Текст книги "Творения преподобного Симеона Нового Богослова. Слова и гимны. Книга третья"

В каталогах и описаниях различных библиотек гимны прп. Симеона Нового Богослова встречаются в довольно древних рукописях, начиная с XII века и позднее; такие рукописи имеются в Парижской национальной библиотеке, Венецианской, Патмосской, Баварской и др. Для нас доступны были рукописи Афонских монастырей, наиболее ценные из которых мы здесь и укажем. Не говоря о рукописях, содержащих в себе отрывки из гимнов Симеона, каковые греческие рукописи имеются и в нашей Синодальной библиотеке, назовем те Афонские рукописи, в которых имеются собрания гимнов прп. Симеона. Такова Дионисиатская рукопись № 220 (в каталоге Ламброса т. I, № 3754), заключающая в себе вместе с житием и словами прп. Симеона и 12 гимнов его, преимущественно нравственно-аскетического и назидательного содержания, и несколько отрывков из других гимнов; но рукопись эта не древняя – XVII века, и помещенные в ней гимны все имеются в печатном греческом издании. Подобное же собрание гимнов числом 11 мы нашли в двух рукописях Афонского Пантелеимонова монастыря № 157 а и 158 (каталог Ламброса т. II, №№ 5664 и 5665), которые еще менее ценны, как принадлежащие XVIII веку. Весьма ценной оказалась для нас рукопись того же монастыря № 670 (в каталоге Ламброса т. II, № 6177), не сама по себе, так как она совсем позднейшего времени – XIX века, а как копия Патмосского кодекса XIV века № 427, содержащего в себе почти исключительно одни творения Симеона Нового Богослова. Эта Патмосская рукопись и названная копия ее содержат в большей части гимны прп. Симеона, которым предпослано предисловие к гимнам ученика Симеонова Никиты Стифата и полное оглавление гимнов числом 58. Указанное число гимнов, надо полагать, является наиболее полным собранием их, так как в тех описаниях рукописей, где показано число гимнов прп. Симеона, оно является значительно меньшим, и так как Алляций, ознакомившийся с гимнами Симеона по западным рукописям, указывает их не более, не менее, как то же 58, и в том же порядке, что и в Патмосской рукописи. Вот этою-то копией Патмосского кодекса мы и воспользовались для своего перевода, которую постоянно и цитируем в примечаниях к гимнам (для краткости называя ее просто Патмосской рукописью). К сожалению, в ней, как и в самом Патмосском кодексе, уцелели не все гимны, а лишь первых 35 или даже 34, прочие же не сохранились за утратою конца кодекса. Однако эта утрата не столь существенна и важна, ввиду того что все утраченные гимны Патмосской рукописи, начиная с 35-го и до конца, в подлинном тексте имеются в греческом издании творений Симеона, за исключением лишь одного 53-го гимна, который, к сожалению, так и остался для нас неизвестным. Однако следует заметить, что и Патмосская рукопись даже в целом ее виде не дает нам еще полного числа всех написанных прп. Симеоном гимнов: один из панегиристов Симеона говорит о нем, что он составил стихов числом 10 752, между тем как общая сумма стихов, заключающихся в 60 переведенных нами гимнах равняется, по нашему подсчету, приблизительно 10 000; значит, свыше 700 или около 800 стихов Симеона остаются для нас неизвестными.

Переводить гимны прп. Симеона на русский язык нам пришлось первоначально с латинского их перевода по Патрологии Миня (ser. gr. t. CXX coll. 507–602), перевода, сделанного Понтаном и содержащего в себе 40 глав, или гимнов. Печатное греческое издание творений Симеона Нового Богослова, заключающее в себе во 2-й части подлинный текст 55 гимнов, мы впервые могли увидеть и приобрести лишь на Афоне. Сличив свой перевод с подлинным текстом гимнов и исправив его, мы оставили почти все имеющиеся в латинском переводе гимны в той же внешней форме, в какой перевели их с латинского, то есть в прозаической (так как по-латински они переведены прозою). Те же гимны, которые пришлось переводить прямо с подлинника, мы сочли более удобным перевести постишно; отсюда у нас вполне естественно получилось неоднообразие внешней формы перевода, какового, впрочем, и нельзя было избежать, так как из латинского перевода приходилось делать вставки и добавления к подлинному тексту. Эти вставки и добавления в нашем переводе взяты обычно в скобах и отмечены в примечаниях под строкою, равно как и то, чего нет в латинском переводе по сравнению с нашим греческим текстом, мы также старались отмечать под строкою. Круглыми скобами () отмечены в настоящем переводе не только заимствования из латинского перевода, но и те слова и выражения, которых хотя и нет в греческом тексте, но которые непосредственно в нем подразумеваются или скрыты в значении греческих слов; в прямых же скобах [] мы ставили слова, внесенные по необходимости для ясности и смысла речи, и которые, отсутствуя в подлиннике, могут быть подразумеваемы только с наибольшею вероятностью.

В основу настоящего русского перевода гимнов положен подлинный греческий текст их, имеющийся в греческом издании творений Симеона Нового Богослова. Но так как это издание является весьма несовершенным по множеству опечаток и другим упущениям, то при переводе нам немало помог латинский текст гимнов; но несравненно большую услугу оказала нам копия Патмосской рукописи: сличая имеющийся в ней текст гимнов с печатным греческим текстом, мы, во-первых, исправляли по ней его корректурные ошибки, нередко делая при этом предпочтение ее тексту пред печатным, а во-вторых, заимствовали из нее отсутствующие в греческом издании стихи, а иногда и целые большие вставки, что все также отмечено при переводе в подстрочных примечаниях. Кроме того, из Патмосской рукописи нами переведено предисловие к гимнам прп. Симеона, написанное учеником его Никитою Стифатом, которое в греческом издании творений Симеона напечатано не в подлиннике, а на новогреческом диалекте, и еще три гимна: 57, 58 и 59-й, два из которых имеются в латинском переводе, а один – последний – нигде не напечатан. Подлинный текст предисловия Никиты Стифата, трех указанных гимнов и еще одного маленького – самого последнего 60-го гимна, взятого из Афонской Ксенофской рукописи XIV в. № 36 (см. каталог Ламброса, т. I, № 738), напечатан при настоящем переводе в приложении I (которое, равно как и приложение II, имеются не при всех экземплярах настоящего издания). Таким образом то, что переведено здесь на русский язык, но доселе не было издано в печати, все это и дано в подлинном тексте как первое приложение к настоящему изданию.

Четыре последние в нашем переводе гимна: 57-60-й, не вошли в греческое издание творений Симеона по весьма понятным причинам: 57-й гимн – частного характера и, несомненно, написан прп. Симеоном по поводу смерти одного из близких к нему лиц; в 58-м гимне высказываются, и притом весьма откровенно, очень смелые мысли о всецелом обожении человека, которые, однако, тесно связаны со всею богословскою системою прп. Симеона и находят для себя параллели и в других местах его творений; 59-й гимн есть не что иное, как пространное послание, только написанное стихами по одному частному случаю в жизни прп. Симеона, и скорее походит на богословский трактат, чем на гимн; 60-й же гимн есть, собственно, небольшая эпиграмма к одному из слов прп. Симеона. Хотя все эти гимны и не вошли, говорим, в греческое издание творений Симеона Нового Богослова, однако в подлинности их не может быть никаких сомнений. Гимны 57 и 58-й имеются не только в Патмосской рукописи, но указаны и Алляцием в полном оглавлении гимнов Симеона и существуют, кроме того, и в латинском переводе среди других гимнов Симеона. Что 59-й гимн написан именно прп. Симеоном – об этом со всею очевидностью говорит житие его, в некоторых списках которого он целиком даже и помещается. Наконец, 60-й гимн с именем Симеона Нового Богослова имеется во многих рукописях, в которых он помещен обычно при известном слове Симеона «О трех образах внимания и молитвы». Кроме того, нужно сказать, что во всех этих гимнах развиваются излюбленные идеи Симеона Нового Богослова.

Скорее, думается, можно сомневаться в подлинности 54-го гимна, представляющего собою молитву ко Святой Троице. Эта молитва в славянском переводе имеется в некоторых старых рукописных и в старопечатных Следованных Псалтирях, но не с именем Симеона Нового Богослова, а – Симеона Метафраста. Вот одно основание. Другим основанием к тому, чтобы сомневаться в принадлежности этой молитвы Симеону Новому Богослову, может служить то, что она хотя и написана политическими стихами (в 12 слогов), но имеет довольно своеобразную, не встречающуюся в других гимнах Симеона форму, состоящую в неоднократном повторении одного и того же стиха в начале молитвы и в постоянном параллелизме весьма многих выражений и слов во всем почти дальнейшем тексте молитвы. Однако ни то, ни другое основание не являются достаточными для отрицания подлинности этого Симеонова гимна или молитвы. Каким образом эта молитва могла быть ошибочно надписана именем Симеона Метафраста, об этом сказано нами в примечании к ней. В данном же месте в пользу принадлежности указанной молитвы Симеону Новому Богослову присоединим еще следующее: точный анализ содержания данной молитвы показывает, что она от начала и до конца состоит не только из мыслей, но и выражений, особенно характерных именно для Симеона Нового Богослова, и не содержит в себе почти ничего нового по сравнению с тем, что сказано в прочих гимнах Симеона.

В качестве второго приложения к настоящему переводу гимнов Симеона предлагается (имеющийся не при всех экземплярах) предметный указатель, но не к одним гимнам, а вместе и к словам прп. Симеона, которые переведены на русский язык епископом Феофаном и изданы в двух выпусках, так как при этих последних никакого указателя не имеется. Предлагаем читателям предварительно просмотреть помещенные в конце книги поправки, касающиеся главным образом перевода, и сделать соответствующие исправления в тексте книги.

Иеромонах Пантелеймон (Успенский)

Предисловие Никиты Стифата монаха и пресвитера Студийского монастыря, на книгу Божественных гимнов преподобного отца нашего Симеона[1]1
  Предлагаемая статья есть предисловие к гимнам прп. Симеона Нового Богослова, написанное учеником его Никитою Стифатом.


[Закрыть]

Весьма возвышенное, поднимающееся превыше чувств (содержание) того, что написано здесь, и высота богословия и глубина непосредственного знания его не для всех, думаю, понятна и доступна, потому что, будучи озарена Божественными отблесками неприступного света превыше всякого человеческого разумения, она требует для постижения предлагаемых вещей таковых, которые со здравым разумом окрепли и душевными чувствами, через дыхание Духа окрылены умом к высоте и имеют ясный образ мыслей, весь всецело обращенный к небесам и проникающий в глубины Божии. Поэтому я, воздавая должное почтение учителю (своему)[2]2
  То есть Симеону Новому Богослову.


[Закрыть], счел весьма благовременным, очень полезным и пригодным предупредить тех, которые пожелали бы разумом склониться сюда, дабы некоторые, худо, разумеется, и без опыта воспринимающие Божественные, сверхчувственные вещи, по неопытному наблюдению глубин Духа и имея ум, необученный упражнением в Божественных вещах, не причинили самим себе вреда от этих вещей вместо пользы.

Итак, должно знать, что кто предпочитает склониться к писаниям богословов, привлекаемый к этому любовию к чтению, тот прежде всего, будучи верным, должен телом и духом убежать мира и всего вообще находящегося в мире, стряхнувши с себя временное наслаждение удовольствиями – положить, следовательно, доброе основание на твердом камне веры через делание и соблюдение заповедей Христовых и на нем искусно созидать дом добродетелей; совлечься ветхого человека, тлеющего в похотях его, и облечься в здравого, обновляемого во Христа, достигши, конечно, возможно высокого совершенства, пришедши в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова. Должно же ему еще предочиститься, предосветиться и просветиться Духом; прежде узреть всякую тварь чистым оком ума, научившись прежде ясно предугадывать слова и движения ее; стать вне видимых низменных вещей, то есть превыше всякой плоти и чувства. Потом, ясно открывши уста, силою привлечь благодать Духа и, исполнившись оттуда благ света, соразмерно очищению, внятно богословствовать о бывших в нем свыше священных отображениях. И таким образом, имея как бы дальновидный ум, склониться пред тем, что написано здесь. Я говорю о сочинении, принадлежащем возвышеннейшему и богословнейшему уму блаженнейшего и треблаженного отца Симеона. Поэтому кто влечется еще вниз грудью и чревом, то есть земными помыслами и вещественными пожеланиями своими, будучи связан узами обольщающего мирского чувства, кто нечист и сильно поврежден в чувствах ума, того мы предупреждаем, чтобы он не дерзал читать написанное здесь, дабы, смотря на лучи солнца с гноем на глазах, не был он ослеплен, потеряв и то слабое зрение очей, (какое имел). Ибо прежде должно очиститься от всякой болезни и нечистоты помыслов, и таким образом приблизиться к чистому и сверхбеспредельному, в беспредельность светящему солнцу, и беседовать с ним – как к тому, которое сообразно нам является чувственным образом, так и к Солнцу правды и посылаемым от Него разумным и мысленным лучам, потому что исследовать глубины Духа свойственно только тем, которые освещены с вершины, конечно, очищения невещественным светом Божиим и стяжали совершенно просвещенный ум, вместе и душу. Прочим же весьма полезно и прилично бить себя в грудь, испрашивая милости свыше.

Итак, могущему верно изучить слова этого божественного отца и исследовать их глубину должно с разумением смотреть на его исступление и обожение, как он, будучи как бы вне плоти и тела и всякого чувства, восхищаем был духом от земли к небесам и к Богу, чудным образом удостоивался Божественных откровений и видел в себе действия Божественного света, богоприлично действовавшие в нем; как он, одержимый любовию к Богу, как бы уязвленный ею, призывал и называл Его различными Божественными наименованиями, подражая в этом великому Дионисию, и подобным образом совосхищаемый с ним от земли. Так как и в последнем было то же самое: испытывая действия Божественного света, этот высокоумный муж, подобно ему[3]3
  То есть Симеону.


[Закрыть], славно воспевал Бога, как Виновника всех вещей, многоименно от всех имеющих (в Нем) причину вещей называя Его «то благим, то прекрасным, то мудрым, то возлюбленным, то Богом богов, то Господом господей, то Святым святых, то Вечным, то Сущим и Виновником веков, то Подателем жизни, то Премудростию, то Умом, то Словом, то Ведущим, то Содержащим все сокровища всякого знания, то Силою, то Сильным, то Царем царствующих, то Ветхим деньми, то Нестареющимся и Неизменным, то Спасением, то Правдою, то Освящением, то Искуплением, то по величию превосходящим все, то являющимся в тонком дыхании ветра, в душах и телах, и в тех, в коих Сам Он пребывает, равно как на небе и на земле, будучи всегда и везде Самому Себе тождественным, находясь в мире и будучи премирным, пренебесным, пресущественным, являясь солнцем, звездою, огнем, водою, дыханием росы, облаком, камнем и скалою – всем существующим и будучи ничем из существующего» (Дионисий Ареопагит). Отсюда и сам великий в Божественных вещах Дионисий в сочинении «О Божественных именах», подобно исступлению в Боге этого божественно-великого отца, как бы сосвидетельствуя ему через свои писания, говорит совершенно то же: «Итак, Причине всего, существующей превыше всего, прилична и безыменность, и все то, чему принадлежат существующие имена, дабы она точно была царем всего сущего, и около нее было все, и от нее, как Причины, начала и конца, зависело, и сама она, по речению, была всяческая во всех (1 Кор. 15, 28); и по справедливости воспевается основание всего»… И немного спустя: «все в ней просто и неограниченно предшествовало сущестствующему по причине всесовершенных доброт одной ее – всевиновной Премудрости, которая от всех существующих вещей соответственным образом воспевается и именуется. Поэтому богословы чтут не одни эти Божественные наименования, заимствованные от частных промыслительных действий ее, совершенных уже или еще предусматриваемых, но и от таких Божественных явлений, просвещавших таинников и пророков, какие когда-либо были в священных храмах или где-либо в другом месте. Сообразно тем или другим причинам и силам они именуют вышеобразную и вышеимянную Благость, прилагая к ней образы и подобия человека, или огня, или янтаря, воспевая глаза ее и уши, лицо и волосы, руки и хребет, крылья и плечи, задняя и ноги, пририсовывая к ней венки и седалища, кубки и чаши и некоторые другие таинственные изображения».

Да, этот божественный муж (Симеон), вконец очистившись душою, о чем громче сильнозвучащей трубы вопиют уже писания его, удостоился великих откровений, неизреченных созерцаний, таинственной беседы и Божественных гласов, свыше чудным образом провозглашенных ему – вкратце сказать, удостоился апостольской благодати, весь возжегшись от Божественного Духа, от Божественного огня. Поэтому, и не вкусив вполне внешнего знания наук, красноречием слов, обилием (Божественных) имен и рассудительностью он выше всякого ритора и мудреца возвысился до высоты премудрости, как поистине мудрый в Божественных вещах и богослов, весьма сведущий в догматах. И не диво. Ибо премудрость Божия, по словам Премудрого, по чистоте своей сквозь все проходит и проникает. Она есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя… Она – одна, – говорит он, – но может все и, пребывая в самой себе, все обновляет и, переходя из рода в род в святые души, приготовляет друзей Божиих и пророков; ибо Бог никого не любит, кроме живущего с премудростию (Прем. 7, 24–25, 27–28). По этой причине, возжелав премудрости, он возлюбил доброту ее и, возлюбив по Соломону, взыскал трудами любомудрия и подвижничества, и обрел ее. Найдя же, умножил со слезами и не без труда, поэтому и дано было ему разумение. Он призвал ее с твердою верою, и сошел на него Дух премудрости; отсюда он в продолжение всей жизни имел от нее неусыпаемый безыскусственный свет. А через него и пришли к нему все вместе блага жизни вечной и неисчислимое богатство премудрости и ведения. Подлинно, бесхитростно научившись от Бога неизреченным таинствам, он без зависти сообщил о них всем через свои писания для духовной радости вместе и пользы. Он не уподобился неразумному рабу, скрывшему данный ему от Бога талант, но, как верный домоправитель, благоразумно не зарыл, по писанному, богатства неисчерпаемой мудрости, которое получил от Бога. Без хитрости, – говорит он, – я научился, и без зависти преподаю, не скрываю богатства ее (Прем. 7, 13). Поэтому язык его – разжженное сребро, душа его полна правды, уста его, как истинного праведника, ведали возвышенные речи, и гортань его изливала благодатные токи и неизреченную Божию премудрость. Происходило же это от великого поистине смиренномудрия его и чистоты. Ибо уста смиренных, – говорит Соломон, – поучатся премудрости; и в добром сердце мужа почиет премудрость, в сердце же неразумных она не познается (ср. Прит. 11, 2; 14, 33). Будучи действительно исполнен смиренномудрия, он непрестанно имел сердечное попечение о премудрости Божией, которая, по сказанному, познается вообще смиренными сердцем, а не неразумными мудрецами мира. И свет Божий поистине всегда был дыханием его. Имея последний в уме, как бы светильник, он говорил и весьма ясно, со знанием писал о том, что умно, как оракул, видели очи его. Я то говорю, говорит он, что видели очи мои. И говоря это, он весьма ясно от существующих вещей воспевал Божество как являющееся общим достоянием для всего сущего. Так как «Благо вообще не пребывает несообщимым ничему из существующего, как говорит великий в Божественных вещах Дионисий, но оно само по себе постоянно благоприлично является в то время, когда осенит сверхсущественный свет через соответствующие озарения каждой из существующих вещей, и к возможному созерцанию себя, сообщению и уподоблению простирает умные умы, как обычно ему, и священноприлично ниспадающие».

Итак, следуя во всем предшествовавшим ему богословам, Симеон не исследовал в гимнах и священно-благоговейных размышлениях того, что сокровенно в Божестве превыше ума и естества, как говорит о богословах Дионисий, а всецело почитая неизреченные таинства благоразумным молчанием, в священных помышлениях простирался к озарявшим его лучам. И ими обильно просвещаемый и освещаемый, проникался от них премирными образами и впечатлениями для богоначальных и богоприличных гимнов и священных песнословий, делался способным к созерцанию даруемого через них соответственно его состоянию Богоначального света и с любовию воспевал благоподателя Господа, как Виновника всякого священноначалия и светоявления. Таков древний вид проявления родоначальной Премудрости. Ибо свыше нисходящая благодать Духа, которая сопребывала с древними верными мужами, издревле любомудрствовавшими отеческой философией, возбуждала таким образом умы их к исполненным любви Божественным гимнам и разного рода стихословиям. Через это она дивным образом показывала их для современников поэтами – составителями песней, гимнов и Божественных мелодий. Они же обычно соделовались таковыми и премудро достигали этого не от обучения познаниям и совершенного упражнения в науках, но от философии, которая исследует свойства души, от крайнего подвижничества и хранения главных добродетелей. Кто расположен к сказанному, тот пусть убедится в этом из письменного документа, обратившись к Филону иудею, как то: к сочинению его, надписанному таким образом: «О жизни созерцательной, или о молящихся»; из него он узнает достоверность наших слов. Для подтверждения сказанного мы возьмем оттуда некое краткое изречение, где он так говорит: «Таким образом, они не созерцают только возвышенные предметы наблюдением чистого ума, но и составляют в различных стихах и мелодиях песни и гимны, необходимо начертанные наиболее священными числами».

Итак, что богоглаголиво воспето этим отцом в Божественных наименованиях, то говорит и Дионисий великий, посвященный в таинства Божественных речений. Но всякое, как бы сказать, священное песнословие богословов, вырабатывающее выразительные Божественные наименования для благодетельного прояснения Божественной природы, никто не обретет без душевного, разумеется, усилия и не исследовав Божественных Писаний чистым умом. Да и тот же самый отец[4]4
  То есть Дионисий.


[Закрыть], будучи весьма твердо уверен относительно наших слов, так ясно прибавляет в пользу сказанного, говоря в другой раз: «Боговидные умы, подражая Ангелам, насколько возможно, и соединяясь с ними, то есть с Божественными ангельскими силами (так как у обоженных умов во время прекращения всякой умственной деятельности бывает такое же единение с Пребожественным светом, как и у тех), воспевают его совершеннейшим образом через обнажение от всех существующих вещей. Это поистине – умы, сверхъестественно озаренные по причине блаженнейшего единения с Ним, потому что Он есть виновник всего существующего, Сам же – ничто из существующего, как сверхсущественно изъятый от всего». Итак, зная это, божественный отец Симеон, как премудрый богослов, воспевал Божественную, сверхъестественную природу то как безымянную, то как причину всякого имени именуемого, богословствуя о ней как о безымянно пребывающей превыше всего. С одной стороны, собирая из различных богословских учений то, что является предметом настоящего сочинения, и пользуясь для своих целей сказанным, как бы некоторым образцом, он выступил на путь развития умных Божественных наименований. С другой стороны, рассматривая богозрящим умом богоявленные образы и созерцания, удостоверяемый Божественным преданием апостола, он приложил «Святая святым». И священно усмотренные им Божественные видения он без зависти показал тем, которые волею судеб следовали за ним, как первый – вторым и слабейшим, соразмерно с их состоянием, преподав по достоинству священные предметы сознательно и всецело участвующим в священническом совершенстве. «Шуток же и насмешек не посвященных в таинства тех предметов он удалялся, лучше же сказать, тех самых людей, когда некоторые оказывались таковыми, будучи сам свободен от такого богоборчества»[5]5
  С незначительными изменениями взято у Дионисия.


[Закрыть]. Правда, это удаление он позволял себе делать не для многих, пока был и являлся в живых, хотя и доверял тому великому Дионисию, который так пишет к Тимофею: «Смотри, – говорит, – как бы не обратить тебе в посмешище Святое Святых. Будь же богобоязлив и таинства Божии почитай умным и незримым ведением, храня эти не подлежащие сообщению и непорочные таинства от несовершенных и священноприлично сообщая их одним только посвященным из иереев со священным просвещением. Так предало нам – богопочитателям – богословие». Поэтому и мы, научившись у него этому и зная высоту и глубину и широту его мудрости, через сказанное и настоящее (свое) слово отлучаем совершенно тупых и не посвященных в таинства, не желая износить им этих предметов и ясно раскрывая их одним тем, разумеется, которые имеют уши священно отверстыми по причине попечения их о нравах и о Божественном разумении, просто сказать – святым по жизни и высшему ведению. Ведь этого и божественный Павел желает, пиша так к Тимофею: сия предаждь верным человеком, иже довольни будут и иных научити (2 Тим. 2, 2).

Итак, восшедшие от любомудренного деяния к созерцанию и пришедшие в глубину богословских мыслей пусть с верою обратятся к этому исследованием души, и я вполне уверен, они трижды получат великую пользу. Прочие же, ум которых рассеян по многим разным предметам и омрачен тьмою неведения, которые не знают, что означает иногда деяние и созерцание и откровение Божественных таин, те пусть воздержатся от чтения здесь написанного. Ибо имеющие ум, не вмещающий возвышенных речей и откровений, попирают обычно и оскверняют Божественные предметы, не будучи в состоянии возвести взор ни к чему из того, что превышает нас. Тогда как до ангельской жизни всякая душа, будучи бессмертной и умной, возвышается не иначе, как хорошо, наконец, очистившись помощью Божественной силы, согласно словам священнотаинника Дионисия, который говорит таким образом: «Подобно тому, как в некотором круге[6]6
  То есть атмосфере или планетной системе.


[Закрыть] бывает неблуждающее тело, так и для нее самой (то есть души) во всяком кругообразном движении и единовидном собрании отвне умных сил ее проявляется богодарованный ей благодетельный закон, который, обращая ее от многих внешних предметов и собирая сначала в себя саму, а затем в состояние простоты, соединяет через соединенные воедино ангельские силы. Ибо через них, как добрых руководителей, души с их добрыми свойствами вслед за священными и святыми умами возводятся к тому же самому благодетельному закону всех вещей и, соответственно очищению их, приобщаются изливаемым оттуда[7]7
  То есть от того закона или, лучше, Самого Законодателя – Бога.


[Закрыть] озарениям, по мере силы обильно участвуя в даре Добровидного». Не думаю, чтобы справедливо было возвышенные созерцания ее (то есть души) подвергать опасности и исполненное любви богословствование передавать недоверчивому слабому слуху, заткнутому от зависти и неверия, или, лучше сказать, душам, покрытым густою тьмою неверия и попираемым лошаками и ослами или драконами и змеями, нечистыми, говорю, и гибельными страстями, потому что святые предметы несообщимы для всех, ведущих жизнь собакообразную и свинообразную. Таковым они не даются, как оракул; им, конечно, и не бросают жемчужин слова. Восходящим же через крайнюю чистоту до подобного состояния святости предметы эти сообщаемы бывают с несказанным и Божественным наслаждением для них, и так как они суть ясные светы и порождения Божественного огня, то и усваиваются направленной к ним мудростью и возвышенностью. Да будет так.

После же того, как поистине божественная и чистейшая душа наставника нашего возвысилась до таковой высоты и удостоилась таких видений и такой благодати рыбарей – апостолов, достигши, благодаря светлости огненного ума своего, того благодетельного закона всех вещей; теперь все души праведных, восходя на ту же высоту, обильно приобщаются озарениям ее. О чем во всеуслышание вещают творения его – излияния любви в его Божественных гимнах – как не о том, что святая душа его растворилась с Тем, Кто свят по природе, и с древними святыми, как свет со светом, огонь с огнем и луч с солнцем, как вторичное с первичным, как образ и подобие со своим Первообразом и Самою Истиною? Как не воспеть гимнами ту душу, которая, будучи достойна всяких гимнов и похвальных слов, превосходит их и всякую славу земную, вместе и человеческую? Да падет же зависть, всегда завидующая добру, и да будет восхвален Симеон, весьма достойный гимнов и всяких хвалений. Ради этого и мы со священными свидетельствами наиболее пространно изложили это слово, направленное против порицателей святых. Ведь если эти откровения и голоса не суть гласы Божии и души обожившейся, бывшей вне всякого мирского чувства и всецело святой, то едва ли что-либо другое из дел человеческих, совершаемых нами со всяким усердием, может показаться вполне возможным для Бога и похвальным для людей, хотя для высшей Божией мудрости и знания и это не является славным и знаменитым.

Итак, эти (строки) к исполненным любви Божественным гимнам учителя предложены нами ради одержимых завистью к добру, неверием и неведением, чтобы те, которым в первый раз попадутся они, или пусть сделаются лучшими по самому намерению, став выше зависти и клеветы, дабы прославить, насколько возможно, того, кто славил Бога деянием, и словом, и созерцанием, освятив в своих членах то имя, которое превыше всякого имени, или, как не вкусившие (духовных) благ и совершенно не вмещающие по причине присущей им тупости возвышенных созерцаний, пусть и в руки не берут этих гимнов и не исследуют с любопытством того, что написано здесь.