Текст книги "В интересах следствия"

ПО ПРОЗВИЩУ КОЛИЗЕЙ

– Володька!

Фризе с трудом вырвался из сладкой дремы.

– Володька! – повторил его новый знакомый бомж Николай Тарасович со странным прозвищем Колизей. – Ты чего, в отключке?

– Есть немного. Кемарнул.

Внезапно Фризе больно кольнула мысль о том, что за последние несколько дней он только и занимается тем, что тихо подремывает. Вынужденное бездействие постепенно притупляло его чувства и волю. Засасывало. Он убеждал себя: бездействие – его главное оружие. Выдержка, тупая безучастность ко всему происходящему вокруг могут принести успех. Бомжи наконец заговорят.

– Кемарнул! – недовольно бросил бомж. – Ширанулся втихую.

– Чего тебе?

– Политическая тактика необоснованных обещаний. Восемь букв. Четвертая «у». Что за слово?

– Спроси у Генерала.

Сам военный мирно похрапывал на матрасе рядом с Фризе. Иногда храп сменялся жалобным, как у ребенка, стоном.

– Не знаешь, – с удовлетворением объявил Колизей. – Тогда вопросец попроще: опера Верди из восьми букв. Пятая – «с».

– Охота тебе глаза портить. – Фризе перевернулся на другой бок и на несколько секунд задержал дыхание. Каждое движение на старом полусгнившем матрасе вызывало неудержимый всплеск тошнотворных запахов, которые накапливались в слежавшихся слоях побуревшей ваты. Наверное, этот матрас послужил не одному бездомному скитальцу.

Моментами Фризе казалось, что все это ему снится: вонючий трухлявый матрас, на котором он лежит, недельная щетина на лице – рука непроизвольно потянулась к ней, и ему стоило большого труда оставить в покое непривычные заросли. Горячечным бредом казались пустые, состоящие чаще всего из одних междометий и мата разговоры с «коллегами». Николай Тарасович и Генерал казались в сравнении с остальными бомжами златоустами. Иногда, опустошив бутылку непонятного вина – «красноты» или «блондиночки», – кто-нибудь из бомжей пускался в воспоминания о «той», далекой и обязательно прекрасной жизни, в которой у рассказчика была жена, дети и, главное, крыша над головой.

Прислушиваясь сквозь дремоту к таким рассказам, Владимир терял чувство реальности. Незаметно для себя он начинал думать, что прошлая жизнь не что иное, как сон. Его большая квартира, начиненная современной, вечно подмаргивающей техникой, шикарная ванная комната, белый новенький «БМВ» – все это обрывки несбывшихся снов, когда-то приснившихся ему. А знакомые девушки воспринимались сейчас как призрачные и недоступные видения со страниц «Плейбоя».

Он пытался вызвать образ своей последней подруги, малышки, которую наградил прозвищем Дюймовочка. С трудом, но ему это удалось сделать. Дюймовочка, молоденькая следовательница из прокуратуры, предстала перед Фризе в его просторной, оборудованной самыми современными прибамбасами ванной комнате. Там лилась горячая вода, стояли флаконы с душистыми шампунями, а здесь поднимались тошнотворные миазмы от проклятого матраса. Это было невыносимо.

Владимир усилием воли отгонял видение. Наверное, он непроизвольно застонал, потому что Николай Тарасович спросил:

– Клопики кусаются?

Спросил равнодушно, просто из желания начать разговор. С таким же равнодушием, заметив, что товарищ по несчастью приготовился отдать Богу душу, Колизей спросил бы: «Помираешь?»

Здесь никто никого не жалел. Никто никому не сочувствовал. Бомжи не были ни злыми, ни добрыми. Через полгода-год обитания на чердаках и в подвалах они начисто лишались самых простых человеческих чувств. Становились равнодушными к чужой – и своей тоже! – боли.

Не дождавшись ответа, старик поинтересовался:

– Знаешь анекдот про клопа и дистрофика?

Анекдоты были вторым, после кроссвордов, увлечением старого бомжа. А история про клопа и дистрофика, которую Владимир слышал уже раз пять, его любимым анекдотом.

– Лежит дистрофик на больничной койке, – начал Колизей, – и зовет: «Сестричка! Сестричка!»

«Что, миленький?»

«Клопик».

«Кусает?»

«Толкает».

– Господи, – неожиданно подал голос Генерал, – чтоб тебя клопики поганые до костей обглодали! Осатанел!

– Чуешь, Володька?! Услыхал! – удивился Колизей. – А прикидывается глухим. Зачем поминаешь имя Господа всуе, балабон?

Но похоже, Генерал упрека не услышал. Он опять похрапывал. Или притворялся.

Фризе повернулся на своем трухлявом матрасе и взглянул на Колизея. Тот пристроился на железных ступеньках ведущей к слуховому окну лестницы и, подставив мятую газету к носу, пытался осилить очередной кроссворд. Рассеянный свет августовского вечера с трудом проникал в узкое, похожее на амбразуру оконце. Владимир в который уже раз подивился тому, каким образом Колизей сохранил в свои годы зрение. А ему было не меньше восьмидесяти.

Этот дед, большой любитель анекдотов про дистрофиков, и сам был похож на обтянутый желтоватой, нездоровой кожей скелет. Только лицо, как у всех профессиональных бомжей, было у него опухшее, с затекшими глазами-щелочками. Звали Колизея Николай Тарасович, а настоящей фамилии никто не знал.

«Я такой старый, – сказал дед Владимиру при знакомстве, – что фамилию забыл. Зачем башку ерундой забивать? Мне же в ведомости на зарплату роспись ставить не надо».

Но его глаза смотрели с такой неприкрытой хитрецой, что Фризе не сомневался – все-то он помнит и знает.

Поначалу Владимир решил, что прозвищем старый бомж обязан своему имени: Коля – Колизей. Но ошибся.

У Николая Тарасовича был кумир – Иосиф Сталин. С его портретом старик не расставался никогда. Перебираясь под давлением обстоятельств – милицейского патруля или омоновцев – на новую «квартиру», он никогда не забывал прихватить с собой и портрет усатого вождя. Аккуратно сворачивал портрет в трубочку, а кнопки совал в карман, чтобы на новом месте первым делом пришпилить его над своим лежбищем.

– Большой человек, – говорил Николай Тарасович, разглаживая грязной, скрученной ревматизмом ладонью изрядно поистрепавшийся портрет. – Трижды Колизей науки! Форейтор мирового прогресса.

– Этот форейтор первым делом погрузил бы нас с тобой в товарняк и отправил на Колыму, – пошутил Фризе, услышав оригинальный панегирик генералиссимусу.

– Правильно рассуждаешь, Володька, – согласился Колизей. – Там нам и место. Скажи, что нет?

А сейчас он, как ребенок, сердился на неподдающийся кроссворд:

– Проклятая опера! Кроме «Аиды» да «Травиаты», ничего в голову не лезет.

– Глотни «красноты». Очень способствует.

– Усну от нее, – с сожалением сказал старик. – А под утро с печенкой замаюсь, мать ее так и разэтак.

В этот момент кусочек неба в слуховом оконце осветился ярким желтоватым светом. Зажглась гигантская реклама, установленная на крыше дома. Короткое слово KAMEL призывно засияло над городом.

– Так! – с удовлетворением произнес Колизей. – Так. Возьму-ка я другой журнальчик.

Фризе с облегчением подумал: «Ну теперь-то, друг любезный, ты возьмешься за один из моих кроссвордов».

Несколько часов он потратил на то, чтобы отыскать головоломку, которая навела бы старого бомжа на нужный разговор. Прежде чем подсунуть ему журнал и скабрезный еженедельник, Владимир изрядно поработал над ними – начисто лишил товарного вида. Теперь издания ничем не отличались от тех, которые Колизей выуживал из мусорных баков.

– Ну и жопы, ну и жопы, – бормотал старик, разглядывая в отблесках рекламного сияния таблоид. – Что-то я не помню, где эту порнуху ухватил? На Красной Пресне, что ли? У Белого дома? Члены правительства сбросили? Здесь небось в кроссворде одна похабень?

– Интересно! – опять подал голос Генерал. И даже привстал с матраса. – Покажь, что за жопы?

– У тебя сон пропадет!

– Покажь, покажь!

Колизей бросил ему один из журналов.

– Ого! – восхищенно воскликнул бомж и надолго замолк.

Кроссворд в еженедельнике оказался серьезным, посвященным изобразительному искусству. Такие кроссворды Николай Тарасович уважал.

Минут пятнадцать-двадцать он не беспокоил Фризе. Бормотал что-то тихо себе под нос, сердился, когда словечко ему не поддавалось, и радовался, быстро найдя разгадку. Владимир уже начал дремать, когда Колизей окликнул его:

– Володька, «малые голландцы» – это кто такие?

– Художники.

– Без тебя знаю. Почему «малые»? Карлы, что ли?

– Дай поспать.

– Еще чего! У меня в крестословице в этого карлу три слова уперлись.

– Вот прилип. Говори, что у тебя там?

– Один из известных художников «малых голландцев». Десять букв. Вторая – «р».

– Брекеленкамп.

– Кажись, угадал! – Колизей зашептал что-то неразборчивое. Наверное, примерял фамилию художника к кроссворду.

– Да что вы про своих карликов дундите? – возмутился Генерал и, развернув таблоид, продемонстрировал цветную фотографию известной фотомодели во всей своей прелестной нагой красе. – Видали сооружения?'! И не тяжело ей? Ох, загляденье!

Фризе хотел сказать, что «сооружения» у дивы силиконовые. Он прочитал журнал от первой до последней страницы, прежде чем подсунул Колизею. И выудил там информацию о том, какую операцию перенесла дива.

Но промолчал.

– Не мешай, – огрызнулся Николаи Тарасович. – Мы делом заняты.

– Да ты погляди, погляди! Это тебе не Люськины прыщики!

– Люська – это кто? – поинтересовался Фризе.

– Ходит к нам одна сыроежка. С пятого этажа. – Колизей расплылся в улыбке. Видно, воспоминания от визита «сыроежки» были у него приятные. – Никому не отказывает. И стариков уважает. Цветочек.

– Ей бы такие маркотушки, – не унимался Генерал.

– Заглохни! – потерял терпение Колизей.

Уже не в первый раз Фризе подумал о том, что старый бомж – отпетый лицедей. Играет спившегося простака, равнодушного ко всему, кроме стакана портвейна и кроссвордов, по сто раз тупо переспрашивает в разговоре о каком-нибудь пустяке, а с лету запомнил трудно произносимую фамилию художника. А как оживился при упоминании молоденькой гостьи!

– Не то! Я же сказал тебе – десять букв. А в этом Бре-ке-ке – двенадцать.

– Попробуй Бракенбюрга.

– А ты-то откуда знаешь? – удивился бомж. – Искусствовед?

– Учился на него.

– Во дает! И помнит такие заколдобистые фамилии. А ну, повтори. – Теперь фраза Колизея прозвучала не слишком искренне. Наверное, старик почувствовал, что приоткрылся.

– Бра-кен-бюрг.

– Точно. Тютелька в тютельку! Не отлепишь. Володька, анекдот про тютельку знаешь?

– Ты мне уже трижды рассказывал. Поспать дашь?

– Дам. А про этих «малых голландцев» я на прошлой неделе слыхал кое-что.

– Анекдот?

– Да нет. Не анекдот. Тут поблизости одну хавиру взяли…

– Ох и хавира! – мечтательно прокомментировал Генерал и отбросил в сторону журнал с дивой. – Что тебе банк «Менатеп»!

– Ботало попридержи! – одернул его Колизей. Но одернул не зло, скорее равнодушно.

– Володьки-то нечего бояться. Он приезжий. – Генерал засмеялся. – И отъезжий тож! У него в Москве и знакомых нет.

– Нам сейчас бояться собственной тени надо, – изрек старик. – Где нынче Памперс? А Крокодил Гена?

Генерал быстро перекрестился.

– Крестишься, дурак? А сам, торчок, того и гляди, подведешь нас под монастырь.

– Плешь!

– Не плешь! Мундир никак не скинешь. Тебя же по нему всякий дурак определяет. Талдычу, талдычу!

– Меня уже все обшмонали. И менты, и братки крутые, – обиженно сказал Василий. – Знают – мужик в мундире пустой. Больше не цепляют.

– Бельмондо! Ты дважды за шамовкой ходил! Тебя, как огородное пугало, за версту видать. Уверен, что сексотов не навел?

– Я ж по телкам хожу. И только на пятый этаж. До Люськи.

– «До Люськи»! – передразнил Колизей. – То-то и оно!

Фризе вспомнил о своих сомнениях, когда впервые увидел Генерала в «зверинце», в отделении милиции. Вспомнил и о том, что Генерала выпустили оттуда на несколько минут позже, чем остальных бомжей, и он с трудом нагнал Владимира на пустынной улице. Но если бы милиция использовала Василия в своих целях, об этом бы знал майор Рамодин. А значит, знал бы и Фризе. Может быть, Генералу и правда проще отмазываться, щеголяя в мундире. Может, не такая это и глупость.

Говорил старик Колизей медленно, словно у него распух и с трудом ворочался язык. К месту и не к месту сыпал мелким матерком и блатной «музыкой». Только по нынешним понятиям его жаргон малость устарел.

«Я и сам устаревший, – хихикал Николай Тарасович, когда его подковыривали бомжи помоложе. – Чалился при самом товарище Сталине, форейторе прогресса».

Фризе не покидало ощущение, что ненормативная лексика деда почерпнута из рассказов Каверина и Бориса Лавренева. И воровских романов сороковых годов.

– … Взяли, говорю, хавиру с этими самыми «малыми голландцами». Но долларей немерено! Можешь себе представить? Не на лимон, не на два! Немерено!

– Не слабо, – согласился Фризе. Он весь превратился в слух, мысленно понукал Колизея: «Ну же, ну! Давай рассказывай дальше. Взяли картины. Лимонов немерено…»

Старик надолго замолчал, и Владимир подумал о том, что бомж размечтался – как распорядился бы деньгами, если миллионы достались бы ему. А может, раздумывал, стоит ли делиться информацией?

Наконец Колизей решился:

– А легавые-то облажались. Вот уж облажались так облажались!

– Точно! – подтвердил Генерал. – Облажались. Постреляли не тех.

– Да помолчи ты!

СЛЕД В СЛЕД

Владимир понял, что пора ему проявить интерес. Отношение к ментам, как он успел заметить, было у бомжей лакмусовой бумажкой. Бомж просто не имел права на снисходительность к стражам порядка. А Колизей ненавидел их лютой ненавистью. Генерал рассказал Фризе под бутылку портвейна, что дед недавно попал в облаву. Милиционеры увидели у него на одежде вшей и отправили пьяного деда в санпропускник. Пока санитары поливали его горячей водой из шланга, заношенную одежду сожгли. Вместе с насекомыми и деньгами. Колизей не проговорился, сколько у него было зашито в полу рваного пиджака, но, если судить по лютой ненависти, которая вспыхивала в его глазах каждый раз, когда он видел милиционеров, сумма была немалая.

– Кого же постреляли?

– Ха! Кого постреля… – Колизей замолк на полуслове и прислушался.

С Ростовской набережной доносился ровный, не умолкающий даже ночью шум машин. Где-то поблизости, наверное во дворе дома, сработала автомобильная сигнализация и тут же смолкла. Ничего необычного Фризе не услышал.

А старый бомж вдруг легко спрыгнул со ступеньки и крадучись двинулся к железной двери в средний чердачный отсек. Большие пестрые страницы брошенного таблоида подхватил сквознячок и медленно понес по чердаку.

– Чего там? – тихо спросил Генерал. Он вскочил с матраса и с тревогой наблюдал, как Николай Тарасович, приложив ухо к двери, настороженно вслушивался. Неожиданная прыть старика удивила и его.

Колизей предупреждающе поднял руку. Так продолжалось несколько минут, и Фризе разобрало любопытство. «Чего там примерещилось старому козлу?» – подумал он и тоже осторожно поднялся со своего мерзкого матраса. Пробормотал:

– Пойду-ка я проверю.

Но первые шаги выдали его – шлак, утеплявший перекрытие, отчаянно захрустел под стоптанными кедами, и Колизей, обернувшись на шум, с такой злобой посмотрел на Владимира, что он смирился и сел на стропильную балку.

Генерал по-прежнему не двигался с места. Застыл как сеттер перед дичью. И не сводил глаз с Николая Тарасовича.

А старик между тем осторожно подергал ржавую задвижку на двери. Крепко ли держит? Потом, бесшумно метнувшись в сторону, как фокусник, вынул откуда-то из темноты здоровенный лом и подпер им дверь. И все это проделал, не издав ни звука.

Ссутулившийся, бесшумно двигающийся по темному чердаку Колизей чем-то напоминал Волка из знаменитого сериала «Ну, погоди!».

Склонившись к Фризе, старик шепнул:

– Сваливаем, Володька.

– Менты?

– В гробу я их видал, твоих ментов! Это похуже. Не шмонают, а шмаляют.

– Кто?

– Не знаю. Сваливаем с ветерком. Не то получим по маслине в затылок…

Старик подал знак Генералу, потом подскочил к своему лежбищу и, повернувшись к Владимиру спиной, стал что-то быстро доставать из матраса и рассовывать по карманам.

Генерал еще несколько секунд постоял в нерешительности возле своего матраса. Но Фризе заметил: смотрел он не на тряпье, а на кирпичную печную трубу, оставшуюся от былых времен. А может быть, это была вентиляционная, а не печная труба? Но чем-то она очень привлекала бомжа. Он не мог оторвать от нее глаз.

И в это время Фризе услышал, как осторожно дергают железную дверь. Услышал звуки и Генерал. Он наконец обрел подвижность и бросился к слуховому окну. Тревога бомжа передалась Владимиру: «Кто там за дверью? С какой целью пожаловали и почему встреча с гостями должна закончиться пулей в затылок?»

Фризе невольно поискал глазами место, где под шлаком прятал «беретту». Но вытащить ее при бомжах он не мог – пойдут насмарку все его ухищрения и попытки сблизиться. Но и подвергать себя риску быть застреленным не следовало. Владимир решил дождаться, когда бомжи выберутся на крышу через слуховое окно – другого пути сейчас не было, – и тогда достать оружие.

Колизей закончил манипуляции с матрасом. Обернулся к Фризе. Выразительно кивнул на оконце, в котором уж скрылся Генерал.

– А потом? – прошептал Владимир.

Бомж сделал несколько быстрых движений руками, словно перебирал перекладины лестницы. Фризе вспомнил, что и сам видел пожарную лестницу на стороне дома, выходящей в переулок. Но лестница заканчивалась на уровне второго этажа. Да и «гости» – если только у них имелись серьезные намерения – наверняка устроили там засаду.

А железную дверь уже дергали изо всей силы, и лом, засунутый за ручку, медленно сползал вниз.

А в крепость ветхого засова Фризе не верил. Дверь могла с минуты на минуту распахнуться.

Колизей поднялся на лесенку и перед тем, как выбраться на крышу, снова обернулся. Хотел убедиться, последует ли за ним Владимир. Спиной он заслонил оконце, из которого пробивался желтый свет рекламы, и его лица было не разглядеть. А может быть, бомж посмотрел не на него, а на дверь. Держится ли еще?

Фризе пронзила неожиданная мысль о том, что он видит старика в последний раз. И никогда не узнает значение странных слов про «облажавшихся» ментов.

Послышался сильный грохот. Наверное, кто-то из осаждавших попробовал выбить дверь с наскока. Дверь устояла. Только сейчас неизвестные поняли, что она открывается наружу, а не вовнутрь, и стали дергать ее на себя.

«Похоже, что за дверью целое войско, – подумал Владимир. Он оставил мысль об оружии и медленно двигался к слуховому окну, через которое скрылись бомжи. – Неизвестно, под чьим командованием нападающие. А если это милиция?» Воевать с милицией не входило в его планы. Выход был только один – попытаться улизнуть.

Он отчетливо представил себе все, что произойдет через несколько секунд. Дверь рухнет. Неизвестные ворвутся на чердак. Перевернут матрасы. Обшарят темные углы. Обнаружат открытое слуховое окно и выберутся на крышу. Даже если это бандиты, у них есть радиосвязь. Получше, чем у милиции. Те сообщники, что остались внизу, получат предупреждение и блокируют пожарную лестницу. Если уже не блокировали.

Очень спокойно – и очень быстро – Фризе закрыл окно, в которое вылезли Колизей и Генерал. Сорвал деревянную лесенку и забросил ее в угол. Потом бегом устремился к слуховым окнам на противоположном скате крыши. Их было три. Одно оказалось забитым, и Владимиру не удалось его открыть. Зато другое распахнулось сразу. Он с трудом подтянулся, уцепившись за какую-то доску, почувствовал, что занозил ладонь. Протиснулся сквозь узкое отверстие на крышу и прикрыл за собой полукруг рамы.

Москва сверкала вокруг холодной россыпью огней. Со всех сторон равнодушно подмигивала реклама. А внизу – казалось, сумей посильнее разбежаться, и допрыгнешь – маслянисто поблескивала река. У края крыши Фризе увидел темный силуэт человека. Миг, другой… Засветилась буква «К», потом «А»… Желтым призрачным светом осветило стоящего у пожарной лестницы Генерала. Бомж узнал Владимира, взмахнул рукой и исчез в темной пропасти.

Фризе всегда боялся высоты. Поэтому старался не летать на самолетах. И уж никогда не разгуливал по крышам многоэтажных домов без особой необходимости. Но, спускаясь сейчас по ветхой, проржавевшей лесенке, он неожиданно для себя почувствовал полное равнодушие к пропасти, которая разверзлась у него под ногами. И только напряженно вглядывался в темноту, гадая, встречают внизу или нет?

Генерал осторожно перебирал ступени в двух-трех метрах под ним. Свою любимую красную каскетку он то ли забыл на чердаке, то ли спрятал в карман, и Владимир обнаружил, что у Василия солидная плешка.

Они едва спустились на два этажа, как Генерал вдруг исчез. Фризе инстинктивно съежился, ожидая, как ударится об асфальт тело, но внизу стояла тишина. А спустившись еще на несколько ступенек, он услышал тихий свист. Бомж выглядывал из расположенного рядом окна и призывно махал рукой.

От лестницы до подоконника было не больше метра. Один шаг вправо над бездной. Фризе сдвинулся на самый край ступеньки, снял с нее правую ногу и подвинул левую. До упора. Правая рука с трудом дотянулась до оконной рамы. «А как же хромой Генерал проделал этот кульбит?» – подумал сыщик и соскочил на подоконник. Бомж втащил его в комнату, осторожно затворил окно. И задвинул шпингалеты.

– Люськина комната, – шепнул он на ухо Владимиру. – А вот и сама красавица.

В комнате было темно. Владимир разглядел только блеснувшие в отсветах рекламы большие глаза на детском личике. «Еще не хватало нам школьницы», – подумал он и тут же, забыв о Люське, прильнул к окну. Хотел посмотреть, что происходит внизу. Но Генерал с неожиданной силой дернул его за рукав:

– Отзынь! Не маячь!

Фризе отступил от окна, наткнулся на диван и сел. Почувствовал, как у него дрожат мышцы ног. Дрожат мелкой, противной дрожью. Он принялся растирать их, но дрожь не унималась. От мысли, что трясучка не кончится никогда, его охватила паника. «Да что же это такое! – со злостью подумал сыщик. – С испуга? Неужели струсил? Запоздалая реакция на высоту?»

– Васенька, это тот мужичок? Питерский? – спросила Люська. – Про которого ты рассказывал?

– Ври больше, – проворчал бомж. – Чего я тебе рассказывал?

«Тоже мне Васенька», – подумал Фризе. Ласковое обращение никак не соответствовало облику бомжа, опустившегося и грубого.

– Ноженьки свело? – Девушка села рядом с Владимиром, наблюдая, как он растирает мышцы. – Лесенка наша – будь-будь! Я первый раз на нее выбралась и застряла. Ни вверх, ни вниз. Стою и реву.

Она отодвинула руки Владимира и принялась легко и ласково гладить ему ноги маленькими ладошками. Не массировать, а гладить. Фризе почувствовал, как тепло постепенно распространяется по его телу.

– Люська, – предупредил Генерал. – Не залезь куда не надо!

– На чердаке шмон? – спросила Люся, и, словно назло Генералу, ее ладошка скользнула с бедра в сторону. – Ой! Какие мы чувствительные! – шепнула она.

Фризе осторожно отодвинул маленькие ладони. Вскочил с дивана. И с удовольствием ощутил, что ни один мускул у него уже не дрожит.

– Как рукой сняло, – сказал он ласково, проникаясь теплым чувством к девушке. – Спасибо, Люсенда.

– Она у нас экстрасекс, – похвалил Генерал и добавил озабоченно: – Как бы Колизея не замочили.

– Что там у вас случилось, окаянные? – Люся тоже поднялась с дивана и сделала несколько шагов в сторону окна. Стоя за портьерой, заглянула вниз. – Скажешь ты, наконец, бомж проклятый? Кто на вас насыпался? Менты или Карабас Барабас с бойцами?

– Кабы знать!

– Дедушку на чердаке одного оставили?

– Да он быстрее нас слинял!

– По лесенке?

– По лесенке.

Люся все еще пряталась за портьерой, и Владимир наконец разглядел ее получше. Стройная – женщины постарше называют таких уничижительно «кожа да кости», – невысокая, не больше метра шестидесяти, большеглазая блондинка с коротко стриженными волосами. Девочка-подросток из седьмого или восьмого класса. Вот только ее грудь показалась Фризе на фоне рассеянного желтого света, проникающего в окно с улицы, вполне развитой. Какие уж тут «прыщики»…

– Жаль, не знал дедушка про мое окошко, – огорченно сказала Люся. – Да, может, пронесло? Успел смыться.

– Если на ментов напоролся – тоже мало хорошего. Он сегодня не пустой.

– Ох ты! Вот так фиговина! – Люся отошла от окна и встала возле Генерала, развалившегося на незастеленной кровати. – Вот так фиговина!

– Ладно. Чем болтать, прошвырнулась бы вниз. Понюхала, что и как.

– Еще! Менты меня знают. Прихватят. А если бандюги?

– Испугалась! Ну поставят градусник. Ты это любишь.

– Дурак, двинутый! – Люся вспыхнула. – Сволочь!

– Ладно, ладно, генеральских шуток не понимаешь.

– Да-а! Хороши шутки. А сам… – Она не договорила.

Бомж привстал с постели и притянул девушку к себе:

– Чего болтать?! Чайку бы сварганила.

Наверное, Генерал сделал Люсе больно, потому что она вскрикнула и отскочила от кровати.

– Ладно. Сейчас сварю. Лейла опять развоняется, что по ночам на кухне гремлю.

– А ты не греми. Ходи на цирлах! На цирлах!

Люся ушла.

– Азеры полквартиры снимают, – сказал Генерал. – С Черемушкинского рынка. А Лейла ихняя – натуральная ведьма. Люське шагу ступить не дает.

– Если Николай опять в ментовку попал, хорошего мало, – пустил пробный шар Фризе. Он надеялся, что бомж разоткровенничается и объяснит, что означает фраза: «Он сегодня не пустой». Но Генерал лишь вздохнул.

Хозяйка принесла небольшой эмалированный чайник. Всыпала прямо в него большую горсть заварки. Потом долго возилась у буфета, перебирая стаканы и чашки. «Что она там видит в темноте? – подумал Фризе. – Проверяет на ощупь, мытая ли посуда? Нет бы свет зажечь!»

– Люська, «красноты» не приберегла на трудный день? – поинтересовался Генерал.

– Ты ж чаю просил!

– Как-то оно так…

– Уже достала, – смилостивилась девушка. – Знаю тебя как облупленного. Ты, Володечка, красное не пьешь? – обратилась она к Фризе.

В ее тоне, в том, как был задан вопрос, заключался намек, какое-то скрытое предупреждение.

– Сегодня не могу. Печень разболелась.

– Вот насмешил! – вмешался Генерал. – Печень разболелась. Да у меня все болит. Даже дыхалка. А выпью – полегчает. Ну-ну, не хочешь – не пей. Мне больше достанется. А ты чего ждешь? – обратился он к Люсе. – Налей ему чаю – и в постель. Счас я тебя разогрею.