Текст книги "Почти книжка (сборник)"

Почти рассказы

Глупые вопросы

Семен Захарович мило коротал рабочее время с книжкой в руках. В книжке ветеран спецназа лениво давал прокашляться всем кому положено, в кабинете лениво летала муха, за окном не происходило ничего – одним словом, время само напрашивалось на убийство.

– Что делаешь? – ворвался в кабинет Петрович.

– Человечество когда-то погибнет не от войны, а от глупых вопросов, – презрительно ответил Семен Захарович. – Что я могу делать с книжкой в руках?

– Гадать по номеру страницы и абзаца? – предположил Петрович.

– Читаю я, – не менее презрительно ответил Семен Захарович. – А ты глупые вопросы задаешь.

– Чего ты взъелся-то? – удивился Петрович.

– Ну глупый же вопрос! Глупый! – закипятился Семен Захарович. – Всегда куча глупых вопросов. Заходит мужик домой, видит жену с любовником и задает обязательно глупый вопрос: «Что здесь происходит?» или «Как ты могла?» Понятно же, что происходит и как она смогла.

– Да ладно? – удивился Петрович и присвистнул. – Твоя, что ли? Застукал?

– Дурак совсем? – покрутил пальцем у виска Семен Захарович. – Это теоретический пример. Я говорю – человек, как правило, начинает разговор с глупого вопроса. Например – «Что делаешь?» И ведь чем очевиднее занятие – тем вероятнее такой вопрос. Вот ты начнешь ко мне лезть целоваться и кто бы ни вошел спросит «Вы чем тут занимаетесь?»

– Чего это я к тебе вдруг с лобзаньями полезу? – ошалел Петрович. – Ты пьян, что ли?

– Да что ж ты такой приземленный-то? – сказал Семен Захарович. – Я вообще о ситуации. Любой человек при виде недвусмысленной ситуации обязательно спросит «Что делаешь?» Можем проверить.

– Целоваться не буду! – быстро сказал Петрович.

– Да я и сам не буду. Давай вот… – задумался Семен Захарович. – Давай, допустим, на руках бороться? Армрестлинг. А кто войдет – обязательно спросит либо «Чем занимаетесь?», либо «Что делаете?», либо «Что здесь происходит?». Можем поспорить.

– А спорим! На две сотни давай, – поддержал Петрович.

– Давай. Только не будем сбрасывать со счетов умных людей. Из трех вошедших, двое спросят. Идет? – протянул руку Семен Захарович.

– Идет! – принял пари Петрович и разбил.

Они сели друг напротив друга, уперли локти в стол, ухватились правыми руками и стали ожидать визитеров.

– Ты чего пыхтишь? Чего руку давишь? – шепотом спросил Семен Захарович. – Мы ж понарошку.

– Для достоверности! – пропыхтел Петрович.

Ручка двери начала поворачиваться. Семен Захарович подмигнул Петровичу и тоже запыхтел. В кабинет вошел Андрей из курьерской службы, с удивление посмотрел на рестлеров и спросил:

– Который час?

– Хихихи, – захихикал Петрович.

– Часы себе купи, нищеброд! – пропыхтел Семен Захарович и спросил хитро: – Может, у тебя еще какой вопрос есть?

– Есть, – обиделся Андрей. – В каком возрасте тебя, Семен Захарович, выгнали из стаи за привычку облаивать людей?

– Хахаха! – зашелся Петрович.

– Пошел вон! – сказал Семен Захарович.

Андрей пожал плечами и вышел.

– Ну что? – ехидно спросил Петрович.

– Который час – тоже глупый вопрос, – смущенно сказал Семен Захарович. – Давай следующего ждать.

– Да хоть до вечера, – пожал плечами Петрович.

В комнату вломилась Верочка-секретарша, оглядела диким взором армрестлеров и спросила:

– Вы слышали что-то о грядущем продовольственном кризисе?

Петрович успел поймать левой рукой падающую челюсть. Семен Захарович молча полез в карман за деньгами.

– Молчат, за ручки держатся… – пробурчала Верочка и вышла из кабинета.

– Все равно кто-то спросит! – сказал Семен Захарович. – Спорим на четыре сотни. До вечера спросят…

В течение дня поступили вопросы:

– Вы читали Апдайка?

– Как вы думаете – в Эфиопии жарко?

– Интересуюсь, где такой костюмчик покупали и почем?

– Вы слышали, как только что упала главбух на лестнице? А чего не ржете?

– А вы чего – не ели сегодня?

– У вас случайно нет номера телефона Анны Николь Смит?

– И куда я бумажник свой задевал?

– Как вы думаете, при какой температуре лучше всего запекать конину?

– У вас случайно нет самоучителя игры на гуслях?

– Я тут женщину свою не забывал?

– Семен Захарович, а сколько вы весите?

– Петрович, ты знаешь, что у тебя сколиоз?

– Отчет когда будет готов, сволочь?

– Вы смотрели сегодня в окно?..

– Что вы тут делаете? – спросил вахтер.

– Воооот!!! – торжествующе поднял палец Семен Захарович. – Я тебе говорил?! Говорил?!

– Факт, – кивнул Петрович и принялся растирать затекшую руку.

– А на что это похоже? – вскочил на своего конька Семен Захарович. – Мы на руках боремся – кто сильнее. Что за глупые вопросы? Разве не очевидно?

– Да вижу я, – хмыкнул вахтер. – Я о другом. Что вы тут делаете? Уже девять часов. Все ушли уже давно… Думал на пульт сдавать уже.

– Хихихихи! – захихикал Петрович и упер локоть в стол.

– Чего ты ржешь-то? – сконфуженно спросил Семен Захарович и ухватился за руку Петровича. – Если так никто и не объявится, ты будешь единственным в нашей конторе, кто задает глупые вопросы.

Принципы

Эта тройка музыкантов работала в поте лица. Гриша стучал в барабан, Вася разворачивал меха аккордеона, Петя самозабвенно играл на трубе.

– Гринь, ты что такое стучишь, а? – поинтересовался Василий.

– А что? – вопросом на вопрос ответил Гриня. – Ты вона за отцом жениха гляди лучше.

– А что с ним? – не понял Васька.

– Он сказал «Как платок достану – вы мелодию заканчивайте», – пояснил Гриня. – Дескать его танцевать выгнали, а он устать боится. И сдуться тоже не хочет. Платок как покажет – мы и заканчиваем. Денег дал, кстати. Сказал – играть быстро. Кого-то он там переплясать хочет.

– А. Понятно. Ты лучше на Петруху глянь – махнул головой Васька, – он же красный, как кхмер. Не успевает, наверное, за тобой.

– Не успевает, но не сдается, – хмыкнул Гриня и прибавил в темпе.

– Да ты офигел, – пыхтя бурчал Вася. – Уже и я не успеваю. А Петрухе по ходу сейчас капец будет.

– Оппа-дрица-умца-ца! – закричал в микрофон оторвавшийся от инструмента Петя. – А теперь – СОЛО! Вася, жги!

Васькины пальцы запорхали над клавишами.

– Ты что стучишь, гад! – прошипел Петя на ухо Грине. – Что это за скорости, а?

– Сейчас век динамики! – захихикал Гриня. – Ушли в прошлое старые ритмы. Играем по-новому! Отец же жениха просил – быстро. Я и играю быстро. А ты не успеваешь, лабух?

– Да ты восемнадцать шестнадцатых бьешь, гад! – тяжело дышал Петруха.

– Столько не бывает, дурень. Максимум шестнадцать шестнадцатых, – авторитетно сказал Гриня. – Учился бы, знал бы.

– Одна целая две шестнадцатых, псих! На мать невесты погляди! Она ж как перфоратор трясется.

– А пусть не танцует. Это час славы отца жениха! Она и посидеть может, – стиснул зубы Гриня. – Что за манера танцевать под все? Может, это не для танца мелодия? Чисто для барабана с аккордеоном. И для отца жениха. Сюита.

– А батя жениха – крепкий… Не сдается. Вона как скачет. Пиджак только скинул… Против него молодой какой-то скачет, – одобрил Петруха. – Платка уже минут десять не видать. Как думаешь, выдержит?.. Погоди, погоди… Что значит для барабана с аккордеоном? А я?

– А ты слабак, – подначил Гриня. – Мало что лажаешь, так еще и дыхалки не хватает. Музыкааант еще…

– Я не успеваю? – взбеленился Петруха. – Ну держись. Смотри.

Он шагнул к микрофону.

– Умца-бамца-ооопп-ца-ца! А теперь – ускоряемся! – проорал Петруха и заиграл что-то еще более быстрое.

– Ох нифигасебе! – еще больше ускорился Гриня. – Во дает!

– Что ты ему дал? – спросил подошедший Васька. – Что за хитрые таблетки?

– Он. У. Нас. Энер. Джай. Зер. – Гриня старался не отстать от ритма. – Завелся чего-то. Видал, как чешет. Дикие скорости. Формула один в музыке. Зато мы сейчас точно взглянем на платочек отца!

– Вряд ли, – покачал головой Васька. – Ишь как скачет. Всех перепляшет. Не сдастся ведь. И плещется в нем немало, судя по виду.

– Ничего! И не таких морили! – подмигнул Гриня. – Гляди, чего сейчас будет!

И еще прибавил скорости.

К музыкантам подскочила мать невесты.

– Это что за мелодии? Уморить решили? – простонала она, не прекращая танцевать.

– Танцевать так танцевать, – сказал Васька, завороженный прыгающей грудью матери невесты.

– В лицо мне смотреть! – прорычала мать невесты.

– Чего я там не видел? – резонно заметил Васька, не отводя взгляда от груди. – Лицом вы гораздо хуже.

– Хам! – игриво засмеялась мать невесты.

– Ну если вам по возрасту трудно успевать за такими ритмами, мы сейчас замедлимся, – хитро сказал Васька.

– Хам он и есть хам, – поджала губы мать невесты. – Самому, небось, слабо быстрее играть.

– Что-о-о? – обиделся Васька и шагнул к микрофону. – А теперь, дорогие друзья, будет по-настоящему быстро!

И заиграл еще быстрее.

– Иииирооод! – застонал Гриня и тоже прибавил…

Петруха присел, тяжело дыша, около Грини:

– Что происходит, а? Это ж убийство какое-то. Там уж все остановились, кроме отца жениха с молодым этим. Танцоры диско, блин. Соревнования у них тут.

– А я что сделаю? – с Грини пот катился градом. – Он платок не достает – значит играем дальше. Он ведь тут командует.

– Да Васька ж сейчас пальцы себе на таких скоростях переломает! Остановись, ирод, – попросил Петруха.

– Не могу я. Принципы у меня, – упрямо покачал головой Гриня. – Что ж я слабак какой?

Петруха шагнул к микрофону и закричал:

– Дорогой отец жениха! Христом богом заклинаю! Достаньте этот чертов платочек. Музыканты сдаются! Вы всех перетанцевали! Ну или вы сдавайтесь, молодой человек. Проявите уважение!

– Не могу-у я! – закричал с площадки отец жениха. – У меня платок в кармане пиджака остался.

– Я тоже не могу! – закричал с площадки молодой человек. – Я под колесами тут пляшу.

– Вот капец, а… – застонал Гриня. – Теперь придется играть, пока кто-то не упадет. Что за сволочная работа!

– Это безумие! – возмутился Петруха. – Психи. Что за принципы такие глупые?

– Дурак! – пыхтел Гриня. – Я говорил, что ты не музыкант. Есть мы и они. Мы играем – они пьют и танцуют. Тут как на войне – кто кого. Кто первый сдастся. Не было такого, чтоб музыканты раньше гостей падали! Не было – и все тут. Всегда мы их делали! Понимаешь? Нельзя сдаваться!..

– Все! Амба! Не могу больше! – сказал Васька и прекратил играть. – Хрен с ним!

– Слабак! – презрительно бросил Петька и шагнул к микрофону.

– Умца-дритса-опп-та-та! Держись там на площадке!! – с надрывом закричал он и поднес трубу к губам.

Спасение утопающих

Однажды, во время всеобщего заплыва, Васька вдруг начал тонуть. То ли судорога с ногой приключилась, то ли просто силы не рассчитал. Обычное, в общем, дело. Если, конечно, не лично ты тонешь. Васька хлебнул невкусной воды, запаниковал, заметался и решил просить о помощи.

– Помогите! Тону! – крикнул Васька.

– Да ладно? Серьезно, что ли, тонешь? – спросил ближайший участник заплыва. – Не похоже чего-то…

– Да тону! Чесслово, тону, – уверил Васька и показал, как тонет.

– А. Сейчас помогу тогда, – уверовал пловец. – Помогите! Тут человек тонет! Просьба распространить эту информацию как можно шире!

– Тонет человек! Тонет! – закричали то тут, то там участники заплыва.

– Во-о-о-т, – удовлетворенно протянул первый откликнувшийся. – Сейчас тебе помогут.

И поплыл дальше.

– Эй! Куда? А помочь? – спросил Васька.

– Дал ссылку, – донеслось впереди.

– Я тоже. Я тоже крикнул, – уверили обгоняющие.

– Тонуууу! – закричал Васька. – Тонууу жеее.

– Хороший ход, – с Васькой поровнялась молодая красивая женщина в синем купальнике. – Теперь вас наверняка заметят. Я тоже могу прикинуться тонущей, чтоб меня заметили. Но мне противно. Я честно плыву.

– Да тону я, тону! – закричал Васька.

– Да, да, – с сарказмом в голосе ответила женщина. – Человек, когда тонет, не орет, а барахтается изо всех сил. Я в прошлом году тонула – пузыри пускала, а не кричала.

– А я считаю – хорошо, что вы тонете, – сурово сказал мужчина в купальной шапочке с надписью «Follow me». – Туда и дорога вам. В воде поменьше всякого сброда станет. И вода почище будет. Сидели бы на суше, сухопутные – так нет же. В воду вас тянет. Уррроды.

– Тонууу жее! Что за народ такой, а? – совсем затосковал Васька.

– Держитесь! Вам обязательно помогут! – поддержала морально Ваську большая группа пловцов. – Сил вам! Все будет хорошо! Вот увидите! Мы все зовем помощь для вас!

– Я буду молиться за вас, – проплыла мимо тетенька в годах. – Дай вам Бог сил!

– ПА-МА-ГИ-ТЕЕЕ! – закричал Васька.

– Ну чего орешь? Чего? – сказал Ваське мужик, проплывающий мимо на лодке. – Под себя, под себя загребай. Вот так! И ногами работай интенсивнее. Ногами. Взяли моду – орать чуть что. А самому руками-ногами поработать лениво, да?

Васька стиснул зубы и начал интенсивно работать ногами и загребать руками. Получалось плохо.

– Я говорила! Говорила! – вернулась женщина в синем купальнике. – Не тонет он нифига! Врет! Дешевая провокация и самореклама!

– Вот сволочь! – разнеслось по поверхности воды. – А мы ему так верили.

– Отплыви от него, тварь! – закричали сочувствующие. – Нет, чтобы помочь человеку!

– Пусть тонет! Пусть! Пусть докажет, что тонет! А все, кто сочувствует, – тупые лемминги! – ответили скептически настроенные пловцы.

– Тону я!! Помогите! – попытался крикнуть Васька, но голос его затерялся во всеобщем гвалте.

Васька хлебнул еще водички и приготовился к худшему, но тут его больно ударило по плечу спасательным кругом.

Утопающий вцепился в спасательный круг и закричал:

– Спасибо! Ура-а! Век помнить буду! Кто круг кинул – отзовись, а?

– Ага-а-а! У него круг был заранее! Он придуривался! – заорали скептики.

– Ура! Ура! – закричали сочувствующие. – Он спасен! Мы спасли его! Вот что значит – всем миром! Вместе мы все можем!

– Кто круг бросил, а? – упорствовал Васька.

– Мы все к этому причастны! – уверил Ваську многоголосый хор.

Анекдот

– А вот мне… А вот я… – пробивался сквозь гогот Саня. – Дайте сказать-то!

Все умолкли и посмотрели на страждущего.

– А хотите я расскажу анекдот?

– Нет, что ты! – загоготали все. – Мы же тут уже четвертый час анекдоты травим. Всей толпой. И тут вдруг ты – возьмешь и расскажешь… Нелепость какая.

– Так рассказывать или нет? – надулся Саня.

– Рассказывай уже, – разрешила компания.

– Значит, так, – набрал воздуха рассказчик. – Рассказываю анекдот.

– Нифига себе! Анекдот расскажет, – восхищенно сказал Толик.

– Обещал анекдот – рассказывает анекдот, – подхватил Иван. – Пацан сказал – пацан сделал. Не басню, не стишок… А-нек-дот.

– Мог ведь и сплясать заместо анекдота, ан нет. Целеустремлен, как эсэс двадцать. Тверд в решении как гранит постамента, – похвалил Степан.

– Обязателен, как подоходный налог, – кивнул Толик.

– Да ну вас, – обиделся Саня. – Дадите рассказать анекдот или нет?

– Рассказывай, конечно, – приготовились слушать все.

– Значит, так… – начал Саня. – Идут по лесу как-то русский, немец и этот… Как его… Сейчас, сейчас… Забыл чего-то. Ну этот…

– Переводчик! – подсказал Степан. – Если русский с немцем – обязательно переводчик должен быть.

– Не. Не переводчик, – замахал руками Санек. – Этот… как его…

– Как это – не переводчик? – удивился Степан. – Как же они разговаривают-то? Они молча, что ли, идут?

– Чего ты как придурок какой-то, а? – возразил Толик. – Зачем им в лесу переводчик? О чем им в лесу говорить-то? Идут, птиц слушают. Сок березовый пьют. А с ними баба их.

– Откуда баба? Человек же говорит: «Этот… как его..» – включился в спор Иван. – Была бы баба – сказал бы «Эта… как ее». А с другой стороны, раз сок пьют – может, и баба. Пить не дает ничего, кроме сока. Зверь-баба. Потому и «Этот». Зверь-то – он.

– Да не-е-е. Сами вы бабы! – сказал Санек. – Русский идет с немцем и с ними этот… ахтыжосспади… забыл. Ну этот…

– Лесник, – предположил Толик. – Лесник с ними или егерь. Или проводник вообще.

– А лесник какой? – спросил Иван.

– Ну как какой? Серьезный такой лесник. Трезвый почти что, – развил мысль Толик. – Шутка ли – интернациональная делегация в его лесу. Не каждый день такое.

– Да нет, – покачал головой Иван. – Этот русский, тот немецкий. А лесник какой?

– А это от леса зависит, – понял суть претензий Толик. – Если лес во Франции – француз вообще.

– О! Точно! – обрадовался Санек. – Идут, значит, по лесу русский, немец и француз.

– Фигассе, как все закрутилось, – уважительно прошептал Степан. – Антанта прям какая-то по лесу идет…

– Вот грамотей, – захихикал Иван. – Немцы в Антанте откуда вдруг взялись? Там же англичане были. Немцы, они против Антанты были.

– Отыть… – расстроился Степан. – А так все здорово получалось… Сань, нельзя немца на англичанина заменить? Пусть идут тройственным союзом по лесу. Русский, англичанин и француз. Грудь в орденах, сапоги блестят – красота же.

– Нельзя, – неуверенно сказал Саня. – Тогда анекдота не выйдет. Надо, чтоб немец был.

– Ты сейчас просто упорствуешь или обязательно, чтоб немец? – подозрительно спросил Степан. – Что он там делает-то?

– По лесу идет, – упрямо сказал Санек. – С русским и французом. Идут, значит, они, идут…

– Два раза идут? – поинтересовался Толик. – Какой интересный анекдот!

– Сань, а давай – ни твое, ни мое? Пусть идут почти Антанта и плененный ими немец? – попросил Степан. – Они его пусть на расстрел ведут. Ну или допрашивать. В лесу допрашивать прикольно, наверное. Хочешь ори, хочешь стони громко…

– И переводчик нужен тогда. Англо-русско-французско-немецкий, – добавил Толик. – Иначе допроса никакого не будет, если каждый на своем языке в лесу орать будет.

– Англо-то зачем? – не понял Иван. – Англичан вроде не было с ними.

– Англичане – союзники. От них секретов нет, – пояснил Толик. – И почему обязательно нет англичан? Переводчик – англичанин.

– Шпион! – ахнул Степан. – Переводчик – английский шпион! Я так и знал. До чего ж тварь подлая! Он же там такого напереводит…

– Так, значит, идут по лесу француз, русский и англичанин, – попытался Санек дорассказать анекдот. – Идут себе, идут. А тут им навстречу…

– Немец! – закричал Иван. – Им навстречу немец и орет: «Хенде хох, падлы! Вы чего меня в лесу потеряли?!»

– Ой, да, – спохватился Санек. – Идут по лесу немец, русский и англи… тьфу! француз, то есть. А им навстречу медведь такой выходит и говорит…

– «Хеллоу, джентльмены!» – говорит им медведь, – продолжил Толик. – «Ай эм нот инглишь спай! Ай эм симпл беар! Донт шут, мазафака!»

– А они ему «Ай донт андестэнд!» У нас переводчика нету! Саня не разрешил! – сказал Степан. – Из упорства тупого. Из-за него и погиб медведь.

– Упал медведь с простреленным сердцем и прошептал: «О май гад!! А Саня-то – подлый человек! Мог ведь и переводчика допустить», – укоризненно посмотрел на Саню Иван.

– Не-а!!! Им навстречу медведь такой выходит и говорит «Мужики!!! Осторожно!! Тут медведи водятся!!» – выпалил Саня и покатился со смеху. – Ахахаха! Медведи водятся! Как будто непонятно, что раз он медведь – они там водятся!! Хахаха! Ну как вам?

– Какой тонкий юмор, – уважительно заметил Толик.

– Английский!! – обрадовался Степа. – Я ж говорил – Антанта!!

Орлик

Лошадь последний раз шумно выдохнула, дернула копытом и затихла. Люца подошел к животному, внимательно осмотрел его, стянул шляпу с головы и торжественно произнес:

– Все. Орлика у нас нету.

– Как нету? – сказала Паша – толстая, вздорная и очень глупая жена Люцы. – Вот же лежит конь! Что ты придумываешь всякую ерунду? Как тебе не стыдно?

– Это бывший конь. Умер Орлик, – скорбно ответил Люца.

– Вай! Вайвайвай, – завыла Паша. – Как же мы теперь будем? Айайайай. Умеееееер.

– Умер! – кивнул дед Савушка и снял шляпу.

– Ничего себе! – удивилась семья. – Дед проснулся.

Семье было отчего удивляться. Последние десять лет никто не видел Савушку бодрствующим. Он вечно спал. Он посасывал трубку, ел, стоял, сидел, переставлял ноги, но все это делал, не просыпаясь и не открывая глаз. Сыновья Люцы, сорванцы Коська и Ваша, семи и трех лет от роду соответственно для смеха не раз хотели написать на спине и шляпе деда пару неприличных слов и даже запаслись для этого куском извести, но потом решили отложить эту смешную шутку до времен, пока не овладеют умением писать хотя бы неприличные слова.

– Не проснулся, – покачал головой Люца. – Это он во сне говорит. Ты зачем сказала слово «умер»? Видишь, он шляпу снял. Теперь не наденет, пока в нее пару монеток не положить.

– Отец умер, документы сгорели, дом сгорел, нужна операция, – забубнил Савушка, держа шляпу в руках.

– Возьми, добрый человек! – сказал Коська и кинул в шляпу камешек.

– Спасибо, спасибо, – поклонился Савушка. – Чтоб у тебя из почек такой вышел!

– На, папа, – кинул монетку в шляпу Люца.

Савушка ловко надел шляпу и запыхтел трубкой.

– Ишь ты, – восхитилась Паша. – Зарабатывает, даже когда спит. Не то что сын его.

– И слава небесам, что спит, – сказала старшая дочь Люцы Зоя. – Одной беды нам предостаточно. Не хватало еще дедушку разбудить. Тогда точно всем тошно станет.

– Тебе-то уж точно, – сказал Люца, глядя на круглый живот дочери. – Как поймет, что мужа твоего в природе не существует… Как догадается, что отец твоего ребенка неизвестен даже тебе – тут-то тебе и хана. Убьет на месте. К гадалке не ходи.

– Мама! Он опять! – Глаза Зои наполнились слезами. – Он мне к тебе ходить не разрешает.

– А как ты хотел?! – закричала негодующе на Люцу Паша. – У нее отец – пьяница! И голодранец! Кто ребенка в жены возьмет?! У нее нету ничего! Ей надеть нечего! А когда девушка голая ходит – как она может не забеременеть?! А?! Что ты на нее кричишь, безлошадный?! У него семью везти не на чем, а он дочери мораль читает. Тьфуй!

Люца по привычке не слышал крика супруги. Он знал, что цыганские жены кричат больше по обычаю, чем по существу. Но слово «безлошадный» больно припечатало Люцу. Он без-ло-шад-ный! У него кибитка с нехитрым скарбом, вечно спящий отец, беременная дочь, двое сыновей и супруга с необъятным, как степь, задом. И ни одной живой лошади.

«Хоть сам впрягайся в кибитку», – подумал Люца и вдруг понял, что это и есть единственное решение. Он надел на себя хомут и попробовал сдвинуть кибитку. Кибитка поддалась неожиданно легко.

– Пошли, табор! – сказал Люца. – Папка у вас еще – ого-го какой жеребец! И хозяйственный! У него всегда кибитка смазана как положено. Легкая как пушинка! Потому что колеса как положено смазаны!

– Потому что у нас имущества – не больше трех килограммов! – поддела пораженная мужеством супруга Паша. – Ты действительно потащишь все на себе?

– Я пешком не пойду! – сказала Зоя. – Я от пеших прогулок запросто родить могу. В поле прямо. Оставляйте меня здесь лучше. Я вас потом догоню. С ребенком.

– Садись в кибитку, золотце мое! Папа потащит и тебя. Ему не тяжело, – разрешила Паша и добавила шепотом для Люцы: – Если мы оставим ее тут, она нас догонит не с одним ребенком, а с целым выводком. Пусть лучше в кибитке едет.

– Пусть, – пожал плечами Люца. – Садись в кибитку.

– Папа у нас сильный!! – закричали радостно Ваша и Коська. – Папа не только Зою, папка может всех детей потащить! Правда, папка?!

– Залезайте, – буркнул Люца. – И деда Савушку возьмите. Он все легче своей трубки весит.

– Давай оставим его! – жарко задышала в ухо Паша. – Как раз тот редкий случай, когда можно его оставить. Тебя никто не осудит! Никто!

– С ума сошла, женщина?! – закричал Люца. – Это же отец мой! Он меня на плечах до десяти лет таскал, если я уставал идти! Семья!! Семья – вот что главное! С ума сошла!

– Все, все! Не ори! – примирительно сказала Паша. – Пусть все садятся и едут. А я сзади подталкивать буду. Я ведь жена твоя!

– На тебе пахать можно! – с чувством воскликнул Люца.

Комплимент получился неудачным даже по цыганским меркам. Паша обиженно засопела и сказала:

– Дай ручку, красавец. Погадаю тебе. Всю правду скажу.

– Знаю, знаю, – поднял руки Люца. – Умру в нищете послезавтра от голода по дороге в казенный дом. Пошли уже, а? Стемнеет скоро.

И они пошли. Люца шел, увязая по щиколотку в дорожной пыли, позади поскрипывала кибитка и Пашины суставы.

«Теплая, наверное, – думал Люца про пыль. – В детстве по такой босиком ходил. Идешь, а нога в теплую пыль опускается. А если топнуть сильнее – фонтанчиками между пальцев выбрызгивает. А если пробежаться по ней – сзади пыль поднимается и мат тех, кто сзади, идет. Чихают и матерятся. Как там отец кричал – чтоб тебе столько детей иметь, сколько раз я тебе по шее дам. И все пылили перед тобой! Смешно было… А еще – чтоб тебя паровоз с иконами задавил!»

– Паша! – закричал Люца. – Чтоб тебя паровоз с иконами задавил! Почему мне так тяжело стало?!

– Тут в горку просто! – бодро откликнулась Паша. – Не останавливайся, крепыш! А то потом трудно будет трогаться.

«В горку, наверное, – думал Люца. – Вот ведь штука какая. Вроде и незаметно, а как тяжело стало. Бедный Орлик. А какой конь был, а… Как стрела летел. А я его за шею обнимал. Снизу трава, как полоса зеленая, а грива в лицо так… А когда буянить начинал – всхрапывал, зубами схватить пытался, копытом двинуть. А я на него – тпррру, задрыга! Чтоб тебе хлеба с солью по ошибке вместо рта с другой стороны запихнули!»

– Паша! Чтоб тебе хлеба с солью в одно место! – закричал Люца. – Ты что там храпишь, задрыга?!

– Тихо ты. Детей разбудишь, – сонно ответила Паша. – Я тут. Толкаю. Не останавливайся, крепыш!

Люца остановился, вынул из хомута голову и посмотрел назад. Верная супруга мирно спала в кибитке, дыша полной своей грудью и изредка всхрапывая.

«Всхрапывает, как Орлик. Когда еще живой был», – умильно подумал Люца, но для порядка сказал:

– Могла бы и сказать, что в кибитку лезешь. Мне же тяжело. Хочешь, чтоб я умер?!

– Сын умер, дом сгорел, коня убили, подайте на коня кто сколько может, – забормотал в кибитке Савушка.

– На, папа, – кинул в шляпу монетку Люца. – Спи себе.

– Спасибо, сынок, – пробормотал папа из кибитки.

Люца лег в траве у дороги, раскинув руки, и принялся разглядывать звезды.

«Ишь, как ночь опустилась быстро. Как будто кто-то кептарь на солнце накинул. И звезды. Как будто Господь Бог белую крупу рассыпал на черном полу. Или крошки. Крошки – они разные по размеру. Большие и маленькие. А я их в ладонь собирал и Орлику выносил. А тот во дворе стреноженный стоял и как будто не спал никогда, а всегда крошек ждал. С ладони подбирает, а сам всхрапывает и фыркает потихоньку. Как Паша во сне. Всхрапывает и фыркает. Она ведь не только на лицо лошадь, наверное. А красивая была когда-то. Как Орлик. Умер который… Я теперь сам себе Орлик, наверное… И в небо потихонечку падаю. Или звезды падают на меня…»

– Иииигогоо, – послышалось тихое ржание.

– Не может быть! – проснулся Люца. – Паша, ты совсем уже, что ли?

– Я толкаю, толкаю! – отозвалась Паша. – Не останавливайся только. Я тут.

Люца подошел к кибитке. Паша спала, сидя, на ноге ее примостил голову Савушка, посасывающий погасшую трубку в ночном режиме. Дети лежали на полу кибитки и мирно сопели.

– Фхррр, – всхрапнули где-то и заржали тоненько. – Иииигого.

– Мать честная! Это же не Паша, – всплеснул руками Люца. – Это же конь! Настоящий! Где-то же есть он. Где-то там.

И Люца пошел куда-то туда на фыркание и ржание. Шел, не таясь, покуривая трубочку.

«А чего мне таиться? – думал Люца. – Я же только посмотреть иду. Или вообще мимо. Откуда они знают, куда я иду? Поймают и скажут: «Ага-а-а! Коня воровать идешь, цыган?» А я скажу: «Как вам не стыдно? Если цыган ночью идет, не таясь, с трубкой – так он сразу коня воровать идет?» Вот так я им скажу. Если увидят и спросят. Им всем стыдно будет. А я им скажу: «Я вольный цыган. Хожу, трубку курю. Гуляю где хочу. Луна светит как фонарь – чего бы не погулять? Мне завтра на работу не надо – могу ночь напролет гулять. Все видно как днем».

– Баммм! – ударило что-то Люцу по голове.

– Как вам не стыдно?! – на всякий случай закричал Люца. – Я просто посмотреть иду! А вы бьете сразу!

Ветка дерева, об которую Люца ударился головой, издевательски молчала.

– И не стыдно тебе? – погладил Люца кору дерева. – Некого тебе разве бить, кроме цыгана безлошадного? Богатых бей лучше. У них головы больше и болят меньше.

«А, наверное, правильно меня веткой ударило, – думал Люца. – Если ты цыган и ночью идешь на коня смотреть – на всякий случай пригнись. А вдруг конь понравится очень и придется не только смотреть на него? А если тайком идти – может, и не придется никому отвечать ни на что. Не увидит никто потому что. Не будут же они спрашивать что-то у того, кого не видят вообще? Очень трудно увидеть смуглого цыгана черной ночью. Если он не улыбается».

Люца улыбнулся, и луна заиграла на золотозубой улыбке цыгана.

«А если вообще ползком? – продолжил думать Люца. – Совсем меня видно не будет. Только если близко кто-то подойдет, увидеть сможет. И то могут и не увидеть. Подумают, что тряпка валяется какая-то. Большая такая тряпка. И ошибутся! Потому что Люца – не тряпка. Люца за конем идет ночью. Посмотреть хотя бы. Ну или не просто посмотреть».

Люца выполз на пригорок и от увиденного ахнул. В лунном свете паслись несколько стреноженных коней. Чуть подалее горел костер и слышался чей-то могучий храп.

«Сторож. Заснул, бедный. В ночное вышел и заснул. Уставший, наверное, – сочувственно думал Люца, подползая к лошадям. – Пахали, наверное, весь день. Устал, вот и спит. Крепко так спит… Когда Паша моя так храпит – ее разбудить невозможно. Хоть танцуй на ней – не проснется. А утром проснется – а коня одного не хватает. Ругать, наверное, будут беднягу. Коня проспал – шутка ли. Вот этого, например, проспал».

Люца с нежностью посмотрел на крайнего коня и пополз к нему.

«Этому точно надоело у крестьян жить. Видишь, как грустно смотрит… Он, наверное, сейчас вспоминает, как жеребенком скакал за табором. Как продали его потом. Как пахать заставляли. Глаза какие грустные у него. В них луна купается… Подползу и в глаза посмотрю коню. И станет понятно сразу – мой он или не мой».

Конь испуганно фыркнул и отшатнулся, когда рядом с ним, как из-под земли, вырос Люца.

– Тихо, тихо, мой хороший, – прошептал Люца и обезоруживающе улыбнулся коню. – Вот, смотри, что у меня есть…

Он достал из кармана краюху хлеба.

– Вот. Тебе нес специально, – зашептал Люца. – Ешь, ешь. Ешь и пойдем. На волю пойдем вдвоем. Я и ты. Будем вместе ходить повсюду. Ты с кибиткой, а я рядом. А в кибитке – семья. А когда устанешь – будем отдыхать. Я тебе песни петь буду.

Люца перерезал веревки, которыми был стреножен конь и тихонечко повел его к высоким кустам в ложбине. Конь тихо шел за Люцой и благодарно тыкался мордой ему в плечо.

– Я назову тебя Орликом, – прошептал Люца коню, когда они обогнули пригорок. – Вот только посмотрю, как ты скачешь, и назову.

Люца вскочил на коня, и конь рванул по нескошенному лугу с неимоверной быстротой.