Текст книги "Почти книжка (сборник)"

Почти сказки

Подарочек

Дракон внимательно смотрел на Рыцаря, который довольно неуклюже крутил мечом над головой.

– Круто, – выдохнул Дракон. – Вот так вот, с трех ударов, подстричь себе плюмаж – это, без сомнения, круто. Впечатляет.

– Правда, нравится? – смутился Рыцарь. – Это меня один Великий Воин научил. Называется – сверкающая аура. А вот это – прыжок рыси! Смотри!

Рыцарь попытался прыгнуть, но зацепился за что-то и с грохотом повалился на камни.

– Дегенеративная какая-то рысь, – покачал головой Дракон. – Или это прыжок старой, немощной рыси? Хитрый прием. Немногие после такого выживают.

– Не получилось просто, – обиделся Рыцарь. – На самом деле это вот так.

Рыцарь с криком «Ахха!!» опять попробовал прыгнуть.

– Уже страшнее! – кивнул Дракон, глядя на поднимающегося с земли Рыцаря. – Грохота больше. Я в какой-то момент даже думал драпануть.

– Не получилось опять, – смущенно сказал Рыцарь. – Я просто этот прием без доспехов разучивал. И пол там ровный был.

– Ну ничего, ничего, – утешил Дракон. – Давай дальше.

– Хааа! – закричал Рыцарь и стал в стойку.

– Что это за стойка? – удивился Дракон. – Атакующий сурок?

– Защищайся!! – закричал Рыцарь, но с места не сдвинулся.

– От кого? – удивленно оглянулся Дракон.

– От меня!!! От кого еще-то?! – пуще прежнего закричал Рыцарь.

– Не ори, а? – поморщился Дракон. – Зачем орать-то? Ну не складывается у нас поединок… Ну не клеится что-то… Чего орать-то?

– А чего ты? Вот чего? – все никак не решался напасть Рыцарь.

– Бу! – сказал Дракон и выпустил струйку пара.

– Мама! – закричал Рыцарь и закрылся щитом.

– Опять минут на сорок ушел в оборону? – вздохнул Дракон. – Я пойду, а? Ведь третий час тут топчемся бестолку.

– Чего это бестолку? – выглянул Рыцарь. – Я копье кидал. В начале самом.

– Угу. Помню. Недолет, недолет, перелет, – кивнул Дракон. – Ну давай решать: или ты бьешься, или я пойду.

– Не уходи, а? – попросил Рыцарь. – Мне во как надо! Победить надо.

– Ну так побеждай! – рявкнул Дракон. – Чего телишься?

– Боюсь я! – сказал Рыцарь. – Ты вон какой здоровый.

– Ну так иди домой! – вновь рявкнул Дракон.

– Не могу я. День Влюбленных сегодня. Никак мне нельзя без победы, – покачал головой Рыцарь.

– Ну так иди и скажи, что победил. А я – никому-никому. А в доказательство… не знаю. Ага. У меня клык выпал – где-то в пещере должен валяться. Поискать? – предложил Дракон.

– Н-е-е, – опять покачал головой Рыцарь. – Не пойдет клык. Сегодня День Влюбленных. Мне бы сердечко вырезать…

– Вообще офигел уже, – возмутился Дракон. – Сожру ведь сейчас за наглость.

– Стой! Не надо жрать. Я придумал, – крикнул Рыцарь. – Я камень найду какой-нибудь. Скажу, что у Дракона каменное сердце было. Женщины ведь в Драконах не рубят вообще ничего.

– Хммм… Хитер, – одобрил Дракон. – Ну… Пока, что ли?

– Пока. А еще один вопрос можно? Один всего, – попросил Рыцарь.

– Ну? – выдохнул Дракон.

– А почему ты меня не съел? Ведь мог же запросто, – поинтересовался Рыцарь.

– А-а. День Валентина же сегодня, – сказал Дракон. – Знаешь, сколько Рыцарей тут было за последнюю неделю? Объелся я. Тошнит уже от дураков.

Тихое место

Однажды Петровичем был обнаружен странный забор на пересечении двух улиц, настоящие названия которых были утеряны, наверное, еще до основания города в этом месте.

Улица, что убегала от Петровича вперед и назад, испокон веков именовалась Менделеевской. Разумеется, до рождения Менделеева она, скорей всего, называлась Шаромыжнической или еще как-нибудь, но после того, как Менделеев стал знаменит, улица моментально превратилась в Менделеевскую.

– В честь Менделеева, разумеется! – восклицал любой заезжий человек.

И, как правило, не угадывал. Потому что улица так называлась в честь распивочной, что всегда находилась на этой улице.

– Водка! Точно! – восклицал опять тот же самый любой заезжий человек.

И ошибался еще раз. Никакой водки. Только вино наливом и на месте из граненых стаканов, изгрызенных не одним поколением выпивох.

– Опа… Так Менделеев к вину не имеет никакого отношения! – восклицал неугомонный турист.

И ошибался в очередной раз. Потому как в распивочной с вином химичили всегда. Аш-два-о, понятное дело, лилось безо всякой химии и по рецептуре предков. А вот добавки для вкуса и крепости – тут и сам Менделеев вздохнул бы от зависти. В вине было все. Спившийся учитель физики, завсегдатай распивочной, убил двадцать лет на ежевечерние исследования в попытках на глазок определить присутствие изотопов естественных радиоактивных элементов в предлагаемом вине и добился-таки успеха. Всего-то за два дня до потери рассудка, на почве непонимания общественностью и беспробудного пьянства.

Поэтому всех продавцов вина из этой распивочной называли не иначе как Менделеев.

И улица была Менделеевской. Потому как едва ли не каждый половозрелый мужчина, встреченный на этой улице, либо только что слезно попрощался с Менделеевым, о чем свидетельствовала его поступь, либо направлялся на встречу с Великим Химиком.

Улица, что пересекала путь Петровича, буквально на следующий день после появления Шаромыжнической, именуемой впоследствии Менделеевской, стала Отливочной.

– Из-за того, что располагалась близко к лаборатории Менделеева! – смеялся заежий турист. И наконец-то был прав.

Жители улицы постоянно отлавливали клиентов Менделеева в процессе, давшем название улицы, стыдили их всяко и били крепко, но в своей Священной Войне терпели поражение изо дня в день, из года в год, из десятилетия в десятилетие. Уж они-то точно знали, что улица называлась Огородной, но, кроме них, это знание не передавалось никому. Поэтому разговор с таксистом звучал примерно так:

– На Огородную, пожалуйста.

– Опа. А где у нас в городе Огородная?

– Ну как же… По Аграрной…

– Чего? По какой?

– По Менделеевской! А там – третий поворот…

– Тююю. Отливочная, что ль? А она Огородная, что ль?

– ДА!

– Тююю. А я всегда ее как Отливочную знаю…

Ну, в общем, на известном всем перекрестке Петровичем вдруг был обнаружен забор. Причем забор не был построен за ночь, не был перекрашен или передвинут с места. Забор на этом углу был всегда. Просто Петрович обнаружил его только в этот вечер. Раньше он его просто не замечал.

Знаете ведь, как это бывает? Ну вспомните свой последний диалог с женой:

– Соседи картину купили как унас. Точь-в-точь.

– Какую картину, дорогая?

– Ну нашу. С тюльпанами.

– Какую нашу?

– У нас в спальне. Над кроватью. Картина. Что на ней нарисовано? Скажи мне, пожалуйста.

– Ну-у. Ты меня совсем уж… Тюльпаны нарисованы. Конечно. Чет я отвлекся…

– Как ты можешь, а? Ну как? В спальне у нас ромашки! А тюльпаны у нас в прихожей! Ну как так можно, а? Они ж тут уже лет пять висят!

– Д-а-а-а? Ну-ка, погоди… Хмм. Смотри… и вправду картина…

…Ну так вот. О чем, бишь, мы? Забор!! На перекрестке был обнаружен высоченный забор, который здесь стоял всегда. По крайней мере, Петровичу не вспоминался пейзаж, в котором вместо этого забора фигурировали бы другие виды. У забора сидело не менее десяти человек, которые почему-то не торопились ни к Менделееву, ни на Отливочную. Они просто сидели у забора и напряженно прислушивались к чему-то. Петрович специально минут десять внимательно смотрел на них – ни слова, ни жеста, ни друг на друга не посмотрят. Просто сидят и ждут чего-то. На забор смотрят и прислушиваются. Один даже ухо приложил.

– Але! – вежливо начал разговор Петрович. – Чего ждем, народ? Каменный забор мироточить обещается?

– Тсссс! – зашикал на Петровича народ и вновь обратился в слух.

– Величие наше растет на глазах! – раздалось вдруг из-за забора.

– Оуу! – воскликнул один из слушающих и начал быстро записывать в блокнот.

– Допиши там! – предложил благодушно настроенный Петрович: – Величие наше на пятках расти не может, ибо это низко. У военных величие растет на погонах. У остальных – на глазах, вызывая косоглазие, бельмы, дальнозоркость и расфокусировку. У женщин величие растет на радость мужчинам…

– Тсссс! – опять шикнули на Петровича. – Не мешай!

– Я не могу без тебя! – с надрывом сказали из-за забора. – Не могу и все тут. Можешь делать с этим что хочешь!

– О! Мое это! – сказал молодой человек из слушающих. – Тиха все! Еще должно быть что-то.

– Чего тебе еще надо, Сеньор Чудилио? – хмыкнул Петрович. – Если без тебя за забором не могут, мучаются и страдают – надо за забор лезть, а не слушать тут. Чего еще будет… Ничего тебе не будет с такой позицией!

– …все для тебя, – долетела концовка чего-то еще из-за забора.

– Не услышал!! – закричал молодой человек на Петровича. – Из-за тебя не услышал!

– Надо было за забор прыгать сразу – там лучше слышно. Там бы услышал! – парировал Петрович, которому было-таки неудобно за то, что помешал молодому человеку слушать. – Там дама тебя просит! Исстрадалась вся! А ты тут стоишь – слушаешь. Жестокий ты человек!

– А ну марш оба отсюда! – попросили остальные слушающие. – Сейчас тут пропустим все из-за вас. Идите вона подальше и там ругайтесь.

– Эх-х, – попрощался со всеми молодой человек, окинул на прощание Петровича тем еще взглядом, сплюнул презрительно и ушел за угол.

– И нечего в меня глазюками стрелять! – кинул в спину Петрович. – У меня супротив таких залпов броня толстенная. У любого спроси тут – «Реагирует Петрович на взгляды молодых людей?» Люди тебе скажут. Посмеются и скажут. Я тебе в отцы гожусь! Иди вона на отца своего глазами постреляй! Ты посмотри на них. Все обидчивые стали, как прибалтийские страны.

– Вот ведь мудак, этот Петрович! – зло сказали из-за забора. – Старый, неадекватный дурак.

– Что-о? – взъярился Петрович. – Кто это там смелый такой?

– Точно, мудак! – голосом молодого человека прокричали из-за забора.

– Я вот сейчас кому-то там устрою! – пообещал Петрович. – Сейчас там кому-то участок станет тесен! Сейчас там кому-то взгрустнется очень! Сейчас там без кого-то придется обходиться всем дамам!

– Козел ты, Петрович! Шумное чмо! Скандалист престарелый! Псих! – ответил десяток голосов из-за забора. – Шел бы отсюда! Дать бы тебе по морде, да мараться неохота!

– Ну все, – с громким хлопком лопнуло терпение Петровича. – Заготавливайте бинты там. Не расходитесь, мужики. Сейчас к вам из-за забора ваши ораторы полетят.

Петрович зашагал вдоль забора в поисках калитки и, как водится, выбрал неправильное направление изначально.

– Сейчас-сейчас, – пообещал он опять мужикам, проходя мимо них обратно. – Сейчас здесь будут крики.

Калитка обнаружилась шагах в тридцати.

«А ну как побьют? – мелькнуло в голове Петровича. – Много их там вроде».

Петрович замялся у калитки – «Плюнуть, что ли?.. Не-ет… Нельзя. Эти там смотрят. Скажут – струсил. Зайду! В драку ж не полезу – чего им на меня прыгать? Опять же с дамами вроде сидят… Зайду!»

Петрович толкнул калитку и шагнул на чью-то, утопаюшую в деревьях частную собственность, на всякий случай втянув голову в плечи. Потому что втянутая в плечи голова – залог, что шею не сломают сразу, и вообще должно как-то расположить хозяев к незваным гостям.

«А красиво тут, – оценил Петрович. – Домик, сад… Прям рай».

– Э-э-э, – позвал Петрович. – Люди тут есть? Кто-то живой?

«Что-то я ерунду говорю», – подумал Петрович и решил исправиться:

– Кто-то есть?! А?!

– Всегда кто-то есть. Бэ. Обязательно живых надо? Да еще и людей? – последовательно ответили на все вопросы за спиной.

У Петровича с громким и неприличным звуком екнуло сердце и со скрипом подогнулись колени. Петрович медленно обернулся и с облегчением обнаружил за спиной мужичонку ростом всего-то метра полтора. Мужичок закрывал калитку за Петровичем.

– Откуда ж люди тут! – перешел к делу Петрович. – Тут сволочи какие-то. Обзываются через забор. Обижают всяко. Главное – ничего ж не сделал. Мимо шел. А еще и женщины иже с ними!

– Я тебя обзывал? – спросил мужик. – Ко мне претензии есть?

– А я знаю? – сварливо сказал Петрович. – Мне через забор не видно.

– Ну посмотри на меня. Я похож на хулигана? – мужик улыбнулся Петровичу и зачем-то показал ладони. Как будто человек не может обзываться с пустыми руками. Однако Петровича почему-то именно этот жест убедил, что мужик не виноват.

– Да не! К тебе нет претензий, – протянул руку Петрович. – Петрович я.

– Садовник я, – протянул руку мужик.

– О. Молодец. А зовут как? – спросил Петрович.

– Не помню. Всегда Садовником называли, – пожал плечами мужик. – А какая разница?

– А никакой, действительно, – согласился Петрович. – Я… Я это… Пенсионер я.

– А. Тоже неплохо, – одобрительно кивнул Садовник.

– Невозможно так жить! – донеслось из сада. – Ты мне надоел до смерти!

– Вот! Вот! Слышал? У тебя в саду кто-то есть! Я ж говорил – ругается! Меня обругали тоже. Обидно очень, – заговорил о своем Петрович.

– Нет там никого, – покачал головой Садовник.

– Я катастрофически одинок! – подтвердили из сада.

– Как же нет! Я ж слышу. Там же кто-то болтает! За дурака меня держишь? – обиделся Петрович.

– Сам посмотри, – открыл Садовник калитку в сад.

Петрович заглянул в сад. В саду, кроме деревьев и травы под ними, не обнаружилось никого.

– Как же… – повернулся он к мужику. – Я ж слышал только что…

– Вот я дурак был! И чего связался с ними! – сказали в саду.

Петрович развернулся и опять не увидел никого. Он шагнул в сад и тщательно его осмотрел. Заглянул за каждый ствол, оглядел каждую ветку и не обнаружил никого.

Садовник присел на скамеечку, закурил трубку и улыбался, наблюдая за Петровичем.

– Чертовщина какая-то, – растерянно сказал Петрович Садовнику. – Я ж слышал.

– Ты никогда не слышал меня! И не старался услышать! – раздался мелодичный женский голос за спиной Петровича.

– Ох, ё! – испугался Петрович и резко обернулся.

За спиной не было никого.

– Что это, а? – растерянно спросил Петрович у Садовника.

– Чаю будешь? – предложил вместо ответа Садовник. – Идем чай пить?

– Идем, – Петровичу стало очень страшно и неуютно в саду с голосами.

Через минут пять они сидели друг напротив друга и пили чай.

– Слышь… Садовник… А Садовник? – в который раз спросил Петрович. – А что у тебя там? Невидимки?

– Нет, – покачал головой Садовник. – Невидимок не бывает. Наверное. Не верю я в них, в общем. Ерунда какая-то получается. Человек – и вдруг невидимый. Его б еще в роддоме потеряли бы. Не бывает. Наверное.

– А у тебя в саду что? – возразил Петрович.

– Слова, – ответил Садовник и отхлебнул из чашки.

– Вестимо, слова, – согласился Петрович. – Их же кто-то говорит? Ведь так?

– Конечно, говорит, – кивнул Садовник. – Иначе зачем слова? Чтоб говорить.

– Во-о-от. А кто говорит? – мягко продолжил Петрович.

– Да разные люди говорят. Ты вона тоже говоришь, – опять непонятно разъяснил Садовник.

– В саду! В саду кто говорит?! – не выдержал Петрович.

– В саду никто не говорит. Там плоды созревают, – улыбнулся Садовник. – Хотя, конечно, и в саду говорить можно.

– Ты дурак какой-то, а? Или издеваешься надо мной? – вскипел Петрович так, что самовару стало завидно. – Я в саду… Я сам слышал!

– И я слышал. И что? – хихикнул Садовник.

– И кто у нас в садуууу? – сыграл в воспитателя детского сада Петрович.

– Никто-о-о! – сыграл в ребенка Садовник и засмеялся.

– Злой ты! – обиделся Петрович. – Трудно сказать, что ли? Уйду сейчас ведь!

Петрович даже встал и сердито засопел, показывая, что вот-вот уйдет.

– Присядь, Петрович, – миролюбиво сказал Садовник. – Просто скучно мне. А ты забавно так волнуешься. А потом я все объясню и станет неинтересно тебе. Пропадет азарт.

– А если не скажешь – мне тоже станет неинтересно, – присел Петрович. – Потому как я сейчас помру от любопытства, а у жмуриков интересы очень ограничены. Мало чем интересуются. Ну расскажи, что там у тебя.

– Слова, – сказал Садовник.

– Опять?! – взвыл Петрович.

– Не-а. Слова у меня там растут. В саду, – серьезно сказал Садовник.

– Не понял? – действительно не понял Петрович.

– Слова. Слова ведь не просто так говорятся. Слово – оно назреть должно. Вот у меня и созревает, – просто сказал Садовник. – Зреет, зреет. Потом с дерева срывается. Созрело стало быть. И кто-то кому-то эти слова говорит. Или не говорит. А у меня слышно. Иногда незрелое падает.

– Я готов жизнь за тебя отдать! – закричали радостно в саду.

– Вот. Незрелое как раз. Ванька-Казанова ляпнул опять кому-то, – покачал головой Садовник.

– Ленькин сын который? – уточнил Петрович.

– Он. Ляпает чего не попадя, балабол, – кивнул Садовник. – Во-от.

– Ха-ха-ха-ха! – засмеялся Петрович. – Погодь-погодь. Так меня чехвостили не за забором, а те, кого я доставал там? Или нет? Они ж молчали… Чет не сходится у тебя.

– Сходится, сходится, – уверил Садовник. – Оно у них назрело. Просто сказать побоялись. Они ж там кто, по-твоему?

– Слушатели? – попытался угадать Петрович.

– Не-а. Слюнтяи они. Сидят и чужое подслушивают. А потом говорят чужими словами. Ну или подслушивают, чего им готовы сказать близкие. Так себе народишко, – махнул рукой Садовник.

– Значит, правильно я им мешал, – с удовлетворением сказал Петрович. – Нефиг им… О! А мои слова тут не растут разве? Не слышал совсем.

– Растут. Просто у тебя в унисон получается. Созрело – сказал.

– О! И у тебя. Я-то думал эхо в саду, когда с тобой говорил, – сказал Петрович.

– И как? Неинтересно стало? – подмигнул Садовник.

– Интересно. Посидим, послушаем, – подмигнул в ответ Петрович. – Налей-ка чаю еще, а?

В саду вдруг бахнуло отборным, затейливым трех-этажным матом. Да так бахнуло, что Садовник чуть чашку не выронил.

– Ого! – уважительно протянул Петрович. – Вот это вызрело у Гришки-Прапора…

– Ага. Он, – согласился Садовник. – Видать, спот-кнулся опять.

И они пили чай и неспешно говорили, пока не созрело последнее слово в саду.

Мебельная сказка

Жила-была семья стульев. Крепкая мебельная семья. Михаил Степаныч Стул, Анастасия Федоровна Стул и сын их оболтус – Сенечка. Оболтус, потому как маленький и постоянно валялся где попало. А попадало обычно под ногами у хозяев. Наткнется кто – выругается всенепременно, да к стенке Сенечку поставит. Не в смысле расстрела, а чтоб с дороги убрать. И поделом – нет, чтоб как отец с матерью, степенно у стола стоять.

Мир у стульев обычно не ограничен одной комнатой, но в нашем случае стулья редко бывали в соседних, в силу строгих порядков хозяев. Кочевые табуретки рассказывали, что в соседней комнате живут кровати, а во дворе так вообще – просторы необозримые. Но Михаил Степаныч высмеивал их всяко и не верил. Табуреткам вообще мало кто верит, несмотря на всю их полезность. Потому что у них спинки нет и на них нередко ногами становятся.

Как-то вечером семья стульев наслаждалась покоем и разговаривали о том, о сем.

Михаил Степаныч, шутки ради, пугал Анастасию Федоровну жучками-древоедами и термитами. Анастасия Федоровна пугалась очень и скрипела уморительно. Сенечка со смеху валялся по полу.

– Добрый вечер! – заглянул в комнату Дракон. – Можно к вам?

– Нельзя! – сурово отрезал Михаил Степаныч. – Вон идите отсюда. И немедленно.

– Злые вы. Приходишь к ним, а дома и нет никого. Поужинать… кха-кха… поговорить не с кем! – поцыкал зубом Дракон и ушел огорченно доедать группу народных героев, которые вчера пытались избавить регион от Дракона.

– Что ж ты, в самом-то деле, а? – не одобрила Анастасия Федоровна. – Как-то не по-мебельному даже. Ни за что животное обидел.

– А нечего! – пояснил Михаил Степаныч. – Спасу нет уже от них. Развелось их уже, как микробов под крышкой унитаза. Что ни сказка – Дракон. Обязательно и всенепременно – Дракон. И с ними эльфы, орки, рыцари и тролли. И все с оружием, всенепременно. Соберутся и давай биться насмерть. А дамы им платочками машут. С балкона причем. Чепчики швыряют.

– Бардак какой, – неодобрительно покачала спинкой Анастасия Федоровна.

– Вечер добрый! – лязгая доспехами вошел Рыцарь. – Во Славу и Во Имя!!..

– Шлем сними! – приказным тоном скомандовал Михаил Степаныч. – Вот! Вот, Настенька! Гляди на него! Ушки острые. Я говорил ведь. Эльф это.

– Подите вон! – скомандовал с пола Сенечка и продолжил валяться со смеху.

– Цыц! – цыкнула Анастасия Федоровна. – Как ты со взрослыми разговариваешь! И ты, Михаил Степаныч, тоже при ребенке поостерегся бы примеры показывать.

– Цыц! – цыкнул Михаил Степаныч. – Не надо, душа моя, мне при посторонних замечания делать. И ребенок-то, в общем, прав. Уходите отсюда, господин Эльф-Рыцарь, пожалуйста. Здесь мирная такая сказка.

– А пойду-ка я отсюда, – зевнул Эльф и надел шлем. – Все равно тут никого нет. Мебель только скрипит. Когда уже делать научатся мебель нормальную?..

И ушел из комнаты. С деревьями договариваться пошел, чтоб из них мебель нескрипучая получалась.

– Еще и нахамил, – вздохнула Анастасия Федоровна. – Тоже мне Рыцарь… Хамло какое-то.

– Ка-ак же, – презрительно протянул Михаил Степанович. – Мы ж фэнтэзийные герои. Не абы кто. Нам без хамства – ну никак. Тьфуй.

– Комод надутый! – хихикнул Сенечка с пола.

– Именно! – согласился Михаил Степаныч.

– Не ругайся при родителях! – для порядка сделала замечание Анастасия Федоровна.

Дверь опять стукнула.

– Кого еще несет, а? Что за вечер? – возмутился Михаил Степаныч.

В комнату вошла девочка с диковатым взглядом, огляделась, цапнула с окна грушу и попыталась ее укусить.

– Дура! Это ж папье-маше! – вскрикнули в один голос Михаил Степаныч с Анастасией Федоровной.

– Муляж! – засмеялся Сенечка, валяясь на полу.

– Сенечка, не слушай ее! Закрой… Чем он там у нас слышит, а? – забеспокоился Михаил Степаныч.

– Сенечка! Не слушай девочку! – приказала Анастасия Федоровна и ответила честно Михаилу Степанычу шепотом: – Фиг его знает, чем он там слышит.

Сенечка отключил слух. И вовремя. Потому что девочка в этот момент смогла вытащить увязнувшие в муляже зубы и заматерилась страшно. Так страшно, что кукушка в часах с тех пор начала заикаться и в полночь откукукивала раз пятьдесят.

– Ишь как чешет, а… – восхитился даже Михаил Степаныч. – Чистый Барков. Похлеще даже.

– Что будет, Мишенька? – испугалась Анастасия Федоровна.

– Ничего не будет. Сейчас стол увидит и за стол придет. А то ты не знаешь, – рассудительно сказал Михаил Степаныч.

Девочка увидела стол и тарелки на нем и радостно закричала тем же страшным матом.

– Дикие они, эти заплутавшие в лесу, – хихикнул Михаил Степаныч.

– Миш, Миш, она к тебе идет! – предупредила Анастасия Федоровна. – Смотри мне!

– А чего я-то? Что я могу-то? – оправдывался Михаил Степаныч.

Девочка запрыгнула на Михаила Степаныча, и заерзала на нем, поедая что-то со стола. Михаил Степаныч подозрительно заскрипел.

– Миша!!! – закричала Анастасия Федоровна. – Что ты за стул такой! Сделайся немедленно неудобным! Ишь как… Так и ждет, чтоб села на него какая-нибудь. Зря я за кресло не вышла!

– Ну перестань, перестань… – смущенно забубнил Михаил Степаныч, становясь неудобным. – Ничего подобного…

– Знаю я тебя! – отрезала Анастасия Федоровна. – О шведском гарнитуре небось до сих пор мечтаешь?

Девочка тем временем почувствовала все неудобство Михаила Степаныча. Она соскочила с него и закричала:

– Дурацкий стул! Какой болван такой делал!

– Папа твой – болван! – обиделся Михаил Степаныч.

– Ага. Иди сюда, иди. Змея! – прошипела Анастасия Федоровна, глядя на приближающуюся девочку. – Присядь на меня, присядь. Сейчас я тебе устрою званый ужин.

– Аа-а-ай!!! – закричала девочка, поглаживая прищемленное место. – Что за мебель такая? То неудобно, то вообще щипается!

– Бетонный пол – твоя мебель! – в один голос сказали старшие стулья.

– Миш, Миш, она к Сенечке идет! – тревожно заголосила Анастасия Федоровна. – Сенечка, стань неудобным! Сенечка!

– Фиг там. Не услышит, – сказал Михаил Степаныч. – Он же слух отключил. А все ты со своим пуританством. Чего бы он там услышал…

– Не смей меня винить!!! – поникла Анастасия Федоровна.

– УАУ!! – радостно закричал Сенечка. – Камон, бэйб! Да! Ерзай, ерзай!! Да, детка!

– А парнишка-то совсем уж взрослый стал, – Михаил Степаныч от смущения выглядел, как стул из драгоценного красного дерева.

– Она же сломает его! На всю жизнь сломает! – запричитала Анастасия Федоровна.

– Какой милый и удобный стульчик! – радостно закричала девочка, раскачиваясь на Сенечке.

– А-А-А-А! – раздалось сверху.

– Что за… – начала было девочка, но не договорила. Потому что очень трудно закончить мысль, когда на тебя падает буфет.

– Ну ё-ё-ё, – расстроился Сенечка, отлетевший далеко в сторону, и включил слух.

– Где ваш такт, Исидор Кондратьевич? – обратился он к буфету. – Где совесть ваша буфетская? В самый неподходящий момент…

– Сенечка! Живой! – всхлипнула Анастасия Федоровна.

– Я говорил, что все хорошо будет! – радовался Михаил Степаныч.

– Где ж хорошо-то? – огорчался Сенечка.

И только Исидор Кондратьевич Буфет с девочкой не слышали их. Девочка, возможно, потому что не понимала мебельного. Ну или потому, что без сознания была.

А Исидор Кондратьевич, потому что лежал на девочке, шептал ей всякие приятности и посыпал ее сахаром и конфетами. Странный он был. Буфеты, они вообще – странные. Чего у них внутри – никто не знает…