Текст книги "Мистификация дю грабли"

– Ну, хватит тут болтать, – пошел я собираться в дорогу… – ответил Каин, поглядывая на небо.

– Главное не забудь: твоя сила и власть в предательстве. Предавай всех и вся и будешь ты в потомстве своём в почёте и уважении, – произнёс как напутствие Каину Люцифер.

– Ладно уж, время только с тобой терять. Болтун…

Люцифер только на мгновение потерял бдительность, не вовремя оглянувшись в сторону исчезнувшего облака, как тут же схлопотал дубиной по голове от собеседника. (И откуда она взялась в руках Каина?) Земная плоть Люцифера оказалась хлипкой. Очнулся он лишь в преисподней на руках у своих коллег и с довольной улыбкой на устах пробормотал:

– Теперь я спокоен за хохлов – у них достойный родоначальник! Лучшего и не пожелаешь им…

Странная притча. К тому же ещё и библейская. Такое бывает не только в семье, но и между народами. Только взгляните, как потомки «Великих укров» на Украине нынче пыжатся, скачут на майданах, пытаясь доказать свое право на первородство. Каиново племя…

P. S. Но эта история так удивила небесную рать, что породила науку – философию. Науку, с помощью которой как в замочную скважину Господь с тех пор стал наблюдать за людьми на земле.

Н. П. Гиперборея

«То ли быль, а то ли небыль»

Два человека приглянулись друг другу. Нам неслыханно повезло: это были мужчина и женщина. История началась. Природа помогла им своим согласием во всём: в вечерних закатах, в удивительно ярких рассветах, в головокружительных радостях беззаботного и безработного дня, в чистых и радостных мгновениях открытий мира.

Это был идеал романтики, к которому позже стали стремиться колдуны, волхвы, философы, политики, чародеи, скульпторы, художники, композиторы, поэты, драматурги, писатели… (Кого я пропустил?) Но у них у всех на это никогда не хватает времени жизни.

А первым влюбленным на свете было не до этого – им было просто радостно жить на белом свете.

Но как же, радуясь, не посмеяться?

– Дорогой, нас скоро будет трое!

– Зачем мне ещё одна женщина? – удивился влюбленный. – Мне никто кроме тебя не нужен.

– Какая женщина? Я говорю про ребёнка. Он будет маленьким, совсем кроха…

– Нет, подожди, подожди… А он кушать любит?

– Конечно! Это же наш ребёнок. Когда он вырастет…

– Он будет есть ещё больше? – призадумался будущий отец.

– Ну, да.

– А на охоту и рыбалку он будет ходить?

– Ну, когда сумеет сделать свои первые шаги. Потом…

– Так он будет только лежать и кушать? И когда он припрется?

– Ждать осталось совсем недолго – пройдёт листва на деревьях, затем пойдёт снег, потом он начнет таять, снова появятся листья на деревьях, вырастет трава и…

– Что ты там говорила про вторую женщину?

– Я?!

Нет, нет, они действительно любили друг друга и природу! Вскоре и она не выдержала и ответила им взаимностью. У них даже не было друзей и родственников – никаких! У него не было даже тещи, а у неё… Он придумал себе отца на небе.

Счастье никуда от них не делось. Просто оно превратилось в семью.

– Дорогой, нас… Их скоро будет больше! Ты слышишь меня?

– Никого нет дома! – отвечал он, упираясь ногами и руками в огромную глыбу, закрывавшую вход в его пещеру. У них были разные комнаты в этих скалах. Просто ему неспроста пришлось увеличить площадь жилья после того, как подрос его наглый и невоспитанный первенец, а следом его братья и сестры.

– Дорогой, ты дома?

Он молчал. Плита не пускала её к нему. Карапузы хныкали, требуя мороженое из моржей. Он терпел. Они удалялись, и он выглядывал из щели и, крадучись, шел к океану. Но долго он не выдерживал. Возвращался. И начиналось всё сначала…

– Дорогой, я принесла тебе хорошую новость.

– Меня нет дома. Оставь её у входа.

– Нет, этого я так не оставлю!!

– Никого нет дома… – примеряясь головой к стене пещеры для удара об неё, рассудительно отвечал наш праотец.

– Дорогой, нас скоро будет двадцать…

На этот раз он не выдержал:

– Любимая, мне надоела твоя арифметика! Возьми себя в руки, так ведь и до алгебры недалеко! И зачем мне эта высшая математика?

– Дорогой, ты меня не любишь?! Тогда забудь ко мне дорогу!

…Он снова сидел у океана и с тоской ждал, когда заснут все эти его наглые наследники…

Они знали Всевышнего, и он им был так мил и так бесконечно близок, что они всерьёз удивлялись, когда его при них всякое живое и сущее называло Великим и Всевышним. А для них он был своим… старикашкой. Они не знали, чем он занимается и для чего? И знать этого вовсе не хотели. Они, как дети, могли его ущипнуть и соврать ему. Напроказничать, а то и вовсе устроить с ним игру в прятки в волшебном саду. Ну, и что из этого? А вот когда они были изгнаны, вот тут-то их впервые и заинтересовало: за что и почему?! И поняли они, что он – Бог. И до сих пор дети не видят своих родителей такими, какие они есть. Они или превозносят их или просто не видят их рядом с собой.

Но не всё так было грустно. Однажды, чтобы успокоить и уложить спать своих многочисленных карапузов, они по очереди принялись их стращать на ходу выдуманными злыми и добрыми существами и историями про них. Вскоре забив очередного мамонта, повзрослевшие потомки собрались в пещере пращура и снова и снова просили рассказать эти истории, чтобы перед сном привычно потрястись в страхе и в ужасе.

Глава племени со своей вечной подругой сидел в центре у костра и в который раз начинал рассказывать первым, а потом, сменяясь по очереди, они оба рассказывали новые и повторяли без устали старые все эти свои выдумки. Затем, обнявшись, они смотрели, как один за другим начинают засыпать и храпеть их наследники. Так и рождались – религии или предания?.. Кто его разберёт…

Как-то они вдруг сами поняли, что наносят огромный урон окружающей среде. Произошло это каким-то не очень календарным утром. Они, отправив только что своих наследников на охоту, собирались ещё немного вздремнуть, как в гости к ним зашел мамонт. Как выяснилось позже, это был один из последних мамонтов. Тогда люди ещё находили по своему желанию общий язык с животными. Мамонт несколько часов жаловался патриархам на их детей и внуков, пугливо оглядываясь и вздрагивая от любого шороха. Сопли и слёзы из хобота гостя терпеливо утирала женщина мешками из шерсти бородатого домашнего зубра. Его голову и бороду и бока слишком часто приходилось обривать кремниевыми лезвиями, чтобы собрать новый урожай шерсти – но не только кремний понадобился человечеству! Много чего уже со временем тогда было приобретено человеком. И всегда легче всего было пустить в дело то, что было под рукой, и ковроткачество патриарха тому свидетельство. Первым ткачом, кстати, был именно он. Именно первобытный человек стал изобретателем шерстяных тканей.

Патриарх, выслушав мамонта, пообещал разобраться со своими вечно голодными проказниками. Затем схватил дубину и стал прощаться с мамонтом. Потом прибежали волки и тоже с жалобами на нынешнюю молодежь человеков. Они ещё не успели убраться восвояси, как в пещеру с криками и воплями, размахивая копьями и дубинками, ворвались подросшие карапузы. Волков пришлось защищать. Их судьба была решена женщиной – пращуры были (почти все) вегетарианцами, но только тут они поняли, что воспитали на растениях и корешках плотоядное племя. Она отогнала от волков этих буйных охотников и собрала семью вокруг котла с обедом. За всё время обеда никто из сгрудившихся в углу пещеры перепуганных волков не пискнул… И провели они всю эту ночь рядом с людьми, стараясь не привлекать их внимания к себе.

Так как утром за углом пещеры человеками была оставлена засада, то волки упирались, чувствуя эту ловушку, и, несмотря на все уговоры женщины, жилище патриарха не покинули. Они согласились сторожить имущество и дом своих обретенных хозяев. Вернувшиеся вечером охотники обозвали этих волков собаками. (Это самое страшное оскорбление в приличном пещерном обществе!) Но… смирились с их соседством – нрав у женщины был очень крутым. Жаловаться на аппетиты их наследников приходили и другие обитатели лесов, полей и рек.

Вскоре все звери были поделены людьми на домашних и диких. А патриархи, как и их потомство, стали окончательно всеядными. И почему-то люди после этого перестали понимать и разговаривать на зверином языке и придумали свою человеческую речь. Природа после этого призадумалась и охладела к ним своими ненастными днями и скучными обязанностями первобытных жителей земли. И куда она только спрятала свои фантазии волшебных ночей и совсем уж бесподобных восходов. Что она этим людям сказать хотела?

Юмор – это кастрированная сатира. Это – фантик от конфеты, который легко можно превратить в туалетную бумагу. Пахнет вначале приятно, но воняет ещё сильней после повторения для слабоумных.

Здесь бы не было загадки от меня, чтобы повторять Священное Писание на свой лад – глупо и опрометчиво. Но этот океан был Студеным морем, то есть Северный Ледовитый океан. Пальмы здесь не росли, дразнить обезьян, предъявляя им требование об уплате алиментов как своим предкам, тоже никак… Оставалось только одно: посмотреть, когда же, наконец, придёт в эти места мораль и общественное мнение из более тёплых мест. А до того пришлось перебиваться тем, чем придётся…

– И где ты шлялся? Нашел себе женщину помоложе, да?! – раздался визгливый голос через сто лет после той незабвенной встречи на берегу океана. Ну и что из того, что он пращур и вождь племени? Недавно молодежь племени видела на берегу следы пришлых людей. Глаз да глаз нужен за мужиками… Всегда найдут, куда сходить. Первопроходцы чёртовы. Но что поделать, если в каждом мужчине на дне его судьбы прячется любопытство и тяга к неприятностям? Но, спасая человечество от конца света, природа не всем мужикам разрешает пользоваться этими дарами. И патриарх, который уже давно знал, как надо обращаться со своей супругой, ответил просто:

– Да сбудутся твои пожелания!

Оторопев, она молча закинула свои дряблые старческие руки за голову и обхватила ими удивительно хорошо сохранившиеся волосы. Не седые, нет, а просто пепельно-серые волосы. Возникло молчание, равное судьбе.

– Женщина, ты долго будешь оскорблять мой желудок обещаниями?

– А ты заслужил? – возмутилась вдруг женщина, оторвавшись от своих воспоминаний и фантазий любви. – Так ты ещё потребуешь… – тут она замолкла, потому что вспомнила, как ей было хорошо, когда вместе с ним она однажды ела сырую тыкву и, стряхивая с себя кожуру и семечки, поняла в первый раз, что не видит низ своего живота. А ему, ему – всё равно! Одно слово – бестолочь! Как всегда…

А пращур как истинный патриарх, не терпящий чужих возражений, медленно осмотрелся. Потом, принюхавшись, пошел прямиком к огромной жаровне, которую он недавно соорудил из кусков сырой глины. Не сразу получилось, но упорство помогло обрести опыт, и потом пришли знания. Обожжённая глина превратила очаг в каменную крепость семейных традиций. А жаровня? Каких только приключений не довелось испытать патриарху, пока куски странных камней не превратились в медь. Зато теперь этой жаровни вполне хватало на большую семью. На неё можно было теперь бросать куски сырого мяса или рыбы, чтобы было вкуснее от удачи на охоте и рыбалке.

– Как жаль, что правнучка его не хочет, – выговорил с укоризной патриарх, ухватив кусок побольше да пожирней.

– Что?! Ты про кого это? – не поняла его супруга.

– Ну, ты же говорила… – пращур достал сосновую щепку из-под её ног и, выковыряв ею из своих зубов застрявший кусок мяса, продолжил: – Ну, эта, мелкая, ты ещё зовешь её – Верой! Ну, та, худенькая, которая замуж так торопилась, так торопилась, а потом его дубиной огрела!

– Нашел что вспоминать. Давно это было. У них уже внуки есть!

– Да?! – удивился пращур.

– Меньше шляться надо было! Всё до сих пор, поди, успокоиться не можешь.

– Ты это о чём? – не понял её патриарх. Он сыто рыгнул и посмотрел на свою половину.

Какая ему другая любовь могла ещё присниться? Если он снова увидел её, как в первый раз в своей жизни? Летними вечерами они сидели под лучами заката у входа в пещеру и ждали появления первых звёзд. Им было уже тогда грустно и жаль ещё одного прожитого дня. Люди давно уже научились строить дома, но патриархи не хотели покидать свои пещеры. В них они не чувствовали власти времени. В этих лабиринтах ничего не изменилось и не менялось с давних времён. Менялись только они сами. Время вокруг было плотным, как вода, которая обтачивала их кожу до глубоких морщин.

И однажды их похоронили. В одной из маленьких подземных пещер – вот так они оказались навсегда вместе, как и обещали друг другу давно – при первой встрече. Их замуровали без всяких лишних слов, спокойно и без слёз – дел у всех их детей и внуков и правнуков было много. Вскоре эту пещеру покрыли слоями пришедшие снега и вечная мерзлота. Потомкам было не до них. И память о них стала просто преданием… Но их потомки были глупее и никчёмней свободы первой любви на земле. И растратили доставшиеся им сокровища первозданных чувств на земле на ошибки и предательства.

Чудаками были эти пращуры… Но зато они построили свою страну – Гардарику – землю городов тогда, когда ещё в будущей Элладе и Древнем Египте предки первых царей и фараонов мыкались в звериных шкурах, отбиваясь от злых хищных зверей. Какая грамота, какая письменность тогда в Египте или в Элладе? Господь с вами!

Загадочность их появления на Севере иногда смешна, иногда трагична. Но сколько пищи для ума и прочего добра и личного благополучия принесёт ещё эта загадка учёным? И в этом тоже есть своя загадка. Может, там и была лестница в небо? И там, где сейчас вечные льды и большую часть года земля покрыта снегом, когда-то цвели райские кущи? (Но без пальм…) А вы говорите «печёры»… Пещеры, что ли? Нет, это не то…

Остров Руян

«Научи себя бояться… Бояться зла в себе»

Маленький мальчик, лёжа на траве, наблюдал за облаками – что-то чудное и родное происходило в его сознании. Он видел воплощение сказок родной старушки, которую все так запросто в его семье называли бабушкой. В его ещё не замутненном жизненным опытом сознании возникли удивительные события. Он расставил согнутые ноги и ещё крепче попытался прижаться к земле. Он боялся неба и боялся земли, на которой лежал. Его фантазия сузилась до его собственных голубых глаз, которыми он пытался осознать происходящее. Не помогло. Он с капельками слёз на ресницах попытался привстать, и тут он увидел радугу в небе среди облаков.

Сверкнула в небе молния – и он увидел, как загорелась сухая трава после засушливого многодневного зноя, и опять улыбнулся сквозь слёзы. Кто ещё сможет вспомнить свое детство таким непорочным? Но ему надо было идти домой. Там его ждала больная мать и страшный отчим – чужой человек. Таких слов, как «испытания», «неизбежность судьбы», «покорность судьбе» он ещё не знал. Ему просто так не хотелось идти домой. И тут вдруг после сухих беззвучных молний облака почернели и загрохотали. Сквозь поднявшийся в небо ветер прорвался ливень. Да ещё какой!

– Глашка! – закричал он, увидев с холма, на котором он нашел свой странный приют, свою подружку с букетиками полевых цветов в руке, бегущую с испугу прямо к речке, под крону старого дерева.

– Стой, Глашка! Туда нельзя! – крикнул он ей, незадолго до этого ставший свидетелем удара молнии в старый дуб. – Стой, куда бежишь, дурёха?

Девочка остановилась, мало что соображая от только что пережитого.

– Ваня, это ты? – испуганно и дрожа от проникающих под лохмотья льняного платья на ней струй холодного ливня, ответила ему девочка.

– Дети, боящиеся грозы… – вспомнил кто-то вслух свое детство, глядя на них с заоблачной высоты, и грозно загрохотал небесными карами. Этот кто-то был божеством или смертным проявлением божества? Как нам хочется сверхъестественного откровения внутри себя, но так, чтобы оно объясняло и подчиняло нам всё сверхъестественное вокруг нас.

Мальчик не был братом девочки, но был готов за неё даже умереть. Ему хотелось только прижать её к себе и отвести к своей маме. Он так привык делать добро. Он даже кошек с их котятами в опасности не оставлял, а здесь… Ему не хотелось молчать, а говорить умные слова он ещё не научился. Он просто прижался к ней, а она к нему, и было молчание длиною во всё ещё не прожитое ими детство. Но детство, которое всегда заканчивается непростительными, несбыточными клятвами и обещаниями раз и навсегда:

– Глаша, когда мы вырастем, я на тебе женюсь, – огромная синяя туча вытолкнула радугу перед собой.

– Смешной ты… – засмущалась девочка. Сильный ветер сбросил на землю удары грома.

– А что такое? Мы ведь скоро получим своих лошадей и кибитку. У меня будет не только этот нож, мне… мне настоящий меч в будущем году откуют, – деревья согнулись под тяжестью ливня, и стена воды отгородила мир с венцом радуги от любопытства нечистых помыслов.

– Когда это ещё будет? – вздохнула девочка и ещё сильней прижалась к своему другу детства. Яркое солнце вонзило свои лучи в синюю тучу.

– Будет. Я хочу, и так будет, – волнами ароматов и дождя заплескалась поляна живых и нарождающихся цветов.

– А зачем ты так громко кричал? – радуга вытянулась в высь голубого неба, став аркой входа во взрослую жизнь и опорой для неба. Странное дело, она стала ярче вверху, где уже не было пропитанных влагой тучи.

– Не знаю. Испугался за тебя… – мелькнула молния, за ней ещё одна.

– А почему ты за меня боишься? – туча стала разваливаться по трём частям света, цепляясь своими завитушками за землю.

– Не знаю, может, потому что ты такая маленькая? – стая птиц, застигнутая врасплох грозой, застыла на ветвях дуба нотами партитуры дикой и прекрасной мелодии Природы.

– Что?! Это я – маленькая? – речка на глазах запузырилась и ещё сильней забурлила на серых отполированных валунах.

– Ну, не обижайся. Я тоже маленький. Мне тоже не дают самому в поле на лошадях далеко ездить. Только если кто из взрослых согласится присмотреть за мной. И что нам теперь делать? А… знаешь, я видел, как молния попала однажды в дерево – там Перун сидел… – потоки ливня вдалеке стали раскачиваться в такт глухим хлопкам отдаляющейся грозы.

– Где, на дереве?! – после небольшого затишья оглушительно грохнул одинокий гром.

– Нет, на облаке. Он оттуда свою молнию послал. А ты бегаешь как безумная… Прямо туда бежала, под молнию… – лужи на широкой тропинке стали сливаться в неглубокую водную дорожку.

– Ты его видел? – прервала его речь девочка, схватившись за голову. Вдалеке перекаты грома стали утихать, двигаясь в сторону чёрного покрывала горизонта.

– Нет, не видел, да и как его можно было увидеть, когда он свои тучи чернью водной и сажей покрыл? Но в этот раз он точно там был. Он ведь любит пугать людей – пугать, чтобы неповадно было его ослушаться, – ливень, слегка затронувший детей, напомнил им о себе колокольчиками дождинок, вдруг упавших им на их протянутые ладошки.

– А как он всё-таки выглядит? – синяя туча, не до конца разделенная ветром на лоскуты, стала переливаться отражением радуги.

– Ой, лучше не спрашивай. Выглядит он, как дядя твой, дядя Мстислав, – постепенно стихли даже дальние, едва уже слышные перекаты грома.

– Такой же страшный? – стала удаляться стена ливня вслед за грозой.

– Да, – небо над поляной и детьми прояснилось в голубом отражении мальчишеских глаз.

– И такие же шрамы? – радуга усилилась, набрав ещё больше света от солнца чистого неба.

– Ну, да… – по речке полыхнули лучи и, ослепительно сверкая, подолгу гасли на мокрых листьях прибрежных кустарников.

– А кто ему такие шрамы оставил на память? Он же Перун! И ты же говоришь, что его сейчас не видел? – ветер утихал, как капризный ребёнок, редкими порывами ускользая от приближающейся тишины вечернего покоя.

– Какая ты любопытная. Кто надо, тот и поставил. Может, Велес, а может, Стрибог… Кто его знает. Они же как люди – все дерутся меж собой, делят что-то. А видеть – что-то видел, только плохо разглядел, – стало ясно. Лишь вдалеке сумбур грозы медленно поглощался чёрной кромкой горизонта.

– Пойдём, а то нас искать будут… – потянула мальчика за рукав его зеленоглазая подружка. О грозе напоминали лишь водные дорожки вместо тропинок, взволнованная ливнем речушка и птицы, вновь расправившие свои крылья в свободных полётах в прозрачном, очищенном ливнем от пыльного зноя небе. Радуга приближалась к детям, и вскоре они, не замечая её, прошли под её аркой.

Дома они застали приготовления к отъезду. Родные быстро пристроили их к своим заботам и к работе. И лишь в сумерках северного лета им удалось ещё раз повстречаться.

– Ты меня не забудешь? – всхлипывая от обиды на взрослых, прошептала девочка.

– А ты… А ты меня? – обнял её мальчишка и отвернулся, чтобы не заплакать.

– Нет… – вздрогнули худенькие плечики под белым платьем.

Покрова белой ночи застигли их на копне свежего сена, что только днем собрали они сами по приказу взрослых. И они были счастливы. Льняное платье девочки в ту ночь превратилось в горизонт востока и запада, что так долго мерцает надеждами и туманами в эти белые ночи перед восходом солнца.

Они никогда больше не встречались – их родители, спрятав свои разочарования и надежды по мешкам и котомкам, разошлись по разным дорогам своих судеб. И потащили за собой судьбы своих детей. По выжженным дорогам в сторону ежедневных закатов солнца шло племя девочки, а по крутым дорогам холмов и оврагов навстречу буйствам зимних метелей спешило племя мальчика… Шли люди навстречу всё так и не сбывающимся обещаниям и гаданиям своих волхвов. Кратковременное совместное стояние двух племен в плодородной долине у загадочного озера, куда впадала не одна речушка, давно закончилось, а в памяти поколений от мальчика и девочки сохранилась легенда о странной встрече. О преддверии любви, за которым и только за ним хранятся великие тайны души.

Когда Бог и ангелы дерутся меж собой, а разнимают дерущихся дети, это и есть рай… Это простое изложение о двух детях превратилось в узорную ткань фантазий рассказчиков. Это был первый родник Прекрасного.

Потомки от неё и от него вдали друг от друга иногда пытались на стенах пещер и на скалах выразить свое родственное – и красок им просто не хватало. Не хватало и ярости криков и жестов. Тогда придумали ноты, а потом и слова, и цифры с формулами великих наук. И никто из потомков не захотел по-простому так пережить такую метаморфозу втайне, как переживают подобные встречи только раз в детстве. Всем хотелось только одного: чуда! И чуда на всю жизнь.

А этот мальчик и эта девочка – думали они тогда о чуде? Вряд ли… Им был интересен весь мир и это странное, взаимное, неосознанное ими чувство, чувство познания… Им было интересно всё вокруг, но самое интересное всегда как раз пугало и не всегда понарошку.

И всё это было на острове Руян или, как говаривали на Руси, Буян. И был там главный бог всех славян – Святовит (Святогор), и город Аркон, в котором не было рабства и замков на дверях. А зачем они? А рабы кому? Все были равны. Кому замки на дверях нужны, чтобы прятать деньги и драгоценности от людей? Ведь люди настоящие воровать не способны. А ненастоящих людей там, говорят, не было.

Приезжали на остров по случаю многие и многие чужеземцы и удивлялись: это был почти рай на земле с порядками возмутительного для чужаков спокойствия. Вы знаете, как отличить местность на Руси сейчас, где нет людей без национальности и кавказцев, своей дремучестью такой далёкой от русских чиновников, но очень близкой к равенству и справедливости? Очень просто. Там, где нет людей без национальности и кавказцев и русских чиновников, там… Там, правильно, нет замков на дверях! Как только в подобной глуши появляется человек без национальности или кавказец, или появляется комиссия из столицы, или на худой конец чиновник из области, так в магазинах и в лавках исчезают скобяные изделия (замки и ключи, крючки на двери, засовы и бронированные двери). Их так быстро, мгновенно сметают с прилавков магазинов непонятно чем вдруг напуганные люди.

В некоторых поморских селениях в Архангельской области до сих пор люди не знают, зачем нужны замки и запоры. На Кубани станичники быстро обзавелись заново замками на дверях, познакомившись с горцами без своих патриархальных традиций и с голодными чиновниками послевоенного времени. А до Великой Отечественной войны были, были ещё станицы, где люди, уходя в поле или на какую ещё работу, просто, как и в некоторых сейчас поморских деревнях, подпирали входную дверь палкой, чтобы все знали, что хозяев нет дома… И куда и почему эти обычаи пропадают?

* * *

…Меня удивляет та наглость, именно наглость и апломб людей, которые безапелляционно утверждают, что самой древней профессией является проституция. Нет, но эти люди просто не знают, что такое голод. Так, знакомо им понаслышке лёгкое чувство, требующее скорей наполнить желудок чем-то изысканным, но настоящее чувство голода вряд ли. И, утершись салфеточкой, рыгнув, они осоловело пялятся на юбчонки официанток. Нет, братцы, нет. Самой первой профессией человека стало шпионство. Да-да, шпионаж!

Это когда под видом доброго соседа пещерный шпион из соседнего племени наведывался в гости в чужие пещеры, с целью выведать местечко, где хозяева запрятали остатки вчерашней трапезы. Хозяева тоже были не простаками. Контрразведка работала. И не дай бог провал шпионской миссии! Пара дубин в руках контрразведчиков превращала мускулистое тело шпиона в большие порции превосходных отбивных. А сколько при этом получалось фарша? А ливера? Да это всё можно было слопать и без соли и без специй. К чему такие ненужные почести шпиону? И надевал тогда главный контрразведчик колпак (мы его сейчас называем поварским), и начинал поварешкой отбивать такт для дубин. Вот так появилась основа гармонии мировой музыки. А от контрразведчиков произошли повара, кулинары и официанты. Смекнули? А наскальная живопись? Вас бы, уважаемый читатель, в те бы пещеры… Искусство, живопись? Ага, счас. Это карты кладов. По ним только посвященные – вождь, шаман, контрразведка – определяли путь к холодильниками и буфетам своего племени. Так что настоящий голод сильней любого секса. Вот насытившись, пещерный человек вдруг замечал, что у соседа в укромном углу пещеры всё не так, как у него. «Ба! – говорил он тогда сам себе. – Да там парочкой сонетов не обойдёшься. Тут вдохновение на целую поэму о любви поднимается! Какие сиськи!! Какие… булочки! И че Это другому подмигивает? Да Оно всем подмигивает! Косое, что ли?» Главным инструментом написания пещерных эпосов о любви была дубина. Между нами: от союза шпионов с чужими проститутками пошло племя журналистов. Это же так сладко – вынюхать что-либо и тут же разболтать об этом всем.

Это место, давно известное в Европе как остров Рюген (или Руян?), с тех замшелых веков стало возбуждать ненависть завистливых соседей. Росли и множились слухи, слагались мифы о чудесах острова, о его странной святой жизни, но сильнее всего всех возбуждали сведения о несметных сокровищах в храмах Аркона. Больше всех в создании противоречивых слухов отличились шпионы и лазутчики всех мастей.

И, разумеется, в стороне от этих слухов о сокровищах не мог остаться Ватикан, достигший невероятной учености и уровня мастерства в грабежах заранее выбранных жертв. Желательно другого вероисповедания, хотя можно было не побрезговать и единоверцами. А уж со шпионами у Рима временами получалось весело для него и грустно для соседей или горько от нанесенных ему поражений испуганными его могуществом врагов…

– Тайны Гипербореи должны быть недоступны простым смертным. Иначе пойдут слухи и грязные намеки о Священном Писании! Разве можно допустить, что гиперборейцы появились раньше Адама? – говорил очередной понтифик. – Они же варвары! Они не знают законов бытия и живут, как звери – не знают даже цену золоту, не знают коварства врага человеческого, не знают – страшно даже подумать – клятвопреступления! Они не знают даже, что такое грех! – он высморкался в портьеру и с величественным видом повернулся к кардиналу Б***ля по Морде… (это не причиндалы автора, а документально оформленное, официальное задокументированное видение папы римского). Затем он (сам папа римский!) подошел к окну с видом на долгострой собора святого Петра и продолжил:

– Так, сегодня я в хорошем настроении, а потому не будем тревожить Господа нашего нашими молитвами и подозрениями. Всё-таки Священное Писание излагали люди – приврали немного. На каких, говоришь, дровишках ведьмы и еретики предпочитают гореть? – качнулись чётки в руке понтифика.

– На сухих… – отозвался эхом тёмный угол кабинета.

– Я не об этом… Уголь – это слишком дорого и не всегда под рукой. А дров слишком много требуется. Сколько на этого… ну вот на этого… в последний раз дров истратили? – чётки повисли, их владелец слегка замялся, но пусть и медленно, спохватился: – Как его звали?

– Хуани Педрилли. Сорок, сорок вязанок дров. Неприлично богатый человек… – ответил, выйдя из угла, советник понтифика, синьор епископ Б***ля по Морде, который тут же молитвенно скрестил руки на груди и возвел очи к небу.

– Да, это грех… Грех великий, – в задумчивости перекрестился понтифик. – А другие грехи?

– Одного этого хватило бы… для дюжины простых еретиков, – закручинился Б***ля по Морде. – Он построил своей любовнице виллу, хотя обещал построить храм. Втридорога нам доставлял товары от сарацин и не платил со своих притонов десятину матери-церкви. Он даже отказался от покровительства ордена Святого Бенедикта. И не обращал никакого внимания на то, какие они, наши братья, несут расходы, славя в своих молитвах его здравие и благополучие. И не возмещал им это…

– Какая неблагодарность! Что ещё? – вздохнул, перебирая чётки, понтифик и вопросительно посмотрел на секретаря-советника.

– Совсем страх потерял. Если ему простить всё это, то какой пример будет для остальных? Как держать нам, пастырям, в повиновении этот скот? – Б***ля по Морде аж покраснел от возмущения.

Понтифик сохранял спокойствие:

– Согласен, виновен этот плут. Надеюсь, у него всё отобрали? За покровительство слуг божьих платить обязаны все. Под крышей церкви платить должны все… И даже за её оградой.

– Разумеется… – успокоился Б***ля по Морде, мысленно увеличивая свою долю от имущества казненного еретика.

– Родственники? – с отрешенным видом спросил понтифик.

– Их тоже в покое не оставим… – облизнул свои сухие тонкие губы Б***ля по Морде.

– Это правильно, но я о Природе… – задумчиво взвесив чётки в руке, сменил тему понтифик. – Слишком безжалостно мы с ней поступаем. В Европе скоро лесов не останется. А ведь древесина – это всё. Мебель, строительство домов, корабли, кареты, да много ещё чего. Нет, на еретиках экономить не будем, но лес надо поберечь.