Текст книги "Мистификация дю грабли"

– Брак ибама чухлома!

На этот раз магия не подвела – из котла был извлечен голубь, за ним второй и третий. Два голубя спланировали ему на плечи, а третий, покружив по углам трапезной, вернулся и сел на оттопыренный зад Владимира, стоявшего на карачках под столом. Князь вздрогнул и с раскатистым шумом испоганил воздух. Но Дионисий не унимался; он по очереди обошел прятавшихся под столом и, нагибаясь под него в три погибели, пугал едоков: то пламенем, которое вдруг появлялось на его пальцах, то вытаскивал из чужих бород длинные разноцветные ленточки драгоценного шёлка, то бросал под стол дивной красоты ракушки, что появлялись сами собой из его платочка, которым он разгонял жутко испорченный воздух в трапезной. Как-то незаметно на столе появились три амфоры в кругу неведомо как возникших зажжённых свечей. (Редкость по тем временам неслыханная и очень потому дорогущая!)

В трапезной до этого властвовал полумрак: даже в солнечную погоду свет с трудом пробивался сквозь деревянные резные оконца со вставками из слюдяных пластин, а че уж говорить про время вечерней трапезы. Много чего явилось перед испуганными глазами русичей. Всё это осветилось непривычным ярким светом разом вспыхнувших вдруг десятков свечей вдоль глухой стены напротив наружной с окошками. На потолке приютились тени, отбрасываемые от нескольких дворовых людишек, прислуживавших дружине князя на этом пиру. Желающие могли даже разглядеть их лица. Хотя в повседневной жизни никакой надобности в этом хозяева жизни никогда не испытывают. (Все эти людишки на одно лицо…)

Но случай был другой, и князь и его малая дружина с облегчением, с какой-то нежданной для них радостью перевели дух: есть в случае чего кого скормить вместо себя потусторонним силам, явленным магией Дионисия. Среди этой одинаково выряженной прислуги выделялся своим чёрным одеянием верный слуга Дионисия – Прокопий (истинный грек – православный прохиндей). По знаку Дионисия он проворно взялся исполнять обязанности виночерпия и быстро опустошил амфоры, разлив питие половником по кубкам и чашам на столе – бояре заоблизывались, но пришлось им подождать особого в таких случаях знака князя. Владимир медлил.

Дионисий прошел к ближайшему от него сундуку и, несколько раз помахав руками, провыл очередное заклинание: лихоманка святая, дери-передери, да опэрэсэтэ! Затем он открыл сундук, и из него, оправляя перья, вылез огромный попугай. (Птица неведомая, чудная для русичей!)

– Привет, Вовка! – отряхнувшись, возликовал долгожданной свободе попугай.

– Пыр… пыры… п-первет, – трясясь от царственного озноба, с трудом выдавил из себя Владимир. Лицо его посерело и покрылось капельками пота.

– Клиент? – спросил попугай Дионисия, почесав когтем клюв.

– Князь… – смущенно пробормотал Дионисий, исподтишка озираясь по сторонам.

– Мотать не перемотать! – гаркнул попугай.

– Оно… речь разумеет… нашу? – трясущимися пальцами тыкая в сторону птицы, просипел Владимир.

– На всё воля божья. Вот ты, княже, только байки слушаешь от своих волхвов про чудеса, говорящих духов лесов, болот, рек… А вот тебе чудо от нашего, истинного Господа! Видал? – выпятил грудь Дионисий и взмахнул рукой в сторону попугая.

– Так-так, у клиента вид болезный. Поносом пахнет… – поддержал важную беседу попугай, мелкими шажками осваивая помост на котором стоял княжеский стол.

– О чём это оно? – вытирая испарину со лба, испуганно спросил Владимир.

– Предупреждает… о напасти в штанах… – потупив взор, объяснил Дионисий. – Ты как, княже?

– А че предупреждать? Хорошо хоть не обосрался… – сокрушённо вздохнул князь, запустив руку в свои штаны. – Слышь, плут, отдай птису! Скоко стоит?

– Не могу… – сокрушенно вздохнул Дионисий.

– Как? – вспылил князь. – Перечить воле моей?

– Да не о том ты, князь. Воле я твоей не перечу. Просто не продаётся эта птица – вольная она! Захочет – останется с тобой, не захочет – не обессудь. Это человека можно купить, продать. А этого филосо…

– Зашибу! – заскрипел зубами князь, хватаясь рукой за горло Дионисия.

– Князь, помилуй, договаривайся с ним сам… – прохрипел Дионисий, пытаясь освободиться от объятий Владимира.

– Так скажи ему, что, мол, по-хорошему надо… – зашипел на ухо Дионисия Владимир, ещё сильнее сжимая пальцы на шее Дионисия.

– Сам… только сам… – теряя уже сознание, просипел Дионисий.

– Да ну тебя… – возмутился князь и, отбросив от себя Дионисия, подошел к попугаю.

– Красавчик, – согласилась птица, повернув голову набок и осматривая снизу Владимира.

– Слухай, птиса, будешь у меня… – замялся князь, пытаясь определить судьбу для своего приобретения. – Будешь, будешь у меня… гусляром! Вот…

– Гусляр? – призадумался попугай. – Ну и должность. Сумею ли, справлюсь ли?

– Да вон на гуслях будешь мне брякать про чудеса заморские… – раскинув руки и ноги, как будто собираясь пустится в пляс, объяснил Владимир.

– Я, конечно… – набивая себе цену, попугай остановился и продолжил: – Понимаю тебя, понимаю… Но должность мне незнакомая…

– Да че там… по струнам – бряк-бряк. Невелика премудрость. И болтай, ори, сколько влезет – голос у тебя получше наших певцов будет, – торопливо объяснил попугаю его обязанности князь, искоса поглядывая в сторону Дионисия. Тот стоял в ожидании каких-нибудь указаний от князя. Владимир махнул рукой в сторону пирующих и прижал к ноге попугая. По этому знаку гости разом осушили чарки и кубки и, переглядываясь, загомонили, требуя продолжения. Повторили. Затем добавили. В руках Дионисия непонятно как появился серебряный шарик на тончайшей цепочке. Дионисий подходил к каждому перепуганному русичу, внимательно заглядывал ему в глаза и что-то шептал. Маятник при этом начинал равномерно, медленно раскачиваться перед глазами впадавшего в сонное оцепенение человека. Не избежал этого и князь. Пока общество витало в своих разнообразных видениях, Прокопий по знаку своего хозяина выпроводил остальную челядь, запер за ними дверь и выжидательно посмотрел на него. Свечи погасли, накрывшись дымным полусумраком.

– Нам надо подготовить их к пробуждению. У тебя всё готово? – тихо сказал Дионисий, оглядывая остолбеневших гостей.

– Да, хозяин. Два мешка хлама. Мусор… – заулыбался Прокопий.

– Никто не заметил? – зло покосился на улыбающегося помощника Дионисий.

– У меня слепок ключа имеется, – показал Прокопий связку ключей, перестав улыбаться, и пояснил: – Успел сделать после утренней уборки, когда все были при делах, я, думаю, что никто не заметил.

– При каких делах были? – язвительно усмехнулся Дионисий.

– Обычных, хозяин… – пожал плечами Прокопий. – Мутко пороли за воровство, у Серко тиун чуть ухо не выдрал за обжорство, а Клячко за тупость тоже лично сам тиун с утра пораньше отправил в кузницу, где он лбом помогал кузнецу гвозди заколачивать в копыта лошадей. Как лошади кончились, так его и прислали в помощь на уборку… – отчитался Прокопий и снова пожал плечами.

– А что со лбом? – еле слышно хмыкнул Дионисий, стирая улыбку со своего лица ладонью.

– Надо его брать к нам… Лоб даже не вспух… – изобразив удивление на лице, сообщил Прокопий.

– Чудеса… – уже не стесняясь улыбки, покачал головой Дионисий.

– Он нам разве пригодится? – заглядывая в глаза хозяину, поинтересовался Прокопий, – с таким здоровьем и с такой безмерной глупостью?

– Ничего, скоро у них все такие в князьях ходить будут. Надо ему помочь возвыситься, – посмотрев в сторону храпящего князя, решил Дионисий.

– Ему или Клячко? – не промолчал Прокопий, смотря на человека, который решил, что он вправе возвышать земных владык.

– Да этот уже князь… Ну, а там… Конечно, Клячко, – развел руками Дионисий.

– Да он туп невероятно, – растерялся Прокопий, взглянув на Дионисия.

– Ну, это сейчас в глаза бросается, а станет воеводой или, быть может, князем – подданные признают в нём и ум, и прочие добродетели… – монотонно, как бы читая чужие мысли, ответил Дионисий и скривил губы. – Это суть власти.

– Да, когда чернь тупа, это невыносимо бесит, а когда власть тупа, то это радует и веселит подданных, – согласился Прокопий и почесал себя за ухом.

– Прокопий, тебе, кажется, язык снова мешает спокойно жить… – со зловещим тоном, не обещающим ничего хорошего слуге, выразился Дионисий.

Прокопий вздрогнул и, исподлобья взглянув на хозяина, прошел к сундуку, разукрашенному византийскими орнаментами, стоявшему позади княжеского стола. Из него он извлек два мешка и быстро развязал один из них.

– Так, что у нас тут? – подошел к нему Дионисий.

– Мишура всякая, говорю же – мусор… – равнодушно ответил Прокопий, перебирая содержимое сундука.

– Не скажи. Это для нас мишура, а для этих варваров… Подороже будут их оберегов. Давай, разноси, – поторопил сообщника Дионисий, похлопав Прокопия по плечу.

– Да куда это всё? – держа в руках смятую мишуру из ленточек, шнурков и прочей бижутерии, сказал Прокопий и ехидно улыбнулся.

– Ну, смотри по размеру – кому за пазуху, кому в рукава. Торопись, мне ещё надо успеть посетить их видения и разбудить их вовремя, чтобы на всю жизнь память об этом сохранить, – Дионисий не зря торопил сообщника: уж больно легко славяне преодолевали испытания магией и алхимией в отличие от изнуренных роскошной жизнью византийских вояк и вельмож. Здоровые желудки и пустые головы славян до сих пор стойко переносят любые набеги здравомыслия. Дионисий вовремя обратил внимание на сдавленный клекот, доносившийся со стороны князя. Он подошел к спящему Владимиру и осторожно освободил попугая, зажатого рукой князя.

– Я думал уже, что дождусь тебя только в раю… – прохрипела птица и часто-часто затрясла головой, чтобы прочистить горло.

– Ну, упустил тебя из виду… – усмехнулся Дионисий. – Ну, извини…

– Хорош напарничек, – возмутился попугай, вздернув шлем из перьев на голове.

– Хватит, Теодор, хватит! Лучше скажи, что с домовым делать? Он с князем дружбу водит. Где он сейчас? – нетерпеливо топнув ногой, тут же взвыл Дионисий. – Кто… Кто этот гвоздь… греческую вашу маму… забил задом наперед?

– С Игилкой? Так я там ему свару с его жёнами затеял, гоняют его там мокрыми тряпками по всем углам. Не до нас ему. А гвоздь… – попугай подошел к Дионисию, осмотрел его ногу и вынес вердикт: – Игил, вот сволочь! А я-то думал, что он столяром подрабатывает… Помог ему ещё ящик с инструментами донести…

– И много у него жён? – недоверчиво спросил подошедший к ним Прокопий.

– Да поболее, чем у этого тирана… – указав крылом на князя, ответил попугай. – Он их расселил в каждой комнате этого термитника.

– Архитектура здесь, конечно, примитивная… – постанывая, согласился Дионисий и замахал руками: – За работу, за работу, время уже, и да поможет нам бог!

В полумраке трапезной Дионисий, ковыляя и морщась от боли, переходил от гостя к гостю, приводя их в чувство. Последним пришел в себя князь. К тому времени были снова зажжены свечи от нещадно дымившего трута. В трапезной было очень тихо. Непривычно тихо для вечерней трапезы.

– Че это было то? – хриплым голосом спросил Владимир, озираясь по сторонам. – Где эт я?

– В трапезной, княже, – смиренно опустив очи к долу, ответил ему Дионисий.

– Видения какие-то… – шумно вздохнул Владимир, снова закатив глаза.

Следом заохали-завздыхали гости, испуганно разглядывая друг друга. В этой неразберихе не хватало, как всегда, только искренности бывалых интриганов. Бояре внутренне напряглись. Но для разоблачения их, как обычно, не хватило ни времени, ни доказательств.

– Хотелось бы узнать, княже, а где ты был вместе со своими гостями? – обратился Дионисий к Владимиру, не упуская из виду остальных пришедших в себя высокородных русичей.

– Диво дивное… – нахмурившись, забормотал с закрытыми глазами Владимир. – Сады какие-то, ручей с родником… голоса… – он вздрогнул и, поведя плечами, уставился на Дионисия. Притихшие было гости загомонили, загалдели, с тревогой вспоминая свои непонятные видения. Владимир выпрямился и застыл, глядя перед собой, пытаясь вспомнить подробности из своего только что пережитого забытья.

– Княже… – заговорил вкрадчивым голосом Дионисий. – Уж не напугало ли что тебя?

– Меня? – удивился Владимир. – Меня напугаешь… Сам кого хошь испугаю. Непонятки просто всё… Как-то… – он развел руками и окинул грозным взглядом Дионисия. – Волшебством занимаешься, пес заморский?

– Да нет, княже, не волшебством. Ты с душой своей знакомство завёл… – невозмутимо ответил грек.

– С чем? С какой такой душой? – скривился Владимир. – Ты мне давай это, без хитростей своих объясни.

– Княже, а чем мёртвый от живого отличается?

– Ну, как чем… – оторопел Владимир. – Ну, мёртвый он это… Ну, дух из него…

– Княже, не просто дух, а душа, – ровным голосом произнёс Дионисий.

– Как так? Если я из кого дух вышибу… – с некоторым сомнением посмотрел Владимир на свой пудовый кулак.

– Княже, душу, душу, княже… – перебил Владимира грек. – Вот есть плоть, тело, а есть – душа-а! – нараспев, заглядывая в глаза князю, сообщил Дионисий. – Разное это, разное. Ты тело свое, плоть свою и кормишь, и поишь, наготу его одеждами скрываешь, а про душу забываешь. Потому что нет у некрещеных души, дух есть, да! А души нет – пока веру не примешь.

– Вон оно как… – откинувшись назад, призадумался Владимир.

– Да, княже, так… Узрел ты сейчас в видениях своих сироту свою неприкаянную – душу свою.

– Подожди, голова у меня пухнет. Думу думать буду… – вздохнул Владимир и сделал знак своим гостям, чтобы те удалились.

Гомон в трапезной стих. Гости засуетились, вставая с мест и направляясь к выходу. У выхода один из бояр запнулся сапогом о порожек, и из его шубы выпали странные бусы синего цвета и непонятная плашка оловянная с оттиском бараньей головы. Боярин очумело стал дёргаться, пытаясь то ли признать свое имущество, то ли наоборот, отказываясь от своего воровства. Тут ещё и следом из рукавов и пазух остальных гостей стали выпадать с шумом и звоном другие не менее странные предметы. Среди уходящих гостей после некоторого изумления и толчеи возникли вопли возмущения:

– Да эт моё! Я в саду энтом вместе с князем подобрал!

– А мне эт сама та ворожея, что за князем шла, на шею повязала!

– А я сам… Сам энти ленточки от веточек с плодами отвязывал!

– Да мне сам князюшка дал за хоробрость мою, когда я в саду энтом русалок от него отгонял!

– А энто при мни было, когда уси побиглы куды очи выпучили, а я как той дурень остався с князюшкой!

Прокопий не возражал, но тем не менее, разглядывая взглядом государственным, гостей не выпускал из трапезной.

– Княже, – обратился к Владимиру Дионисий, – че делать будем?

– Да пущай валят! Правды от них… – махнул рукой Владимир.

– Ну, как скажешь… – вздохнул Дионисий и дал отмашку Прокопию.

Бояре рванули из трапезной, и когда стихли топот, рычание, визг и ругань, присущие любой давке испуганных людей, князь повернулся к Дионисию и приказал:

– К завтрему сготовишь чем похвалялся и… эту… эту птису – забираю. Пошли все вон!

Дионисий, с трудом сдерживая ухмылку, поклонился в пояс и, выпрямившись, знаком указал своим подельникам на выход. Те, беспрестанно кланяясь, подчинились, оставив князя Владимира в государственных раздумьях.

Дионисий сдержал свое слово. Уже на следующей вечере князь с приближенными разинули рты от удивления: вместо привычных котлов по концам столов, из которых челядь прежде чуть ли не руками выгребала груды жареного или вареного мяса в глиняные горшки и ставила на столы перед пирующими гостями, на огромном столе были расставлены большие серебряные блюда с едой, источавшей непривычные, но манящие едоков ароматы. Перед каждым гостем лежало блюдо поменьше, по бокам которого лежала оловянная ложка и острый нож с деревянной отполированной ручкой.

Никогда ещё прежде в своей жизни Владимир так не объедался. Каждое новое блюдо торжественно вносилось челядью после трёхкратного хлопка в ладоши Дионисием. Но великолепное пиршество слегка омрачилось в самом конце, когда Дионисий, стоя у выхода, вытаскивал из-за пазухи очередного прощавшегося боярина серебряную тарелку с ложкой. И каждый раз князь, вздыхая и укоризненно качая головой, грозил пальцем сытому сотрапезнику.

Тем же вечером, выйдя на резное крылечко, князь похлопал рукой по столбу навеса и, схлопотав пару заноз, выругался, закрепив в словаре для потомков очередное матерное слово в адрес плотников. (На то они и предки, чтобы копить и приумножать для нас всякое добро). Мастерству бывшего зодчего при Владимире завидовали даже самые злейшие друзья Киева. Тогда Русь была такой миролюбивой – мама не горюй! (Ну не смогли бы они при всей своей доброте душевно так испохабить настроение князю). Это ж надо было такое налепить, прилепить, залепить, подлепить, путая длину с шириной и высоту с глубиной. Правда, после того, как князь выздоровел от испуга перед творением этого зодчего, пришлось принимать меры: зодчего он подарил послам из далёкой Бухары – Бухара обзавелась глинобитными лабиринтами неописуемого его злорадства, а к себе он принял толковых каменотесов и плотников из Ладоги.

Но так до конца своей жизни Владимир не успел избавиться от этого всего каменно-деревянного безобразия. По плану этого зодчего (а был ли план?) попасть в курятник, к примеру, можно было, только пройдя на втором этаже через опочивальню князя, затем по приставной лестнице спустится на крышу следующего терема (у которого не все стороны совпадали по размерам). И главное, с крыши легче определиться с частями света, чтобы не заплутать. (По себе знаю: в помещении с этим… м-м… сложно…) Проходить надо прямо через ложе князя, на котором по-своему обыкновению князь развлекается с девками.

– Княже, не шуми, мы же по делу! И обратно возвращаться будем через твою опочивальню. И не смей кидаться чем ни попадя – мы ж лукошки с яйцами нести будем, да курей и гусей тебе на обед. А у тебя, княже, губа не дура – вон какая девка у тебя грудастая! Вторая тоже ничего… А это кто там за тобой? Ух, ты! Вот эта красавица, красавица… А откуда взялась? Да ладно, княже, тут все свои!

Затем придётся спуститься в окошко горницы какой-то девки с малым дитем в люльке (жена князя вовсе не по расчёту, а по счёту), войти в один из дворов без выхода за пределы детинца и по запаху… Чёрт, попали мы с тобой, читатель, не туда. Это ж коровник, а нам надо было в курятник. Ах, да, вон он, курятник, под крышей на третьем этаже, в другой стороне. А остальные птичники почему-то внизу… Придётся обратно через опочивальню княжескую возвращаться и искать дорогу в курятник. Всё бы ничего, да зимой больно девки в опочивальне мерзнут из-за походов челяди в курятник и обратно.

Но как вспомню я, читатель, торг князя с послами бухарскими, так душа гордостью за Русь святую наполняется. Обвел он их вокруг пальца. (Знай наших!) Послов, чтоб не позорится своими хоромами, Владимир принимал в шатре, в долине ручья, впадавшего в Днепр за городскими стенами. А послы-то мерцают в парчовых халатах, на головах чалмы из шёлка, каждая длиной в четыре версты, а князь дымится потом под солнцепеком в шубе соболиной да в шапке куньей. Подивились послы богатству Владимира, у которого столько драгоценного меха, что он и летом в нём щеголяет. Ёрзают задницами на ковриках послы, скрестив ноги под собой, в своих остроносых, загнутых кверху тапках, и усами своими чёрными чёрные помыслы по белому толкуют, излагают. Но князь Владимир их по-своему понимает и сочувствует им. Сменил князь шубу свою и шапку на халаты парчовые и ризы всякие.

А потом, мол, гости дорогие, да как же мне вас ещё уважить? А не хотите вон ту серебряную посудину (кувшин)? Ну, ту вон, которой вы подмываетесь, князю подарить? Чё-ё?! Ну ладно, ладно, вижу, мол, что дорога она вам как память о никчёмной вашей жизни, что закончится после захода солнца. Я не угрожаю, не так воспитан, но… Хуже разбойников здесь, под детинцем, только комары. Не знаете, шо это такое? А-а-а, уже по дороге узнали… А клопов с тараканами и с чудо-юдо домовым? Че эт такое? Ну так расскажу: который терем сжигаю. Да-да, сжигаю! А всё почему? Да из-за тараканов и клопов заодно и с домовым. А как же иначе? Не, не из-за зодчих… Нет… Просто года через два-три житья никакого в хоромах нет. Ступить негде из-за тараканов и клопов. Скользишь по ним, и везут они тебя не туда, куда тебе надобно. Собрал я как-то однажды всех знатоков чакр и мануальной терапии… Волхвов, лекарей и прочих злодеев. Как, вы не знаете, шо такое чакры? Но… Но зачем тогда предлагать мне в счёт ваших долгов каких-то лекарей с пятивёдерной божественной клизмой? На кой она мне сдалась! У меня своих хватает… непоняток. Так вот, поставил им задачу: убрать всех клопов и тараканов к утру! Сказано – сделано. Попросили они у меня медовухи побольше, девок послаще, грибов покрепче. Я не жадный. Тем более, шо дело такой государственной важности. И че? Всю ночь колобродили! Орали песни, сквернословили, власть почём зря поносили, морды друг другу били, кувыркались с девками через головы летописцев… Самих летописцев совратили… – такие-то какие-то там импровизации на гуслях ихних… А кстати, уважаемые послы, а что таке импровизации? А-а, вольные тыркания по струнам? Уважуха…

Послы, сидя перед своим ковром, постеленным перед шатром князя, согласно кивали, опасливо поглядывали друг на друга и прятали свои ноги, обутые в тапки с загнутыми носками, ещё глубже под себя. Их смуглые, с огромными крючкообразными носами лица под чалмами нервно дёргались от повествования жития-бытия на Руси самим князем этой вот Руси.

– Так вот, – продолжил приём послов Владимир. – Поутру клопов нетути, а тараканы рядами в строй встали. И че мне делати? Че?! Так они схитрили. Да как! Они тапками и руками при мне переловили тараканов и забили клопов. Но… не всех. Пожег тогда я их всех… Вот и сейчас: захочу – терем сожгу! В гости приглашаю в свой терем. А-а, так вы жить хотите? Помогу я вашему несчастью. От сердца отрываю. Есть у меня мудрейший человек… (А шо это у вас рядом с кувшином? Как? Бидон? Из серебра? В самую жару вода в нём не портится?) Да, человек… Человек… человек. Дома умеет строить, ахинею любую плести… Как, вы не знаете, шо такое ахинея? Он вас вразумит! Узнаете – образованными станете. На ночь, шобы эта свол… этот мудрейший не сбежал (любит он меня очень, любит!), разденьте его догола, свяжите да и положите у палатки. Ни один комар, ни один клоп или таракан вас не потревожит. Он их заговаривать умеет, мудрец хренов. Он нас всех…

Забрал князь посудину и бидон с персидскими коврами. Всю дорогу обратно до славной Бухары послы шли пешком, держа по очереди под уздцы верблюда, на котором из стороны в сторону покачивался крепко связанный мудрейший зодчий с кляпом во рту. Всю дорогу плакали от счастья и радости послы, радуясь предстоящим пыткам по рецептам своего правителя. Вот так главный киевский зодчий попал в Бухару, но не пропал… (Говорят, знания этого зодчего взяли верх над всеми науками Востока. Гляньте только на лабиринты их хибар!)

…Владимир постоял, вдыхая полной грудью запахи навоза, вывозимого смердами из подклетей, и посмотрел в небо. Закат был тихим, не очень склочным: лёгкий ветерок блуждал между строениями, по-хозяйски проверяя, насколько с пользой для князя завершались дневные труды горемычных людишек. Владимир, ещё раз вслух матюкнув плотников, оглядел добротно нагроможденные строения его детинца и вздрогнул от неожиданности: по переходу из гридницы в светлицу беззвучно проплыла тень, такая знакомая и нежданная… Бабушка?!

Владимир протер кулаками глаза – почудилось? Вроде да, а вроде… Он спустился с лестницы, перешел быстрым шагом двор и бегом поднялся по ступенькам на переход следом за видением. Рванул на себя дверь и ворвался в помещение. В светлице сидели две женщины и неспешно пряли лен. Они с удивлением и с некоторым испугом обернулись на князя и замерли.

– Нашли место, где прясть… – оглядев светлицу, буркнул князь и с досадой махнул рукой.

Женщины засуетились и, подхватив свое рукоделие, поспешили к выходу мимо князя. Он подобрал клубки, зачем-то обнюхал их и тихо вздохнул. Владимиру было не по себе: давно умершая бабушка вдруг так…(вовремя или не вовремя?) воскресла… То, что мертвецы могут воскресать, в этом князь ничего удивительного не видел. А вот то, что они так загадочно улыбаются и манят к себе… Было тут отчего призадуматься и охренеть до жути. Он огляделся по сторонам – никого и ничего… А ему приходилось задумываться всё больше и больше. Как бы бабули и нет, но всё, что ни происходит в его жизни, всё больше и больше напоминает ему о ней. Когда он в первый раз воочию в полутёмной горнице увидел такую знакомую тень, он испытал такое потрясение, что долго, остолбенев от увиденного, не мог прийти в себя. Затем он увидел её вживую в своём небольшом саду, где она неслышно скользила мимо кустов и деревьев. А однажды ночью он проснулся от непонятного шороха и при свете коптящего масляного светильника увидел на полу у порога в своей опочивальни искрящийся свёрток – это были любимые бусы с крестиком его бабушки. Он долго смотрел на него, опасаясь чего-то неведомого для себя, а потом решился. Владимир встал и, с робостью подойдя к свёртку, подобрал его своими дрожащими руками.

Утром он позвал Добрыню, показал ему бусы и, посвятив его в свои сомнения, изложил свой нехитрый план:

– Подберёшь толковых людишек, умеющих держать язык за зубами, незаметно разместишь их по всем углам. Когда дам знак – перекройте все входы и выходы. Никого без моего ведома не впускать и не выпускать. Сам от меня ни на шаг…

Добрыня недоуменно хмыкнул и уточнил:

– А кому морды бити?

– Какие такие морды, морды какие? Я ж говорю: от меня ни на шаг! И морды никому не бить!

– А шо с мордами делати-то? – совсем уж стушевался перед гневным взором князя Добрыня.

– С какими такими мордами? – теряя остатки терпения, взялся за голову Владимир. (Сами знаете, как обычным людям с вояками тяжело…)

– Ну, этими-то… – огорченно развел руками Добрыня.

– Слышь, Добрыня, давай без морд… Ну, просто… – взмолился князь. – Давай без морд.

– Это как-то ти? – совсем растерялся Добрыня и в сильном волнении замахал руками.

– Да без м-о-орд! – пригорюнился князь, взявшись обеими руками за голову.

– Да как же их я да без морд отхреначу? – озадаченно настаивал на своём Добрыня и приосанился, опираясь на свою добрую палицу.

– Добрыня… – мгновенно осунулся, как бы почти что от горя Владимир. – Я… я! Говорю: просто жди, когда я… – тут князь не выдержал тупости своего дяди и взревел: – Закричу: брать! Значит, ты просто со своими дружинниками тихонько и без драки кидаешься на тех, на кого я длань свою простер, и вяжешь их. Просто вяжешь им руки. Уйди, дурак!

Добрыня послушно кивнул (вроде головой, но кажется, всё-таки шлемом), да и пошел прочь, обиженно сопя, что княже ему (ему – Добрыне!) не доверяет свернуть шею али разнести чью-то головушку. Дня два князь, запустив все дела, прислушивался, присматривался, принюхивался ко всему, что только могло вызвать в нём малейший интерес или простую бестолковость следопыта. Раздосадованный пустым и никчёмным времяпрепровождением, он собрался было отпустить воеводу с людьми по более важным делам, как вдруг…

– Чур меня, чур… – забормотал Владимир и замахал руками, подавая знаки Добрыне.

Это было очередное видение из числа тех, что заставляли его мгновенно потеть и вспоминать все свои прегрешения перед судом истории. (Нет, он не знал, что такое суд истории, но на всякий случай). А тут такое! Бабка, да ещё в непотребном, полупрозрачном виде. Как вот Владимиру было объяснить себе и людям по тем временам, что бабка просто привиделась ему после многочисленных пирушек? (Ох, не пил бы ты, князюшка!) А привиделось-то как: закутанная в чёрный платок, в синем бархатном плаще, накинутом на красное платье. Но всё как-то переливалось и вдруг становилось почти прозрачным. Это было видением из его детства.

Князь, топая сапожищами по ступенькам и переходам, врывался вслед за привидевшимся ему образом в каждую светёлку или сени на переходах, не оставляя без внимания и чуланы, но… Однажды запыхавшись, он в одной из светлиц увидел трёх бабок, степенно и неторопливо вязавших на деревянном станке ему портки под доспехи. Бабки подкреплялись остатками медовухи с княжеского стола и, пьяненко улыбаясь, хихикнули, увидев князя. Князь зыркнул на женщин, и те, ещё не протрезвев, побросав рукоделие, опрометью ринулись мимо него на выход. Князь, тяжело дыша, обтирая рукавом пот с лица, оглянулся и увидел лежащее на лавке женское тело, прикрытое груботканным льняным полотном. Он рывком сдернул полотно и увидел сладко зевнувшую незнакомую красавицу.

– Кто такая? – недовольно буркнул князь, пожирая глазами бесстыдно обнажённую женственную фигуру.

– Женна яй… Дионисия… – спокойно, со странным акцентом ответила красавица и, запрокинув голову, стала приводить в порядок волосы, не поднимаясь с лавки.

– Тут… окромя тебя и вязальщиц никого не было? – спросил Владимир, судорожно стягивая с себя портки.

– Комью ж ещё туто быть? Вот училья баб тькать по-нашему, устала и приле… Княже, я жи замужовняя! – оторопела женщина, пытаясь сбросить с себя упавшего на неё князя.

– Хочу я, заткнись, баба! – скрипнул зубами Владимир, преодолевая слабнущее сопротивление женщины и пытаясь её заголить. Ему это вскоре удалось и, задрав на себе грязную заморскую рубаху, он с урчанием и всхлипыванием овладел женщиной. В самый разгар страстей, обуявших князя, с каким-то невыносимым для ушей визгом на него свалился клубок шерсти, дымящийся от ярости. Князь взвыл от боли, но женщину не покинул. Она сама помогла, руками сбросив со спины князя зверя, несколько раз приказала тому:

– Блрысь, Мурка, блрысь! Кому сказано? Блрысь!

– А-а, рысь это… Ручная, что ли? – скрипя зубами от удовольствия, прохрипел князь.

Женщина всхлипнула от наслаждения, но не отозвалась. Князь получил недоступное ему прежде удовольствие: боль от расцарапанной спины волнами смешивалась с наслаждением, доставленным ему женским телом. Какие высокие чувства! Какая поэзия! Проста жизнь тогда была: он мужчина, она женщина. Оба в цветущем возрасте. Чего ещё надо-то? Это потом понапридумывали всякие дурацкие правила, да такие, что жить потом тошно становится. А в те времена романтику доверяли лишь сопливым вьюношам, импотентам и тем, кому девки за что-то просто так не давали… И правильно делали. Поэзию всем подавай. Так что, уважаемый читатель, не подпускай романтику к правде жизни, и будет тебе счастье! Пока я тут тебе, читатель, речь толкал, за дверью кто-то жутко рванул струны гуслей, и чей-то голос с иноземным акцентом переполошил любовников: