Текст книги "Смертельная печаль. Саби-си"

Глава 6
Недолгое счастье

 
Пора давно за все благодарить,
за все, что невозможно подарить
когда-нибудь, кому-нибудь из вас
и улыбнуться, словно в первый раз
в твоих дверях ушедшая любовь,
но невозможно улыбнуться вновь.
Прощай, прощай – шепчу я на ходу,
среди знакомых улиц вновь иду,
подрагивают стекла надомной,
растет вдали привычный гул дневной,
а в подворотнях гасятся огни.
– Прощай, любовь, когда-нибудь звони.
 

И. Бродский

Как же мне нравилась ее улыбка, как хорошо я помню ее, как я ее люблю. Память меня уносит прочь от проспекта Мира, от Москвы и ее жителей. Как хорошо я помню лицо моей Ириночки, моей самой большой и трагической любви. Только с ней и только один год моей жизни я не был одинок в этом мире. Только с ней и вопреки всему я был счастлив. Как же сильно я любил ее, как сильно я люблю ее и теперь. Никогда, ни до, ни после нее, мне уже не встречались такие красивые и одновременно одухотворенные женщины. Божественная гармония красоты и духа.

Как же мне удалось пережить ее смерть? Как я не окаменел без ее любви?

Никогда и никому я не признавался в этом. Даже мой Микола не представлял, что она для меня значила. Встречая меня на Кулу после ее смерти, он принял мое душевное состояние как не совсем нормальное. Но и ему было не понять, насколько мне тогда было тяжело.

Даже в плену и в первые годы лагерей меня не посещали мысли о смерти так навязчиво, как тогда.

Мы встретили друг друга в 55-м году в поселке Кулу Тенькинского района Магаданской области. Ей в тот год исполнилось 25 лет, и она работала табельщицей в леспромхозе. В этот год и часть 54-го года я уже был расконвоирован и почти каждый день выезжал на работы из лагеря.

Часто приходилось бывать на лесопилке. Меня считали хорошим специалистом по всевозможной технике. Приходилось ремонтировать все, что только можно. От колесного трактора до швейной машинки.

Мое умение разбираться в технике позволяло нам часто видеться. Я приезжал исправлять очередную поломку, а она всегда находила повод прийти и увидеть меня.

Мы полюбили друг друга так стремительно, что буквально через несколько встреч я уже думал о ней постоянно. Когда я просыпался и вставал с нар, я думал о ней, когда я работал в лесу или чинил технику, я думал о ней, когда я засыпал, ложась на нары, я думал о ней, когда я стоял в строю, ел, пил или бежал, я думал только о ней.

Вся моя серая лагерная жизнь вдруг окрасилась во все цвета радуги. Как же я был счастлив тогда! Как ждал следующего дня в надежде на встречу. Мне тогда казалось, что я готов «сидеть» вечно, только бы она была где-то рядом. Только бы у нас была возможность видеться, хотя бы изредка. В то время я уже перестал замечать холод и недоедание, перестал думать о возможном возвращении домой. Все мои мысли и желания были связаны только с моей Иринкой.

Это была ранняя весна, и наша встреча стала предвестницей этой весны. Мы ждали тепла короткого колымского лета, ждали расцвета природы, ждали прихода полуночного солнца. Наши чувства расцветали вместе с природой. Я скоро понял, что без нее мне уже не жить дальше, точнее сказать, не быть счастливым.

Она стала моей надеждой на счастье на всю дальнейшую жизнь.

Тогда я уже понимал, что сидеть мне осталось недолго. Времена менялись стремительно.

Многие, кто сидел со мной по 58-й статье, были освобождены. Лагеря стремительно пустели. Всех военнопленных японских солдат давно интернировали. Оставались лишь такие, как я, – военные преступники.

Приближался день 15 декабря 1956 г., когда вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии всех военнопленных, включая военных преступников. День моего освобождения, день нашего с Иринкой возможного счастья.

А пока мы радовались хотя бы тому, что вместе добирались в машине на лесосеку, сидя в кузове полуторки. В эти минуты мы просто смотрели друг другу в глаза, иногда сидя рядом, касались руками, однажды, будучи одни в кузове, всю дорогу просидели обнявшись. Нас никто не видел, никто не мог на нас донести. В эти минуты мы были счастливы хотя бы тем, что видели друг друга. Никогда до и после этого я уже ни к кому не испытывал такой нежности, такой любви, такой страсти, как к моей Иринке.

Бывали дни, когда нам не удавалось видеться довольно долго. В такое время мы передавали друг другу записки. В офицерской столовой работала подруга Ирины, которой мы доверяли свои письма. Всякий раз она позволяла нам поддерживать столь нужную нам связь друг с другом.

Наша первая продолжительная встреча состоялась в совхозе Оротук. Мы оба оказались там и уже несколько дней ходили по одному поселку, не зная об этом. Столь неожиданной оказалась наша встреча, что от радости, увидев друг друга, мы чуть было не бросились в объятья. Вокруг нас были люди, и только страх раскрыться перед ними сдержал нас.

Но наши взгляды уже невозможно было разъединить. На наших лицах блуждали улыбки, при встречах мы еле сдерживали крики радости, нежность уже струилась из тел. Как все это можно было скрывать, не знаю, сколько воли потребовалось, чтобы ни выдать себя.

Я был занят ремонтом местной котельной. Несколько дней назад ее аварийно разморозили, и поселок оказался без тепла. Нужно было срочно запустить котлы в работу, восстановить электропитание поселка.

Ирина же со своей бригадой в срочном порядке занималась заготовкой леса и распределением его по домам, обеспечением всем необходимым советских учреждений.

Работа совхоза не должна останавливаться ни на день ни при каких условиях. Все как на войне. Люди выдерживали все, даже если не выдерживала техника и механизмы. Металл крошится при -50°, но только не люди.

Работы было столько, что к ночи уже не было сил стоять на ногах. Пока не запустили котел, спать ходили в поселковый совет. Там была печка «голанка», и мы спали на нарах, наспех сколоченных из необструганных досок. Спали, не раздеваясь, мыли лишь лицо и руки перед едой и сном.

Наконец, нам удалась запустить котел. На несколько дней котельная стала моим домом. В ней я работал днем и спал ночью. Здесь была горячая вода и свет. Маленькая комната кочегара с кроватью и столом стала моим жилищем, в котором и произошло мое первое свидание с любовью.

Однажды днем, встретившись в столовой, мы с Ириной немного поговорили. Стоя рядом с нею в очереди, я тихонько сказал, что ночью остаюсь в котельной один и буду ждать ее прихода.

После ремонта в котельной остались горы мусора, кирпича, штукатурки и главное тяжелой черной пыли. Все это я разложил в отдельные штабеля и, поливая все это водой, добился, чтобы пыль осела.

Мне удалась натопить снег и нагреть литров 40 воды. Впервые за последнюю неделю я помылся и одел чистое нательное белье, приготовленное заранее. Я положил несколько досок между стеной и работающим котлом и поливал себя горячей водой, предварительно бросив в чан несколько веток стланика. Вода получилась душистая и мягкая. У меня был кусок мыла и чистая ветошь вместо полотенца. Помывшись, я прошел в комнатку осторожно, чтобы не испачкаться.

В помещении котельной температура была градусов двадцать. Наконец-то я мог раздеться и посидеть босиком в одном нижнем белье.

Для нашей встречи у меня был приготовлен чай и несколько кусков сахара.

Время как будто остановилось. В половине двенадцатого я уже испытывал волнение и страх, неужели она не сможет прийти? Какая боль, как мне теперь дожить до утра? Как дождаться встречи с ней? Но все тягостные мысли ушли, как только я услышал стук двери и ее легкие шаги.

Приоткрыл дверь комнаты и увидел ее быстро идущей по коридору – сердце остановилось.

Еще несколько секунд, и она в моих объятиях.

Я прижимаю свою щеку к ее лицу – оно ледяное. Её одежда усыпана кристалликами льда, они обжигают меня. Мы стоим так несколько минут.

Никто из нас еще не понимает, как себя вести дальше.

– Иринка, – я смотрю в ее зеленые глаза, – как долго я ждал этой минуты, как хорошо, что ты теперь со мной. Какое это счастье держать тебя в объятиях. Ну давай, снимай шубу, шапку, проходи, я приготовил чай. Сейчас буду греть тебя чаем и поцелуями.

– Я принесла немного еды. Здесь белый хлеб, сливочное масло и сгущенное молоко. Все это я собирала последние дни, как только увидела тебя здесь.

Она разделась, вытащила из карманов свертки и железную банку. Стоя передо мной в толстом шерстяном свитере, ватных штанах и валенках, она смотрела на меня одетого в нижнее белье и колебалась, как ей быть дальше. Снимать все это, переступив тем самым определенный психологический барьер, или остаться в этой тяжелой одежде, зная, что для меня это будет преградой. Уловив ее сомнение, я решил немного помочь ей, сделать первый шаг.

– Ирина, здесь уже очень жарко, бояться меня тебе не стоит, поэтому снимай свитер, ватники и залезай на кровать. Будем пить чай со сгущенкой и говорить.

Я выпускаю ее на минуту из своих объятий, помогаю раздеться и вновь обнимаю. Теперь я чувствую тепло ее горячего тела, ее запах, ее волосы, ее губы.

Неужели все это случилось? Я не могу в это поверить. После стольких лет лагерного режима, физического и психологического изнеможения, недоедания, недосыпания в мою жизнь ворвалось счастье.

– Я не знаю, что мне делать? Иринка, помогай мне прийти в себя, потому что голова моя от счастья перестала соображать. Я не знаю, как мне вести себя сейчас.

Она прижимает меня к себе крепче, гладит мою голову, шепчет мне на ухо.

– Не волнуйся, мой хороший, все будет как будет. Не торопись. Я здесь, с тобой и никуда не уйду до утра. Сейчас я напою тебя чаем, накормлю хлебом и сгущенкой, как женщине положено кормить своего мужчину, и уложу спать. Ты, верно, очень устал за эти последние дни. Столько работы, столько дел переделал. Не волнуйся, я все понимаю, как тебе сейчас сложно быть со мной наедине. Ты столько лет был лишен женского общества и сейчас в себе не уверен. Но ты должен знать, что все у нас будет хорошо, потому что я очень этого хочу.

Она берет мое лицо в свои руки и нежно целует губы, щеки, лоб. Гладит мои волосы и нежно смотрит в глаза. Мне становится очень легко от ее слов.

Она разливает чай по кружкам. Я открываю ножом банку сгущенки, хлеб уже нарезан.

Мы пьем чай, поливаем сгущенку на хлеб. Все очень вкусно, все так прекрасно рядом с ней. Мы улыбаемся, смотрим друг другу в глаза. Время от времени тянемся навстречу и целуем друг друга. Никто из нас уже почти не стыдится своего вида. Мы оба в нижнем белье сидим по-турецки на старом шерстяном одеяле. На ней тонкое спортивное хлопчато-бумажное трико и майка. Они очень идут ей, обтягивая все изгибы ее тела.

И все же ситуация очень нова для нас обоих. Густыми вьющимися волосами она умело прячет свои глаза. Я читаю в них смущение и стыд.

Мы оба голодны, доедаем без остатка весь хлеб и масло, выпиваем весь чай, ополаскиваем кипятком и выпиваем банку из-под сгущенки. Остались лишь несколько кусков сахара.

– Иди ко мне мой хороший, сейчас мы ляжем и будем спать.

Ирина гасит свет, залазает ко мне под одеяло, крепко прижимается ко мне. Какое у нее упругое тело, все мои прежние впечатления от общения с женщинами стерлись из памяти. Как это приятно, как мне сейчас хорошо с ней. Меня обжигают ее поцелуи, греет ее грудь и живот, обвивают ее ноги.

– Ирина, я хочу, чтобы ты знала, я решил остаться с тобой после освобождения, если ты только захочешь узнать меня лучше и связать со мной свою жизнь. Я понимаю, что даже если меня отпустят завтра, тебе не удастся выехать со мной. А здесь мы сможем пожениться, и со временем, возможно, я получу гражданство. Я слышал о том, что некоторые японцы не возвратились на родину и теперь живут в СССР. Для меня теперь важно только одно, твое согласие связать со мной свою жизнь.

– Конечно, мой хороший, я буду твоей, твоей навсегда. – Она целует меня, гладит мою голову, спину, ее тело горит огнем. Я сжимаю ее грудь в своих руках. От всего этого голова моя идет кругом, сознание туманится, плоть моя, так непривыкшая к женскому теплу, прорывается наружу, еще мгновение и мое семя извергается. Я не могу удержать стона и дрожи в теле. – Хорошо, хорошо, мой Санечка, ты у меня молодец.

Ирина целует меня еще сильнее, гладит мое лицо, прижимается ко мне. По всему моему телу пробегает словно разряд электричества. Я обмяк в ее руках. Нет сил удерживать сознание, и я проваливаюсь в сон.

Совсем не помню, как прошли несколько часов этой ночи. Утром, еще не начало светать, когда Ирина разбудила меня. Она одетая стояла перед кроватью на коленях, гладила мое лицо и целовала губы.

– Санечка, поселок уже просыпается, мне пора идти. Не нужно, чтобы меня кто-то видел. Я буду искать с тобой встречи сегодня днем, а ночью постараюсь прийти сюда.

За последние полтора года режим серьезно смягчился, но все же не настолько, чтобы осужденные свободно встречались с гражданским населением. К тому же Ирина во всех отношениях была активисткой того времени. Она призывала сверстников к новым трудовым подвигам, политической грамотности, увлекала молодежь спортом, сама была прекрасной спортсменкой. Очень стройна, природная смуглость кожи, непременный румянец на щеках и пылающие жизнью глаза.

Будучи секретарем комсомольской организации леспромхоза она никак не могла открыто держать себя. Ей нельзя было показывать своего отношения ко мне. Вопрос этот сразу же станет политическим. Не обсуждая этой темы, мы оба все понимали. Терпение, нам обоим нужно только терпение. В воздухе уже витало мое освобождение, но пока мы должны быть осторожны, мы будем счастливы, мы будем вместе.

– Я решил, что без тебя дальнейшей жизни у меня нет, помни это.

– Мы будем жить здесь. Мы будем счастливы. – Напоследок она крепко целует меня, поднимается и, остановившись в дверях, прикладывает пальцы к губам. – Все побежала.

В то утро я долго не мог прийти в себя. Мне все казалось, что произошло что-то особенное, что жизнь моя в корне изменилась. Как если бы меня освободили в 8 часов утра, и я уже на работу вышел свободным человеком. Но вряд ли окружающие поймут эту мою перемену. Для них я все еще зэк, и сколько мне сидеть, никому из них не ведомо. Нужно собраться, нужно закрыться, терпение и еще раз терпение. Все будет хорошо, только бы не наделать ошибок, не раскрыться раньше времени.

Встав, я первым делом проверил котел. Жар в печи еще сохранился, но нужно было срочно подкинуть уголь. Сделав это, я выпил кружку кипятка с сахаром, оделся и пошел в здание Поселкового совета. Нужно получить наряд на сегодняшний день, отметиться, что я все еще здесь, а то потеряют, искать начнут. Да и позавтракать нужно. Сил мне на этот день нужно много, вечер может быть долгим, а ночь короткой. Буду надеяться, что Ирине удастся вырваться ко мне. На память приходят строки Басё.

 
Уходит земля из-под ног.
За лёгкий колос хватаюсь…
Разлуки миг наступил.
 

Да, лаконична его поэзия, лаконична и гениальна.

Я подхожу к дому, в котором располагается Поселковый совет. У крыльца стоят люди, курят, разговаривают. Кого-то из них я знаю по именам, других только в лицо. Приветствую всех и прохожу вовнутрь. В одной из комнат нахожу Тимофея Васильевича, который отвечает за выдачу нарядов на текущий день. Он же выдает талоны на питание.

– Ну, что, Синдзи, сегодня ты по-прежнему в котельной трудишься, нужно скорейшим образом запустить второй котел. В помощь тебе даю двух молодых ребят, вчера прибывших из Усть-Омчуга, один сварщик, другой каменщик. Надеюсь, с их помощью дело пойдет быстрее. Получи талоны на питание и, как позавтракаешь, заходи ко мне, пойдете на работу вместе.

Все это время, пока он говорил, я пытался уловить в его словах что-нибудь необычное, о том, знает он о сегодняшней ночи или нет. Ирина не ночевала на привычном месте. Это не могло остаться незамеченным.

Придали этому какое-то значение или нет?

В комнате еще трое. Все молча сидят на стульях, расставленных у стены. Двоих я знаю – это бригадиры ремонтных участков. Третьего не знаю, лицо каменное, смотрит в сторону, но взгляд цепкий, внимательный. Не иначе НКВДешник. Зачем он тут, может, и по мою душу.

Но нет, тогда все обошлось. Видно время вносило свои коррективы, и прежняя подозрительность постепенно заменялась желанием доверять, верить людям.

Мы как-то это быстро поняли и решили, что совсем недалеко то время, когда мы сможем не прятать от окружающих свои чувства.

Но это в ближайшем будущем, а в тот день я был максимально собран и внимателен. Старался не пропустить мимо ни единого взгляда, ни единого жеста. Делал все с особой тщательностью.

Выйдя из комнаты, неспешно пошел в столовую. Уже который день на завтрак давали «сечку» – сеченое пшено, сваренное на воде, хлеб, немного сливочного масла и чай с сахаром. Каши можно было съесть, сколько пожелаешь. Бригады, работавшие на открытом воздухе, старались кормить получше. Но в это утро, аппетита не было. Есть совсем не хотелось. Все сознание было заполнено ею, моей Иринкой, этой ночью и надеждами на будущие встречи.

В столовой я сел в дальнем углу за пустой стол. Внимание мое заняли те лица, которых я раньше не видел. Вот через стол сидели двое молодых парней, похоже, это те самые ребята, с которыми мне придется работать оставшиеся дни.

Ели они с аппетитом, очевидно, такой паек и для них роскошь. На вид ребята уж больно худы, лица бледные, изможденные, уставшие, но глаза горят.

Не удивительно, если окажутся детдомовскими.

Один из них, черноволосый, явно побойчее. Больше говорит и взгляд тверже. Внешне, я бы сказал, он из казаков. Характерные широкие скулы, чуть приподнятые уголки рта, голубые глаза и вьющиеся волосы.

Второй больше слушает, молчит и лишь кивает головой. С виду он похож на северного русского, может быть, карела или финна. У него даже брови светлые и волосы светлые настолько, что можно сказать белые, и не густые.

Глаза голубые, но не такие, как у брюнета. У того они темно-голубые, у блондина же, почти прозрачные, я бы даже сказал, водянистые.

Блондин, ел не спеша, тщательно пережевывал пишу и делал это как-то вдумчиво. Брюнет же метал в рот ложку за ложкой, не особенно задумываясь над тем, что он ел. Оба они по нескольку раз ходили за чаем, но и это они делали по-разному.

Блондин двигался неспешно, медленно наливал чай, успевал при этом осматриваться по сторонам, подходил к большой чаше с хлебом и выбирал себе корочки.

Брюнет же пробегал между столами, вливал в свою кружку чай, непременно расплескивая его при этом. Хватал, не глядя, пару кусков хлеба и также стремительно бежал к столу.

Этих недолгих наблюдений мне хватило, чтобы понять, с кем из них мне будет проще построить взаимоотношения и на кого полагаться в работе.

День тот прошел быстро, но, главное, с толком. С ребятами мы сработались. Несмотря на мои опасения в том, что между нами может возникнуть недопонимание, все пошло, как нельзя лучше. Относились ко мне они с сыновним почтением и называли на русский манер Сан Санычем. Ни один из них ни взглядом, ни жестом ни разу не показал мне своего неуважения, хоть и был я зэк, да к тому же японский пленный. Для них я все же оставался старшим и, главное, более опытным. Возможно, что инструктировали их на мой счет так, чтобы они во всем меня слушали. Работа у нас втроем спорилась. Блондина звали Андреем, и он оказался сварщиком. Большую часть времени мы проводили с ним в поисках неисправностей котла и системы труб. Брюнета звали Степан. Он оказался неплохим каменщиком. Живо бегал за водой, месил раствор и восстанавливал кирпичную кладку уже отремонтированного котла.

Отправляя их вечером в поссовет, я уже думал о том, как скоро мы справимся с этой работой. Чем быстрее мы все сделаем, тем быстрее их вернут по домам. Ну а меня, следовательно, на Кулу, в лагерь. Думать об этом сейчас не хотелось – страшно.

Было уже почти двенадцать, когда я услышал шаги. Это была моя Иринка. Она вошла в комнату, и все в этом мире изменилось. Все стало прекрасно, все заблагоухало. Надежда входила в месте с ней. Надежда на то, что я еще буду счастлив.

Она положила на стол сверток и сразу же обняла меня. Господи Всемогущий, как я был счастлив тогда. Спасибо, что все это было. Вокруг уже не было ни зимы, ни Колымы. Не было зоны и десяти лет заключения, не было отчаянья и боли.

Была только моя любовь, моя надежда и мое будущее. Меня окутал ее запах и ее волосы. Ее дыхание пьянило.

Возможно ли это, такое чувство испытывать мне, здесь и сейчас. Еще недавно я считал себя почти мертвым, по крайней мере духовно, и вдруг появилась она.

– Я не могу этому поверить, я просто не могу этому верить.

– Что ты там шепчешь, мой хороший. О чем говоришь?

– Я не могу объяснить тебе всего. Иринка, я сейчас опьянен тобой настолько, что не могу изъясняться точно. Мне трудно поверить в то, что спустя все эти годы ко мне пришло столько радости. Радость эта – ты.

– Хороший мой, скоро ее будет еще больше. Тебя освободят. Вот увидишь, скоро освободят всех оставшихся политических. За последние два года в области закрыли столько зон, что не подсчитать. Не волнуйся сейчас ни о чем, иди ко мне.

Она расстегнула полушубок и крепко прижалась ко мне. В ту ночь в нашей жизни произошло все то, что я до сих пор считаю нашей свадьбой. Я сказал ей, что не хочу расставаться с ней никогда. Сказал, что буду делать все для того, что бы она была со мной счастлива. И как только меня выпустят на свободу, мы непременно поженимся.

Тогда мы оба были счастливы.

То была наша первая ночь любви. Ночь, память о которой я пронес через всю свою жизнь. Каждую ее секунду, все ее запахи и звуки, все увиденное, услышанное и сказанное тогда сохранилось в моей памяти как кинолента, которую я не прекращаю просматривать вновь и вновь.

Тогда я еще не догадывался, что судьба уже готовит мне новые испытания. И через девять месяцев я вновь буду раздавлен ее колесом.

 
Воздух тяжелый, иду, вдыхая.
Мысли роятся в сознании смутном,
Связь времен разрывая мыслью.
Косу волос тугих обрезаю.
Знаю, чувства свои убиваю этим.
Делать того нельзя, но
Как же быть, коль так скоро
Воды поток пронесся бурный,
Смывая все на своем пути.
Имя ему – судьба.
 
 
Мысли, работа, забота, чувства.
Все затмевает разлуки боль.
Я уже не иду – убегаю.
Прочь от себя самого бегу,
Да вот только пути не знаю,
От того ли душа пуста.
И не дано мне судьбу обмануть,
Как бы я не желал того.
Все идет к своему концу.
Логикой той, что понятна Богу.
 
 
Остановлюсь, огляжусь и скоро
Вдруг понимаю времени бег.
Ты уже не моя.
Так хорошо, как прежде,
Больше не будет нам вдвоем.
Что же случилось со счастьем нашим?
Оно оказалось столь мимолетным.
Но память не хочет забыть
Минут любви,
С тобой проведённых.
Я собираю мыслей силу
И обращаюсь к Тому,
В чьей воле помочь.
Всевышнего призываю на помощь,
Прошу – услышь, дай силы
Справится с болью – потери её.
 
 
Как бы все не случилось в жизни,
Как бы боль сильна ни была моя,
Помнить нужно мне бесконечно,
Что на все есть Воля Твоя.
Господи, не покидай меня,
Все остальное мне выносимо
Если знаю, что рядом Ты.
 

Теперь же спустя долгие годы мне все стало понятным. Мое чувство было столь огромным и всепоглощающим, таким острым и сладостным, что я начал забывать о главном, о чем забывать никогда нельзя.

В этом мире никого нельзя любить больше Бога. Как только ты об этом забываешь или, что еще хуже, не понимаешь этого вовсе, тебе об этом непременно напомнит судьба.

И напоминание это будет столь болезненным, сколь глубоко было твое беспамятство.

«Не сотвори себе кумира» – вот это как раз тот случай. Любишь ли ты до беспамятства своего ребенка, женщину, мать или вождя, что тоже возможно и, что я не раз встречал в этой жизни, ты рано или поздно прозреешь. Только прозрение это будет очень болезненно. Ты должен понять, что это всего лишь люди, и им никогда не стать тем, чем является для тебя Создатель. Никому из них не заменить Его и не дать тебе того, что дает Он. Никому из них не дано любить тебя так, как любит Он.