Текст книги "Владыки Земли"

– Они! Это они, Скрижали Великого Веда, на коих запечатлел он все, что знал сам и что слыхал за долгую жизнь свою от других людей, и не только. Хвала силам земным и небесным, что к нам попали они, а не к хурам поганым или иным народам диким. Только вот…

Тут голос волхва осекся и он помрачнел.

– Что «только вот», дяденька? – спросил Луня. Шык тяжело вздохнул:

– Только вот коли случилось так, что Скрижали Ведовы тут оказались, стало быть, точно в живых его нету. Видать, этот муж, чьи кости тут лежат, по Ведову слову спасал скрижали, да настигла его смерть непонятная…

Луня, которого Руна с опаской все потихоньку оттягивала от груды костей, отошел в сторону, и вдруг увидал на полу среди мусора и пыли черные косточки какого-то маленького зверька. Ну косточки и косточки – может, хорек тут крысу схарчил, однако что-то привлекло Лунино внимание. Он присел, обгорелой шепкой откинул в сторону кусок заскорузлой грязной тряпки и вскрикнул, пораженый:

– Ого! Глядите-ка! Вот что за тварь этого чужака убила!

Шык, склонившись над черными маленькими костями, побледнел и сделал из пальцев знак обережный:

– Чур нас от этого, чур! Это кости ашиги, маленького демона из страны джавов. Мала она ростом, но опаснее ашиги нет твари на всем белом свете. Если вызвать ее заклинанием особым и указать на человека, даже пусть тот за множество дней пути находиться будет, помчиться ашига за тем, на кого наговор наложен, догонит в самых далеких далеках и мозг человечий выпьет, через ухо выпьет, а вместе с мозгом и душу сожрет, лишив ее посмертия.

– А потом что, и сама издохнет? – спросил со страхом в голосе Зугур, тревожно озираясь. Шык покачал головой:

– Да нет, тут, видать, так получилось. Гналась ашига за этим бедолагой, догнала, и вышла меж ними битва. У человека меч железный был, такой даже для ашиги страшен. То ли ранил он ее сперва, то ли потом в предсмертном ударе задел, не ведаю того, но только убили они друг друга. О ином хочу сказать – заклинание, что ашигу в погоню отправляет, сложное и мудренное. Даже Великий Вед не владеет им. И есть лишь один человек на свете, который знает, как заставить ашигу повиноваться. Зугур и Луня знают его, это Бжваг, он лури, шаман, могучий маг и мудрец, знающий много. Но зачем сделал он это, и что за человека убила ашига по его приказу? Может быть, когда-нибудь мы это и узнаем. А пока надо бы прикрыть отжившие свое кости, не дело это – лежать им тут просто так, всякой нечисти на потеху. Погрести его в огне мы не сможем – вся округа на костер погребальный сбежиться, а я чую, тварей тут всяких окрест изрядно шатается.

– Может, по-нашему его упокоить, в земле? – спросил Зугур. Шык кивнул:

– Давай, вон Лунька тебе поможет. А мы с Руной посмотрим тут, в Доме, может, сохранилось чего из вещей или из припасов. Соли бы хорошо найти. Руна, где у вас кладовая была?

* * *

Зугур и Луня нашли среди мусора и обломков пола в Большой горнице пару широких досок от сломанных столов, на них перенесли кости убитого ашигой неведомого человека во двор, Зугур железным мечом быстро вырыл могилу у дороги, неглубокую и узкую. Прикрыв кости на дне могилы второй доской, вагас быстро засыпал усыпальницу землей, быстро пробормотал какие-то слова на своем языке, воткнул в холмик сырой земли железный меч, но потом, подумав, вытащил его и сунул за пояс, а на могилу положил кожаную рукавицу.

– Все, Луня, пусть спит он покойно и вечно, и не потревожит никто прах его! Пошли.

Они вернулись в Дом, и пошли в задние комнаты, что располагались за Большим очагом, туда, где Шык и Руна осматривали разоренные кладовые Корчей.

– Эй, Луня! – раскрасневшаяся Руня выбежала на звуки шагов, перескочила дыру в полу и подбежала к мужу: – Вот, смотри, мы нашли два медных кувшина для воды, мешок овса, целый кусок горной соли, ножи, ложки, мисы…

– Хорошо, хорошо, ладушка! – Луня чмокнул жену в щеку. Зугур, усмехнувшись, обошел их и крикнул:

– Волхв! Долго вы будете тут ковыряться? Идти надо!

И подождав ответа, пробормотал:

– Не нравиться мне тут что-то…

И только вагас произнес эти слова, как до их слуха донесся дробный перестук копыт. Из дальней кладовой выскочил Шык, весь в пыли, и застыл, увидав лица остальных, потом прислушался и тихо сказал:

– Арпаки. Два десятка.

– Да. Но под седлом только половина. – так же тихо в тон волхву сказал Зугур и махнул рукой: – Быстро наверх, в ту комнату, где мы нашли мертвяка. Только тишком, молчком и острожно!

Они быстро, стараясь не скрипеть ступенями, взобрались на гульбище, проскочили в комнату, и пригнувшись, подобрались к узкому окну. Луня первым выглянул из-за шероховатого камня и увидал вдали мчащихся с закатной стороны по Ходу во весь опор всадников.

Десять конных аров, в полной войской справе, у каждого в поводу заводная лощадь, тюки с поклажей. Судя по виду арпаков, в дороге они были уже не один день. Все ближе и ближе подезжали ары к Дому Корча, и вот уже прередовой придержал коня и махнул рукой остальным, веля заезжать во двор.

– Тут остановятся. – одними губами прошептал Зугур: – Попали мы, как перепелки в степной пожар. И бежать некуда, и на месте сидеть нельзя.

– А может, по подземной тропе уйдем? – тоже шепотом предложил Луня, но Шык покачал головой:

– Аспиды в подполе. С ними такая битва выйдет, что на всю округу шум будет. Может, не надолго они? Тогда отсидимся. Эх, могила-то свежая у ворот, заметят!

Ара по двое въезжали во двор Дома, спешивались, расседлывали и обтирали коней, переговариваясь на своем звучном, рокочущем языке. Зугур, затаив дыхание, долго вслушивался, потом прошептал:

– Ночевать тут будут, во дворе. Старшой велит палатку разбить, коней отвести за Ход, там ручей и трава гуще. Трое с конями будут, остальные здесь. Только б они в Дом не пошли…

Но арский вожак, словно подслушав, отправил двоих воинов в Дом, видать, для проверки. Путники замерли, стараясь даже дышать без шума, и в звенящей тишине пустого Дома стали слышны уверенные шаги и бряцание оружия аров.

Воины, негромко переговариваясь и держа наготове мечи, вошли в Большую горницу, огляделись, а потом двинулись по скрипящим ступеням вверх, на гульбище. Комната, в которой притаились Шык, Зугур, Луня и Руна, была пятой по счету от лестницы. Звуки шагов приближались. Вот ары заглянули в одну дверную проемину, затем в другую, третью, вот подошли к четвертой комнате…

Зугур положил руку на рукоять меча, но Шык показал ему кулак, потом прошептал что-то в сивые усы и помахал растопыренными пальцами левой руки, словно кошка, отряхивающая мокрую лапу. Шаги аров замедлились, воины коротко переговорили, и Луня по тону понял – дальше не пойдут, решили, что нет тут никого.

Однако до тех пор, пока шаги и бряцание оружие не удались, путники не решились даже дух перевести. Наконец, все стихло.

– Хвала… хвала силам благим, пронесло! – прошептал Шык. Зугур усмехнулся:

– Сейчас пронесло, а дальше что? Так и будем тут всю ночь сидеть? А если они и завтра тут остануться? А если целую семидицу простоят? Я чего думаю – ночью надо вдарить по ним, по спящим. Они дозор выставят, но это ладно, дозорного я стрелой сниму. Тех, что в палатке спать будут, тишком в ножи возьмем. Коней они увели, шума не будет. А потом остальных, что с арпаками ушли, можно будет издаля стрелами забросать. Хотя… Ары – это не птицелюди голозадые, они задешево не продадутся, за так не купятся… Ну, что молчишь, волхв? Время-то поджимает!

Шык нахмурился, сказал тихо:

– До Ярова дня четыре семидицы осталось. А нам еще по Черному лесу идти, и путь не близкий, и беды не оберешься. Сидеть и ждать и впрямь нельзя, а то не поспеем мы к Черному утесу до Ярова-то дня. Но и ратиться с десятком аров – гиблое дело, даже если и одолеем их, все одно кого-то потеряем, это если все ладом сложиться. А у нас доперж ладом только нужду справить удавалось, все остальное наперекос выходило. Ладно, до темна недолго, посидим, поразмыслим, потом, как ночь придет, совет держать будем. Быстро только мухи плодятся, да и то в выгребной яме. Давайте, други, думайте, и думайте не про то, как аров одолеть, а как нам отсюда уйти незаметно.

* * *

Время ползло медленно, точно гусеница по зеленому листу. Луня, сидя на полу подле Руны, придумывал разные способы покинуть Корчев Дом, но все они были опасными и сулили смерть путникам. Самым простым было бы тишком спуститься вниз, в Большую горницу, и попробовать уйти через заднюю дверь. Но на беду, дверь ту хуры сбивать с петель не стали, и была она закрыта и досками горелыми и другим всяким хламом привалена. Открыть ее без скрипа вряд ли удасться, а любой шум ары услышат. Даже если дозорный далеко будет, все одно. Луня по себе знал, как чутко спиться в походе, любой шорох, любой скрип на ноги поднимает, за оружие хвататься заставляет. Вот если бы чарами…

Между тем стемнело. Небо за окном стало совсем черным и непроглядным. Вечерний ветер, внезапно налетевший с Серединного, принес с собой холодное дыхание гор и разогнал тучи. Вызвездило, да еще выползла на небосвод луна, почти полная, желтая и яркая – воистину, Ночное Солнце!

Шык, пошевелившись, просипел, едва не закашлялвшись:

– Ну, кто чего надумал? Про заднюю дверь сразу забыть надо – переполох поднимем. Есть что другое?

Зугур блеснул в темноте белками глаз, зашептал:

– Если на ту сторону горницы по верху перебраться, можно на ремнях по стене спуститься.

– Не пройдем мы на ту сторону, полы порушены, кругового прохода нет. А если снизу – опять же шум. – ответил Шык: – Тоже не годиться.

– Дядько Шык! – Руна дернула волхва за рукав: – Вот говорил ты – аспиды в подполе сидят. А что за аспиды такие?

Шык чуть слышно вздохнул:

– Нечисть. Обличием на змея похожа, только черны аспиды, словно вода в торфяном болоте, потому и горючий камень, что невеличники добывают, аспид-камнем роды зовут. Две башки у аспида, и обе с телячью голову величиной. Слюна его ядовита, на хвосте шип, тоже с ядом. Крылья есть малые, но летает аспид низко и не далеко. Стрелой иль чем другим аспида одолеть нельзя, только огнем сжечь его можно, огня он боится и бежит от него. Потому и прячется аспид в местах темных да укромных. Там он человека поджидает, там и жалит его, а потом сердце выгрызает и кровь высасывает. А зачем ты пытаешь меня, а?

– Знаю я таких тварей. – не отвечая на вопрос Шыка, сказала Руна: – У гремов они «кол» зовуться, живут в странах полночных, у Снежной Старухи Коук-ка в псах сторжевых служат. Пуще всего любят они, дядько, не кровь человечью и не плоть, а лед холодный, потому как и впрямь огоня и тепла бояться. Если учуют колы по весне где-нибудь в ущелье снег нестаявший или глыбу ледяную, со всей округи слетаются и сползаются они туда и тела свои холодят, нежатся.

– Про то не знал я! – удивился Шык: – Но не пойму я, девка, к чему ты клонишь?

Руна нетерпеливо зашептала, едва сдерживая голос:

– Вот кабы выманить аспидов из подполья да на аров натравить, а? Льдом, снегом выманить, они его издалека учуять смогут, и сразу поползут, к холоду поползут.

– Шык, а она дело говорит! – обрадовался Зугур: – Пока ары с аспидами рубиться будут, мы уйдем под шумок, через заднюю дверь и уйдем! Ведь ты кусок льда сотворить сможешь, а?

Шык молчал, думая. Медленно, неспешно вполз в узкое окно желтый лик луны, осветив лица путников, и Луня заметил, что волхв хмуриться. Наконец, Шык заговорил:

– То, о чем говорите, Черному волхву под стать. Нечисть на людей гнать – самое настоящее Черное чародейство. Пусть даже люди те – враги, но мир так устроен, что нельзя волхву, колдуну или магу злыми чарами себе помогать, Злом Добра не сотворишь!

– Мир так устроен… – проворчал Зугур: – А коли выхода другого нету? Чего делать? Да и что тебе, трудно кусок льда во двор закинуть? Какие это Злые чары, самое Доброе-Раздоброе это волшебство, может, жарко тебе, вот ты лед и творишь. Иль не сможешь ты?

Шык вздохнул:

– Не понимаешь ты, о Зугур из Зеленого коша. Лед-то я сотворить могу, это чародейство не тяжкое. Но вот если я нечисть себе в подмогу призову, то это уже Черным волховством считаеться будет, и мне за это расплатиться придется, тяжко расплатиться, скорее всего, жизнею своей. Понимаешь?

– Ну так бы и сказал, что боязно тебе! – разачаровано проговорил Зугур и отвернулся. Шык досадливо цмыкнул, заговорил нетерпеливо и быстро:

– Да не боюсь я, пожил уже, помру спокойно. Только вот может так статься, что смерть меня ранее найдет, чем мы долг наш сполнить сумеем – тогда что? Одни-то вы в Черном лесу и дня не протянете, смекаешь? С аспидами – это самый последний случай, другие пути искать надо!

Все надолго замолчали. В тишине слышно было, как переговариваются в палатке укладывающиеся на ночлег ары. Вот старшой окликнул дозорного, то отозвался откуда-то сбоку, от разрушенной ограды, а потом стало вновь тихо. Первым не выдержал Зугур:

– Волхв! А если морок какой на аров наслать? Или отвлечь их, громом шарахнуть? Пока будут они полошиться, успеем уйти, а там – ищи ветра! Давай, Шык, ты же мудрый, давай!

И вдруг Луня, который все время сидел молчком, понял, что надо делать. Это ж просто, как яйцо гусиное! Не им уходить надо, а аров уйти заставить. Напугать, заморочить, так, чтоб поджилки застряслись даже у бывалых воинов. Главное – чтобы со двора ары ушли, а там уж и путникам улизнуть удасться.

– Дяденька, слышь? Вот чего я придумал… – зашептал Луня, склонившись к волхву…

* * *

Арский дозорный, немолодой уже и опытный воин, с кривым шрамом на лбу, в полной войской справе, в бронзовой броне, тускло сверкающей в лунном свете, в шлеме, со щитом, мечом и короткой пикой, тихо и не спеша прохаживался вкруг порушенных изгородей Корчева Дома, и густая тень его плыла по серым доскам и чуть шелестящей траве, причудливо изгибаясь.

Вдруг дозорному почудилось, что тень его чуть удлиннилась и сама собой поползла в сторону. Ар оторопело пригляделся – нет, вроде нормально все. На всякий случай начертав в ночном воздухе обережный знак, дозорный продолжил свой обход, но через полсотни шагов вновь бросил взгляд на тень, так, на всякий случай.

Посмотрел – и обмер! Там, где только что лежала его знакомая, проведшая с ним всю жизнь тень, ничего не было. Ар волчком крутнулся на месте, огляделся – нет тени! Он даже попытался заглянуть себе за спину, может, все же померещилось? Нет, не померещилось. Тень исчезла, и перепуганный воин со всех ног бросился к палатке, где спали остальные ары, на ходу проверяя – не появилась ли?

С трудом смог он объяснить разбуженным, что случилось. Те, сперва похватавшись за оружие, выскочили из палатки, озираясь, но все было тихо и спокойно, вот только дозорный, чуть не плача, умолял другов поглядеть – может, спятил он? Есть у него тень или нет?

Поглядели. Тени не было. Мало того, и у всех остальных тени тоже пропали, и напрасно начальник небольшого отряда, уже успевший забраться назад в палатку, разорялся оттуда на своих воинов, уверяя, что с вечера они перебрали хмельного меда. Наконец и он выбрался под лунный свет, злой и недовольный. Глянул – и аж попятился! И у него тень словно корова языком слизнула…

Но он не был бы старшим над дюжем, если б не мог быстро и четко решать, чего делать, а чего нет. Отправив двоих за лошадьми, так, на всякий случай, арский набольший велел распалить большой костер из валявшихся вокруг досок, и занять круговую оборону. Ну, а заодно поглядеть – может, появятся тени? А нет, так может тут, в этом разоренном месте, так и должно быть?

Но едва разожгли огонь, и мятущееся на ветру пламя осветило серую громаду полуразрушенного Дома, сгустив темень в пустых провалах двери и окон, как под заунывный вой выплыли из тьмы ровной цепочкой сгорбленные белесые человеческие фигуры, и волосы зашевелились у аров под шлемами, ибо признали они в призрачных образах самого Старого Корча, Хозяина Дома на Великом Ходу, и всю семью его, сгинувшую незнамо где и вряд ли ныне живую.

Арский дюжный мог бы, не моргнув глазом, вступить в бой хоть с сотней врагов, и воины его, проверенные и испытанные в походах и против диких жителей Заобурья, и против неистовых гремов, и против ярых в сече родов, не дрогнули бы, не испугались, но против призраков, против духов мечом воевать нельзя, и ары знали это.

Дюжный приказал отходить, и долго пятились его воины, выставив пики и прикрываясь щитами, пока не покинули двор заколдованного Дома, и ночная мгла не поглотила их.

* * *

Шык, довольно потирая руки, дунул на ярко полыхавший перед домом костер, пригасив его пламя, потом прислушался. В тишине хорошо были слышны по ту сторону Хода топот пригнанных с ночного отдыха арпаков и прозвучавший приказ дюжного: «Уходить к горам!». Ары вскочили в седла, и погоняя коней так, словно за ними гнались сотни снежных демонов, учались по Ходу на восход. Вскоре все стихло…

Смолк заунывный вой, растаяли в ночи призрачные фигуры. Костер быстро погас, и лишь тускло тлевшие уголья напоминали теперь о арском стане. Путники, все же сторожаясь и оглядываясь, спустились во двор, обошли Дом и ушли в ночь – надо было вернуться в лес за поклажей, а потом спешно идти на закат, переходить Великий Ход и идти к Черному Лесу, пока еще какая-нибудь напасть не задержала их.

Глава шестая
Пыря

Утро следующего дня застало путников далеко от Дома Старого Корча. Шли всю ночь, на всякий случай путали следы и избегали открытых мест. В предрассветных сумерках, в гусевый час, минули заросшую высокой травой прогалину Хода и пошли на полдень, с тем, чтобы потом, когда Ход скроется из виду, свернуть на закат.

Солнце вынырнуло из-за далекого Серединного хребта неожиданно, залило своими лучами землю, окрасив в яркие, золотые и багряные цвета и редкие облачка на чистом, словно бы умытом небосводе, и заросли цветущей еще в здешних местах черемухи на склонах невысоких холмов, и сами крутобокие холмы, чьи лысые, лишенные даже травы вершины напоминали торчащие из земли головы вбитых по самые брови в недра земные исполинов.

– Однака, до полудня отдохнуть надо. – сказал Шык, останавливаясь и скидывая на земь мешок с меховой одежой и свою чародейскую котомку: – Ночь без сна, а к вечеру до Черного леса дойдем, уставшими в него соваться не след.

* * *

Луня с Зугуром отправились на охоту – пустые животы путников требовали пищи. Руна перебирала вещи, откладывая одни, штопая дыры в других, сжигая в пламени маленького костерка третьи, совсем негодные. Шык же, едва прилег, тут же уснул – чары, которыми пугал минувшей ночью волхв аров, утомили его душу, да и старое тело требовало отдыха.

Луня, приготовив лук, обходил с заката один из здешних холмов, зорко присматриваясь – не колыхнет ли где траву зверь, не ворохнется ли в ветках ближайших деревье птица? Но все пока было тихо, и оставалось надеется, что Зугуру, который обходил холм с другой стороны, повезет больше.

Впереди показался небольшой ручей, берущий свое начало у изножия холма и весело несущий свои прозрачные воды на полдень. По его топким берегам росли камыши, и молодые, этой весной вымахавшие ярко-зеленые заросли тихо шумели на ветру. Тут охотнику могла попасться и утка, и мелкий куличок, или еще какая водяная птица, и Луня стал двигаться осторожнее, ступать мягче, прислушиваться и принюхиваться.

Пробираясь берегом ручья, молодой род вскоре услыхал тихий плеск – словно бы кто-то по воде ладошкой шлепал. Потом до удивленно Луни долетело приглушенное бормотание, какие-то всхлипы и вздохи.

Луня пригнулся, и прячась за стеной камыша, прокрался шагов на двадцать вперед. Плеск и бормотание усилились, и доносились теперь совсем отчетливо. С великим изумлением разобрал Луня, что лопочет неведомый встречник по-родски, только слегка коверкая язык, как-будто давным-давно не говорил он с людьми. Но больше похожие на чародейский заговор слова, что произносил неведомый бродила, встревожили Луню:

– Курю словить не поспел, рыбь ухватить не сумел, брюхо пустится, глотка постится. Х-р-р! Буду кушать ракушку, выгрызу всю мякушку. Потом на кочку побегу, далеко увидать смогу. Куда люденьки идут? Что в мешках они несут? Все прознаю, угляжу, все Хозяину скажу. Хозяин подобреет, всех изловить сумеет. Себе косточки возмет, а мясо Пыря унесет. Х-р-р!

«А ведь этот Пыря про нас говорит», – подумал Луня: – «Люденьки» с мешками – это ж мы. И собирается этот поганец хлюпающий какому-то Хозяину своему про нас доложиться. А Хозяин должне нас изловить и косточки себе забрать! Ах, ты ж, тварюга!»

Луня стрелой острожно раздвинул стену камышей и увидал стоящего на коленях над ручьем щуплого косматого мужиченку, одетого в одну грязную, бурого цвета, рубаху до колен. Босые пятки Пыри, заляпанные илом и песком, покрывали толстые мозоли – значит, босяшкой много-много человек ходил. Рядом, на прибрежной отмели, лежал корявый посошок с какой-то рогулькой на конце. Сам Пыря, засучив рукав, выуживал из воды двустворчатых перловиц, костяным ножом вскрывал сомкнутые ракушечьи створки и быстро выгрызал, высасывал нутро. Целая кучка пустых ракушек высилась рядом, и Луня решил, что супостат уже достаточно подкормился.

– Эй, Пыря! Слышь ты, бродило, тебе говорю! – Луня шагнул вперед, вынимая из ножен меч: – Ну-ка вставай давай, хватит воду мутить!

Пыря замер, потом медленно повернул голову, глянул через худое плечо, и Луня увидал сморщенную, как у старушенки, рожицу с длинным кривым носом и маленькими блестящими глазками цвета застоявшегося болота. «Эх-ма, кабы не нелюдь это оказался!», – со страхом подумал Луня, но виду не показал, а сдвинув грозно брови, поднял меч:

– Вставай, говорю! И пошли, допрос тебе держать будем – кто таков, и чего тут делаешь.

– Чего делаю, чего делаю… Сам про то знаю, сам понимаю, никому не скажу, никому не расскажу. Х-р-р! – Пыря, проворно повернувшись и с опаской косясь на Лунин меч, забормотал, заюлил, шмыгая носом, потряс руками, вытер их о подол своей грязной рубахи и вдруг бросился в камыши, расплескивая воду и грязь.

– Стой, поганка! – Луня выхватил лук, наложил стрелу, прицелился в мелькавшую меж зеленых камышей спину: – Стой, говорю, а то стрелю, не пожалею!

Пыря, убегая, оглянулся, увидал в руках у Луни лук, и остановился, тяжело дыша. Потом противно заскулил, точно побитая собака, и повесив голову, зашлепал назад, подвывая:

– Пыря слабенек, Пыря маленек. Пырю каждый забижает, и пинает, и кусает. Пожалей Пырюшку, отпусти на волюшку. Х-р-р!

Луня ремнем крепко смотал худые руки чудного бродилы за спиной и ткнул кулаком:

– Шагай давай! Там поглядим, каков ты есть слабенек да маленек. И не балуй, жалеть не буду!

* * *

Сперва Пыря отказался говорить. Он сидел на траве, хныкал, подвывал, плакался, жалобил Руну, взывал ко всем добрым чувствам в душах путников, просил его отпустить, не казнить, не мучить, и Зугур, который вернулся раньше Луни и принес трех зайцев и облезлую весеннюю лису («Не для прибытку, с дуру стрельнул, да попал!»), не выдержав, огрел бродилу кулаком по шее:

– Да заткнись ты, выло хреново! Никто тебя не казнит, а вот если хлебало свое не закроешь, то я тебя точно так отделаю, что забудешь, как слова говорятся!

Пыря заверещал, точно раненый заяц, отполз в сторонку и затих, бросая на путников злобные взгляды из-под жиденьких, спутанных волос, падавших ему на лицо.

Луня рассказал, как и где он нашел бродилу, и про бормотания на счет «люденек с мешками» и Хозяина тоже не забыл упомянуть. Шык, разбуженный стонами и жалобами пленника, и сперва сердитый – разбудили, какого-то полузверька-полунелюдя притащили, вдруг развеселился, и глядя на скорчившегося на траве Пырю, спросил:

– Скажи-ка, Пыря, щучий брат, какого ты роду-племени?

– Сам знает, сам спрошает… – ответил Пыря, поворачивая к волхву заплаканное, грязное и замурзанное лицо.

– А скажи тогда, давно ль в здешних местах бродильничаешь? – не унимался Шык, хитровато поглядывая на Пырю.

– Давно, не давно, а высохло дерьмо. Ходил-бродил, никого не спросил. Сам жив, другим не мешай, я тебя не знаю, и ты меня не знай! – ответил пленник, и Руна, обдиравшая зайцев в сторонке, захихикала над Пыриными складушками.

– Да чего ты его так спрашиваешь – кто, откуда, чего! – взъярился Зугур: – Врезать ему ножнами раз-другой, живо по-людский заговорит, паскудник!

– Погоди, погоди! – урезонил вагаса Шык: – Я сам с ним поговорю, вы все не встревайте. Ну, а коли не выйдет у нас разговора, тогда уж и врежешь!

Последние слова волхв нарочно сказал погромче, и Луня заметил, как Пыря сжался, вздрогнул и опасливо покосился на широкие и длинные ножны Зугурова меча, обтянутые толстой кожей и украшенные бронзовыми окованками.

Шык подсел поближе к Пыре, выбрав, правда, местечко таким образом, чтобы ветер дул в сторону пленника – от бродилы сильно воняло козлом, видать, мыться он не любил, иль вообще не знал и не понимал, зачем это надо.

– Ну, Пыря, можа, сам поведаешь нам, кто ты, откуда и чего за нами догляд учиняешь? – спросил Шык, и добавил, помолчав: – Хошь, поклянусь, что не убьем мы тебя, и отпустим даже, коли всю правду скажешь?

Пыря недоверчиво посмотрел на волхва, потом пробормотал:

– Клянись-не клянись, а хошь – так удавись. Чем клянешься, чем закладешься? Её закладай – тогда и спрошай.

И указал грязным пальцем на Руну. Луня подскочил к бродиле, замахнулся, Зугур, бормоча бранные слова, потянулся за мечом, но подошедшая Руна остановила мужиков, присела рядом с Пырей:

– Я сама за себя слово скажу! Я, дочь Груя и Свирги, жена Луни из Влесова городища, Руна-чародейка, говорю тебе, Пыря – коли расскажешь ты волхву Шыку все, что ему надобно узнать будет, то уйдешь отсюда живой и целый. И сытытй в придачу. А коли кто из мужей этих тронет тебя посля – я имя свое потеряю и навечно твой стану! Слово мое крепко и верно, и все слыхали его! Теперь будешь говорить?

Клятва именем считалась самой страшной и верной, и Луня только охнул, глядя на жену. Пыря же, не сводя зачарованных и испуганных глаз с Руны, судорожно сглотнул и кивнул:

– Буду говорить, слова буду лить, все расскажу, все обскажу. Хозяин дурной, голова с дырой, волхва хотел словить, чародейкой закусить. Хозяин Пырю не найдет, Пыря дальше уйдет. Х-р-р!

– Вот ведь тварь какая, от Хозяина отказался, как сморкнулся! – не выдержал Зугур, но Шык грозно глянул не него, и вагас умолк.

Луня тем временем наседал на Руну, втолковывая ей, что нельзя такими клятвами бросаться, а ну как этот лихоимец какую-нибудь пакость умудрит, и клятву исполнять придется?

– Не умудрит он ничего, ладушка! – Руна усмехнулась, взъерошила Лунин чуб: – Он вон какой, дрожит весь да думает, как бы только не лишили вы его жизни. Он все расскажет, а потом пусть идет на все четыре стороны. Даже если и приведет он кого по наши души, мы-то в Черный лес уйдем, там нас, ты верно тогда сказал, никто не достанет из мира этого…

Шык поначалу спрашивал Пырю, а потом перестал, лишь слушал, а говорок бродилы так и тек, так и струился, и о многих странных вещах узнавали путники…

* * *

Родился Пыря на родской земле, но где, и в чьем роду – он не помнил, потому что еще малым дитем умыкнули его во время набега корьские находчики. По дороге через Северные Бугры Пыря убег, перегрызя связывающие его ремни, и долго плутал по безлюдным и пустым Буграм, голодный и холодный, пока не прибился к маленькому племени, не племени даже, а семейству полудиких бродников, что кочевали по всей большой и дикой земле от Черного леса до родских лесов. Говорили эти люди на странной смеси родского, корьского, чудского и арского языков, ели, что придется, спали в шалашах или норах, вырытых в склонах холмов, охотились на мелкую и неопасную добычу, ловили рыбу, выкапывали коренья, жевали дикие травы.

Долго жил Пыря среди бродников, сколько, он и сам толком не знал. К родам сперва хотел вернуться, домой, но пока маленьким был, не пускали его, а когда подрос, то и охота прошла. Вольно бродить по земле, без хозяина и устава, делать, чего захочется, спать, где придется, есть, что земля пошлет – в этом, по словам Пыри, и есть настоящее счастье.

Потихоньку-помаленьку начал ходить Пыря все дальше и дальше, и на полдень, и на восход, стороной обходя страшный Черный лес и открывая для себя все новые и новые земли. Иногда издали замечал он других людей – и конных вагасов, пасущих свои стада, и арские дозорные разъезды, и обозы ахеев на Великом Ходу, и отряды беломордых цогов, идущих в набег, и даже родов видал неоднократно, но ни разу не захотелось Пыре подойти к людям, поговорить с ними, хоть бы они и были соплеменники.

Все изменилось три зимы назад. Сперва нечисть, с которой бродилы всегда в ладе да складе жили, ровно обезумела. Нелюдь ярилась, как никогда. Полевики с лешаками ратовища устраивали, водовики топили всех, кто к их омутным жилищам подходить отваживался, кики злыми чарами болота окрест окружали, путников заманивая, от шишиг спасу не было никакого, а уж от нежити и вовсе житья не стало.

В Буграх в ту пору объявился страшный нав, мертвяк оживший. Шатался нав по всей округе, и жрал без разбора всякую живую тварь, и мышей, и зайцев, и яйца птичьи, и лисят малых, и людей. Шатался-шатался, а не уходил, точно ждал кого. В страхе бежали бродники из Бугров, на полдень подались, и лишь один Пыря остался. Боялся он нава, ночами не спал, но не уходил, интересно ему было, кого нав тут поджидает.

Следил Пыря за навом, следил, а все одно проглядел. В одну ночь летнюю, теплую да темную, напал нав на людей проезжих, а те люди не простыми оказались, и себя спасти сумели, и нава одолеть. А потом упокоили они навью душу, тело огню предали. Пыря сам этого не видал, но на пепелище побывал, и вынюхал, что тут наву и конец пришел.

* * *

Шык с Луней переглянулись, волхв усмехнулся – вот как бывает, кто б подумал, что за тем навом, с которым разделались они почти три годка назад, вот этот заморыш Пыря следил!

* * *

А тот все говорил и говорил, расписывая, как трудно ему было жить два последних года. И еды путной не добыть стало, и от всех хорониться приходилось. А тут еще людей всяких окрест стало видимо-невидимо. Особенно докучали Пыре ары и хуры, что начали шастать и в Буграх, и возле Черного леса, по краю Великой Степи.

Не раз их дозоры пытались изловить Пырю, но хитрый бродила всякий раз умудрялся спастить, ускользнуть от поимщиков, запутать следы и скрыться в диких просторах Прилесья.

Летом следующего года видал Пыря большую битву, страшное ратовище на большой равнине, что к полудню от Бугров лежит. Сошлись там не на жизнь, а на смерть вышедшие из лесов родские дружины, м арское, вкупе с хурами и еще какими-то другими людьми, войско.