты моя, – сорвался с места Фронелий и от полноты чувств поцеловал растерявшуюся Фаустину в лоб. – Конечно, ты права – Марс действительно бог войны. Но как раз в Маркианаполе находятся развалины его храма. Храм был разрушен тридцать лет назад во времена Константа, император Юлиан хотел его восстановить, но не успел этого сделать. Я ведь видел эти развалины, Руфин! Видел! Мы посетили их вместе с Прокопием за день до того, как оставили город. Как же я не догадался? О боги! Ведь Прокопий даже пытался подправить стены храма, но ему на это недостало времени. Теперь-то я понимаю, что он не подправлял – он прятал! После отъезда из Маркианаполя его личный обоз сократился на две трети. Там, в развалинах, не миллион лежит, вожди, а много больше. Все патрикии, поддержавшие Прокопия, схоронили там свои сокровища и убили рабов, помогавших их прятать. Я собственными ушами слышал, как Прокопий прошептал: «Последняя жертва, Фронелий, последняя жертва».

– Успокойся, – мягко посоветовал Фронелию Руфин. – От Рима до Маркианаполя еще нужно добраться. К тому же город находится в руках Валента, и вряд ли нас с тобой там примут с распростертыми объятиями.

– Это верно, – кивнул бывший магистр, остывая. – Но у меня появилась цель в жизни, Руфин! И будь спокоен, рано или поздно я доберусь до сокровищ Прокопия, даже если для этого мне придется разрушить не только город, но и всю Римскую империю.

– С империей мы тебе поможем, – засмеялся Придияр. – Хотя согласись, Фронелий, это будет не самым легким делом.

– А я в вас верю, вожди, – неожиданно серьезно глянул на молодых людей бывший магистр. – Империя давно нуждается в притоке свежей крови, так пусть это будет кровь потомков венедских и готских богов.

Появление старика Эквиция в тщательно охраняемом дворце повергло в изумление всех его обитателей. Впрочем, принтел бывший раб не один, а в сопровождении Марцелина.

– Я его прихватил, когда он обнюхивал наши ворота.

Марцелин был возмущен коварством старого негодяя, зато сам Эквиций оставался совершенно спокоен, несмотря на угрозы Фронелия, обрушившиеся на его склоненную голову. Лишь после того, как бывший магистр пообещал повесить его на ближайшем дереве, старик заговорил:

– А я ведь пришел к вам с дурной вестью, благородные вожди. Ефимия, вдова светлейшего Варнерия, арестована квестором Перразием за преступную связь то ли с демоном, то ли с мятежником.

– Так с демоном или с мятежником? – вскричал горячий Придияр, хватая посланца Пордаки за шиворот.

– Следствие покажет, – вздохнул Эквиций. – Но в любом случае несчастной грозит либо смерть, либо нищета и забвение.

– Где она сейчас находится? – спросил Руфин.

– Во дворце Федустия, – с охотою откликнулся старик. – Корректор Перразий и нотарий Серпиний решили не привлекать лишнего внимания к делу, и без того наделавшему много шума в Риме. Шутка сказать, по вине колдуна Гортензия и демонов, вызванных им из преисподней, погибли два высокопоставленных чиновника, патрикий Трулла, трибун Аркадий и пятьсот вагилов, легионеров, клибонариев и агентов.

– Каких еще демонов, Эквиций? – ласково погладил старика по голове Фронелий. – Ты в своем уме?

– Разумеется, сиятельный магистр, – с готовностью отозвался бывший раб. – Это ведь я донес падре Леонидосу о предосудительной деятельности Гортензия. А он в свою очередь обратился к комиту Федустию и префекту Рима Телласию с просьбой наказать черного мага. К сожалению, усмирить демонов оказалось совсем не просто. Погибло много людей. И только доблесть, проявленная префектом анноны Пордакой и трибуном Марком, спасла Великий Рим от больших неприятностей.

– Что за бред? – удивленно посмотрел на Руфина рекс Оттон. Он единственный из вождей успел овладеть латынью настолько, что смог уяснить смысл витиеватой речи Эквиция.

– Это не бред, – усмехнулся Фронелий. – Это римское правосудие. Император и его чиновники слишком любят деньги, чтобы позволить Ефимии растратить наследство, доставшееся от мужа и отца.

– Что с Ефимией? – спросил у Эквиция Придияр, поднося к его горлу кинжал.

– Ты напрасно гневаешься, благородный вождь, – залебезил струхнувший старик. – Я ведь пришел для того, чтобы помочь вам спасти несчастную женщину. Объясни ему, светлейший Руфин, за ради бога.

– Давай все по порядку, Эквиций, – строго сказал молодой патрикий. – Один раз откровенность уже спасла тебе жизнь, будем надеяться, что и в этот раз ты нас не обманешь.

Избавившись от железной хватки варвара, Эквиций очень быстро обрел себя и довольно внятно изложил патрикию Руфину и магистру Фронелию суть дела. Светлейший Пордака, оказавшись в стесненных обстоятельствах, выбрал, надо отдать ему должное, весьма экзотичный, но действенный способ защиты. И хотя поддержка христианской церкви обошлась ему в немалую сумму, тем не менее она наверняка окажется полезной и поможет префекту анноны выпутаться из практически безнадежного положения.

– В авгуров они метят, помяни мое слово, – сказал Руфину Фронелий. – Гортензий хоть и не был магом, но с жрецами римских богов поддерживал тесные отношения. Впрочем, иного выхода у него не было. Церковь ведь запрещает христианам давать деньги в рост. Я прав, Эквиций?

– Прав, – не стал спорить старик.

– Следовательно, признание Гортензия колдуном больно ударит по всем римским паукам, сосущим кровь как из бедных, так и из богатых.

– Заодно и казна императора существенно пополнится, – поддакнул Фронелию Эквиций.

– Это единственный пункт, по которому я склонен поддержать христиан, – твердо сказал бывший магистр, немало в свое время настрадавшийся от ростовщиков. – А у вас, вожди, деньги в рост дают?

– Нет, – твердо сказал Гвидон. – Сколько взял, столько и отдай.

– Вот, Руфин, – прицокнул языком Фронелий, – удивительно трезвый взгляд на вещи.

– Иными словами, ты готов принять предложение Пордаки? – усмехнулся патрикий.

– А что, у нас есть другой способ вырвать женщину, пострадавшую, к слову, по нашей вине, из рук негодяев? Я правильно говорю, Придияр?

Фронелию, обожавшему театр и все что с ним связано, явно пришлось по душе предложение Эквиция. Однако, к его немалому удивлению, вожди не захотели участвовать в представлении, придуманном даровитым Велизарием. Они готовы были взять дворец Федустия штурмом, но наотрез отказались напяливать на себя уродливые личины. Старый солдат был потрясен их упрямством до глубины души. По его мнению, роль демонов как нельзя более подходила для варваров, да и кому же их, собственно играть, как не им?

– Ты предлагаешь нам пойти по навьему пути, – холодно сверкнул глазами Гвидон. – Посвященным этот путь заказан.

– Это же театр! – попробовал переубедить их Фронелий. – Игра!

– Это таинство, магистр, – возразил ему Придияр. – Я знаю людей, которые могут превратиться в волка или медведя, но только если на то будет воля Белеса, Одина или Перуна. К тому же речь идет о священных животных. Но ни один рекс или ведун никогда не напялит на себя личину демона, подручного бога смерти.

– Вообще-то волк или медведь – это тоже неплохо, – подал голос притихший было Эквиций. – Здесь важно, чтобы превращение состоялось на глазах корректора Перразия и падре Леонид оса.

Фронелий с надеждой уставился на Гвидона. Он почему-то был абсолютно уверен, что русколану доступно в этом мире если не все, то многое. В конце концов, его отцом был сам бог Велес, которому самое время прийти на помощь сыну. Ведь речь-то по большому счету идет не о пустой прихоти, а о спасении женщины, оказавшей вождям большую услугу. Так неужели варвары окажутся столь неблагодарными, что бросят благородную римлянку на потеху палачам.

Слова Фронелия произвели впечатление на вождей, однако Оттон и Придияр ждали, что скажет Гвидон, ибо его первенство в этом вопросе было неоспоримо. Русколан долго молчал, глядя в пространство темными бездонными глазами. Эквиций перетрусил не на шутку. Одно дело фокусы Велизария с его быстрой сменой личин, и совсем другое – магия, которой этот варвар владеет в совершенстве.

– Хорошо, – глухо сказал Гвидон. – Давайте попробуем.

– Чуть не забыл, – схватился за голову посланец Пордаки. – Велизарию нужно заплатить, а у Пордаки не осталось денег. Думаю, пятидесяти тысяч ему хватит.

– Сколько?

– Ну, сорок, – пошел на попятный Эквиций.

Фронелий дружески взял старика за пояс и притянул к себе:

– Ты же понял, уважаемый, с кем имеешь дело в нашем лице. И сумеешь объяснить это светлейшему Пордаке. А заодно передашь префекту анноны, что деньги благородной Ефимии лучше вернуть. Все, до последнего обола. И еще передай, что люди бывают порой пострашнее демонов, особенно если в жилах этих людей течет кровь языческих богов.

– Я понял, высокородный Фронелий, – кивнул старик.

– А Велизарию хватит двух тысяч денариев. Знаю я этого мошенника, он никогда столько не зарабатывал. Но за эти две тысячи он должен устроить такое представление, чтобы у корректора Перразия и нотария Серпиния кровь застыла в жилах. Все, Эквиций, иди! И да помогут нам всем римские боги.

Корректор Перразий был человеком умным, цепким и честолюбивым. Еще там, на вилле Гортензия, он понял, что ему выпал тот самый шанс, о котором он мечтал на протяжении всей своей сознательной жизни. Речь, безусловно, шла о грандиозном заговоре против императора Валентиниана. Заговор, который комит Федустий почти раскрыл, но, к сожалению, не сумел довести дело до конца. Перразий высоко ценил ум и хватку покойного начальника схолы императорских агентов, но, увы, в этот раз Федустий совершил роковую ошибку, недооценив коварство своих противников и их готовность проливать кровь. Префект Рима Телласий, префект анноны Пордака, патриций Трулла (метивший, по слухам, в императоры) и старый выжига Гортензий сумели заманить комита в ловушку. И хотя Федустий дорого продал свою жизнь, тем не менее далеко не все лица, принимающие участие в заговоре, понесли суровое наказание. Объяснения, даваемые Пордакой и трибуном Марком, вызывали на худом невыразительном лице корректора скептическую улыбку. Светлейший Перразий рассмеялся бы им прямо в хитрые рожи, но подобное выражение чувств было не в его характере. Колдовством в Риме и его пригородах даже не пахло. А вот что касается расхищения городской казны, то здесь все было настолько очевидно, что опытному корректору не пришлось затрачивать особых усилий, чтобы схватить виновных за руки. И пусть одна из этих рук уже похолодела, зато другая оставалась горячей и потной. Префект анноны Пордака развил бурную деятельность, пытаясь спасти от веревки свою жирную шею. Это Пордака выкрал из дома Федустия отчет, который начальник схолы тайных агентов приготовил для императора. Перразий хоть и не знал содержания этого отчета, но нисколько не сомневался, что в нем было немало сведений, порочащих префекта анноны. Корректора покоробило то, что римский епископат в лице хитрого эллина падре Леонидоса вдруг бросился на защиту проворовавшегося Пордаки. Нет слов, Гортензий был большой сволочью, но обвинять его в связях с дьяволом – это слишком смело. А вот в связях с заговорщиками – в самый раз.

– С какими заговорщиками? – насторожился падре Леонидос, нервным жестом поглаживая бороду.

– Я имею в виду бывшего нотария Руфина и бывшего магистра пехоты Фронелия, оба они были горячими сторонниками мятежника Прокопия. Но и это еще не все, благочестивый падре. По нашим сведениям, именно эти двое организовали нападение на императорский обоз.

– Но у меня были сведения, полученные от проверенного человека, – попробовал оправдаться падре, припертый к стене неопровержимыми фактами.

– Ты имеешь в виду вольноотпущенника Эквиция, служившего сразу двум господам, Пордаке и Трулле? Если мне не изменяет память, то именно через этого человека светлейший Пордака четыре дня назад передал в церковную казну пятьдесят тысяч денариев. И все было бы хорошо, падре, если бы эти деньги не оказались крадеными.

– Но церковь не может нести ответственности за преступления отдельных людей, – залепетал струхнувший Леонидос.

– Зато церковь осуждает лжесвидетельство, – холодно бросил корректор. – Ты по-прежнему будешь настаивать на сатанинских способностях Гортензия, падре, или присоединишься к моему мнению, что вышеназванный негоциант просто заговорщик и вор?

– Сам я демонов не видел, – зарозовел ликом Леонидос. – И сужу я о них только с чужих слов. Но ведь у тебя есть под рукой женщина, которая может развеять все наши сомнения. В конце концов, она ведь в любом случае виновна, предавалась она блуду с заговорщиком или с демоном. Если ты не против, светлейший Перразий, я бы хотел присутствовать при ее допросе. Я чувствую себя виноватым и перед тобой, корректор, и перед епископом Симеоном. Сам того не желая, я, возможно, ввел вас обоих в заблуждение.

– С моей стороны возражений не будет, – пожал плечами корректор. – Если ты, падре, не боишься крови и женских криков, то милости прошу со мной в подвал.

Если бы все зависело от Перразия, то он никогда бы не допустил посторонних к допросу столь важного свидетеля. Но корректору приходилось считаться с мнением нотария Серпиния, человека молодого и глупого, но имеющего в свите императора Валентиниана могущественных покровителей. К сожалению, Серпиний попал под влияние префекта анноны Пордаки. И добро бы речь шла о взятке, так нет же, этот юнец искренне поверил в тот бред, что несли легионеры и клибонарии, старавшиеся изо всех сил уйти от ответственности за убийство своих товарищей. А тут еще вмешался падре Леонидос со своей елейной улыбкой и блудливыми глазками. Охмурить наивного Серпиния оказалось для него делом совсем не трудным, тем более что юный нотарий был искренним приверженцем христианской веры. А вот с тридцатипятилетним корректором у Леонидоса вышла промашка. Перразий, уверенный в своей правоте, не поддался ни на уговоры, ни на посулы. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что, обвиняя Гортензия в черной магии, служители христианской церкви метят прежде всего в языческих жрецов. Но интересы императора были для корректора Перразия выше интересов церкви. О чем он не постеснялся сказать Леонидосу прямо в лицо.

Федустий превратил подвал собственного дома в пыточную камеру, но у корректора не повернулся язык, чтобы его за это осудить. Покойный комит верно служил императору и ради пользы дела не боялся пожертвовать собственными удобствами. Сколько человек прошло через этот подвал, Перразий не знал, но если судить по бурым пятнам на полу и стенах, то их было немало. Вечный город буквально захлестнула волна заговоров, и мятежники Прокопия, едва не оторвавшие от империи огромный кусок территории, составляли лишь часть той когорты недовольных, которые в безумном раже стремились разрушить то, что создавалось веками. Империя трещала по всем швам, раздираемая на части как внутренними, так и внешними врагами, и требовались огромные усилия разумных людей, чтобы не допустить ее окончательного краха.

Корректор Перразий почти с ненавистью взглянул на префекта анноны Пордаку и трибуна Марка, которых нотарий Серпиний пригласил в качестве свидетелей. Не приходилось сомневаться, каких именно показаний эти двое ждут от блудливой вдовы патрикия Варнерия. Будь на то воля Перразия, он эту женщину даже допрашивать бы не стал. Вконце концов, Ефимия не сделала ничего такого, что выходило бы за рамки обычного поведения распущенных римских матрон. Однако на ее беду, варвар, проведший с ней всего одну ночь, оказался заговорщиком. Легкомыслие порой очень дорого обходится людям, особенно тем, кто, кичась своей родовитостью, считает себя свободным от всяческих запретов. Корректор очень надеялся, что у этой женщины все же хватит стойкости, чтобы не признаваться в том, чего она не совершала. Он даже пожалел, что не встретился с Ефимией раньше и не подсказал ей, как надо вести себя в создавшейся ситуации. Конечно, подобные действия противоречили бы нормам римского права, но ведь и противники Перразия не стеснялись в средствах.

Корректор покосился на разведенный в очаге огонь и жестом указал падре Леонидосу на лавку, стоящую у дальней стены, где уже сидели Пордака и Марк. Нотарий Серпиний стоял подле палача и его подручного, с тихим ужасом глядя, как последний орудует в очаге железным прутом.

– А зачем такие крайние средства? – шепотом спросил он у корректора.

– На испытании огнем настаивают префект анноны Пордака и падре Леонидос, – сухо отозвался Перразий.

– Но ведь она расскажет все добровольно, – залепетал испуганный Серпиний. – Клянусь, светлейший, Ефимия не скрывает, что знакома с варваром. Но утверждает, что встречалась с ним по просьбе вдовы императора Констанция.

– Тем хуже для нее, – мрачно изрек корректор и отвернулся.

Растерявшийся Серпиний не нашел ничего лучше, как упрекнуть в жестокости падре Леонидоса, разглядывающего железные крюки, блоки, и прочие жутковатые приспособления, служившие единственными украшениями подвала. Леонидос, с интересом слушавший пояснения трибуна Марка по поводу назначения пыточных орудий, вскинул на юного нотария удивленные глаза:

– Так ведь мы пытаемся спасти эту заблудшую женщину, сын мой. Неужели ты этого не понимаешь?

– Спасти с помощью раскаленного железа? – взъярился Серпиний.

– Именно, – поддержал падре Леонидоса префект анноны Пордака. – Римское законодательство не предусматривает наказания для женщины, вступившей в связь с существом иного мира. Равным образом оно не карает человека за пристрастие к магии, но только в том случае, если действия подозреваемого не направлены против третьих лиц. В данном случае никто не обвиняет Ефимию в том, что она вызвала из темных глубин демона, ибо она всего лишь жертва чужого коварства. И в случае чистосердечного раскаяния святая церковь возьмет заблудшую овцу под свое покровительство. Я правильно говорю, падре Леонидос?

– Вне всякого сомнения, сын мой, – важно кивнул головой эллин.

– А вот если Ефимия будет утверждать, что вступила в связь с варваром, то вряд ли ей удастся избежать смертной казни, – продолжал Пордака, глядя на нотария ласковыми глазами. – Ибо участие в заговоре против власти императора карается жестоко.

– Но ведь Ефимия не знала, что варвар заговорщик?

– Зато она была осведомлена, какую роль сыграла в константинопольских событиях благородная Фаустина, – развел руками Пордака. – И вместо того чтобы сообщить о просьбе коварной вдовы Констанция комиту Федустию, Ефимия пошла на поводу у врагов императора Валентиниана. Тебе, Серпиний, не упрекать надо падре Леонидоса, а благодарить, что он, по бесконечной своей доброте, рискуя своим положением, пытается спасти жизнь женщине, которая, возможно, такого участия недостойна.

– Но вы хотя бы объяснили Ефимии, как ей надо себя вести?! – сердито прошипел Серпиний.

– Сядь, нотарий! – прицыкнул на юнца трибун Марк. – Все, что нужно было, мы уже сделали, а теперь остается только одно – ждать.

Серпиний, обиженный на весь белый свет, примостился на краю лавки рядом с падре Леонидосом и сердито засопел.

– Все в руке божьей, сын мой, – попытался утешить его Леонидос, но слова его не нашли отклика в сердце расстроенного нотария.

Серпиний заподозрил, что его все эти дни просто водили за нос. Видимо, корректор Перразий был прав, когда утверждал, что слухи о демонах выгодны в первую очередь Пордаке и Марку, которые сделают все возможное и невозможное, чтобы оправдаться в глазах императора за свои чудовищные преступления.

– А если демоны все-таки явятся в ответ на ее зов? – услышал Серпиний хриплый голос палача. Судя по смущенному виду этого ражего детины с низким лбом и маленькими злобными глазками, он всерьез опасался если не за свою душу, то уж, во всяком случае, за свою жизнь.

– Не говори глупостей, Муций, – взъярился Перразий. – Только твоих страхов мне сейчас и не хватает. Прикажи агентам, чтобы привели женщину.

В подвал вела довольно крутая лестница с выщербленными ступеньками. Муций, однако, двумя прыжками одолел расстояние до тяжелой двери из толстых дубовых досок и через мгновение скрылся за ней. Похоже, корректора Перразия он боялся больше, чем демонов.

– А куда ведет вон та дверь? – ткнул Серпиний пальцем в противоположный конец довольно обширного помещения.

– Скорее всего, в винный погреб, – предположил трибун Марк и втянул носом воздух, пытаясь чутьем определить наличие напитка, веселящего душу.

– А может, она ведет прямо в преисподнюю, – хихикнул светлейший Пордака и тут же осекся под осуждающим взглядом Леонидоса.

– Стыдись, сын мой, – веско произнес падре.

– Так ведь по городу давно ходят слухи, что дом комита Федустия стоит в очень опасном месте, – развел руками префект анноны. – Говорят, что предыдущий его владелец, некий Дидий, был то ли халдеем, то ли нубийцем, не чуждым черной магии, и умер он при весьма странных обстоятельствах. Я собственными глазами видел его перекошенное от ужаса, черное как сажа лицо.

– Знал я этого Дидия, – вздохнул трибун Марк. – Поговаривали, что он берет в заклад не только имущество, но и души. Сам я, правда, к нему не обращался, но знал людей, которых он ссужал деньгами. Все они скверно кончили. А иные просто исчезли, не оставив и следа.

– Это как же? – насторожился Серпиний.

– А вот так, светлейший, – вздохнул Марк. – Вспыхнул огонь – и нет человека. Причем даже пепла не остается.

– Многих губит страсть к золоту, – воздел руки к потолку падре Леонидос. – Очень многих.

– Это верно, – подал голос корректор Перразий, сидевший на краешке топчана, предназначенного для жутких дел. – Иных, правда, не демоны вводят в соблазн, а самая обычная жадность. Вот и тащат они из казны денарии горстями. А когда их ловят за руку, они норовят свалить все на происки сатаны.

– Уж не меня ли ты имеешь в виду, светлейший Перразий? – с усмешкой спросил Пордака.

– Расследование покажет, – сухо отозвался корректор.

Заскрипевшая вдруг дверь заставила Серпиния вздрогнуть и подхватиться на ноги. Впрочем, это была другая дверь, в которую агенты ввели женщину, облаченную в черную тунику. Серпиний ждал насмешек по поводу своей робости, выказанной столь не к месту, но никто из присутствующих даже головы не повернул в сторону юного нотария. Корректор Перразий поднялся с топчана, уступая место перепуганной матроне. Похоже, Ефимию, перед тем как отвести к палачу, напоили вином, во всяком случае, вела она себя весьма странно и даже вцепилось в плечо растерявшегося корректора, дабы избежать падения.

– Да она пьяна! – вскричал возмущенный Перразий.

– А что нам было делать, светлейший? – развел руками Муций. – У нее ноги подкашивались от ужаса. Она почти потеряла сознание. Выдержать такое порой бывает не под силу даже мужчине. Может, мы ее сначала растянем на дыбе, а уж потом угостим раскаленным прутом?

– Делай, как знаешь, – хрипло отозвался Перразий. – Ты ведь палач, а не я.

Серпиний с ужасом смотрел, как с Ефимии срывают одежду, а потом обнаженную привязывают к странному сооружению из деревянных брусков и железных крючьев, предназначенному для надругательства над живой плотью. Нотарию стало нехорошо, и он скорее упал, чем сел на лавку.

– Начинать? – спросил Муций у корректора.

– Сначала я вопрос должен задать, идиот! – рявкнул на палача Перразий.

– Так задавай, светлейший, чего ты тянешь, – огрызнулся обиженный Муций.

Перразий шагнул к женщине и произнес охрипшим от волнения голосом:

– Ефимия дочь Стронция, признаешь ли ты себя виновной в том, что вступила в связь с посланцем ада.

– Он назвал себя посланцем Белеса, – испуганно отозвалась несчастная.

– Спрашиваю тебя во второй раз, Ефимия дочь Стронция, ты вступила в связь с человеком, или это было существо другой породы?

Ефимия медлила с ответом, а потому корректор махнул рукой палачу:

– Давай.

От крика женщины у Серпиния дрожь пошла по телу, он попытался вскочить, но падре Леонидос сильной рукой удержал его на месте.

– Хороша! – прицокнул языком Марк. – Немудрено, что к ней ходят не только мужчины.

– Стыдитесь, трибун, – осуждающе покачал головой Леонидос.

От второго рывка женщина потеряла сознание, а корректор Перразий пришел в ярость и не нашел ничего лучше, как наброситься с упреками на палача.

– А я здесь при чем? – расстроился Муций и плеснул в лицо женщины водой из кувшина. – То тяни, то не тяни!

Ефимия очнулась и уставилась на Перразия глазами, полными боли и ужаса. Корректора передернуло. Женщине он, безусловно, сочувствовал, но долг превыше всего. В конце концов не он втянул несчастную Ефимию в заговор против императора. Она сама по легкомыслию или глупости спуталась невесть с кем, поставив тем самым Перразия в непростую ситуацию.

– Это был человек? – почти взвизгнул корректор.

– Нет, – произнесла слабым голосом Ефимия. – Он другой.

Светлейший Пордака довольно хмыкнул, трибун Марк крякнул, падре Леонидос сокрушенно покачал головой, а нотарий Серпиний просто икнул от изумления. Перразий бросил в их сторону злобный взгляд, но достоинство не потерял и продолжил допрос без гнева и пристрастия.

– Кто послал его к тебе?

– Никто, – ответила Ефимия, чем вызвала гримасу презрения на лице корректора, а вслед за гримасой последовал новый взмах руки. Тело несчастно давно уже оторвалось от опоры, и теперь она висела на неестественно вывернутых руках. Еще один рывок Муция и его подручного сделал бы Ефимию калекой, и, возможно, поэтому палач счел возможным промедлить с выполнением приказа.

– Может, попробовать плеть?

– Пробуй, – рыкнул в его сторону корректор.

Удар плети оставил на коже Ефимии кровавый след. Зато после отчаянного крика она произнесла севшим от боли голосом:

– Я сама вызвала его.

Падре Леонидос всплеснул руками, трибун Марк притопнул ногой, а префект анноны Пордака даже вскочил с лавки от изумления. Разумеется, корректор Перразий был не настолько глуп, чтобы поверить в искренность этих людей. Наверняка кто-то из этой троицы успел поговорить с Ефимией и даже обещал ей свою поддержку в случае надлежащего поведения. И теперь они все четверо будут морочить голову упрямому корректору. Ведь Ефимия не просто признается, она признается под пыткой, а такие откровения всегда были в цене. Все-таки надо отдать должное этой хрупкой на вид женщине, периодически она теряет сознание, но не самообладание. И будь на месте Перразия какой-нибудь простак, она бы непременно добилась своего. Конечно, он может пустить в ход раскаленное железо, но результат будет тот же самый. Эта женщина охотно признается, что вступила в связь то ли с демоном, то ли с богом, ибо это признание ничем ей, в сущности, не грозит. Разве что осуждением христианской церкви, которого эта закоренелая блудница не слишком боится.

– Снимите ее с дыбы, – приказал Перразий.

– Железо? – вопросительно глянул на корректора Муций.

– Нет, – покачал тот головой. – Зачем же пытать огнем столь прекрасное тело. Я даю слово, благородная Ефимия, что не только сохраню тебе жизнь, но и выпущу на свободу, если он явится на твой зов.

– Кто он? – не понял Муций.

– Демон! – рявкнул Перразий. – Или языческий бог! Мне все равно.

На скамейке, где сидели ненавистные корректору люди, воцарилось смятение. Похоже, ход Перразия явился полной неожиданностью для Пордаки и Марка. И только падре Леонидос попробовал протестовать:

– Это переходит все разумные пределы, сын мой.

– Ты можешь покинуть это помещение, падре Леонидос, если тебя шокирует предстоящее зрелище, – насмешливо отозвался Перразий.

Однако эллин не внял предостережению римлянина и с тяжким вздохом сел на лавку. Осуждение неразумных действий упрямого корректора было написано на его лице ярчайшими красками. Однако Перразий сдаваться не собирался. Дайте срок, и он выведет всех заговорщиков и лицемеров на чистую воду!

– Ты пользовалась магическими средствами, чтобы вызвать демона? – спросил корректор у Ефимии.

– Он не демон, – запротестовала матрона.

– Неважно, – поморщился Перразий.

– Мне вполне достаточно собственного тела, чтобы привлечь внимание богов, – сказала Ефимия, скромно опуская очи долу.

– Еще бы, – хмыкнул трибун Марк.

Корректор почувствовал подвох, но никак не мог сообразить, в чем же он заключается. Если судить по лицу этой женщины, то она действительно была уверена в своих способностях очаровывать не только мужчин, но существ другого порядка. Нельзя сказать, что Перразий совсем уж не верил в демонов и посланцев богов. Возможно, где-то в иных местах они и давали о себе знать нашему миру, но не могут же они появиться здесь, в подвале, в центре славного города Рима, на виду у чиновника императора светлейшего Перразия. Это будет слишком большой наглостью даже для нечистой силы. К сожалению, и палач Муций, и его подручный, и даже агенты придерживались иного мнения, а потому испуганно жались к выходу, оставив отважного корректора практически наедине с матроной, впадающей в транс. Перразий ошалело смотрел, как вибрирует и дергается обнаженное тело женщины. Конечно, это можно было назвать танцем, если бы не откровенные позы, которые принимала блудливая Ефимия. Она действительно кого-то звала, обещая блаженство. Тело ее выгибалось столь сладострастно, что Перразий залился краской от макушки до пят. Все-таки он родился мужчиной, а не бесполым корректором. И уж хотя бы в силу этого факта не мог не откликаться плотью на откровенный призыв женщины.