Текст книги "Смертельная печаль. Саби-си"

Глава 4
Август 1945 г. Плен

 
Скорость пули при низкой температуре
сильно зависит от свойств мишени,
от стремленья согреться в мускулатуре
торса, в сложных переплетеньях шеи.
 

И. Бродский

Странно, почему именно 45-й год стал для меня таким поворотным, почему не 44-й или 46-й, что за магия в этих цифрах, и как это все связано с моим рождением. Астрологи утверждают, что все в этом мире зависит от цифр – «математика» жизни, что ее можно рассчитать, знать наперед. Но если это так, то, значит, возможно этой действительностью управлять, править по своему усмотрению. Рассчитал положение звезд, не понравилось грядущее событие, и у тебя есть шанс его изменить.

Мысль, конечно, сильная, но богохульная. Так человек себя наравне с Богом поставить может, что, безусловно, недопустимо. Да и нужно ли это? В любой религии главная мысль в том, что Бог и только Бог может решать, что необходимо. Наша же задача выполнять это так, чтобы потом не приходилось переделывать. Как я сейчас могу отказаться оттого, что со мной случилось? Как представить, что некоторые события выпали из моей жизни, пусть они были невыносимы для моей души, пусть они были нестерпимы для моего тела, но они и только они сделали меня нынешнего, могу ли я теперь думать, что Бог послал мне их напрасно? – Нет. Тысячу раз нет. Я благодарен Ему за все, что было и, возможно, еще будет.

Да, теперь, когда так много позади, воспоминания нестерпимого прошлого заставляют меня любить себя, уважать за то, что все смог пережить, благодарить Бога за ниспосланное. Возможно, это и есть мудрость?

Вспоминаю свои первые дни в плену. Кто помогал мне тогда оставаться собой, кто помогал хранить веру в свои силы, не сломаться, не предать себя?

Удары сыпались бесконечно, я уже перестал понимать, куда попал очередной. Все мое тело было одним большим синяком, голова гудела так, что я не слышал собственных мыслей. А два следователя словно не понимали, что я уже не то что говорить, но и слышать их не в состоянии.

Только бы не заговорить, только молчать. Как я сейчас хочу молчать! Для меня это сейчас самое важное. Для меня сейчас это и есть жизнь – только молчать, молчать.

– Говори, сука, говори, – опять сыплются удары, – или мы тебе так скоро отшибли память?

Я валяюсь на мокром каменном полу, руки мои связаны под ногами, одежды никакой. Они смеются и мочатся на меня:

– Почувствуй, какой ты вонючий самурай.

Только молчать, только молчать. Дух мой не оставляй меня, помоги умереть достойно. Теперь молчание это мое достоинство. Коли нет в моих руках самурайского меча, молчание остается моим оружием.

– Назови свое имя, сука, – кричат они мне в лицо. Неужели понимают, что я едва способен их слышать, или это часть психологического воздействия? – Назови свою часть, должность.

Все напрасно. Я уже не могу осмыслить вопроса и думаю только о том, как молчать, молчать, молчать…

Где я? Сознание медленно возвращается, ужас охватывает меня от понимания…

Чего я так сильно хотел, о чем было мое последнее желание? Вспомнил – мне нужно молчать, не могу позволить себе говорить, не хочу умирать со стоном на устах. Я хочу молчать, молчание – мой клинок, только бы не выронить его.

Мне вспомнились слова моего мудрого учителя: «Какое твое любимое оружие?» – «Катана»[7]7
  Катана – большой самурайский меч.


[Закрыть]. – «Окажешься безоружен – сам стань оружием!»

– Зашевелился, – меня окатили ледяной водой – ну что, японской суки сын, поговорим?

Они принимаются вновь за свое дело. Удары тяжелыми сапогами в голову и пах. Я ничего не понимаю – боль уходит. Что это за сладкий туман? Может быть, я умер, и все, – пришел конец?

Нет, это был всего лишь обморок, потеря сознания на короткий срок, и мучения мои скоро продолжатся вновь. Прихожу в себя. Сейчас я в камере, но не в той, что прежде. Нужно оглядеться, понять, где верх, где низ. Здесь есть кровать, к чему бы такая забота?

Сколько дней я уже здесь или месяцев, не помню. Голова отказывается думать, мне нужно время, время мой союзник, мой лекарь, мой учитель.

Так проходит вечер, затем день и еще день, и еще.

Допросы прекратились так же внезапно, как и начались. Возможно, в них уже нет такой необходимости, что случилось? Война закончилась? И кто оказался победителем? Задавая себе такой вопрос, я понимаю, что знаю на него ответ, он ужасен. Ну что же, всему есть начало и всему должен быть конец – так говорили мудрые предки. Настанет он и для меня.

Проходит нескончаемая череда дней, и мое тело и лицо становятся похожим на то прежнее, что я знал до плена. Как долго это будет продолжаться?

«Когда наступит очередное изменение моей участи, ждут ли меня впереди побои и издевательства или?..» От этой мысли голова идет кругом. «Могу ли я надеяться вновь увидеть свой дом?»

Мои мысли прерывает звук открывающейся двери.

На пороге появляется охрана. Ну, вот и ответ на мой вопрос. Меня ведут, что бы его услышать.

В комнате сильно накурено. Дым от сигарет щекочет не заживший нос.

Советский офицер в чине капитана стоит у окна и курит, не обращая внимание на мое появление.

Меня усаживают на стул. Ну что теперь, к чему мне готовить себя?

Офицер, не двигаясь с места, сосредоточенно смотрит в маленькое зарешеченное окно. Пауза затягивается, он курит до тех пор, пока сигарета не обжигает его пальцы.

Подходит к столу, садится, тушит свой окурок, внимательно смотрит мне в глаза, подвигает ко мне лежащую на столе пачку сигарет. Очевидно, бить сегодня меня не будут.

– Ну что же, давайте начнем наше знакомство. – Офицер продолжает пристально смотреть мне в глаза. – Я не буду настаивать на диалоге, по крайне мере сегодня. Сегодня я буду говорить, а Вы будете внимательно слушать. Надеюсь, я говорю не очень сложно, и Вы меня понимаете. Ведь вы неплохо говорите по-русски, верно?

Он заглядывает мне в глаза в надежде увидеть в них согласие. Но напрасно, я безучастен. Я выбрал позицию созерцателя, смотрю на все происходящее как будто с потолка. Не стану расслабляться, буду по-прежнему ждать побоев и издевательств. Так мне проще сохранить стойкость.

– Мы знаем, Ваше имя – Синдзи Тойода. Нам известно Ваше звание и должность, номер воинской части и даже цель, с которой Вы летели и были сбиты. Вы офицер военной разведки, родом из почтенной самурайской фамилии. Только теперь все это не имеет ровным счетом никакого значения, потому что Вы военнопленный, а война закончена. И закончена, как Вы понимаете, не в пользу Японии. Нужно ли объяснять Вам, что Вы теперь никакой оперативной ценности не представляете. Бить Вас давно перестали и больше не будут. Смысла нет, как нет его и в Вашем поведении. Нам осталось решить, будете Вы жить дальше или нет. Разведка это наука и наука прагматичная, во всяком поступке должна быть логика. Вот и в Вашем дальнейшем поведении должно найтись место смыслу, только это позволит сохранить Вам жизнь. А жизнь, как Вы понимаете, с поражением не заканчивается. Япония никуда с карты мира не исчезнет, просто ее будут строить по-новому. Строить так, чтобы впредь она не мешала спокойно жить соседям. Ваша страна потерпела поражение, и поражение это настолько сокрушительное, что без посторонней помощи ей скоро не оправиться. Ей будут помогать извне, но и сами японцы должны помочь ей в этом. Разве не в этом теперь Ваш долг, долг молодого мужчины, самурая, сына образованного человека? И пусть Вас не мучает совесть по поводу присяги. Ваш император отрекся от престола, следовательно, и от обязательств перед Вами. Теперь перемены так скоро проявят себя не только в общественной жизни Японии, но и в сознании ее граждан. «У всего есть начало и всему должен быть конец», так, кажется, написано в Ваших книгах?

Как много времени мне понадобилось тогда, чтобы понять, для чего проводились все эти бесконечные беседы, нескончаемая череда дней, нескончаемая череда искушений.

Довольно скоро я все понял, когда догадался о том, что мой отец, очевидно, займет высокий пост во вновь создаваемых силах самообороны Японии.

– Вашему отцу понадобится Ваша помощь, Вы должны подумать о том, как принести пользу своей стране, – вот что я слышал тогда.

Мог ли я не согласиться с такими доводами?

Вот я и решил, что единственным выходом для меня тогда была бы смерть. Я буду готовить себя к ней, и пусть я останусь один на один со своим безумием, ни что уже меня не остановит.

Смерть все упростит, расставит все на свои места, и мне не придется делать этот страшный выбор.

«В ситуации „или-или“ невозможно сделать правильный выбор, в ситуации „или-или“ всегда выбирай смерть», – как мне теперь эта мудрость понятна. После случившегося ничто уже не может решаться легко в моей жизни. Впереди меня ждет только боль, причем настолько мучительная, насколько это возможно вынести человеку.

Тогда я спрашивал себя, могу ли я, хотя бы мысленно, просить совета своего отца, чтобы он подсказал мне, как поступить? Каким хотел бы видеть мое решение, что сильнее в нем? Желание видеть рядом сына, пусть даже ценой возможного предательства, или принять его жертву, но знать, что тот до конца остался верен принципам своих предков, оставаясь самураем до конца. Попирая смерть, как если бы она вовсе ничего не значила по сравнению с честью. С честью воина.

В какой-то момент я понял, что думать так не смею. Не могу я перекладывать решение даже мысленно, даже частично, ни на кого. Это должен быть лишь мой путь, и сделать его мне следует так, чтобы потом за это решение мне не было стыдно, в чьи бы глаза я ни посмотрел.

Так или иначе, объяснить этот выбор вряд ли мне когда-нибудь представится возможным, да и сделать это почти нельзя. Слишком многое нужно объяснить из того, в чем и сам не всегда разбираешься.

Решение придет само – итогом всего моего прошлого. Разве не в этом заключается смысл воспитания? Не прятать своего ребенка от всех проблем этого сурового мира, а подготовить его к ним. Дать ему все то, необходимое в будущем, что поможет ему справляться с бедами и невзгодами этой жизни. Заложить в нем запас знаний и условных рефлексов для выживания и добиться от него понимание сути вещей для того, чтобы в любой ситуации оставаться человеком благородным и принципиальным.

Эта идея моих родителей и учителей должна дать мне возможность и силы сделать правильный выбор. Миром правят идеи, а я часть этого мира и должен помнить их. Они укрепят меня в минуту, когда смерть, возможно, приблизится ко мне так близко, что я почувствую ее дыхание.

Как мне сейчас приятно думать о всех моих учителях, о моем отце, понимать его справедливость, когда он воспитывал меня в суровых условиях и был так требователен ко мне.

Опыт старого солдата давал ему право понимать, что жалость лишь враг хорошего воина, и готовить к трудностям возможной войны нужно с детства.

Да, теперь я и сам понимаю, как должен поступить. Это мое решение непременно будет одобрено отцом.

Раздумья оставили меня. На смену им пришла твердая уверенность в том, что я должен делать, как поступать.

Очевидно, моя перемена не осталась незамеченной. Допросы стали проходить быстрее и все реже, вскоре прекратились вовсе. Что это означает для меня? Всего лишь то, что я должен готовить себя к смерти.

«Оставь надежду всяк сюда входящий.»

Капитан смотрит на меня прямым жестким взглядом, возможно, эта наша последняя встреча или одна из последних.

– Все эти месяцы мне хотелось надеяться, что мы сможем понять друг друга и помочь. Во всяком случае, мне Вам хотелось помочь. – Его взгляд становится мягким, проскальзывает какое-то подобие улыбки. – Теперь, спустя многие дни общения, мы начали понимать друг друга. Не правда ли? А ведь сначала Вы и говорить со мной не желали? Так сколько же должно пройти времени для того, чтобы понять, что я Вам не враг, но, правду сказать, пока и не друг. Это лишь до тех пор, пока мне не станет ясно, что Вы стремитесь мне навстречу. Поймите, при всем моем к Вам благорасположении, есть еще дело, и оно требует от Вас понимания момента. Если сегодня нам не удастся договориться, возможно, для моего руководства это будет сигналом о том, что Вы бесперспективны. Вы понимаете, что это означает для Вас?

Он сделал паузу, закурил и отошел к окну.

Теперь мне кажется, что этот капитан в действительности не такой уж плохой человек.

Но он делает свою работу, а эта работа заключается в том, чтобы сломать меня.

Эта диалектика войны и личности здесь играют все же не первую роль, хотя и не последнюю.

Идеи – вот что главное, вот что решает все, сейчас и всегда.

– Я не знаю, каково будет решение трибунала, – он возвращается к столу, – но оно будет суровым, это решение. Если Вы меня не поймете. Если не захотите сами помочь себе. Вы военный преступник, а не просто военнопленный. Мы знаем, что вы не служили в отряде 731, но легко может обнаружиться ваша связь с ним. Это означает для Вас большой срок. Возможно максимальный – 25 лет лагерей. Это статья 58 УК РСФСР: «шпионаж и оказание помощи международной буржуазии». Уж мы-то с Вами знаем, что в Вашем случае это будет заслуженным наказанием.

Едва заметно прищурившись, он смотрит мне в глаза.

– Вы же не простой солдат. Ваша группа направлялась на территорию СССР с целью организации диверсионных и террористических актов. Вы, как ее командир, должны были отдавать непосредственные приказы на исполнение этих актов. А это уже террор и убийства, возможно, и гражданского населения. Да, нужно заметить, что Вас арестовали до совершения этих актов, но все же. Одного этого уже достаточно для того, чтобы применить к Вам самое суровое наказание. В условиях войны – достаточно. Думайте, думайте.

– Господин капитан, если Вы хотите услышать мое решение и определить мою дальнейшую судьбу, то я отвечаю Вам, что я готов к смерти. Моя страна проиграла войну, и мне, ее солдату, нет прощения. Я не хочу возвращаться.

Повисла пауза – опять этот пристальный взгляд.

Он закурил, и долго стоял у окну.

Затем, не глядя на меня, подошел к столу, погасил папиросу.

– Ну что же, тогда прощайте, – он вышел из комнаты.

А дальше было еще несколько месяцев ожидания.

Если меня не расстреляли в первые дни после моего отказа и не отправили в другой лагерь, значит, судьбу мою решали не здесь.

Я опять в лагере. На строительстве дороги очень холодно. Но все же я не один.

Вокруг сотни военнопленных, моих сослуживцев. Я опять говорю на родном языке, пытаясь найти, кого-нибудь из Киото.

Возможно, кому-то из нас удастся вернуться, будет шанс передать весть родным.

Как бы ни было трудно человеку, ему свойственно привыкать ко всему.

Этот лагерь был построен специально для военнопленных Квантунской армии. В нем содержались исключительно японские пленные офицеры и солдаты.

Лагерь был построен в лесу. Вырубалась просека, из поваленных деревьев строили бараки. Поначалу жили в армейских палатках, внутри устанавливались нары, ставились печки буржуйки. Со временем появился пищеблок, хозблок, помывочная, складские помещения.

Все пленные были сведены во взвода и роты. Командирами назначали японских офицеров и унтер-офицеров. В этих спецлагерях процветало рукоприкладство. В среде офицеров считалось возможным избиение подчиненных солдат. Бывали даже случаи линчевания и смерти от издевательств.

Далее неожиданный этап – долгая дорога до Владивостока в промерзших насквозь вагонах. Людей почти не кормили. К середине пути треть вагона превратилась в трупы. Окоченевшие, застывшие в неестественных позах люди, в натянутых на уши пилотках, покрытые инеем, смотрелись ужасно. Оставшиеся в живых сидели в противоположной стороне вагона.

Все ждали, кого следующего будут перетаскивать, – страшно.

Вагон насквозь продувался холодным ветром. В нем нет ни единого места, где бы можно было согреться. Старались плотнее прижавшись, хоть немного согреть друг друга.

Прибыв во Владивосток, эшелон несколько дней стоял на подъездных путях. Лагерное начальство отказалось принимать нас без необходимого трехмесячного запаса продовольствия: крупы гаолян, чумизы и жира. Опять пересыльный лагерь в районе «второй речки». Всех нас разбросали по разным баракам. Из разговоров русских стало известно, что скоро приходит «Феликс Дзержинский», это означает только одно – Колыма. Оттуда пути назад уже нет.

Это – мой приговор. Меня приговорили к медленной и мучительной смерти.

Они не дали мне умереть как солдату, возможно, поняли – я ждал именно этого. Но они добились более унизительной расправы.

Я расслабился, успокоился в ожидании смерти, это не позволительная роскошь в моем положении.

Я должен быть готов ко всему, но то, что может быть страшнее смерти – это Колыма.

Русские говорили, что это место создано, чтобы тут умирать.

Я должен быть готов и к этому, то есть доказать себе, что жить можно и в аду…

Ад был еще впереди. Я увидел его на рейде. Старое, ржавое, издали похожее на большой гроб судно «Феликс Дзержинский» стало для меня символом будущих испытаний.

Нас опустили на самое дно, в нижние трюмы, в ногах стояла вода, воздуха нет, влажный затхлый запах, нары в три яруса, питьевой воды давали мало. Кормили в основном вонючей селедкой и кашей. Все желали лишь одного – быстрее оказаться на земле, хотя бы и на колымской.

Дизентерия – наш постоянный спутник.

Доживу ли я до Магадана?

Глава 5
В ожидании встречи с родиной

 
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
 

И. Бродский

Это был 90 год.

Сколько лет, как меня привезли в Магадан?

Вот уже сорок четыре года. В моей голове не укладываются эти цифры. Эта нескончаемая череда дней и недель, и вот уже прошло столько лет. Мне становится страшно от этой мысли. Жизнь моя большей частью прожита здесь. Когда я попал сюда, мне не было и двадцати шести. И вот после этого уже сорок четыре года безвыездно здесь.

Это мой первый полет на самолете с 45-го года.

Я вновь ощущаю себя юношей, познающим мир. Как все изменилось за эти годы в авиации, как мне теперь все интересно. Как все изменилось в мире. Теперь я не враг. Теперь я свободный человек! Как не понятны для меня эти слова теперь, спустя столько лет заточения. Мне нужно привыкать к этому состоянию, к ощущению себя новым.

Возможно, жизнь преподнесет мне новый урок, и я смогу стать тем, кем когда-то был, очень, очень давно, в прошлой жизни. Я снова буду Синдзи, прежним Синдзи?

Возможно ли это? Вряд ли, слишком многое меня разделяет с этим человеком.

Эта пропасть так глубока, так бесконечна, что ее не перелететь даже на этом красавце лайнере.

Как много раз бывал я здесь, на 56-м км.

Мне всегда нравился этот поселок, и его название казалось необычайно удачным – Сокол.

Мне приходилось бывать здесь по работе, провожать и встречать знакомых и семью, но сам я никогда и никуда не летал.

И всякий раз, приезжая сюда, я испытывал особый трепет оттого, что, мне казалось, стоит сесть в самолет и вся моя жизнь резко изменится.

Последние лет пятнадцать я был в этом так уверен, и вот это происходит со мной.

Сегодня на все вокруг я смотрю другими глазами. На эту площадь, на этот самолет, стоящий на постаменте, аэропорт, людей. Мне хочется кричать. Что со мной происходит?

Какой сегодня солнечный день, как мне тепло здесь, под этим солнцем.

Господи, я не могу этому поверить. Сейчас, проверят мои билеты и документы и – всё. Я улечу в новую жизнь! Сотрудники милиции, служба досмотра, все они без какого-либо интереса смотрят на меня. Мне это странно, а для них я всего лишь старик, летящий на материк.

Никто не знает, кто я и куда лечу.

Я поднимаюсь на борт Ту-154, летящий в Хабаровск. Впервые я лечу так далеко, да еще по такому поводу. Путь мой лежит в Москву, в посольство Японии.

Могли я когда-нибудь представить себе, что это будет так буднично. Ком подступает к горлу, мне нужно так много усилий сделать над собой, чтобы не разрыдаться сейчас.

Отворачиваюсь к иллюминатору. Жжет в глазах. Я сжимаю ресницы что есть мочи, до боли, только бы удержать слезы. Только бы никто не окликнул меня сейчас, я не смогу повернутся, мне будет стыдно. Я не могу позволить себе этого. Никто не должен видеть меня таким, никто не должен знать, что я могу быть таким. Господи, прости меня за малодушие в прошлом и спасибо за то, что даешь.

Иногда, чтобы оценить твои дары, нужно пройти такой путь. Неужели все мои страдания закончились в эту минуту, минуту, когда я вновь ощутил себя свободным.

Ну вот, успокоился, сижу, пристегнулся. Делаю несколько глубоких вдохов, посмотрим, как нынче летают самолеты.

«Тушка» резко начала разбег по бетонной полосе. Стыки бетона отдают по шасси.

Вот отрыв переднего шасси и самолет резко пошел вверх. Как круто идет на взлет, кажется, самолет задрал нос на все 45 градусов.

Я смеюсь и плачу про себя, как мне все это нравится, за что такая награда мне на старости лет. Неужели я, наконец, замолил и выстрадал все свои грехи.

И впереди меня ждет только радость и никаких огорчений. Я не могу так думать, жизнь столько раз учила меня тому, что она непредсказуема.

Не буду думать об этом, нужно отвлечь себя.

Какая красота в иллюминаторе, самолет дает крен на левый борт и уходит к морю.

Как много раз ходил я по этим сопкам, видел улетающие самолеты, провожал и встречал их глазами. Да вот и самому довелось улететь. Вдали появилось море, кусками берег проглатывал надвигающийся с моря густой туман. Мне знакомы здесь все ручейки, все тропы. Сколько раз мы здесь бродили с Миколой. Память резануло!! Мой дорогой Микола, вот ты бы все понял сразу, ты бы порадовался за меня как никто другой. Как мне жаль, что тебя нет в эту минуту со мной. Никто, кроме тебя, не сможет понять всего, что сейчас происходит во мне. Нет, не могу, я должен отогнать эти мысли, иначе мне не сдержать слез. Нужно взять себя в руки, нужно думать о природе, нужно успокоиться.

Я опять смотрю на море. Как оно красиво с высоты. Скоро начнется подход кеты. Порыбачим еще в этом году. Вот слетаю в консульство и – на рыбалку. Возьму с собой Алешку. Он давно просится. Одному теперь, без Миколы, мне будет тоскливо. Нужно привыкать жить без него.

Прибыли в Хабаровск. Как здесь уже тепло, настоящая жара, от жары я совсем отвык, в Магадане даже в самые теплые годы около двадцати. Сейчас еще и зелени-то не видно, а тут вон все как пышно.

Как же в Японии, там, наверное, уже первый урожай созревает. Какая разная эта планета: в одном месте вечная мерзлота, в другом вечное лето. Я подхожу к набережной Амура. Высокий берег, темная вода, очень широкая река.

Колыма, пожалуй, будет уже чем Амур.

Теперь задача добраться до гостиницы и устроиться на ночлег. Дело в нашей стране, скажу я вам, не простое.

Ловлю частника, называю адрес, поехали.

Подруга моей жены договорилась по телефону с какой-то своей родственницей о моем прибытии. На мое имя должен быть забронирован номер.

Деньги в этой стране не главное благо. Важнее связи и знакомства. Очень важное отличие от Японии. Поселили меня в двухместный номер, но пока я один.

Комната ужасная, мебель старая, белье на кроватях несвежее. Но разве могут меня смутить такие мелочи. В лагере такой комнаты не было даже у начальника. Что уж говорить о зэках, да и на приисках, в полях, условия не лучше.

Так что отдыхаем. Все нормально. Есть возможность спокойно принять душ и обдумать свои действия на завтра. Только я собрался уснуть, как появляется мой сосед. Он стучит в дверь, шаркает ногами, что-то бухтит, по запаху я понимаю, что он сильно пьян.

Мне становится интересно за ним наблюдать. За многие годы жизни в России я уловил, какая пропасть в отношениях друг с другом между русскими и японцами.

Если представить такое поведение для японца, то это было бы высшим проявлением невоспитанности, хамством, да и вообще представить себе это трудно.

У русских же это нормальное явление. Никто даже не удивляется. Конечно же, есть исключения из любых правил, но они редки. Я не скажу, что это ужасно, плохо или невыносимо. Это просто такая национальная черта. Люди так долго жили в одном большом бараке, что поневоле перестали замечать друг друга, перестали задумываться над тем, что думают другие. Устали что ли. Выживали в таких условиях совсем не лучшие, не самые воспитанные и образованные, а скорее, наоборот. Не стоит тратить на это свои силы и эмоции. Их не переделать. Нужно чтобы это и еще одно поколение вымерли, чтобы забылись годы всеобщего общежития, и начать учиться уважать друг друга.

Так что не стоит ставить перед собой не осуществимых задач, это изматывает и обессиливает, лишает энергии. А ее не купишь, не украдешь, не позаимствуешь.

Находи на своем пути людей, которые способны оценить твои усилия и желание помогать, вот с ними можно делиться, от них и отдача будет и понимание. Да, несколько грубовата, но хороша пословица: «не мечите бисер перед свиньями».

Как ярок и многообразен русский язык. Наверное, теперь я его знаю и понимаю лучше родного японского. Мне бы не помешало попрактиковаться, ну да где я найду собеседника в Магадане. Японцы, конечно, в городе есть или, по крайней мере, бывают, да только им не до меня.

Ну вот, наконец, мой сосед угомонился, даже не умываясь, он рухнул на кровать и уснул. Посмотрим, как громко он станет храпеть или мне с этим повезет?

Утро было прекрасно. Солнце заглянуло в наше окно. Его косые лучи залили противоположную стену над кроватью соседа.

Я увидел его другим. Спящим он мне показался стареньким и немощным, хотя, наверняка, был моложе меня. Спал он безмятежно, разбросав руки в разные стороны. Солнце, казалось, взъерошило его редкие, длинные и совсем седые волосы. Белая майка не первой свежести еще более усугубляла весь его растрепанный вид.

Он вызвал во мне жалость.

Мне самому удалось очень хорошо выспаться. Мысли почти не мешали мне спать, сосед, впрочем, тоже спал тихо, не храпя и не ворочаясь. У меня было легко и спокойно на душе. Во всем, что я делал последнее время, была какая-то неизбежность, как будто я просто плыл по воле волн.

Мудрые говорили: «К важным делам следует относиться легко». Вот где я почувствовал эту легкость, все мое прежнее существование, мои мысли и дела подготовили эти события, и сейчас они же ведут меня сами.

Пусть все будет, как будет, потому что иначе быть не может. Я постараюсь как можно дольше хранить в себе это чувство – оно мне так приятно.

Наконец-то в моей жизни происходят события, которые мне приятно принимать без поправок и оглядок, без желания их корректировать. Все то, чего я так долго ждал, что я так долго готовил, наконец происходит, и мне не нужно что-то менять.

Сейчас я спущусь в буфет, съем холодную яичницу и выпью что-то вроде кофе. Вряд ли мне здесь стоит рассчитывать на большее.

Выйдя из гостиницы, я решил пройтись по центральной улице, которая называлась именем Карла Маркса. Здесь должно быть сосредоточено все самое лучшее, самое красивое и презентабельное.

Мне известно, что многие из этих зданий построены после войны японскими военнопленными. Интересно будет посмотреть на город.

Я иду не спеша, стараясь сосредоточивать свое внимание на архитектурных достопримечательностях, вглядываюсь в лица прохожих. Возможно, здесь живут другие люди, не такие как в Магадане?

Но нет, город, в общем, весьма советский, взятый с экрана телевизора. Люди очень похожи на магаданцев. Так же одеты, так же спешат, такие же угрюмые. Да, я давно заметил – улыбка на лицах не свойственна большинству русских.

Дома на главной улице очень красивы – сталинский ампир, очень похоже на улицу Ленина в Магадане. Мне, конечно, не понять теперь, какие из них построены пленными японцами, а какие русскими строителями.

Но совершенно точно то, что в Хабаровске и в Магадане японцы построили красивые здания.

Моя задача на сегодня добраться до кассы Аэрофлота и купить билет до Москвы. Мне нужно решить, каким путем я буду добираться в Японию. Выбор у меня невелик. Либо самолетом из Москвы, рейсом на Токио, либо круизным пароходом из Владивостока. Вот только одно меня волнует, не спешу ли я. В любом случае сначала мне нужна виза. Будем двигаться в этом направлении. И со временем все встанет на свои места.

Сейчас я ловлю себя на мысли, что все, что я делаю, – правильно. Вокруг меня все находится в особой вибрации. Предметы, люди и даже сам воздух. Даже время сейчас течет по-особому. Я ощущаю это кожей и внутренними органами. Мне приятно и комфортно находиться в этом потоке. Значит, я на верном пути, и все у меня получится.

Мне очень легко дышится. Быстро нахожу кассы Аэрофлота на Амурском бульваре и, что удивительно, легко покупаю билет до Москвы. Тут же узнаю, где находится помещение «Интуриста». Там опять же никаких проблем.

– Если у Вас будет виза и необходимая сумма, мы постараемся Вам помочь с путевкой, – сообщила мне девушка. – Из Владивостока действительно ходит круизный теплоход. Один из портов захода – Йокогама.

Отлично, это то, что мне нужно. Набираю необходимые мне бланки и записываю нужные телефоны.

Все отлично. Сегодня еще гуляю по городу, а завтра – самолетом в Москву.

Самолёт вынырнул из-под облаков и моему взгляду открылась Москва. Солнца не видно, поэтому город показался мне сверху серым и каким-то мрачным. Но я говорю себе, что, возможно, это впечатление обманчиво. Нужно пройтись по нему, увидеть поближе и тогда Москва откроется мне другой. Справа внизу я отчетливо вижу Останкинскую телебашню. В душе я радуюсь, как ребенок. За последнее время столько впечатлений. Я вижу Москву, и это после стольких лет, что я смотрел на нее лишь по телевизору.

Кстати, ловлю себя на мысли, что раньше мне никогда не хотелось побывать в ней, теперь вот рад.

В аэропорту меня встречает молодой человек лет тридцати. Представился Константином. Он сын Аниной знакомой.

– Ну, что Александр Александрович. С приездом. Сейчас мы поедем домой, оставим Ваши вещи, и я отвезу Вас в посольство. Ну а вечером увидимся дома и обо всем поговорим. Как Вам мой план? Как добраться от посольства к дому, я Вам объясню по дороге.

– Согласен, Костя. Давай будем действовать по твоему плану.

Мы подъехали к посольству. За раздумьями я совсем пропустил виды города. Ну ничего, вечером прогуляюсь, еще все увижу.

У дверей посольства никого, очевидно, сегодня не приемный день. Меня встречает сотрудница, русская девушка.

– Что Вы хотели? Сегодня не приемный день.

– Дело в том, что я гражданин Японии в прошлом. Я бы хотел поговорить с кем-нибудь из ответственных сотрудников, японцев. Возможно, встретится с господином консулом?