Текст книги "Золото императора"

Глава 8
Восстание готов

Комит Лупициан, едва не ставший жертвой собственного гнева, все-таки сумел живым и невредимым выскользнуть из курии. Он долго отсиживался в какой-то сточной канаве, потом все-таки рискнул выбраться на белый свет. Готы уже покидали город, теснимые со всех сторон опомнившимися легионерами. Лупициан воспрянул духом, поменял запачканную одежду, для чего ему пришлось наведаться во дворец ректора Максима, и наконец-то снова ощутил себя чиновником высоко ранга, полновластным хозяином самой цветущей провинции Римской империи. И хотя в распоряжениях Лупициана никто не нуждался, он все-таки счел необходимым напомнить о себе трибунам и чиновникам, собрав их в разгромленной курии. Его речь была краткой, но энергичной. Вину за кровавую стычку он возложил на готов, назвав их вождей неблагодарными скотами. После чего публично объявил, что покарает их за дерзость. Военные и гражданские чины выслушали комита молча. Собственно, все чиновники отлично понимали, что миру во Фракии пришел конец и что сегодняшняя схватка – это всего лишь преддверие затяжной и кровавой войны, но осудить комита за горячность вслух никто из присутствующих не рискнул. Хотя Лупициан нисколько не сомневался, что очень скоро из объятой пламенем восстания провинции хлынет поток доносов в адрес божественного Валента, где именно комита объявят виновных во всех бедах, обрушившихся на Фракию.

У Лупициана была только одна возможность избежать изгнания, а возможно, и смерти – требовалось во что бы то ни стало разгромить варваров и первым доложить Валенту о триумфе римского оружия. Конечно, сил у Лупициана было не так уж много, но ведь и готы сейчас подавлены тягчайшим поражением и вряд ли смогут оказать достойное сопротивление. Кроме всего прочего, у готов не было конницы, и это давало опытному в военном деле комиту большое преимущество. Следовало собрать в кулак все имеющиеся во Фракии силы, чтобы покончить с варварами одним сокрушительным ударом. Ибо для повторного удара времени Лупициану может не хватить. Комит разослал гонцов во все крепости и города провинции с четким и недвусмысленным приказом, после чего покинул курию с чувством хорошо исполненного долга.

Во дворце ректора Максима высокородного Лупициана поджидал сюрприз в лице трибуна Аполлинария, посчитавшего своим долгом лично доложить комиту о блестяще проведенной операции. Трибун был слегка навеселе, но на ногах держался твердо.

– Значит, обоз вам удалось перехватить?

– Не изволь беспокоиться, высокородный Лупициан, продовольствие в целости и сохранности доставлено на загородную виллу. Нотарий Пордака лично пересчитал все телеги и проверил их содержимое.

– Благодарю за службу, светлейший Аполлинарий, – кивнул комит. – Ты и твои люди оказали империи величайшую услугу.

Честно говоря, трибун так и не понял, за что его так возлюбили комит Лупициан и нотарий Пордака. Дело-то было абсолютно плевым! Какой-то обоз с продовольствием, который к тому же не стоил клибонариям ни капли пролитой крови. И вдруг такая неслыханная щедрость. Мало того, что Пордака отвалил трибуну пятьсот денариев, так еще и Лупициан добавил двести. Вот уж воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Комит Лупициан разослал гонцов во все концы обширной провинции с требованием направить легионы к городу Маркианаполю. Готы после побоища в городе отошли к Дунаю и затаились в укрепленном лагере. Никаких действий против ромеев они предпринимать пока, похоже, не собирались. Скорее всего, среди готских старейшин нет единства, и наверняка многие из них сейчас проклинают рекса Придияра за то, что он рассорил варваров с Великим Римом. К сожалению, во время схватки в курии погиб рекс Алавива, выступавший за мирное разрешение всех проблем, а вот неукротимый Придияр сумел ускользнуть. Однако Придияр, если верить осведомителям, принадлежал к племени древингов, и вестготские старейшины относились к нему с большой настороженностью. Не говоря уже об остготах. Рекс Сафрак уже утром следующего дня прислал к Лупициану гонца и его устами заверил комита от имени юного Винитара Амала, что остготы не собираются поддерживать вестготов в их неуемных претензиях к Великой империи.

Лупициан, занятый разрешением неотложных дел, только на третий день вспомнил, что от нотария Пордаки не поступило пока никаких вестей. Комит, слегка обеспокоенный долгим молчанием верного сподвижника, отправился на виллу погибшего Максима в сопровождении сотни клибонариев. Вилла, к счастью, оказалась цела. По всему было видно, что волна готских грабежей обошла ее стороной. Это предположение комита с охотой подтвердил старый Алозий, управляющий обширным хозяйством. Он же на вопрос о нотарии Пордаке с готовностью закивал:

– Был он у нас, но два дня назад покинул виллу, тепло поблагодарив меня за гостеприимство.

– А обоз? – вскричал Лупициан.

– Обоз он, естественно, взял с собой, – удивился вопросу Алозий. – От благородной Целестины я узнал, что они отправляются в Константинополь.

Лупициан был потрясен чужим неслыханным коварством до такой степени, что даже на какое-то время потерял способность не только говорить, но и мыслить. Однако после того как он залпом осушил кубок с вином, поднесенный заботливым Алозием, в голове у него просветлело. В конце концов Пордака мог посчитать Лупициана погибшим и договориться с Целестиной о покровительстве другого высокопоставленного лица – префекта Софрония, который с самого начала был в курсе дела, затеваемого хитроумным нотарием.

– Муций, – приказал Лупициан сотнику своей охраны, – скачи по Константинопольской дороге до тех пор, пока не догонишь обоз. Скажи Пордаке, что я крайне обеспокоен его поведением. Передашь нотарию мой приказ: обоз укрыть в Андрионаполе, а ему самому немедленно прибыть в Маркианаполь.

– А если нотарий не согласится следовать за мной?

– Тогда арестуй его и доставь в курию в кандалах.

В расторопности сотника Муция комит не сомневался. За два дня телеги, груженные под самую завязку, не могли продвинуться слишком далеко. Наверняка сотник сумеет догнать Пордаку на полпути к Константинополю, если, конечно, нотарий действительно отправился в столицу, а не переметнулся к восставшим готам. Последний вариант тоже не стоило сбрасывать со счетов, и Лупициан, вернувшись в город, с удвоенной энергией принялся за формирование боеспособного войска. К счастью, перетрусившие чиновники, как гражданские, так и военные, принялись помогать ему с пылом, редкостным в обленившихся людях. Все они отлично понимали, что вестготы не станут долго отсиживаться в укрепленном лагере. Нехватка продовольствия обязательно подтолкнет их к насилию и грабежам, и тогда запылают не только хижины простых фракийцев, но и поместья лучших мужей провинции.

Через десять дней под рукой у комита Лупициана собралось двадцать пять легионов пехоты и пять тысяч клибонариев. Сила необоримая! Так, во всяком случае, казалось многим обывателям Маркианаполя, собравшимся на площади перед курией, чтобы проводить высокородного Лупициана в поход. Радость обывателей, уже видевших кровь на улицах родного города, можно было понять, однако сумрачный вид комита насторожил многих. Неужели Лупициан, имея за плечами такую силу, сомневается в победе? К счастью, комит был уверен и в себе, и в своих легионерах. В кратком выступлении перед курией он заявил горожанам, что уже через несколько дней вожди готов будут закованы в железо и отправлены в Антиохию, на суд императора.

– Да здравствует божественный Валент, – грянула толпа вслед за высокородным Лупицианом.

Скверное настроение комита было связано не с вестготами, по-прежнему стоящими на берегу Дуная, а с отсутствием вестей от сотника Муция, который сгинул где-то на Константинопольской дороге. И лишь когда Лупициан уже покидал город, его нагнал долгожданный Муций. Сотник был с головы до пят покрыт пылью, сквозь которую сверкали сердитые карие глаза.

– Никто Пордаку на Константинопольской дороге не видел, – доложил сотник комиту. – У Андрионаполя мы догнали благородную Целестину, но с ней были лишь четыре телеги и крытый возок.

– Почему вы ее не задержали?

– А с какой стати? – возмутился Муций. – Про Целестину ты даже не упоминал, высокородный Лупициан. А благородными матронами забита едва ли не вся Константинопольская дорога. Все они со своим скарбом и домочадцами бегут из Фракии от готов.

– Но ты хотя бы расспросил ее о Пордаке?

– Расспросил, – вздохнул Муций. – Целестина сказала, что нотарий покинул виллу Максима вместе с неким торговцем Фронелием и тремя готами.

– Фронелием?! – вскричал Лупициан, сообразивший наконец, как жестоко его обманули.

Если бы Пордака сейчас находился в поле зрения комита, то эта минута стала бы последней в его жизни. К сожалению, вороватый нотарий предусмотрел все, в том числе и гнев Лупициана.

Впрочем, комит быстро овладел собой. Все еще можно было поправить, если действовать напористо и стремительно. Нельзя дать готам возможность переправиться через Дунай. Надо выманить их в чистое поле и уничтожить. Вот тогда Пордаке некуда будет бежать вместе с украденным золотом.

Замысел комита с самого начала показался трибунам странным. Вместо того чтобы прижать готов к Дунаю и тем самым обезопасить фракийские города, высокородный Лупициан зачем-то повел легионы вдоль берега реки и встал напротив самого удобного в этих местах брода. Таким образом он, конечно, отрезал готам путь к отступлению, зато оставил им возможность в случае поражения рассыпаться по всей провинции, с весьма печальными для обывателей последствиями.

– У готов нет кавалерии, – разъяснил Лупициан свой стратегический замысел трибунам. – Клибонарии Аполлинария без труда вырубят их на открытой местности, как только они побегут, потеряв строй. А если мы позволим им переправиться через Дунай, то они непременно прорвутся в другом месте. Нам не хватит сил, чтобы прикрыть все бреши на границе.

– А если нам не удастся сдержать пешую фалангу готов? – спросил трибун Аполлинарий под одобрительный шепот присутствующих. – Они же опрокинут наши легионы в Дунай, и вся Фракия окажется беззащитной.

– Еще не родились готы, способные одолеть римские легионы, – надменно вскинул голову Лупициан.

Аполлинарий собрался было напомнить трибунам об одном незадачливом комите, чьи легионы были буквально стерты с лица земли на границе Фракии и Илирика, но, встретив горящие бешенством глаза Лупициана, прикусил язык.

– Я очень надеюсь на твоих клибонариев, трибун, – строго сказал комит. – Как только фаланга готов пойдет в атаку, ты с кавалерией ударишь им в тыл из засады. Но до этой поры готы не должны даже подозревать о твоем присутствии на поле битвы.

– А вдруг у готов все-таки есть конница? – засомневался Аполлинарий. – Дозволь мне, комит, выслать дозорных, чтобы проверить окрестные леса.

– Нет, трибун, – резко бросил Лупициан. – Если готы увидят хотя бы одного клибонария, они никогда не выйдут из укрепленного стана. И нам придется заполнить телами легионеров ров, прежде чем мы прорвемся к их шатрам.

Трибунам пояснения комита показались разумными. Готы славились своим умением строить временные укрепления, которые, благодаря стойкости защитников, превращались в настоящие крепости. И взятие такой крепости штурмом обойдется ромеям слишком дорого, а они сегодня не настолько сильны, чтобы попусту терять людей.

Пока что для Лупициана все складывалось как нельзя более удачно. Готов явно встревожило то, что единственный брод, связывающий их с родиной, пусть и бывшей, занят ромеями. Видимо, варвары предполагали, что к их лагерю подошли не все силы римлян и что через день или два они окажутся в полном окружении, без запасов продовольствия и без надежды покинуть в случае нужды негостеприимную Фракию.

– Что я говорил, – усмехнулся комит Лупициан, увидев, как вестготы выходят из укрепленного лагеря и строятся в фалангу.

– Быть может, нам следует двинуться им навстречу? – предложил трибун Амвросий, обеспокоенно оглядываясь назад, на реку Дунай, величественно катившую свои воды к Понтийскому морю.

– Ни в коем случае, – строго прикрикнул на своих помощников Лупициан. – Мы будем стоять здесь, у брода, непоколебимо как скала. Пусть они нас атакуют.

Готы действительно двинулись в атаку под заунывные звуки рогов и труб, но, не дойдя до ромейской фаланги каких-нибудь ста шагов, начали вдруг стремительно перестраиваться в каре. Высокородный Лупициан даже крякнул от досады. Готы все-таки увидели клибонариев Аполлинария, нацелившихся в их спины. А ведь комит предупреждал трибуна, чтобы не высовывался из леса до тех пор, пока готская фаланга не ударит в щиты легионеров. Но, видимо, у трибуна сдали нервы, и он атаковал врага раньше, чем следовало.

– Вперед, – взмахнул рукой Лупициан. – Поможем трибуну Аполлинарию.

Римские легионы с пением «баррина» двинулись на врага. Лупициан залюбовался ромейской фалангой и не сразу услышал встревоженный голос Муция:

– Нас атакуют, комит!

– Это мы атакуем, сотник! – воскликнул Лупициан, но все-таки обернулся.

Тысячи всадников, закованных в железные доспехи, стремительно накатывались с тыла на наступающих ромеев, переходя Дунай через тот самый брод, который с таким тщанием охранял комит Лупициан.

– Остановите легионы! – крикнул комит, но тут же понял, что его приказ не будет выполнен.

Ромеи уже сцепились с готами, и развернуть их лицом к новому врагу не успел бы не только сам Лупициан, но и бог. Железные всадники набросились на ромейскую фалангу, как коршуны на добычу, а стоящему на невысоком холме Лупициану оставалось только сжимать кулаки да посылать проклятия на голову ни в чем не повинного Аполлинария, не сумевшего первым же ударом прорвать ощетинившееся копьями каре вестготов. Ну а когда часть вражеской конницы, обогнув варваров, ударила во фланг растерявшимся клибонариям, комит Лупициан понял, что исход битвы решен и что он потерпел второе поражение в своей жизни, куда более губительное для его карьеры, чем первое. А о том, чем это поражение обернется для Фракии и Римской империи, комит сообразил гораздо позже, когда резвый конь вынес его на безопасное расстояние от поля битвы, и он оказался в окружении кучки растерянных и деморализованных людей.

Префект Софроний узнал о поражении комита Лупициана от нотария Пордаки, которому чудом удалось вырваться из плена и добраться до Константинополя сквозь готские заставы. Именно благодаря рассказу захлебывающегося вином Пордаки Софроний наконец осознал весь ужас катастрофы, постигшей процветающую провинцию. Префект прохаживался по мраморным плитам собственного дворца, а нотарий в это время пытался унять нервную дрожь с помощью красного вина, то и дело подливая его в свой кубок из глиняного кувшина, разукрашенного красными фракийскими петухами. Судя по встрепанному виду и блуждающему взгляду, нотарию многое пришлось пережить за эти дни.

– Что мне твоя Фракия, Софроний, – скрипел зубами Пордака. – Я потерял три с половиной миллиона денариев, которые были у меня в руках. Ты можешь себе это представить, префект, – три с половиной миллиона!

Софроний уже заподозрил, что нотарий утратил рассудок от перенесенных потрясений, но, как вскоре выяснилось, светлейший Пордака находился в своем уме. Зато префект Константинополя дал большого маху, когда доверился своей коварной жене.

– Ты уверен, что Фронелий отдал Целестине двести пятьдесят тысяч денариев?

– Так ведь это происходило на моих глазах, – взревел раненым быком Пордака. – Я, можно сказать, каждую монету, отданную ей, облил слезами. Твоя жена, Софроний, змея в юбке. Гарпия с окровавленной пастью. Она не золото у меня украла, она вырвала сердце из моей груди. Неужели Целестина и тебя обманула?

В ответ на этот вопрос, поставленный прямо в лоб, префект Константинополя лишь скорбно поджал губы. А Пордака вдруг разразился безумным хохотом. Похоже, он и без слов Софрония понял, что префекта обнесли на празднике жизни, устроенном в честь языческих богов патрикием Руфином и его друзьями-демонами.

– Какие еще демоны?! – вспылил просвещенный Софроний. – Ты в своем уме?

– Те самые, префект, которые вдруг вынырнули из Дуная за спиной несчастных легионеров Лупициана и превратили их в кровавую кашу. По-твоему, Софроний, это под силу обычным людям? Ведь у комита под рукой было двадцать пять тысяч хорошо обученных пехотинцев и пять тысяч клибонариев, а теперь не осталось никого. Слышишь, Софроний, демоны из ада осадили Андрионаполь. На их сторону перешли остготы Сафрака и Алатея, а также легионы трибунов Сперида и Колии, которых покойный Максим готовил для отправки в Антиохию. Скоро демоны будут здесь, и жрец Юпитера Руфин схватит тебя когтистой лапой за горло. И никто не придет тебе на помощь, Софроний, слышишь, никто! Ни епископ Лев, ни даже сам Христос. На тебе, префект, столько крови невинных людей, что даже я перед тобой агнец. И вот тогда тебе придется вспомнить поименно всех благородных мужей, преданных и оболганных тобой, Софроний. Иные из них нашли свою смерть в когтях медведиц Валентиниана, другие умерли в пыточных подземельях Валента. Валентиниан уже мертв, его настигла кара языческих богов, Валента ждет та же участь. И тебе, Софроний, не избежать жуткой смерти. Это говорю тебе я, светлейший Пордака, трижды видевший демонов ада собственными глазами.

– Помолчи! – рыкнул в сторону нотария Софроний, и рука его непроизвольно сжалась в кулак.

– Извини, – спохватился Пордака. – Это от переживаний. Уж я-то точно желаю тебе долгих лет жизни. Но ты сам посуди, Софроний, держать в руках три с половиной миллиона денариев и потерять все из-за блудницы, спутавшейся с демонами. Вот кого бы я, префект, сжег бы на костре собственными руками!

– Не забывай, что речь идет о моей жене! – сердито бросил Софроний.

– Жена да убоится мужа своего, – совсем не к месту вспомнил Пордака Священное Писание. – Она тебя убоялась, Софроний? Даю руку на отсечение, что Целестина отдала тебе от силы тысяч пятьдесят, а все остальное потратит на румяна и шпильки.

Софроний вынужден был сквозь зубы признать, что руке Пордаки ничего не угрожает. Префект даже обрадовался, когда Целестина без споров отсыпала ему столь значительную толику. Откуда же ему было знать, что она отдала ему только пятую часть сокровищ вместо оговоренной половины. Впрочем, главным было не это. Если до императора Валента дойдет слух о золоте Прокопия и о связях благородной супруги префекта Софрония с мятежными готами, то за измену жены придется ответить мужу. И ответить головой.

– Я буду нем, как могила! – поклялся Пордака, разгадавший ход мыслей префекта Константинополя. – Как ты понимаешь, сиятельный Софроний, я замешан в этом деле никак не меньше Целестины и не в моих интересах ее выдавать. Иное дело – Лупициан. Комит потерпел сокрушительное поражение. Терять ему, как ты понимаешь нечего. И он сделает все возможное, чтобы переложить хотя бы часть своей вины на других. Я мелкая сошка, Софроний. Простой нотарий. А вот ты совсем другое дело. Как только до Валента дойдет слух о патрикии Руфине, божественный император тут же начнет искать изменников. Не исключено, что ты в этом ряду будешь первым.

Софроний и без подсказки Пордаки понимал, чем может обернуться для него мятеж готов. Ведь именно он предложил магистру Петронию назначить Лупициана на должность командующего вооруженными силами империи во Фракии. Кто же тогда знал, что полководец, одержавший немало побед во славу Рима, окажется таким болваном. Мало того, что он проиграл решающую битву варварам, так он еще и упустил обоз с сокровищами Прокопия.

– Лупициана следует устранить раньше, чем он встретится с Валентом, – тихо подсказал Пордака.

Софроний промолчал. Убить комита нужно так, чтобы даже тень подозрения не упала на префекта Константинополя. К тому же у Софрония не было под рукой человека, способного без шума устранить Лупициана.

– Пятьдесят тысяч, – тихо сказал Пордака. – И я готов избавить тебя, сиятельный Софроний, от больших хлопот.

Сумма была неподъемной для небогатого префекта. О чем он со скорбью в голосе сообщил жадному нотарию. Пордаке пришлось напомнить рассеянному Софронию, что несколько дней назад тот получил из рук Целестины немалый куш.

– Я оплатил долги, – нахмурился Софроний. – Побойся Бога, светлейший.

– В таком случае, префект, у меня есть к тебе предложение, – сказал Пордака, оглядываясь на двери. – Для войны во Фракии потребуется много фуража и продовольствия. А у меня на примете есть два купца из Сердики. За вполне приемлемую сумму они тебя засыплют зерном. А когда цена на хлеб поднимется, ты станешь хозяином положения.

– Ты отлично знаешь, нотарий, что чиновникам запрещено заниматься торговлей, а уж тем более спекуляциями, – нахмурился Софроний.

– Как префект Константинополя, ты просто обязан сделать запасы продовольствия на случай затяжной войны, а то и осады города мятежными готами. И никто никогда не узнает, какая часть ушла на нужды армии, а какая была распродана страждущим. Это золотое дно, Софроний. Ты станешь самым богатым человеком в империи.

Предложение Пордаки казалось соблазнительным. По всему было видно, что война с готами затянется надолго. А подвоз зерна из разоренной Фракии, скорее всего, прекратится вовсе. Никто, включая императора, не осудит префекта, если он заранее побеспокоится о хлебе насущном. К сожалению, у Софрония было слишком мало денег, чтобы провести столь грандиозную операцию.

– Обратись за помощью к разумным людям, – подсказал Пордака. – К сиятельному Петронию, например. Или к сиятельному Арапсию. Они люди небедные, не говоря уже о том, что оба имеют доступ к императорской казне.

– Я подумаю, Пордака, – небрежно бросил Софроний. – А пока тебе придется отправиться в Антиохию к божественному Валенту. Это приказ магистра Петрония, ибо никто лучше тебя не знает обстановку во Фракии.

Пордаке ничего другого не оставалось, как только руками развести. Вот она, благодарность сильных мира сего. Человека, только что чудом выскользнувшего из пасти одного дракона, тут же направляют в пасть другого. И еще большой вопрос, кто из этих драконов опаснее.

Император Валент пришел в ярость, узнав о катастрофе, разразившейся во Фракии. Своих постов лишились многие высшие чиновники империи, включая префекта претория Валериана, успевшего послужить многим императорам и наконец-то павшего по вине обезумевших готов. Да что там Валериан, коли даже магистру Петронию пришлось пережить немало неприятных минут, выслушивая гневные речи Валента. Именно Петроний в свое время рекомендовал императору Лупициана как опытного полководца, способного разрешить во Фракии все проблемы. Теперь комит, потерпевший сокрушительное поражение от готов, был объявлен изменником, и за его голову была назначена награда в двадцать тысяч денариев. Нотарий Пордака, посланный Софронием в Антиохию к императору с печальным известием, тоже не был обойден вниманием божественного Валента, его публично облаяли и едва не наградили тумаком. Конечно, получить в зубы от императора – большая честь для чиновника третьего ранга, но спрашивать с простого нотария за поражения полководцев – это уж слишком. Наверное, именно поэтому разъяренный Валент сдержал удар, и физиономия светлейшего Пордаки не понесла большого ущерба.

– О чем думал комит Лупициан, когда бросал лучшие мои легионы под копыта чужих коней?!

– Он думал о мести, божественный император, – не замедлил с ответом Пордака. – Во главе готов стояли те самые люди, которые десять лет назад доставили несчастному Лупициану массу хлопот на границе Фракии и Илирика.

– А о чем думал ты, нотарий? – рыкнул на услужливого чиновника император.

– Я думал о пользе империи, божественный Валент, – с готовностью отозвался Пордака. – С риском для жизни я проник в стан мятежников и узнал имя человека, который бросил тебе вызов.

– И кто же этот негодяй?

– Патрикий Руфин.

Валента считали слабым правителем, но это лишь отчасти соответствовало действительности. Конечно, младший брат уступал и умом и характером старшему, но дураком и рохлей он не был. И если бы не приступы ярости, время от времени сотрясающие его довольно крепкое тело, то он стал бы наилучшим соправителем для императора Валентиниана. К сожалению, Валентиниан умер, и Валент, привыкший быть вторым, неожиданно для себя стал первым лицом в Римской империи. Правда, оставались еще сыновья Валентиниана, но умерший император объявил своим наследником младшего из них, поставив тем самым старшего, Грациана, в весьма непростое положение. Теперь Валент пребывал в некоторой растерянности, не понимая, к кому в данной ситуации следует обратиться за помощью. Как ни странно, определиться с выбором ему помог все тот же нотарий Пордака, заявивший, между прочим, что в смерти Валентиниана виноват все тот же Руфин или, точнее, русы Кия, которых беглый патрикий представляет во Фракии.

– Что еще за русы Кия? – нахмурился император.

– Жрецы языческих богов.

Вообще-то Пордака слегка увлекся, разоблачая патрикия Руфина в глазах императора Валента. О русах Кия он услышал краем уха от мага Гвидона, самого, пожалуй, опасного из друзей Руфина. Тем не менее Пордаке почему-то казалось, что он не слишком далеко ушел от истины, обвинив венедских и готских жрецов в напастях, обрушившихся на Римскую империю.

– Как ты попал в готский стан? – спросил Валент, косо поглядывая на струхнувшего нотария.

– Я сделал это по приказу покойного ректора Максима еще до начала мятежа.

– Почему именно тебе он поручил столь опасное дело?

– Я был среди тех, кто пытался остановить патрикия Руфина, когда он бесчинствовал в Риме со своими варварами.

– Значит, людям моего брата Валентиниана не удалось их поймать?

– Увы, – развел руками Пордака. – Многие достойные мужи заплатили жизнями за попытку изловить демонов.

Рассказ Пордаки о демонах (сильно приукрашенный, надо сказать) произвел на Валента куда более сильное впечатление, чем нотарий мог предположить. Валент был очень впечатлительным человеком, да к тому же глубоко верующим. Языческих богов он считал исчадьями ада, а их жрецов – посланцами сатаны. И только нерешительность старшего брата мешала ему искоренить остатки старой религии на землях империи. И вот теперь из уст Пордаки он получил подтверждение правильности своих мыслей и действий, ибо божественный Валентиниан стал жертвой собственной нерешительности. Не сумев совладать с демонами в Риме, он пал жертвой их коварства в Сабарии.

– Так ты считаешь, что божественного Валентиниана погубили прислужники сатаны?

– Он слишком доверился варварам, – тяжело вздохнул Пордака. – А они опасны. И особенно опасны те из них, кто прячет свои черные замыслы под личиной христианского благочестия.

– Ты имеешь в виду комита Меровлада?

– Ты сам назвал это имя, божественный Валент.

Антиохия превосходила Константинополь размерами, но ей не хватало столичного блеска. И даже присутствие в этом городе божественного Валента не могло изменить сей скорбный факт. К тому же Пордаке не нравился здешний климат, слишком жаркий для деятельного человека. Словом, нотарий был только рад, когда император включил его в свиту магистра пехоты Траяна, который во главе армянских легионов направлялся во Фракию. Именно во Фракии Пордака собирался уладить свои финансовые дела, пришедшие в последнее время в полное расстройство. Что же касается божественного Валента, то на Пордаку этот человек не произвел большого впечатления. Слишком уж он был зауряден, чтобы управлять величайшей в этом мире империей.