Текст книги "Леди-послушница"

– Ее тут мало кто любит, – пояснила одна из служанок. – Бесплодная, да и считается бесприданницей. Правда, когда красавчик Вальтер сватался, за ней дали прекрасный замок в Уэльсе, но его вскоре захватили валлийцы, вот и получилось, что Доната ничего не принесла в семью.

Ближе к вечеру за Милдрэд пришел граф. Привыкнув видеть Херефорда в воинском облачении, которое ему очень шло, Милдрэд даже опешила, когда он предстал перед ней в тунике нежно-розового цвета с нежнейшей лебяжьей опушкой у горла.

Граф принес на небольшой подушечке прекрасный, украшенный синими сапфирами венец с узорными зубчиками.

– Я бы хотел, чтобы вы надели его, выходя к людям. Некогда он принадлежал моей первой жене, и с тех пор я запретил к нему прикасаться. Но матушка выразила неудовольствие тем, что моя невеста не имеет достойных ее одежд и украшений; надеюсь, это даст ей и всем прочим понять всю серьезность моих намерений.

Милдрэд была тронута.

– Милорд, я постараюсь быть достойной той, что носила его до меня.

Она и впрямь выглядела в этом венце как королевна.

Об руку с невестой Роджер двинулся по башенной винтовой лестнице, но перед выходом в зал немного помедлил.

– Должен вас кое в чем упредить, леди Милдрэд. Это касается моей матушки. Прошу вас быть терпимее с ней и снисходительнее. Леди Сибилла достойная женщина, однако и ей присущи слабости. В частности, она очень гордится своим происхождением, любит говорить на эту тему, словно успокаивает себя тем, что некогда мой отец был простым рыцарем. И хотя лично я несказанно горд, что он смог своим мечом и верностью императрице заслужить графскую корону, но дело в том… Его матерью была саксонка. Но у нас не принято об этом говорить. Графиню Сибиллу это приводит в ярость. Поэтому сделайте одолжение – не придавайте значения ее грубым речам о ваших соотечественниках.

Едва они появились в зале, все повернулись и отвесили поклоны. Спускаясь по ступеням, Милдрэд отметила, ловя краем уха разговоры: все увидели на ней венец графини Херефордской и оживленно обсуждали это. И пусть лицо леди Сибиллы изумленно вытянулось, но девушку вела крепкая надежная рука жениха, и подле такого человека ей нечего было опасаться.

Большой зал Херефордского замка оказался самым длинным из всех, какие Милдрэд когда-либо приходилось видеть. Он был словно неф в соборе, а потолок столь протяженного помещения держался с помощью изящных поперечных арок, делящих его на несколько частей. Наиболее богато убранная и ярко освещенная часть предназначалась для графа, его семьи и ближайших соратников; середину занимали рыцари и гости. Отдаленный же его конец, где было меньше огней, отводился для прислуги и случайных путников, получивших позволение остановиться при дворе графа Херефорда.

Роджер провел Милдрэд на возвышение, где стояли покрытые богатыми скатертями столы. Девушка огляделась: ей понравилось большое тройное окно, сквозь которое лились потоки закатных лучей, она отметила светлые гладкие плиты пола, посыпанные свежей ароматной травой; над головой взмывал деревянный свод, а стены украшали огромные гобелены с вышитыми сценами войн и охоты, выполненные с редкостным мастерством. Заметив, как гостья рассматривает их, леди Сибилла с гордостью сообщила, что эти гобелены – работа ее самой, ее дочерей, придворных дам и невестки Донаты. Правда, Доната никудышная вышивальщица и часто ей приходится все переделывать.

Граф Херефорд занял место во главе верхнего стола, усадив невесту по левую руку от себя, тогда как леди Сибилла с важностью устроилась справа.

– Хорошо, что ты надел этот розовый камзол, мой дорогой, – донеслись оттуда ее слова. – В нем ты выглядишь истинным лордом. Не находите, леди Милдрэд?

Девушка молча улыбнулась: ее время высказываться еще не пришло.

Слуги церемонно разносили блюда, слышались веселые голоса, смех, провозглашались здравицы за графа и его родичей. За прекрасную гостью поднял бокал сидевший подле девушки брат Роджера, Вальтер. Он не назвал ее невестой брата, но пока не была объявлено о помолвке, этого и не следовало делать. Тем не менее Роджер сообщил, что уже отправил послание в Гронвуд-Кастл, дабы сообщить о прибытии Милдрэд в Херефорд. Девушка посмотрела на графа с благодарностью – он был очень заботлив и делал все как должно.

За столом обсуждалось, как скоро можно будет огласить обручение, то есть насколько быстро прибудет ответ от матери Милдрэд, согласится ли она приехать сама, чтобы обсудить размеры полагающегося приданого и сроки венчания.

– Надеюсь, ваша матушка поторопится, – пережевывая хлеб с паштетом, заметила леди Сибилла. – Великая честь для саксов породниться с таким родом, как Фиц Мили.

Вносили все новые яства. Роджер порой поворачивался к невесте, рассказывал о том или ином из присутствующих вассалов, порой собственноручно подливал ей в высокий бокал пенный сидр.

– Леди Сибилла уверяет, что благородным следует пить исключительно вино. Но я сын этого края, я люблю наш сидр, который утоляет жажду и не так пьянит.

Напиток тем более пришелся Милдрэд по душе, что в окружении горевших факелов в ее опушенном мехом платье было очень жарко. Однако такое множество огней придавало залу торжественный вид. Присутствующие были нарядны, блюда за столами подавались в изобилии, и Милдрэд решила, что жить в этом замке среди большой семьи, в обстановке роскоши и уюта, ей будет даже приятно.

Постепенно она стала различать новую родню, поняла, что самым красивым из детей Сибиллы является ее второй сын Вальтер, такой же златокудрый и кареглазый, как и мать, и явно ее любимец. Наиболее приятной в общении оказалась старшая сестра Роджера Бертиль, супруга барона де Браоза. Майлс был явный любитель поесть, хорошенькая Маргарита все время кокетничала, а младшие, Генрих и Люсия, были еще милыми подростками, правда, столь хорошо воспитанными, что казались великовозрастными старичками. Они умилили Милдрэд своими манерами, особенно по сравнению с саксонскими детьми, чью свободу не стесняют воспитанием и которых балуют вовсю. Может, и хорошо, что пока у графа Херефордского не было супруги, тут всем распоряжалась его мать, державшая дом в столь образцовом порядке.

За столом говорили о размерах приданого невесты и о необходимости отправить гонца к королеве с сообщением, что граф Херефорд принял ее предложение жениться на дочери сторонника Блуаского дома.

– Это даст нам возможность наладить отношения со Стефаном и Мод, – заявила леди Сибилла и даже одарила Милдрэд улыбкой. – После войн, какие Роджер вел с этим чудовищем Юстасом, подобная связь нам будет весьма кстати, если однажды придется помириться с королем. Особенно после того, как Стефан разогнал на севере войска мятежников…

– Соперников, мадам, – поправил ее сын. – Ибо права юного Генриха на корону куда более неоспоримы, чем власть узурпатора Стефана. И уж куда более надежны, чем требования короновать Юстаса, с которым даже церковники не желают иметь дел. К тому же леди Милдрэд сообщила, что Генрих сейчас в Ковентри, и я должен в любой миг быть готовым выступить ему на помощь.

Графине Сибилле это не понравилось.

– Ах, ты совсем как твой отец, так же свято преданный императрице. И где она? Оставила Англию, и теперь тут носится этот подросток Генрих Плантагенет, которому ты имел глупость присягнуть на верность.

– И буду верен своей присяге, мадам. Это дело моей чести. Поэтому мое письмо королеве Мод вовсе не означает, что я перешел на сторону Блуаского дома, изменив делу Анжу.

Слушая их, Мидрэд несколько занервничала. В ее семье споры никогда не велись на людях и леди Гита никогда не пеняла супругу за его политические взгляды. Поэтому Милдрэд стало легче, когда Роджер сменил тему, повелев присутствующим отныне делать все, чтобы леди Милдрэд чувствовала себя в Херефорде как дома, и помогать ей тут обжиться. Существовала традиция, по которой невеста еще до свадьбы должна поселиться в доме будущего супруга, чтобы ознакомиться с хозяйством и научиться им управлять. Милдрэд была благодарна Роджеру за заботу, но кое-что ее смущало: сидевший подле нее златокудрый Вальтер не только выказывал ей знаки галантного внимания, но то и дело будто случайно задевал то плечом, то коленом, а когда графу пришлось отойти, Вальтер совсем уже беззастенчиво огладил ее ногу под столом. Милдрэд едва не подскочила. Но Вальтер продолжал с улыбкой смотреть на нее и даже плотоядно облизнул свои пухлые губы. При этом его мышка-жена сделала вид, будто ничего не замечает. Зато леди Сибилла все видела, однако слова не сказала и даже отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

Вернулся Роджер с сообщением, что люди Хорсы отбили у валлийцев крепость Освестри. Милдрэд тут же спросила о судьбе Гая де Шампера, который мог оказаться в Освестри. Роджер ее успокоил. Известно, что Черный Волк отступил к замку Кос и ныне готовится к обороне, так как Хорса теперь собирается повести своих саксов туда.

Все принялись обсуждать создавшуюся ситуацию. Графиня-мать во всеуслышание сообщила, что знавала этого рыцаря, Гая де Шампера, в те времена, когда он служил императрице. Леди Сибилле явно нравилось находиться в центре внимания: она говорила и говорила, даже когда ее уже никто не слушал и сидевшие за столом принялись негромко переговариваться. Слуги принесли новые факелы, и Милдрэд чуть опустила вырез декольте, чтобы было не так жарко в мехах. Сидевший рядом Вальтер заметил это и причмокнул губами. Но тут веселая леди Бертиль, воспользовавшись паузой, пока графиня пережевывала очередной кусок жаркого, попросила, чтобы кто-нибудь спел для них.

– Роджер, – окликнула она брата, – я видела среди прибывших того милого трубадура, Артура. Не позовете ли вы его, дабы он усладил наш слух?

У Милдрэд вдруг бешено застучало сердце. Она отхлебнула сидра, с удивлением заметила, как дрожит ее рука. С чего бы? Разве она не приказала себе забыть этого бродягу? Разве не решила свою участь, став невестой Херефорда?

Артур с лютней в руках медленно подошел к верхнему столу, поклонился, стал устраивать на плече ремень инструмента. Милдрэд отчаянно хотелось верить, что она выглядит спокойной, и все же в волнении не сразу заметила, как наглец Вальтер слегка коснулся ее обнаженного плеча, склонился, почти прильнув к ней.

– Что такое? – Милдрэд резко повернулась.

– Вы очаровательны, – улыбался Вальтер.

– Я знаю.

Она вновь смотрела только на Артура. В своей светлой тунике с опояской, с ниспадающими на широкие плечи черными волосами, он казался ей таким красивым и изящным, но при этом сильным и надежным.

Артур не глядел в ее сторону, когда рывком головы откинул волосы и запел:

 
– Благослови, душа моя, ее, что в мире всех дороже.
Теплом согрей ее, земля,
Удачу подари, о Боже.
Грядущий день избавь от бед, в ночи храни очаг и ложе,
А на заре подай любви.
Закат, возьми печалей ношу.
 

Прекрасный голос летел, слушатели замерли, внимая, а Милдрэд казалось, что ее сердце бьется в унисон песне. Ибо Артур пел для нее одной.

 
– Да будет чистым твой родник и вьется лентою дорога.
Пусть солнце озарит твой лик,
Когда ты встанешь у порога.
Благослови, душа моя, ее, что волей ли неволей
Уходит от меня,
Иной прельстившись долей…
 

– И это все? – спросил кто-то, когда певец закончил исполнение. – Что-то я ничего не понял. А где же приключения и чудеса, о которых ранее пел этот менестрель?

Не говоря ни слова, Артур повернулся и пошел прочь. Милдрэд смотрела, как он уходит, и его образ расплылся в пелене слез… Артур попрощался с ней… навсегда. Все как и должно было быть.

Ее опять обдало жаром – это вновь к ней прильнул Вальтер.

– Дамы так чувствительны и готовы разрыдаться от заунывной песни, – с улыбкой сказал он.

– Как же вы несносны, сэр! – Милдрэд с трудом проглотила ком в горле, встала и пошла к графу Херефорду. – Милорд, мне лучше уйти. Я утомлена.

У себя в покое она рухнула на кровать и разрыдалась. Ужасно! Наконец-то она нашла достойного жениха, принята в его доме, но совсем не радуется этому. Сейчас ей казалось, что была счастлива, лишь когда они с Артуром, как двое беспечных детей, носились по склонам на пастбище. Но такая жизнь для нее невозможна! То был сон, сладкий сон. Теперь же пришло время пробуждения. И Артур понял это. Он простился с ней и… благословил…

Ночью всегда приходят самые тяжелые мысли. Но утром, когда Милдрэд проснулась в потоках солнечного света, то воспринимала все уже по-другому и даже дивилась вчерашнему отчаянию. Ну, а чего бы она хотела? Стать пастушкой в Уэльсе? Какая глупость!

Милдрэд нежилась на мягких перинах, любовалась солнечным блеском хрусталиков в окне, наслаждаясь прикосновением к телу мягкой шелковой сорочки. Не так уж плоха ее нынешняя жизнь! Какие нарядные ковры на полу в ее спальне! Как великолепно резное кресло с мягким алым сиденьем! А как услужливы и расторопны окружившие ее служанки! Теперь ей не придется гадать, что она будет есть, во что оденется, ей больше не угрожает никакая опасность. А любезно встретивший ее на пороге мужчина – сильный, привлекательный, благородный – позаботится о ней, станет оберегать и любить. Это был настоящий лорд и воин, хотя и в этот раз он оделся как-то странно – в ярко-желтую тунику с бубенчиками на груди и рукавах, позвякивавших при каждом движении, будто упряжь мула.

«Когда он станет моим мужем, я прослежу, чтобы он соответственно выглядел», – решила про себя Милдрэд.

Был воскресный день, и Милдрэд с Фиц Милями отправилась в великолепный собор, где отстояла торжественную мессу. После службы, когда все семейство собралось перед выходом, приветствуя знакомых, к ним приблизился епископ Херефордский, Гилберт, лицо которого показалось девушке смутно знакомым. Выяснилось, что они и впрямь встречались в замке Бигода; его преподобие хорошо запомнил дочь Эдгара Гронвудского и даже стал расхваливать ее перед родней графа, поведав, как своевременно Милдрэд удалось отвлечь принца Юстаса, который прибыл, чтобы сорвать переговоры.

Слова епископа произвели впечатление даже на леди Сибиллу. И по возвращении она заявила, что, пока не прибудет обоз с вещами Милдрэд, она и ее дочери выделят ей по отрезу ткани, чтобы пошить полагающиеся наряды.

– Раз мой сын поспешил уже отдать ей венец графини Херефордской, то и мы не должны ударить в грязь лицом, – добавила надменная Сибилла, и Милдрэд не поняла, довольна та поступком сына или нет.

Сестры и невестка графа вскоре явились к Милдрэд с штуками тканей, причем когда их развернули, то дружно расхохотались: оказалось, что все они, не сговариваясь, выбрали желтый цвет. Графиня принесла песочно-желтого фландрского сукна, ее дочери – лимонно-желтый бархат и ярко-желтую шерсть, а самый красивый отрез выделила скромница Доната – бледно-желтый мерцающий шелк.

– О, теперь я буду самая желтая в вашей семье, – смеялась Милдрэд. Но все же она осталась довольна: желтые тона придавали золотистый оттенок ее светлым волосам, подчеркивали яркость губ и необычный аквамариновый цвет глаз.

День прошел неожиданно приятно, как бывает, когда женщины заняты нарядами. Правда, леди Сибилла не удержалась от язвительного замечания, что, дескать, саксонка Милдрэд наверняка не разбирается в моде и навряд ли сможет отличить блио от шенса, тем более не поймет, что такое фестоны и плиссе[86]86
  Шенс – нижнее одеяние в виде длинной рубахи или нижнего платья. Фестоны – зубчатая кайма, которой украшали края одежды. Плиссе – ткань в складку.


[Закрыть]. Милдрэд кусала губы. Кому все это говорится? Ей, первой щеголихе Денло? У нее недостало сил сдержаться и не поправить заносчивую графиню, уточнив, что дублетом все же принято называть мужскую укороченную стеганую одежду, а женская, приталенная и короткая, надеваемая в холодное время года, называется пелиссон.

При этом в комнате наступила тишина, – тут не привыкли в чем-то не соглашаться с графиней-матерью. Однако сама Милдрэд ощутила нечто похожее на удовлетворение. И пока леди Сибилла багровела лицом и набирала в грудь побольше воздуха, девушка как ни в чем не бывало сообщила, что, как только связь с Гронвудом наладится, она велит прислать сиятельной миледи выкройки последних моделей пелиссона, а также великолепные горностаевые шкурки для его подбивки – в нем достопочтенная леди Сибилла будет выглядеть как королева, ведь горностай – самый благородный мех. Ну как, – тараторила она, почти наступая на графиню, – изволит ли милая матушка принять от нее сей скромный дар?

– Вы пока не имеете права называть меня матушкой! – только и смогла выдавить графиня, но споры о модах прекратила.

Позже «мышка» Доната негромко заметила Милдрэд:

– Вы были очень смелой. Только постарайтесь впредь не давать миледи почувствовать, что в чем-то разбираетесь лучше ее. Я советую вам это из дружеского расположения, – добавила она, внимательно глядя на будущую родственницу.

Однако Милдрэд не понимала, отчего бы это Донате быть с ней любезной, когда ее муж Вальтер пользовался каждым удобным случаем, чтобы проявить свое восхищение саксонкой.

Однажды Роджер выразил желание покатать свою невесту на лодке по реке Уай, и они были только вдвоем. Милдрэд воспользовалась удобным случаем спросить: отчего он предпочитает, чтобы его семья жила вместе, ведь по традиции взрослые отпрыски разъезжаются по собственным манорам?

– Вы все верно говорите, леди Милдрэд, – отозвался граф, налегая на весла, как заправский лодочник, и даже приветливо кивнул в ответ на оклик одного из проплывавших мимо на своем ялике рыбаков. – Но дело в том, что я сейчас веду войну с самим королем, и любой из членов моей семьи, окажись он в руках Стефана, станет заложником. Король знает, насколько дружны Фиц Мили, он был бы рад захватить любого из моей семьи, чтобы влиять на меня. Нет, клянусь честью, мне спокойнее, когда мои родичи под моей опекой и находятся рядом. Это несколько хлопотно, но все же Херефордский замок достаточно надежен, чтобы укрыть их всех.

При этом он смотрел на замок, и глаза его светились любовью. Роджер поведал невесте, что некогда Херефордский замок принадлежал саксонскому графу Ральфу Робкому. Это был милый добрый человек, к которому благоволил англосаксонский король Эдуард Исповедник, его дядя. Поговаривали даже, что, будучи бездетным, он подумывал сделать Ральфа наследником короны.

– Я знаю, – кивнула Милдрэд. – Упомянутый вами Ральф был сыном сестры Исповедника – Годы.

Как саксонка, она прекрасно знала родословную правителей своего народа. Но Роджеру, в отличие от его надменной матери, это внушало уважение. Он подробно рассказал будущей графине, как однажды Херефордский замок захватили валлийцы. Ральф отправился в изгнание и так тяжело перенес поражение, что помешался. Он всех стал бояться, везде ему грезились валлийцы с их дротиками, и несмотря на все усилия лекарей вскоре он умер. Тогда-то к нему и прикрепилось это нелестное прозвище – Робкий.

Рассказывал Роджер интересно, и Милдрэд нравилось его слушать. Однако ее несколько удивляло, что и находясь подле жениха, она не испытывала желания пококетничать с ним, придать разговору тот игривый и волнующий тон, какой уместен в преддверии брака. Роджер казался ей мудрым, надежным покровителем, но почему-то не хотелось ни очаровать, ни растормошить его. Возможно, это и хорошо, уважать своего избранника и доверять ему, не испытывая смятения или желания пленять. Да и сам Роджер смотрел на нее тепло и почтительно… разве что иногда в его взоре возникала некая грусть, причину которой Милдрэд не могла себе объяснить.

Но в основном графа Херефорда занимала только война. К нему постоянно прибывали гонцы, порой он куда-то уезжал, а по возвращении запирался в одной из башен со своими вассалами или же, наоборот, принимал их как лорд-повелитель в большом зале, выслушивал известия; долго обсуждались возможные места атак, решалось, какая из приграничных крепостей менее оснащена и куда следует направить подкрепление или улучшить поставку провианта.

Пока Роджер был весь в делах военных, его мать забрала в руки дела по хозяйству и управлению имениями. По традиции она должна была приобщать к этому и будущую графиню Херефордскую, однако тут леди Сибилла была непреклонна: это только ее долг, говорила она, и смотрела на саксонку с явным вызовом. Милдрэд не настаивала, учитывая, что ее официальная помолвка еще не состоялась. Пока же она просто наблюдала за действиями Сибиллы и находила, что та прекрасно справляется. Графиня-мать следила, чтобы в замке всего было вдосталь, чтобы товары закупались в должном количестве, чтобы исправно поступали налоги, даже занималась перестройкой парадного крыльца, вела переговоры с мастерами, следила за доставкой мрамора для облицовки ступеней, да еще по ее приказу каменщики вытачивали вздыбленных грифонов по обе стороны крыльца – ибо грифон был и на гербе Фиц Милей.

Вообще-то строительные работы дорого обходились графству, которое, по сути, находилось в состоянии войны. А так как Милдрэд была наслышана, скольких расходов стоили Херефорду военные действия, девушка не понимала, зачем такое расточительство. Однажды, когда они с Роджером вышли прогуляться по стенам замка, она не удержалась и задала ему этот вопрос.

– Вы наблюдательны, миледи, и практичны, что делает вам честь, – отметил граф в своей спокойной невозмутимой манере. – Однако вы забываете, что я являюсь главой оппозиции и получаю деньги на содержание войск из-за моря – от матери Генриха Плантагенета.

– О? Но вы столько говорите, что поддерживать анжуйцев дело вашей чести, что вы верный рыцарь и что…

– И что, миледи? – мягко улыбнулся граф.

– Просто я думала, что вы действуете исключительно из высших соображений.

– О, милая девушка, ни одна война не ведется без корысти. И без достаточных средств. Анжуйский клан это прекрасно понимает, поэтому и поддерживает меня полновесным серебром. А я в свою очередь обязан делать то, за что мне платят. Но в вопросах о правах Генриха или Блуаского дома мои убеждения и материальные выгоды совпадают. Я вас разочаровал? Но тогда мне несколько странно, что дочь Эдгара Армстронга, столь умело совершающего сделки, удивляют подобные вещи.

Да, Милдрэд надо было повзрослеть и принять жизнь такой, как она есть. И для нее должно быть важно лишь то, что граф относится к ней как равной и достойной доверия.

«Наверное, однажды мы и впрямь станем добрыми супругами», – думала Милдрэд. Вот только в глубине души ее таилась некая грусть. Ибо несмотря на расположение к Херефорду, ничто в их общении не напоминало ту светлую всепоглощающую радость, какую ей дарило присутствие беспутного бродяги Артура.

За время, что она жила в Херефорде, Милдрэд ни разу не видела юношу. Зато однажды заметила в окно Риса. Причем в весьма странном облике: наряженный в блестящее откровенное платье танцовщицы, он плясал под звуки бубна среди столпившихся солдат, и те весело били в ладоши и громко выкрикивали какие-то сальности. Но едва кто-то из них попытался огладить Риса по бедру, рыжий валлиец дал пристававшему такого пинка, что тот отлетел на несколько шагов. А Рис под веселые возгласы собравшихся продолжал извиваться и бить в бубен, будто заправская восточная красотка с подведенными глазами и развевающейся пестрой вуалью.

– На что вы там засмотрелись, милая? – спросила Милдрэд сестра графа, леди Маргарита. – О, на эти пляски! А вы знаете, что этого человека называют Недоразумением Господним? – лукаво добавила она, прикрывая ладошкой маленький яркий рот, словно опасалась, что их кто-нибудь может услышать. – О нем всякое говорят. Ах да, я помню, вы рассказывали, что вам пришлось ехать в компании с этим странным… человеком. И как у вас хватило смелости!

– Но с нами был и монах Метью, – заметила Милдрэд, отходя от окна и усаживаясь за растянутым на раме полотном гобелена.

Почти каждый день дамы из замка большую часть времени проводили за вышиванием очередного гобелена, попутно болтая и сплетничая. Вот и сейчас все принялись судачить о Рисе, потом о монахе Метью… который, может, вовсе и не монах, заметила одна из придворных дам графини. А всегда во всем видевшая хорошее леди Бертиль заметила, что, каковы бы ни были эти бродяги, следует считаться с тем, что Роджер им покровительствует и высоко ценит их службу. Но особенно граф отличает Артура, добавила она с улыбкой. И тут же лица женщин посветлели, заулыбалась даже строгая дама из свиты графини-матери. Лишь Милдрэд продолжала трудиться, склоняясь над вышиванием: ей не хотелось, чтобы эти болтушки заметили, как сияют ее глаза, когда она слышит похвалы Артуру. По словам леди Бертиль, однажды она слышала от Роджера: этот парень столь ловок и так умеет сражаться, что он готов дать ему место в своем отряде и не сомневается в способности того однажды стать рыцарем. Но кто поймет этого бродягу, который отказал самому Херефорду!

Милдрэд молчала, усердно работая иглой. Но про себя решила, что непременно поговорит об этом с графом. Ведь если Артур станет опоясанным рыцарем… то разница в их положении уменьшится. Она не знала, почему думает об этом теперь, когда уже почти стала невестой Херефорда. Может, хотела, чтобы ему повезло, чтобы кто-то оценил его и возвысил. Ведь рано или поздно Артур поймет, что хваленая свобода по сути делает его никем.

В тот вечер, завидев прогуливающегося вдоль куртины замка Роджера, Милдрэд поспешила к нему. Стараясь говорить как можно спокойнее, поведала, скольким обязана Артуру, что он прекрасный воин, которого обучал и высоко ценил сам Черный Волк. И почему бы графу… Тут она осеклась, ибо Роджер выглядел как-то странно: лицо его было влажным и он побледнел настолько, что кожа на фоне розового оплечья камзола казалась почти серой. И все же он улыбнулся невесте, ответил, что тоже оценил достоинства Артура, однако сейчас тот более выгоден ему как разведчик. Граф отправил парня в Ковентри, дабы вызнать, что же там происходит. Известно, что город осажден войсками Юстаса, но нет уверенности, что Плантагенет именно там. Местонахождение анжуйского принца не определено, вот Артуру и надлежит это выяснить. Роджер ждет его с вестями, и…

Он вдруг умолк, почти навалившись на каменный зубец парапета.

– Вам дурно? – заволновалась Милдрэд.

– Я… Мне…

По лицу Роджера струйками стекал пот. Он отрывисто извинился и побежал прочь, причем как-то странно: его швыряло от одного зубца парапета к другому, казалось, граф вот-вот рухнет. И уже у арки входа в башню он сделал рукой жест, словно повелев девушке остаться. Или уйти?

Милдрэд машинально перебирала складки плиссированных широких рукавов своего желтого блио. Она была озадачена, но вдруг отметила, что почти не волнуется. При всем ее расположении к жениху, она по-прежнему не стремилась сблизиться с ним, поэтому стала просто прогуливаться по мощной куртине по направлению к следующей башне. Вокруг с тонким писком сновали ласточки – их было превеликое множество, так как они устраивали гнезда между отверстий машикулей[87]87
  Машикули – навесные бойницы, обычно располагавшиеся под расширением крепостных стен или башен.


[Закрыть]. Завернув за выступ башни, Милдрэд увидела внешний двор замка. В отличие от внутреннего, мощенного камнем, во внешнем росла трава, вокруг хозяйственных построек вились вытоптанные тропинки, где всегда мелькали люди – слуги, конюхи, солдаты. На одной из галерей служанки снимали высохшее белье и весело перекликались с воинами на стрельбище. Девушка увидела брата Метью, сидевшего на деревянной колоде подле пекарни. Милдрэд подумала, что с удовольствием бы поболтала с этом угрюмым, но таким смышленым монахом, хотя и так знала со слов графа, что Метью уже поправляется и даже заметно раздобрел, столуясь с челядинцами Херефорда.

И тут Милдрэд заметила идущего от въездных ворот Артура и замерла. На нее нахлынуло такое беспредельное счастье просто оттого, что она его видит! Вот он движется своей легкой грациозной походкой, привычно удерживая на плече окованный посох, а голова вскинута с особым достоинством, словно он самый желанный гость в замке. Но девушка вдруг вспомнила, что недавно сказал ей граф о поручении для Артура. Значит, он ждет своего посланца, он его примет… и тогда Милдрэд сможет перекинуться словом с обаятельным бродягой! Ибо даже самой себе она не решалась признаться, как сильно по нему соскучилась.

Подхватив длинный шлейф, девушка кинулась сообщить Роджеру новость. Она забыла о его предостережении, заскочила в арку, куда он удалился, и мчалась, едва не перепрыгивая через ступеньки, пока не оказалась на площадке переходов во внутренние покои. В полумраке Милдрэд не сразу заметила серую мышку Донату, так что почти налетела на нее.

– Ох, простите. Но мне нужно видеть его милость Херефорда. Он здесь? – указала она на дверь, которую Доната старалась загородить собой.

– Леди Милдрэд, прошу вас… – что-то залопотала та, даже как будто попыталась удержать саксонку за руку. – Сейчас нежелательно… Было бы не к месту…

Но Милдрэд, как и все, уже привыкшая не особенно обращать внимания на Донату, потеснила ее и распахнула дверь. При розоватых лучах заката, вливавшихся в узкое окно, девушка увидела стены округлого помещения в башне, скамьи вдоль них, большой, крытый зеленым сукном стол посередине. И еще уловила какие-то звуки – бормотание, стук, прерывистое громкое дыхание.

– Милорд Херефорд, там прибыл…

Обогнув стол, она вдруг увидела распростертого на полу Роджера – и замерла. Вальтер навалился сверху, словно стремясь придавить брата своим телом к половицам. Вначале Милдрэд показалось, что они дерутся, затеяли какую-то возню, но тут Вальтер повернул к ней искаженное лицо и, еще сильнее навалившись на бьющегося под ним Роджера, закричал:

– Вон отсюда! Вон! Ко всем чертям!..

– Миледи, давайте уйдем, – бормотала рядом Доната, даже взяла Милдрэд за руку, старалась увести. Но тут в покой как вихрь влетела леди Сибилла и грубо вытолкнула обеих за порог.

В полутьме лестничной площадки Милдрэд растерянно взглянула на Донату.

– Что все это значит? Они подрались?

– О, что вы, миледи! Вальтер очень любит брата. А это… Это просто так.

И все же Доната выглядела испуганной, ее личико скривилось, будто она собиралась расплакаться, но не посмела. Милдрэд стало не по себе. Возникло ощущение, что она увидела нечто лишнее, не предназначенное для ее глаз.

Из-за закрытой двери доносились приглушенные голоса, шаги, потом она смогла различить негромкий голос Роджера, слышались причитания его матери. Неожиданно дверь распахнулась и вышел Вальтер – всклокоченный, с багровым и злым лицом, тяжело дышащий, его богатая цепь с подвесками наискосок сбилась на плечо.

– Доната! Я велел никого не впускать!

И с размаху ударил жену кулаком по лицу, так что бедняжка упала.

Милдрэд ахнула. Конечно, мужья имели право поучать жен, так ей говорили. Но ударить при чужих знатную даму… А Вальтер и на Милдрэд посмотрел так, что она попятилась. Она едва узнавала этого любившего душиться и завивать локоны щеголя, который при всяком удобном случае посылал ей то улыбку, а то и воздушный поцелуй.