Текст книги "Леди-послушница"

«Завтра не смогу ходить от усталости», – решила Милдрэд, но сейчас ее это не тревожило. Пусть подол нового платья совсем запылится, как и ноги почти до колен, но ей хотелось веселиться. Казалось, что за спиной бьются крылья, делая ее такой резвой, легкой и неутомимой.

Потом музыка смолкла, Артур куда-то исчез, но тут же вернулся, держа кружку с элем. Это было просто чудесно, и Милдрэд не заметила, как опорожнила ее до дна почти залпом.

– Устала?

– Разве похоже?

– Нет, раз так сияют твои глазки, кошечка моя.

– Я тебе не кошечка!

– Все равно ты милая.

Со стороны послышались какие-то крики, мимо пронесся один из городских сержантов, расталкивая толпу, и почти врезался в шеренгу покидавших праздник монахов. Аббат Роберт не стал пенять ему, указав в сторону, откуда доносился шум. Выяснилось, что Илейв сильно напился в компании Риса и Метью, потом сцепился с кем-то из местных молодцов и учинил драку. Стражники поспешили разнять буянов. Как раз в это время к Милдрэд и Артуру приблизилась Бенедикта, тащившая за руку Аху.

– Пора отправляться в обитель, – сказала она, но тут же умолкла, глядя куда-то за плечо Милдрэд, – туда, где стоял Артур.

Девушка оглянулась, но взгляд Артура показался ей непривычно серьезным: она готова была поклясться, что он подал настоятельнице какой-то знак. Да и аббатиса вдруг стала говорить, что сейчас сестры из монастыря и Аха помогут ей собрать и увести младших воспитанниц, но пяти старшим она, так и быть, позволит остаться до того момента, когда по традиции начнут пускать по реке зажженные свечи. Но после этого Артур непременно проводит их, – добавила она с важностью.

– Конечно же, матушка, – склонился к ее руке Артур, и она любовно потрепала его темные волосы.

Уходившая с младшими Аха едва не выла в голос от досады.

Однако настоятельница обители Святой Марии не могла позволить, чтобы будущая монахиня приобщалась к языческому обряду. По старому обычаю праздника Cередины Лета жители шли к реке, где пускали по воде зажженные свечи на легких дощечках и в этот миг загадывали желания. Если свечка погаснет или перевернется дощечка – желание не сбудется. А если уплывет – можно поверить в исполнение самых несбыточных надежд. Монахи не принимали в этом участия, так как считали, что просить исполнения желаний следует в церкви, во время молитвы. А вот простые люди относились к старой традиции с суеверным рвением, поэтому целая толпа двинулась в сторону вод Северна, неся зажженные от костров тонкие свечки.

Артур помог Милдрэд прикрепить свечу к заранее припасенной дощечке-кораблику, и они вместе спустились к отблескивавшему серебром в лунном сиянии Северну. Его струи тихо журчали у самых ног, когда они одновременно склонились и осторожно пустили огоньки своей мечты по воде.

«Пусть он меня полюбит», – загадала девушка, наблюдая, как мерцающая свеча, чуть покачиваясь, медленно поплыла по реке.

Что это означало для знатной леди, она в этот миг совсем не думала. Спустилась ночь, неся тишь и прохладу после жары, суматохи и танцев; текла освещенная множеством огней широкая река. Это было так красиво!

Милдрэд вглядывалась в свой огонек, пока тот не затерялся среди множества других.

– Что ты загадал? – Она повернулась к юноше.

Артур не ответил, но смотрел на нее так пристально, что она с ошеломляющей радостью поняла – он загадал на нее. Этот плут, бродяга, неизвестно чей бастард мечтал о ней!

Когда они возвращались в обитель, Милдрэд позволила Артуру взять себя за руку. Остальные девушки шли впереди, тихонько переговариваясь. Все слишком устали, чтобы придавать чему бы то ни было значение, и Милдрэд рассчитывала, что этой же усталости Артур припишет ее благоволение. Она смотрела на всплывавшую над кровлями старого города огромную луну, видела впереди острый шпиль церкви Святой Марии, к которой они поднимались по Вайлю. Шрусбери уже был ей хорошо знаком, но сейчас она словно отсчитывала каждый шаг по пути к обители. Вон они миновали церковь Святого Алкмунда с ее подслеповатыми оконцами, вон прошли мимо дома богатого меховщика с его белеными стенами и воротами сбоку. Перед входом горел факел, бросая желтоватые блики на выложенную булыжником мостовую Вайля.

Перед церковью Девы Марии улица расширялась, но едва они вошли в отбрасываемую храмом тень, Артур остановился.

– Завтра мне придется уехать.

Опять! Ее радужное настроение разлетелось вдребезги.

– И куда тебя понесет на этот раз?

Однако Артура ее сердитый тон, похоже, обрадовал.

– Мне этого не хочется, так же как и тебе.

Он сказал, что настоятель Роберт поручил ему сопроводить прибывших на праздник из Вустера гостей. Она ведь слышала, что начались военные действия, а в такое время даже знатных людей в пути подстерегают опасности. Но все же Артур постарается вернуться как можно скорее: до Вустера четыре дня пути, но назад он примчится едва ли не за один день. Ведь он будет спешить к ней! Она его милая кошечка…

– Я тебе не кошечка! – Девушка вырвала руку и шагнула в ворота обители.

– Ты вредная! – крикнул ей вслед Артур.

Она повернулась, уже взявшись за кольцо двери.

– Я просто устала, потому и вредная. Однако, – она поразмыслила немного, – однако я не буду вредной, если ты и впрямь поскорее вернешься, Артур. Ко мне, – закончила она с такой нежностью в голосе, что он невольно шагнул к ней.

Но Милдрэд уже скрылась. Он слышал, как она смеялась, пробегая через монастырский двор.

На следующий день у аббатисы Бенедикты добавилось забот. В ее обитель прибыл мальчик с дальних выпасов и принес известие, что волк сильно погрыз старшего пастуха и тому необходима помощь. Настоятельница обсуждала это во время заседания капитула, куда неожиданно позвали и Аху.

Та вернулась, сотрясаясь от плача.

– Ну почему я? Почему она выбрала меня, когда знает, как я боюсь валлийцев, как я боюсь волков, как не люблю покидать нашу обитель!

– Ну это если речь идет не о вылазке на рынок или плясках на лугу, – заметила одна из воспитанниц, но на нее зашикали, жалея плачущую Аху.

Вскоре вернулась сестра-наставница Одри и пояснила, что мать Бенедикта решила отправить к своим стадам в Кинллайтскую долину сестру-врачевательницу Урсулу, дабы та осмотрела и подлечила пострадавшего, а в помощницы ей было решено назначить Аху. Мать Бенедикта считала, что девушке это не повредит, ибо та словно забыла, что пришла в обитель с намерением постричься. Аха же отлынивает от исполнения обета, предпочитая жить как постоялица, и если она не послушается, то ее вернут родне. А так как Аха и думать без ужаса не могла о возвращении в свою обедневшую саксонскую семью, где ей пришлось бы ходить за курами и телятами, то пришлось подчиниться воле настоятельницы и ехать с сестрой Урсулой.

– По-моему, это справедливо, – заметила Милдрэд.

Но Аха едва не накинулась на нее:

– Что ты понимаешь, болотная невеста! Мой дед умер, раненный валлийцами, моего старшего брата тоже убили валлийцы, они украли девушку с соседней фермы, и лишь при вмешательстве церковных властей удалось довести дело до брака. Эти валлийцы – просто дикие звери, вонючие и злобные. А ведь Кинллайтская долина – это за валом Оффы[77]77
  Вал Оффы – земляное укрепление, сооруженное в VIII веке английским королем Оффой (он владел территорией Мерсии в Англии), совпадающее местами с современными границами Англии и Уэльса. Ранее служило для защиты от валлийцев.


[Закрыть], это уже Уэльс!

– Хватит орать! – неожиданно повысила голос Тильда. – Ты прекрасно знаешь, что Кинллайтская долина – это владения рода де Шамперов, к которому принадлежит наша настоятельница. Там никто из валлийцев не тронет людей из монастыря, ибо эти края охраняет сам сэр Гай. А тебе и впрямь стоит помочь сестре Урсуле. Это твоя обязанность – отплатить за доброту, с которой в монастыре терпят твою лень и суетность.

Устав слушать причитания и стоны Ахи, Милдрэд уже собиралась идти работать в скрипторий, когда ее поманила сестра Одри и сообщила, что в церкви девушку ожидает некая леди. Милдрэд хотела подробнее расспросить монахиню, но та что-то торопливо прятала в своем изголовье, а потом поспешила прочь. Милдрэд пожала плечами, поправила облегающую шапочку и отправилась через раскаленный под солнцем двор к церкви Святой Марии. Войдя в ее южный придел, она вначале ничего не могла рассмотреть в полумраке. К главным западным воротам храма уходил ряд мощных колонн с изображением скалящихся масок на капителях, сбоку за ним располагался ряд небольших часовен, и вот в одной из них, у раки с частицей мощей Святой Кристины, Милдрэд заметила коленопреклоненную фигуру. И хотя девушка не видела лица молящейся, она сразу узнала эти дорогие бархатные одежды с длинным шлейфом, богатый обруч, удерживавший тонкое траурное покрывало. Вдова шерифа Пайна Фиц Джона, леди Кристина. Отчего-то Милдрэд не хотелось с ней общаться: она помнила, сколько раз замечала на себе пристальный взгляд этой женщины.

Но тут вдова широко перекрестилась всей ладонью и, поднявшись с колен, двинулась в сторону Милдрэд, даже слегка улыбнулась.

– Нет такого греха, какой Господь не простил бы человеку, ежели тот искренне и глубоко раскается.

– Аминь.

– Однако мое раскаяние не будет полным, если я не поведаю вам, милая девушка, об опасности, в какую вас вовлекают хитрецы и корыстолюбцы.

Милдрэд предпочла промолчать, рассматривая леди Кристину – ее богатые одежды, высокую крепкую фигуру, бледное лицо в обрамлении складок траурного покрывала.

– Так о чем вы хотели переговорить со мной?

– Об Артуре.

– Я слушаю.

Милдрэд от души надеялась, что произнесла это спокойно, но невольный трепет выдавал ее волнение. И Кристина это заметила.

– Так, так, и тебя очаровал этот беспутный малый.

– О чем вы? Я леди Мареско, а Артур – никто.

Вдова скривила губы в усмешке – циничной, насмешливой, недоброй. Не такое лицо должно быть у женщины, только что окончившей молитву.

– Хорошо, если ты в этом твердо уверена. Но все же позволь сказать кое-что: Артур был моим любовником. И не только моим. Спроси у кого хочешь, кто такая Илда Приветливая. Само ее прозвище намекает, что она – просто шлюха. А еще можешь спросить про мастера-шорника Освина, который поколачивает жену, узнав, что та впускает к себе красавчика Артура, пока ее супруг уезжает по торговым делам.

– Я не желаю этого слушать! – Милдрэд отступила, ощутив, как ее сердце сжали стальные тиски.

Однако вдова быстро схватила ее за руку.

– Нет, ты выслушаешь! Ибо тебе грозит беда. А я сейчас истово молилась, чтобы моя святая придала мне мужества раскрыть тебе глаза.

Она все же усадила Милдрэд на скамью под колонной, сама села рядом.

– Я не осуждаю тебя за то, что ты увлеклась Артуром. Я сама любила его. Но только до того, как он убил моего мужа.

– Это неправда! Вы бы донесли на него.

– И покрыла бы позором свое доброе имя?

Она стала быстро рассказывать, как в ночь разлива Северна и наводнения в предместьях она оставила для Артура открытую калитку, как ждала его, прислушиваясь к шуму дождя. Но он так и не пришел. И именно в ту ночь исчез ее муж. Стражники говорили потом, что сэр Пайн неожиданно вернулся, прошел в ее башню… но к ней так и не поднялся. А потом в переходах замка обнаружили кровавое пятно. Но не тело! Тело позже выловили в водах Северна, со страшной раной в подреберье. Тогда решили, что это сделали валлийцы, прокравшиеся в замок и похитившие приговоренного к казни Черного Волка. Однако откуда валлийцам знать переходы Форгейта? Откуда им знать, что в стене была открыта узенькая калитка? Об этом знал только Артур. А ведь он любит Черного Волка: люди поговаривают, что тот разбойник ему как отец.

Да, леди Кристина догадалась, кто убил ее мужа. Артур и сам не скрывал этого, когда недавно ночевал у нее. И она не прогнала его, ибо все еще любит парня. Но теперь с этим покончено.

– Об этом я и молилась у раки своей святой, – быстрым шелестящим шепотом говорила вдова. – Сегодня я покину Шрусбери, порву эту порочную связь с убийцей моего бедного мужа. Но прежде чем уйти, я хочу тебя предостеречь.

Она испытующе вгляделась в широко открытые, странно опустевшие глаза Милдрэд. Та сидела, будто изваяние, но даже в ее застывшей неподвижности угадывалась горькая мука. Но Кристине нужно было довести задуманное до конца.

– Я стала любовницей Артура, с которым меня свела столь почитаемая женщина, как мать Бенедикта. Она тогда часто встречалась со мной, говорила, что Артур не так уж плох, что в нем течет и частица ее крови. Она умоляла меня быть снисходительнее к ее подопечному, подстраивала наши встречи наедине, посылала его ко мне с разными поручениями. И я не устояла. Да, я грешна, но муж мой был стар и груб. Одно я понимала: Бенедикта едва ли не сказала «аминь» на нашу связь, почти толкнув меня в объятия Артура. А теперь…

Милдрэд слушала, что теперь, когда Кристина овдовела, аббатиса явилась к ней и стала уговаривать стать по окончании траура женой Артура. Сей облаченной доброй славой настоятельнице не терпится выгодно пристроить своего воспитанника. Она обещала Кристине дать за Артуром кое-какие личные средства, дабы он не считался совсем уж недостойным брака с благородной дамой, опять намекала на свое якобы родство с ним. Однако насколько бы порочной и заслуживающей порицания ни была Кристина, она не в силах соединить жизнь с убийцей мужа. Поэтому отказала. А потом увидела, что Артур, бросив попытки добиться успеха с ней, стал обхаживать юную Милдрэд Мареско. И Кристина не удивится, если настоятельница всячески потворствует своему любимчику и в отношениях с Милдрэд, способствуя их частым встречам наедине.

При последних ее словах Милдрэд горестно вскрикнула и зарыдала, закрыв ладонями лицо. Кристина обняла ее за плечи, успокаивала елейно ласковым голосом. Леди Мареско следует остерегаться таких людей, избегать Артура и не попадать под влияние столь несправедливо почитаемой женщины, как настоятельница Бенедикта.

Милдрэд не могла больше оставаться. Участие и доброта этой женщины были для нее унизительны. Она вырвалась и, рыдая, кинулась прочь из церкви.

Кристина с улыбкой смотрела ей вслед.

– Старушка Одри не напрасно поведала мне о прогулках сей малышки с Артуром, – пробормотала она. – И воистину она заслужила свою награду. А я… Всего немного сообразительности, и эта крошка будет шарахаться от Артура, как от чумы.

Она расправила складки бархатного блио и с улыбкой двинулась к выходу. У часовни своей святой леди задержалась.

– Два серебряных подсвечника на твой алтарь, – она ткнула пальцем в сторону изваяния над ракой, – два литых подсвечника, если замолишь за меня перед Всевышним эту мою ложь.

Милдрэд сама не заметила, как оказалась в дальнем конце сада подле увитой розами стены. Аббатиса некогда рассказывала, что саженцы этих роз ей переслала леди Гита… Ее мать всегда так хорошо отзывалась об их родственнице… а та в угоду своим планам стала сводней! Ибо теперь Милдрэд понимала, почему настоятельница надолго отправляла ее из монастыря с Артуром, отчего не противилась их встречам. О небо! И как она может носить крест на груди!

А Артур!.. Выходит, Милдрэд для него – просто способ возвыситься.

Девушка плакала долго и горько, пока совсем не отупела от слез и притихла среди ароматов разогретого солнцем сада, под гудение пчел и воркование голубей. И тогда решила, что ей следует сделать.

В послеобеденные часы аббатиса Бенедикта обычно отдыхала, хотя считалось, что столь образованная и богобоязненная женщина посвящает время богословским штудиям. Милдрэд решительно отправилась в ее покои.

– В чем дело? – возникла на пороге аббатиса.

– Мне надо поговорить с вами, преподобная мать!

В ее голосе звучал вызов. Она потребовала, чтобы настоятельница отправила ее на дальние выпасы вместо Ахи. Милдрэд готова была настаивать, поднять шум, выкрикнуть обвинения, проситься назад в Бристоль к братьям тамплиерам, если Бенедикта заупрямится. Девушка едва сдержалась, чтобы в лицо не обвинить ту в сводничестве.

– Хорошо, я выполню твое желание, – спокойно произнесла Бенедикта. – Ты хорошая подруга, раз так прониклась страданиями негодницы Ахи…

– Не такая она и негодница… в отличие от других! – многозначительно заметила Милдрэд.

Аббатиса какое-то время смотрела на нее своими темными карими глазами… похожими на глаза лжеца Артура! Может, они и впрямь родня?

– Хорошо. Ты поедешь, – повторила Бенедикта. – Это похвальное намерение, дитя мое, и я не устану призывать на тебя Божье благословение.

– Не сомневаюсь! – уходя, хлопнула дверью саксонка.

Глава 14

Когда они прибыли в Кинллайтскую долину, пастух по имени Ифор был совсем плох. Он в беспамятстве лежал в хижине, а приведший сестру Урсулу и Милдрэд пастушок в отчаянии носился по склону, где разбрелись овцы, вопил что-то на своем валлийском и едва не плакал. Еще бы: на пологом склоне напротив хижины неподвижно валялись около десятка овец: глотки разорваны, ноги и животы истерзаны.

– Волки поработали, – спокойно заметила сестра Урсула. Она вообще была на редкость невозмутимой. – Тех овец, кого не придется прирезать, будем зашивать.

Однако свои заботы она перво-наперво направила на валлийца Ифора. Пастух бредил, лицо его было прикрыто куском влажной ткани, а когда сестра Урсула откинула ее, Милдрэд даже замутило. Нос перекушен, половина лица располосована, щека просто отвалилась в сторону, открывая сочащееся розоватой сукровицей мясо, и сквозь разорванную мякоть были видны сцепленные окровавленные зубы. Да еще и рука пострадала.

Сестра Урсула сразу принялась за дело: поставила кипятить воду, раскатала полотняные повязки, стала перебирать какие-то склянки. Милдрэд пыталась ей помогать, рвала корпию[78]78
  Корпия – перевязочный материал из нитей расщипанной льняной или хлопковой ветоши. В прошлом ее применяли вместо ваты.


[Закрыть], однако монахиня отказалась от помощи.

– Сама справлюсь. Если Ифор после такого ранения еще и ходил – а по рассказам пастушка Родри, когда он отправился за помощью, Ифор еще вставал, – то думаю, он свалился лишь этой ночью. Он достаточно силен, как все, кто постоянно живет на воздухе и в движении. Я пока только зашью ему лицо и постараюсь предотвратить заражение. От тебя же, девушка, будет больше толку, если ты поможешь Родри управиться с овцами.

После того как Милдрэд с Родри освежевали погибших овец – зашивать тут уже было некого, – светло-серое монастырское одеяние девушки все пропиталось кровью. Но переодеться было не во что, и она проходила в нем весь день. Родри еще пытался лечить одну из двух пастушьих овчарок, которым тоже, видимо, пришлось схлестнуться с волком, но та огрызнулась и, прихрамывая, отправилась куда-то в кусты.

– Сама себя залижет, – пояснил Родри. Когда хотел, он мог изъясняться на английском, хотя в большинстве случаев что-то лопотал на валлийском, из которого Милдрэд ничего не понимала.

Девушка вернулась в хижину, где монахиня толкла в ступе какие-то снадобья. Ифор уже был перевязан, так что полотняная повязка почти полностью скрыла лицо, однако по-прежнему горел и бредил.

– Он умрет?

– Посмотрим, – только и ответила сестра Урсула, продолжая свое занятие.

Милдрэд стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, пока та не подняла на нее глаза.

– Я вся измазалась, – заметила девушка.

– Река внизу в долине. Пойди, застирай одежду с золой, пока кровь совсем не въелась в ткань.

– Но во что мне переодеться?

Монахиня пожала плечами.

«Аха бы на моем месте сейчас такой рев подняла, что спокойствие этой сестры как ветром бы сдуло», – сердилась про себя Милдрэд.

У речки, носившей то же название, что и долина, – Кинллайт, – Милдрэд сняла верхнее одеяние, оставшись в одной рубахе, и долго терла золой следы крови, потом свернула платье жгутом и что есть силы била им по камням, опять терла, опять била и споласкивала в воде. А так как рубаха ее тоже была в крови, то пришлось выстирать и ее. И хотя вокруг не было ни души, Милдрэд залезла в самую гущу кустов, чтобы снять рубаху и переодеться в сырое холодное платье. Хорошо, что день выдался жаркий, но все же Милдрэд в мокрой шерстяной ткани показалось не очень приятно.

А потом выяснилось, что Родри ушел в селение и ей одной надо следить за овцами.

– Как это делается? – озадаченно спросила девушка у монахини.

Та сворачивала в рулоны разрезанные полоски сукна и посмотрела на Милдрэд с плохо скрытым раздражением.

– Следи, чтобы они не разбредались. Это простая работа. Дрок тебе поможет.

Дроком звали большую валлийскую овчарку, которая присматривала за отарой и справлялась куда лучше девушки. Милдрэд же то бегала со всех ног, то орала на этих глупых животных, которые просто пялились на нее, продолжая жевать траву и не сильно-то и боялись.

К сумеркам она совсем выдохлась. К этому времени вернулся Родри, принеся какой-то сверток. Парнишка был грязный, одетый в лохмотья из грубой коричневой ткани и, несмотря на жару, носил накидку из кое-как сшитых шкур. К Милдрэд он сначала обратился на валлийском, улыбаясь и указывая на склон, где в сумерках светлели овечьи спины. Потом, видя, что она не понимает, хмыкнул и сказал на английском:

– Ты хорошо справилась. А я принес тебе это, чтобы было удобнее. Бери, Олвен, – обратился он к ней, называя каким-то незнакомым именем, и опять заулыбался с довольным видом.

В свертке оказалось линялое платье из рыжей шерсти, без рукавов и с обтрепанным подолом, едва прикрывающим щиколотки. Зато к нему прилагался довольно красивый плетеный поясок из хорошо выделанной кожи.

– Я выпросил это у сестры для тебя, Олвен. А еще и это, – и Родри протянул ей небольшой округлый кусок чего-то серо-желтого.

Это оказался грубый обмылок из козьего жира и березовой золы. Милдрэд чуть поморщила свой хорошенький носик: это не душистое мягкое мыло, к какому она привыкла, даже не суховатое светлое, какое выдавали в монастыре. Но и это лучше, чем ничего.

– Ты довольна, Олвен?

– Почему ты зовешь меня Олвен? Мое имя Милдрэд Мареско.

Родри окинул ее с ног до головы почти по-мужски оценивающим взглядом и повторил с убежденностью:

– Олвен!

По сути девушке это было все равно. Куда больше ее смутило то, что в хижине, где лежал больной, имелась еще только одна земляная, покрытая овчинами лежанка, на которой уже устроилась сестра Урсула.

– А мне где спать? – девушка оглядела убогое пространство хижины.

Домишко, сложенный из больших грубых камней, был невелик, причем почти вплотную к нему примыкал хлев, где за плетенной из прутьев загородкой топталась, шумно вздыхая, большая бурая корова, которую в этот час доил Родри. Посредине, между двумя лежанками на земляном полу виднелся очаг из уложенных кругом камней, в нем слабо потрескивал огонь, а дым вытягивался в отверстие крыши из глины и веток.

– Где я буду спать? – повысила голос Милдрэд, так и не получив ответа.

Уже отвернувшаяся к стене сестра Урсула все же соизволила оглянуться.

– Я должна находиться подле раненого. Погода сейчас жаркая, и вы с Родри можете ночевать на дворе. Родри даст тебе овчину, чтобы подстелить. Да и дождя в ближайшее время не предвидится, – добавила монахиня, уже зевая, и вновь отвернулась к стене.

Так, чудесненько. Рассерженная Милдрэд уселась на пороге. Принесенную ей крынку молока и лепешку почти вырвала у Родри. Вот куда ее занесло. И все из-за Артура!

Ибо она думала о нем непрестанно, и ни дорога, ни стирка, ни возня с овцами не могли отвлечь ее от этих мыслей. В ее стремлении уехать из монастыря выразился как протест против сводничества настоятельницы, так и нежелание Милдрэд видеться с ним самим. Похоже, мать Бенедикта поняла это – глупой ее никак нельзя было назвать. А Артур… Что ж, Милдрэд слышала порой разговоры о таких мужчинах, которые умеют пленять невинных девушек ради выгоды, и могла корить лишь себя, что уступила обаянию этого плута с неожиданно благородными манерами и такими ласковыми глазами. А ведь Артур даже ни разу не коснулся ее, а единственную попытку Милдрэд пресекла решительно и бесповоротно. Но при этом Артур повел себя так, словно именно она была виновата перед ним. И она поддалась на эту уловку! Какую же власть приобрел над ней этот простолюдин, если она, наследница земель и огромного состояния, все это время жила лишь одной мечтой – встретиться с ним, дождаться его, оказаться подле него!..

Теперь Милдрэд казалось, что и его постоянные отлучки были лишь хитрыми приемами: как умелый укротитель, он то веселил и развлекал ее, то исчезал, вынуждая томиться в ожидании новой встречи. Милдрэд вспомнила, как ее отец натаскивал диких соколов: сначала кормил их и приручал к звуку своего голоса, потом заставлял голодать, а потом приманивал кусочком мяса, пока гордый сокол не смирялся и не начинал послушно садиться ему на руку.

И вот она так же стала почти ручной, сама тянулась к Артуру. С ним было так хорошо, ее переполняла радость, весь мир становился другим. Этот красивый парень, будто чародей из валлийских сказаний, умел изменять весь мир вокруг, даже ее саму. Ведь и сейчас ее сердечко замирало, когда она вспоминала, как он смотрел на нее – словно она одна в целом свете… А в действительности так он смотрел на многих. И самое неприятное, что мать настоятельница потворствовала ему, забыв, что именно она обязана оберегать честь юной родственницы.

О небо! Как все это обидно! Милдрэд уткнулась в ворох шкур, какие принес ей Родри, и горько плакала. Она еще никогда так ни из-за кого не рыдала. Ранее победы, одержанные над мужскими сердцами, казались всего лишь игрой, куртуазной забавой, которая только подтверждала ее уверенность в себе. Но тут она сама стала добычей, за ней охотился опытный хищник, который почти полностью очаровал ее, стал казаться лучше и интереснее многих, кто был выше его по положению, но не обладал и долей обаяния бродяги с именем легендарного короля. И она настолько поддалась его чарам, что, опомнившись, была готова хоть к овцам убежать, только бы подальше от него. Ибо Милдрэд понимала, что боится не столько Артура – она опасалась самой себя и того упоительного чувства, которое он разбудил в ней и с которым было столь сложно бороться.

Она заплакала уже навзрыд, раскачиваясь из стороны в сторону. И тут дверь хижины растворилась и на пороге возник силуэт сестры Урсулы.

– Это ты так ревешь?

Милдрэд постаралась сдержать рвущееся из груди рыдание.

– Мне страшно ночевать неизвестно где. И я боюсь волка! – нашлась она.

Монахиня глубоко вздохнула, даже погладила девушку по голове.

– Ну что ты, деточка. Волку нужны овцы, а не ты. Летом он не осмелится напасть на человека.

– Но на пастуха же волк напал! А Ифор вон какой здоровенный.

– Он напал потому, что Ифор сам набросился на него, когда хищник пытался уволочь овцу. К тому же после пира, какой волк устроил прошлой ночью на пастбище, он навряд ли сегодня явится. Так что иди, устраивайся возле костра. Да и собаки там.

Да, еще и собаки. Когда Милдрэд расположилась на овчине у костра, большой черный Дрок лишь покосился на нее и опять опустил на лапы свою большую длинную голову. Но потом из кустов, прихрамывая, вышла вторая овчарка по имени Лиса и неожиданно улеглась под боком девушки. Это была большая красивая собака с янтарными в свете костра глазами; Милдрэд стала ласково поглаживать ее по длинной черной шерсти, пока рука ее не опала, и она заснула с еще не просохшим от слез лицом.

Последующие дни были все похожи на первый. Правда, теперь вместе с Родри, Дроком и шедшей на поправку Лисой они неплохо справлялись со стадом. Постепенно Милдрэд стала привыкать к овцам, но все равно дивилась, что Родри, этот полудикий парнишка, умеет так хорошо считать своих животных. Казалось, он знает едва ли не каждое в отдельности, а некоторым даже давал клички. Овец тут паслось множество – больше двухсот, и это не считая ягнят, которых у иных маток имелось по двое-трое и с которыми было особенно много хлопот – в отличие от спокойно жующих при передвижении овец, эти носились как угорелые. Однако по сути особой работы у пастухов не было: просто перегонять овец на новые пастбища и следить, чтобы они не разбредались.

Милдрэд, сама будучи из края овцеводства, отметила, что здешние овцы отличались от тех, какие водились в Денло. Шерсть у местных овец была не такая длинная и шелковистая, как у равнинных на востоке Англии, заметно короче, однако гуще – так что при стрижке здесь получали почти столько же шерсти, сколько и в хозяйстве ее отца, только, конечно, пониже сортом. Зато местная порода паслась на подножном корму, на горных пастбищах, куда изнеженных тонкорунных овец и загнать бы не удалось. И молока здешние овечки давали немало – один только овечий сыр оправдывал их содержание. Масть здешних овец была такая же белая, а вот ноги и мордочки – коричневыми.

А еще девушку восхищали собаки. Эти валлийские овчарки были прирожденными пастухами, для которых работа – смысл жизни. И если отара растягивалась, то стоило свистнуть Дроку и Лисе, как собаки срывались с места и носились вокруг овец, собирая их в плотную массу. Замечательные были собачки. Милдрэд дивилась их неутомимости, неприхотливости и работоспособности, и Родри тоже гордился ими. Правда, в отличие от девушки, он никогда не ласкал псов, иногда лишь вычесывал у них из шкуры колючки и проверял, нет ли в их густой шерсти клещей. Милдрэд же любила лишний раз погладить псов, сама вызвалась их кормить, порой просто бегала и дурачилась с ними. И спали они подле нее, чаще всего Лиса, которую Милдрэд особенно привечала.

Спать на воздухе оказалось даже приятно. Ночи были короткими, светлело рано, а темнело поздно. Милдрэд не просыпалась даже на рассвете, когда скорее всего можно было ожидать нападения волка и когда Родри поднимался, чтобы с собаками обойти отару. Девушка вставала позже, гнала овец на водопой, пока Родри доил корову и готовил нехитрый завтрак. Однако, когда Родри предложил ей выстригать у овец под хвостами, чтобы они не так пачкали шерсть, девушка с негодованием отказалась.

Родри сокрушенно вздыхал.

– Олвен! – только и сказал он, опять назвав ее этим странным именем, к которому она постепенно стала привыкать. Однако в этот миг ей почудилась в нем едва ли не насмешка.

– Знай свою работу, пастух! – огрызнулась юная леди.

Постепенно она даже стала находить своеобразное удовольствие в пастушеской жизни. В этой пустынной местности она вместе с собаками бегала, как козочка, по склонам в своей короткой рыжей тунике без рукавов, позволив волосам свободно развеваться за спиной.

Такой ее однажды и увидели возникшие словно из ниоткуда трое валлийцев. Милдрэд их испугалась: они показались ей сущими дикарями – в меховых накидках, в коротких туниках и с голыми ногами, перетянутыми до колен крест-накрест ремнями, удерживавшими грубые башмаки. Их длинные волосы были лишь немногим короче, чем у нее, сильные руки украшала замысловатая татуировка, а взгляды были суровыми. При их появлении Милдрэд сразу кинулась к пастушьей хижине, во весь голос зовя сестру Урсулу. Однако когда та возникла из хижины в своем темном бенедиктинском одеянии, валлийцы поклонились ей с почтением. Сестра Урсула, сама будучи наполовину валлийкой, тут же перешла на местный язык, они переговорили, и когда лохматые парни из Уэльса взяли свои короткие луки и собрались уходить, они приветливо простились как с ней, так и с тревожно поглядывавшей на них Милдрэд.