Текст книги "Мистификация дю грабли"

Увы, вот так обыденно и просто ладью с мощами Владимира вначале потащили к Днепру, чтобы, как по заветам предков, сжечь и развеять пепел по ветру. Но тут попы встали с животами наперевес и развернули траурную процессию к храму. Народ взбунтовался и попёр обратно к реке. Но и попы не лыком шиты были:

– Миряне! – возопил один из самых дородных попов с неимоверным просто животом. – Доколе враг человеческий над вами изгаляться будет? Доколе?! Как можно князюшку нашего огню предавати? Тьфу на вас! Ганьба!

– Доколе… – завозмущались иноки из нескольких монастырей, переодетых в простых горожан. Но тут вмешались волхвы:

– Геть, окаянные! Больно молод ваш бог супротив нашего Перуна! Стажа у него, тьфу, никакого! К Перуну князюшку, к Перуну! Выкуси. Ганьба!

– Ну и что ж, что молодой? Вашему Перуну на покой надо, совсем уж чудесами оскудел! А у нашего всё впереди! Вот узреете – мало не покажется! В дупу всех. Ганьба!

Носилки с телом князя переходили из одних рук в другие, ещё немного и… Да-да, выронили тело. Носилки остались у попов, а тело под ногами волхвов. Начиналась драка, по-научному – противодействие властям. Один из сбитых с ног киевлян оказался нос к носу с лежащим покойником:

– Княже, ты как? – продрав глаза от пыли, поднятую беснующимися вокруг ногами, спросил горожанин.

Князь хмыкнул и вполне понятно для человека того времени ответил:

– Покойник я. Хрен клал на ваши дела, – и успокоено, как и полагается человеку, отбывшему свой земной срок, закрыл глаза. Горожанин наклонился над ним, чтобы убедиться в правоте князя и согласиться с ним, что князь и вправду покойник, как тут ему на голову опустилась тяжеленная дубина. Вскоре драки по всем сторонам похоронной процессии стали как-то затихать по причине общей усталости и убавлению числа бойцов с обеих сторон из-за увечий. Но никто из уцелевших спорщиков не собирался униматься. Помимо проклятий, сыпавшихся с разных сторон, и просто свиста звучали и вполне себе разумные речи:

– Совесть надо иметь, так с покойником не обращаются!

– На нас же паства смотрит, угомонитесь!

– А зачем сжигать? Он же вам не боярин какой. Князь он! Зарыть его с активами и со всей его свитой… И курган на него насыпать! Нотариально заверенный…

– Ах ты, иудей малахольный! – взревели голоса горожан, заметив на выскочке-ораторе ермолку с пейсами. Ничего хорошего не готовила судьба евреям после такого политического диагноза. Потому иудей, не раздумывая, помахал над своей обреченной головой долговыми расписками и привычно исчез в неизвестном направлении.

– Утек! – взвыл кто-то в толпе. – Ганьба!!!

– Да нехай бежит! Князя похороним, а на поминках не только иудеями займемся! Всем забавы хватит! – пряча за своей могучей спиной сородича-беглеца, прогудел на всю округу воевода Ставрог и прикрылся, как щитом безжизненным, тщедушным телом какого-то горожанина. Погребальный, а потому очень даже принципиальный, спор разгорелся с новой силой:

– Громадяни! – взвыл один из волхвов, выдирая свою бороду из рук переодетых монахов. – А попы-то сами в Днепре некрещеные! Это как же?

Монахи (почему-то хором и очень громко):

– Перемога это над плотью бренной! Крещены мы с рожденья! А вы – неучи грязные!

Киевляне смутились вначале, а затем, разинув рты, с удовольствием стали слушать перепалку между попами и волхвами. Их прежнее представление о небесах наконец-то возвысилось до уровня понятной всем площадной ругани и житейской ссоры. Многие из них стали откровенно нехорошо посматривать на блестевшую золотом луковку небольшой новенькой церкви на спуске к Днепру. Нет, атеистов тогда ещё не было. (Атеизм появился позже как главный признак справедливости, выстраданной многими поколениями, для земной жизни человека). Но постепенно горожане приходили в себя и присоединялись к спору между волхвами и попами. Из этих выкриков мог зародиться нешуточный городской бунт…

Кто применил тогда древнейший способ вернуть мнение толпы в нужное направление – неизвестно. Способ простой и очень действенный. Чтобы вернуть власть над толпой, нужно иметь сразу или найти среди неё идиота, городского сумасшедшего или компанейского провокатора, который в самый разгар рождения общественного мнения, невыгодного для власть имущих, подкинет всем совершенно постороннюю новость. Главное, чтобы эта новость была бы очень близка и понятна большинству. И всё. Попытка принять какое-то решение в таких случаях просто проваливается:

– Мужики! (Леди и джентльмены, граждане и гражданки, товарищи и господа, громадяни). Чё ж эт деется? Вчера Трима Лежебока спозаранку торбу на своём горбу тащил домой! Ох, и тяжеленная торба была, скажу я вам. А сего дня с утречка кобылку сторговал у Щубайса Сопривсё – тот ещё вор! Откуда у Тримки деньга, если в год по не одному разу в долговой яме сидит, а?! – эти вопли огласил не сумасшедший, а вообще непонятно какой человек. Но Тримку с Щубайсом знали если не всё, то очень многие. Тут же мгновенно обозлились, особенно те, кто хоть раз пострадал от этих прохиндеев. А таких пострадавших от всяких жуликов в тот раз с лихвой хватило, чтобы сменить тему. И дело сразу дошло до того, что на месте без промедления провели следствие и вынесли приговор. Часть толпы отделилась и, пылая праведным гневом, понеслась в сторону жилища Щубайса, другая с такими же нехорошими намерениями заспешила к Тримкиной развалюхе. Усопшего князя бросили, и кто, как и где его захоронил, исторической науке до сих пор доподлинно неведомо.

Незаменимый способ вполне разумных по отдельности людей превратить в толпу дураков безотказно сработал и в этот раз. Вот с тех времён и пополнился наш фольклор поговоркой: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Что было, то было. Если бы только люди знали, чем всё это обернется в будущем. Те жертвоприношения на капищах станут потом казаться потомкам невинной шалостью оставленных без присмотра детей. Недолго христианство пыталось действовать проповедями, совсем недолго. Когда на Руси не осталось некрещеных князей, священники отбросили всякий стыд и срам миролюбия. В ход пошли огонь и меч. Просвещение на Руси, тогда опережавшее западное, было искоренено крестом и насилием. Русь, как в болото, на долгие столетия погрузилось в невежество. Уже через два поколения, чтобы прочитать имя прадеда на надгробии, правнук шёл челом бить к дьяку. А до этого люди читали сами… Но обучение стало только православным, только для церковников.

Вот так славяне, когда-то мечтая о небесном, пропили земное и попали на продажу своего будущего в рабство к православию, и всё поменялось к самому худшему из того, что могло бы быть. Вот так англосаксов и их вассалов от безвестности и погибели спасает только наше пьянство.

P. S. Если священники лезут со своими уроками слова божьего в школы, то лучше для нас чьё-нибудь иноземное иго. Под ним скорей выживем, чем под жадностью и подлостью своих родных священников. Хотя они нас и под чужим игом достанут, но иго не разрешит им до конца нас истребить своей ложью и лицемерием паскудства колониальных духовных надзирателей. Как там говорят? «Все жанры хороши, кроме скучного». А хуже скучного, страшней и подлей только религия.

А прозвище князя Владимира Красное Солнышко утвердилось у потомков, потому что на смену ему в нашей истории пришли такие… Такие князья и правители, что поневоле на их фоне он стал выглядеть почти достойно.

Юрий Долгорукий

Княжеский поезд растянулся на несколько верст. По сторонам обоза, не приближаясь к нему ближе, чем на полсотни шагов, сквозь лесные буреломы и заросли деревьев шла конная и пешая дружина. К вечеру обоз вышел из леса на пустынные холмы, меж которых своими излучинами и плесами протекала широкая река. За одним из поворотов между холмами показалось поселение на возвышенности. Поселение было мирным, обнесенное общим деревянным тыном с широкими воротами. Залаяли собаки.

Князь рукой в перчатке, сплетенной из железных кольчужных колец, махнул в сторону поселения, и несколько всадников, пришпорив коней, понеслись к воротам. За ними вслед неспешно двинулся князь во главе своей конной дружины. Проехав ворота, Долгорукий презрительно оглядел стражников поселения. Их было немного, и вели они себя хотя и настороженно, но благоразумно, тихо и осторожно. Навстречу князю подскакали посланные им дозорные.

– Ну, – буркнул князь, похлопывая свою лошадь по шее.

– Княже, – обратился к нему один из дозорных, приподнимаясь на стременах, – поселение боярина Кучки. А там, – махнул он рукой на большой терем, – дом его.

– Дома он? – спросил Долгорукий, вглядываясь в терем.

– Дома, – кивнул дозорный.

– Почему князя не встречает? – Долгорукий склонил голову и искоса оглядел своих сопровождающих.

– Не знаю, может, прихворнул. Но мест, вон тот старейшина сказал, для нас в его доме нет. Говорит, мол, располагайтесь за поселением. Больно много вас, говорит!

– Дерзок… – сквозь зубы процедил князь. Он покрутился на лошади, оглядывая панораму поселения. Его внимание привлекла небольшая часовня с луковкой-куполом, отделанной резными досками.

– Он ещё и христианин… – усмехнулся князь. – Я тоже не язычник. А как же быть с братством во Христе, а? – обратился князь к своей свите. Ответа он не услышал. Тогда Долгорукий привстал на стременах и резко поднял руку вверх, а затем так же резко её опустил. По этому знаку пешие дружинники врассыпную заняли по кругу площадь перед домом боярина, а конники направили копья на защитников. Защитники не сопротивлялись, сложили свои щиты и копья на землю. Несколько дружинников бросились к крыльцу дома и лихо выломали дверь в дом. После небольшой свары и шума в доме они выволокли на крыльцо высокого статного человека и заломили ему руки. Князь, не сходя с лошади, оглядел человека, поставленного перед ним на колени:

– Ты есть кто?

– Уже забыл, князь, – усмехнулся боярин (а это был он), – встречались ведь уже.

– Боярин Сучко… – будто припомнив, произнёс князь. – Степан, значит.

– Не Сучко, а Кучка! – ответил боярин, ничуть не робея под тяжёлым взглядом разбойника.

– Терем мне твой понравился… Уступи, – промолвил Долгорукий, как бы не замечая вызывающего поведения боярина.

– Может, тебе всё сразу уступить: земли, жену, дочь, сыновей? Может и веру уступить? – медленно, взвешивая каждое слово, ответил боярин. – Но вера у тебя и так есть. Правда, ей ты свою душу не доверяешь…

– Видит Бог… – подняв голову и правую руку вверх, произнёс Долгорукий. – Видит Бог, не желал я тебе зла! Но по-хорошему с тобой никак… Я – князь! И я беру всё, когда захочу и у кого захочу!

Он опустился в седло и посмотрел на ждущих его приказа хмурых дружинников. Обычный кивок князя, и в боярина вонзилось сразу несколько мечей.

– Я – князь, и я беру всё! – повторил Юрий Долгорукий, презрительно глядя на последние судороги боярина. Тело боярина по отмашке уволокли подальше от крыльца. Долгорукий слез с лошади при поддержке стременного и грузным шагом вошёл в дом. В доме он встретил только одну старушку. Это его удивило. Он с недоумением посмотрел на своих дружинников. Дружинники, без слов поняв удивление князя, бросились обыскивать все помещения. Вскоре они один за другим вернулись к князю и виновато развели руками.

– Он что, был один с этой бабкой? – спросил у них князь, садясь в большой трапезной на лавку во главе стола.

– Нет, народу было много… – ответил один из дружинников.

– Искать потайной ход! – приказал князь и в задумчивости положил руки на стол.

Дружинники свое дело знали, а вот беглецам не повезло. За тыном, опоясывавшем всё поселение, были другие дружинники, которые не входили в него. Семья боярина во главе с его женой вначале успела выбраться из лаза за поселением, но, увидев конников, бросилась обратно к лазу и встретилась там с дружинниками, посланными за ними в погоню. Беглецов привели к князю. Он встретил их с ухмылкой и, постучав ладонью по столу, приказал:

– Жинку боярина и дочку наверх, – и, отыскав взглядом воеводу, приказал: – Под охрану. Головой за них отвечаете! Мальцов заберите в обоз. А счас собери с поселения девок попригоже и готовьте баню. Дворовым боярина объясни, што князь трапезничать желает. Хотя не просто трапезничать, а пировать! Да и дружине с обозными тоже пора ужинать.

Вечером, когда уже совсем стемнело, князь во главе процессии из ближайших ему людей и собранных девок направился к бане, что находилась на берегу реки за поселением. В баньке и в большом предбаннике воцарилась суматоха: на всех места не хватило, потому князь оставил только пятерых девок для себя. Они разделись без всякого смущения, торопясь примкнуть к родословной князя, и призывно различными позами приумножали свои бесовские чары. Князь поморщился. Грустно как-то соглашаться с криками мнимых девственниц. Надоело. Вокруг так много искренних и подлинных, а тута? Князь выругался и потянулся к жбану с медовухой – достали дешёвые трюки девок с деловой хваткой. Достали. Кто-то попал водой из черпака на лучину, она зачадила, зашипела, и стало совсем темно и тихо.

Ну почему он об этом только и думает? Других княжеских дел, что ли, не хватает? А и вправду… Князь задумался о том, что можно отчебучить и не сесть в лужу. Может, науками заняться? Вот книжки взять, пусть хоть и не читать их, но насобирать можно… Вон сколько за них купцы иногда просят. Но князь не знал и не говорил по-гречески или на латыни, а скучать с науками… Потому он по-славянски, по-простецки так заорал:

– Мать вашу так!.. Город, город здесь будем строить! Москву! Столицей её наречём.

– Князь, протрезвись, как ты Москву строить будешь? Она же река – течет себе, да и хрен с нею, пущай течет и дальше. Нарекать её столицей собрался. Ложись-ка спать – рано ещё! – проворчал меланхолично кто-то из темноты предбанника. – До утра вон ещё сколько!

Князь не возразил и улёгся поудобней между потными голыми девками на широченной горячей лавке. Каждой девке, покушавшейся на его княжескую доблесть, он устало протягивал длиннющую шестипёрстую длань с краденым перстнем и позволял её целовать. На этом нередко в последнее время его мужское отношение к подданным девкам заканчивалось. А потому хотелось всё сильней и сильней что-то натворить другое…

Утро выдалось солнечным, свободным от всякого стыда. Девки с трудом шевелились после ночных видений – одних на всех. А виделись им большие, в полнеба, избы, мосты через любимую Москву-реку, большие-пребольшие восточные базары и рынки, на которых… Ой, на которых всего-всего завались! Чего душенька пожелает. И купцы… Ой, такие разненькие… Все такие нужные: и смуглые, и чёрные, и безобразненькие, но такие уже московские…

Князь Долгорукий, как и полагается предку современных уголовников и политиков, не чтивший никаких законов, окромя своих пожеланий и понятий, вышел из баньки, потянулся, крякнул от удовольствия. С холма, поросшего хилыми кустами (который позже перекрестят в Поклонную гору), раздался княжеский рев. В ответ ему каркнула ворона, соглашаясь с его настроением. (Попробовала бы не согласиться…)

Он приказал оседлать голых девок вместо лошадей и с большим удовольствием обскакал на их спинах окрестности. Раздолье окрестностей ему понравились. Девки не очень радовались – больно быстро они уставали от княжеских прихотей, и приходилось так часто их менять, что князь не мог потом их всех вспомнить поименно и одарить чем краденым в соседних землях. Тем не менее на следующий день отдохнувших, этих девок заново по очереди впрягали в плуг и весело, с пением и шутками, заставили их протащить его по округе, прокопав борозду для основания городских стен.

Князь спешился с последней вспотевшей девки и воткнул в распаханную борозду свою знаменитую шестипалую руку – земля как земля. Но… Но уже столичная. Долго он ещё разминал в руке землю и оглядывал окрестности. Потом подошёл к взмокшей от радости и усердия грязной толпе полуголых девок и радостно объявил:

– Мы тут такое учудим – вовек никто не поймет! И хрен с ними, с потомками. Такой город мы здеся воткнём!

После чего на рысях сбегал по причине большой нужды в ближайший кустарник. Ратники деловито покрыли это освященное место своими щитами, и порешили бояре согласно князю Кремль московский на этом месте увидеть. И никто не понял этого слова, ведь тогда в славянских наречиях его ещё не было. Пришлось опять князю проявить себя во всей своей воровской красе и слово это присвоить. Ну, так ему сподручней было, так захотелось или так повезло. Зодчие как ни супротивились, не смогли отказать славным людям в их потребностях. Вначале построили отхожие места вокруг княжеской кучи, затем очертили на нетрезвые головы круг от нечистой силы. Всё было по-волшебному лихо и быстро и совсем не по греческой геометрии. Потому всё так и вышло: кривобоко, косоруко и неряшливо.

Во всю ширь княжеского замысла со всех земель русских были быстро собраны плотники, печники и каменщики – работа закипела. Князь тоже не дремал. О-о, не зря его Долгоруким прозвали! Но тут он случайно выяснил, что пировал-то на чужой земле, и потому тут же сразу кинулся к попам всяким и к своим воеводам. Да-да, земля была в родовой собственности боярина, и князю там делать было нечего. Но это был князь, да ещё в те времена, когда под рукой не было даже самого плюгавого, самого примитивного уголовного кодекса. Кто, кто остановит князя? Юристов тогда ещё не было (они временно вымерли со времён Римской империи), потому попы и совершили то, за что теперь Уголовный кодекс материт «чёрных риелторов» – рейдеров. И за что срамят нынешних законопослушных убийц и бандитов? В старину за такое не только не наказывали, но ещё и достойное место в летописях находили, а то и в святцах – если князь какой сумеет отблагодарить достойно православие – откаты, то есть, учудит.

Боярин Кучка – владелец земли? Не-а, был боярин, был, да весь вышел. По обыкновению того времени что у славян, что у всех соседей и западных, и восточных, дочку боярина князь просто изнасиловал, оценил и велел сыну Андрею взять её в жены. А сам забрал жену боярина простой наложницей. Был бы боярин равен князю, ну, тогда, может, был бы династический брак. Ну, а так чего там церемониться? Семью Долгорукий уважил. Уважил так уважил. Малолетних детей взял себе на службу и пригляд за ними учредил, чтобы не… мстили. Но жизнь так устроена, что аукнулось не ему, а его сыну. Именно они, сыновья убитого им боярина, положили конец безобразной жизни его сына Андрея. Так и хочется сказать, что есть справедливость на земле, но, увы… И сыновья боярина Кучки растворились в преданиях, как призраки, порожденные жестокостью варварских времён. До сих пор никаких следов этой семьи найти не могут. И правильно, а то, не дай бог, нашлись бы наследники, что потом скулили бы да требовали земельку обратно.

На свадьбе, правда, не всё гладко было. Но на то она и свадьба. Жених, высоко задрав голову, не стыдился подбитого глаза, разбитого носа и вспухшей верхней губы. Он заметно прихрамывал на левую ногу. А неча было отцу перечить и суженую ему родителем невесту обзывать паскудно. (Вот настоящее значение слова «суженая»). Отец ведь всё лично проверил, как Улита (так звали дочь покойного боярина) ни сопротивлялась ему, и чтобы всегда была под рукой и на виду, доверил её сыну. Всё честь по чести. Невеста дрожала то ли от страха, то ли от стыда. Благо одежда скрывала синяки, полученные от насильника-свекра.

Долгое время на Руси Святой до князя Владимира не было известных остальному миру запретных прелюбодеяний, воров и попов с их варварством истинной веры в безнаказанность, да ещё то ли римской, то ли византийской – а зачем?! Славяне неплохо обходились свободной и бесплатной любовью и тайными своими заповедями совести задолго до крушений всяких там римов. Но принесла нелёгкая на нашу землю эту глупость – жить на земле в любви поневоле. Но по вере Божьей. Своего, что ли, вранья не хватало? Ведь этого добра – брехни по княжеским сказам и указам – славянам напоследок с лихвой хватило же, чтобы столицей, столицей самой Руси свою деревню объявить!

Как беззаботные девушки незаметно для себя превращались… превращаются – правильно – в милых, но очень чем-то озабоченных баб, так Москва постепенно и незаметно превращалась в царственную мачеху России. Именно тогда появились частушки, некоторые из которых стали настолько чуждыми человеческому уху и духу, что прижились только благодаря извращениям москвичей в блатном фольклоре. Извращения были столь необычными даже для тех непритязательных веков, но столь живучи, что пришлось этим музыкальной похабщинам уже в наше время придумывать иноземные названия, например, шансон. Только москвичи, чтобы опошлить иноземное, могут свое, посконно-сермяжное, обозвать по-иностранному. Хотя, какая разница, как похабщину величать?

Вскоре действительно деревушка к деревеньке, слобода к слободе, да ещё с посадами для приезжих – и образовалась-таки Москва… Но основным её фасадом стала спесивость её жителей. Как только и чем только ни пыталась эту спесивость выдавить из неё её же судьба. Ничего не помогло. Даже какое-нибудь внезапное нападение завистников. Бесполезно. Не зря князь Долгорукий со своими девками тогда в бане зачинал её историю. Детей он тогда не родил – породил Москву. Что плохого сделала ему Русь? За что он её так?

…Огромное стадо свиней, как обычно, собралось у ворот, чтобы с утра пораньше отправиться нагуливать жир в окрестных за деревянными стенами болотцах и в лужах ближайшей дубравы. Желудей там было видимо-невидимо. Большая часть жителей, занятая на общественных стройках, просто не успевала строить хлева для своей живности. Просто выгоняли свиней вечером на московские улицы, а сами занимались своими делами. Свиньи за эту дарованную им свободу чрезвычайно полюбили переполненные грязью улочки и переулочки города – они стали для них малой родиной!

Но однажды появилась было возможность Москве изменить свою судьбу к лучшему благодаря зависти соседей и превратиться обратно пусть в деревню, но приличную, с добрыми людьми. В кромешной тьме два незнакомца перелезли через высокий тын и, крадучись, прошли по настилу к воротам. Была чудная тишина, нарушаемая иногда храпом стражников. Незнакомцы спрыгнули с настила. Одинокий невероятный визг был подхвачен остальными собратьями несчастной свиньи, на которую спрыгнули ногами сразу два человека.

Внезапности нападения у тверичей (а это были они) не получилось. Москвичи сбежались к стенам и воротам вовремя. Первыми полегли эти самые два лазутчика, пытавшиеся под покровом ночи открыть ворота. Досталось и остальным. Досталось не на шутку. Оставшихся в живых тверичей определили в «приезжих» и заставили работать на москвичей за гроши. Срамоту охраны определили в святость, а для свиней назначили пастухом Георгия Победоносца. И упросили тогда же москвичи кого из татар прислать им на место управляющего над ними и над князем. Расчёт москвичей был прост: татары свиней не едят, не то что остальные соседи – тверичи, владимирцы, суздальцы и так далее. А свиньи по духу и обаянию столь родственны москвичам, что требуют строгого учета и защиты от паскудства немосквичей. С тех пор появилась триада на русской земле: москвичи, баскаки (под разными именами, разных национальностей, но решительно ненавидящие русских, а потому правящие ими) и прочий люд на остальных землях – люд, учёный всяким премудростям строительного, торгового, транспортного и какого ещё иного ремесла. Люд подневольный, потому что русский.

А Москва после того, как спаслась от того набега, так и строилась потом – не сразу, но по особой стати, как бог на душу положит! Как говорится, Бог не выдаст – свинья не съест. Вынужденно строилась, под неусыпным надзором хищных соседей. От набега к набегу и опять: деревня к деревне, слобода к слободе, усадьба к усадьбе, сортир к сортиру, забор к забору, собор к собору… От одной беды до другой радости, от пожара к пожару укреплялась она на русской земле, меняя чёрное на белое, а белое на чёрное. Так и до сих пор, по правде сказать, Москва – это большая деревня… Да и мыслится она только по частям, со всех сторон душевного зрения. Лезет в область тех земель, из которых потом выдавливается под этим московским натиском истинно русский дух.

Попытались большевики переделать московскую деревню в столицу, но даже им этого сделать не удалось. Крепок и силен деревенский дух спесивости в москвичах. И ходят, мыкаются бедные москвичи по своим слободкам и деревушкам, как в лабиринте гранитно-деревянных, бетонно-стеклянных пещер в поисках вечно вчерашнего дня. Даже из камня у них всё равно получаются избы. Избы-высотки, избы панельные, избы-павильоны, избы-музеи… Но как им хочется учудить покрасивше… Гламур, одним словом. Но вот как избавить саму столицу от деревенского духа?

На гербе Москвы надо было бы по правде изобразить не Георгия Победоносца, а дуб, желуди и свинью… Но, увы, уже тогда москвичи славились своей неблагодарностью. А вы говорите: «Гуси Рим спасли, гуси Рим спасли!»… У нас вон свиньи Москву спасли, и что из того?! Где, где, я вас спрашиваю, благодарность потомков?!

Вечернее солнце повесилось на главном колоколе высоченной колокольни вновь построенного храма. Мимо него шли две нищенки, вяло переругиваясь между собой. Их только что полицейские прогнали с Чистых прудов, придравшись к внешнему облику несчастных и к багажу из двух сумок, полных всякого тряпья. Нищенки портили впечатления жителей и гостей многоэтажного сверкающего хаоса и пафоса роскоши деревни, ставшей столицей. Наругавшись со служивыми и помирившись после небольшой свары между собой, они зашли в знакомый им переулок, где присели за мусорными баками и, развернув пакетики и свёртки с объедками, приступили к вечерней трапезе. После неё они, ковыляя и шаркая своими старыми мужскими тяжеленными башмаками, пошли искать приют на ночь на такой родной им земле…