Текст книги "Смертельная печаль. Саби-си"

Поэзия лучшее лекарство от душевных расстройств.

 
Солнце зимнего дня.
Тень моя леденеет
У коня на спине.
 
 
Ветер со склонов Фудзи
В город забрать бы,
Как бесценный дар.
 
 
Путник в дальней стране!
Вернись, тебе покажу я
Истинные цветы.
 

Николай был очень благодарным слушателем. Он сам хорошо знал современную да и русскую поэзию. После освобождения учился в Магадане, и с тех пор увлекся ей. И в этом нам с ним повезло.

Мне вспоминается один из многих наших походов в тайгу и долгая беседа о поэзии и нашей жизни.

Читая стихи, он непременно находил взаимосвязь с собственной судьбой.

Николай был большим поклонником Лермонтова.

 
И скучно, и грустно,
И некому руку подать
В минуту душевной невзгоды.
Желанья!.. Что пользы
напрасно и вечно желать?
А годы проходят —
Все лучшие годы!
Аюбить… но кого же?..
На время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? —
Там прошлого нет и следа:
И радость, и муки,
И все так ничтожно…
Что страсти? —
Ведь рано иль поздно
Их сладкий недуг
исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь
с холодным вниманием вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка…
 

Он прочитал вслух стихотворение и замолчал на минуту.

– Саня, а вот ты мне скажи. Ты что думаешь, возможно любить вечно?

– В принципе, возможно все. Это если в принципе. Ну а в частности. Если рассуждать о себе, то и тут, я думаю – возможно. Ты ведь помнишь мою Ирину. Там на Кулу. Я помню о ней всегда. Каждый день находится повод, чтобы я вспомнил ее лицо, голос, какой-нибудь жест, поступок. И всякий раз, вспоминая ее, мне становиться приятно и легко. Становится хорошо. Как будто я и не расставался с ней. Как будто она все еще жива и дарит мне свою любовь и тепло. Всякий раз, думая о ней, я посылаю ей свою любовь. Мне самому от этого становится жить светло. Хочется жить. Понимаешь? Вот я вспоминаю, что мне приходилось на нее сердиться. И от этого мне тоже хорошо. Все мне в ней нравилось. Даже ее неистребимая вера в партию и комсомол. Ее нежелание отделять любовь к мужчине от любви к идеологии. Мне бы впору ревновать ее, а я видел все это и умилялся. Она как-то не пришла ко мне в назначенное время. Я весь извелся, не знал, что и думать. А она потом, просто сообщила мне, что комсомольское собрание затянулось. И говорила мне это тоном, не терпящим возражения. «Ну как она может делить свою любовь поровну на меня и партию?» – думал я. Тогда думал так и любил. Сейчас думаю, пусть бы она любила свою партию не меньше меня, но была бы жива. И по-прежнему люблю ее. Ее смерть внесла непоправимые изменения в мою жизнь. Сейчас я женат на другой, и у меня есть семья. Я люблю и уважаю Аню. Благодарен судьбе за то, что она появилась в моей жизни. Но все же не могу забыть своей Ирины. Скажи мне, Микола, разве это не то, о чем ты меня спросил. Разве это не вечная любовь.

– Да, Санечка, пожалуй, я соглашусь с тобой. Это именно она. Любовь во имя и вопреки всему.

Глава 10
Беседа с другом

 
Я всегда твердил, что судьба – игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако – сильно.
 

И. Бродский

Шел 1989 г., совсем не задолго до смерти Миколы, месяца за два-три, мы с ним в последний раз были на охоте, там он и заболел.

Сначала ангиной, потом болезнь перекинулась на легкие и, в итоге, не выдержало сердце.

Мы забрались вверх по течению Тауйя километров на пятьдесят. Какое-то время ехали на ГАЗ-66, затем его оставили и последние километров двадцать поднимались на лодке. Доставил нас в свое зимовье Седой и оставил на пару дней. Сам же он ушел в лес проверять петли, оставленные им несколько дней назад.

Седой, так его звали в поселке Талон, был известный рыбак и охотник. Частый проводник для приезжавших из города любителей отдохнуть с ружьем или удочкой. К тому времени мы с Миколой знали его уже лет двадцать и частенько выходили в лес именно с ним.

Человек он был очень спокойный, совершенно не пьющий. Есть такая категория людей, «выпивших свое в молодые годы». А это для нас было весьма важно. Еще молодой, лет ему было не более пятидесяти, еще очень подвижный, он мог на лыжах без отдыха пройти за день километров двадцать пять, останавливаясь лишь на небольшие «перекусы». Говорил немного, умел пошутить и, несмотря на свои три класса образования, имел незаменимую мужицкую смекалку. Управлялся с любой техникой, начиная от моторной лодки и заканчивая большим колесным трактором «Кировец». И мало того, что умел ею управлять, так еще и ремонтировать в полевых условиях не боялся.

Как-то зимой мы с ним выезжали на совхозном «Камазе» в лес, и километрах в тридцати от поселка в одной из головок цилиндра потек тосол. Оборвало болт крепления головки блока. Образовалась щель, через которую тосол вытекал наружу. На улице мороз градусов 35, лыж нет, на дворе ночь. Но для Седого как будто ничего и не случилось.

Из-под сиденья он достал свои старые рваные носки. В хозяйстве все должно сгодиться. Забил их в щель, достал из бардачка пакет красного молотого перца и высыпал его в горловину радиатора. Через несколько минуть течь прекратилась. Мы натопили снег, долили воду в радиатор и потихоньку вернулись в совхоз.

За все время происшествия я не заметил на его лице ни тени волнения или страха. Как будто он делал это не в первый раз.

– Седой, ты что уже делал такие вещи? – полюбопытствовал я.

– Нет, слышал, что так делают, мужики рассказывали. В «Камазе» все неисправности давно известны, только слушай и на ус мотай.

Единственное о чем он пожалел за время обратного пути, так это о том, что завтра придется перебирать дизель ему одному. Совхозный моторист был в отъезде.

Как мне показалось, волнение или страх ему были вообще не свойственны. Все случившееся он воспринимал как должное. И хотя он был значительно моложе нас, мы с Николаем принимали его за равного, особенно в лесу. Здесь он во всем пользовался особым авторитетом. Мы оба понимали, что его опыт выживания и общения с тайгой больше нашего.

Оставшись в зимовье вдвоем, мы с Миколой о многом говорили. Тогда я, как ни странно, не чувствовал скорого расставания с другом, хотя мы и говорили о том, что возраст у нас уже «перезрелый», как шутил Микола.

Но все же, мыслей о смерти у меня тогда не было.

Это было очень тихое и красивое место.

Необычайная тишина, лишь изредка разрываемая криком птицы или зверя. Река в этом месте была очень спокойна, и ее шум невдалеке был едва уловим, сливаясь с шумом ветра. Осень в тот год была холодная. Утром воздух был морозным и поэтому свежим. По утру иней укладывался на траву, и тонкий ледок прихватывал лужицы меж болотных кочек. Со дня на день стоило ожидать первого снега. С обеих сторон реку поджимали сопки. В это время года красота природы всегда была настолько пронзительной, что мне хотелось кричать. Такое буйство красок, как в сентябре на Колыме, мне приходилось видеть в декабре в лесах у подножья Фудзи Сан.

Невообразимое переплетенье желтого и зеленого со многими оттенками красного.

Очевидно, эти ностальгические воспоминания всякий раз осенью так тянули меня в лес. Этот красный цвет напоминал мне цвет японского клена, здесь он, конечно же, не рос, но мне всякий раз хотелось его отыскать.

– Ух, ха, га, га, га, уа, аааааааа.

– Уа, уа, – ответило мне небо. Это не было эхом.

Покрутив головой, я увидел клин в небе. Птицы потянулись на юг. Прочь от этой долгой колымской зимы.

На память пришли строки из Басё:

 
Облачная гряда
Легла меж друзьями… Простились
Перелетные гуси навек.
 

– Санечка, посмотри, сколько лет мы с тобой ходим по этим лесам, а они все так же красивы. Это замечательно, что человек не в состоянии оказался добраться со своей жизнедеятельностью в эти края. Я вообще думаю, что чем меньше человек делает, тем лучше и прекрасней вокруг него. Заберись он с какой-нибудь идеей сюда и что же будет. Лунный пейзаж, как в Сусумане, на приисках.

– Это точно. Микола, ты знаешь, последнее время меня часто посещает мысль о том, чтобы съездить на родину, в Японию. Я начинаю ощущать себя стариком. Очевидно, понимаю и то, что скоро конец. Сейчас во мне уже не осталось ни обид, ни горечи за прошлое. И я могу с чистым сердцем увидеть и встретить ту, свою прежнюю жизнь.

– Синдзико, дорогой мой, что-то я тебя не узнаю сегодня. Ты говоришь мне о смерти – на тебя это не похоже.

– Да, Микола, это говорю тебе я. Рано или поздно о ней придется говорить каждому. Теперь я вижу, что этот мир в очередной раз перевернулся с головы на ноги. Вся эта «перестройка» и переделка умов подвела меня к пониманию того, что пришло время «собрать камни». Мне и только мои. Я должен поехать и увидеть все сам и, может быть, это позволит мне подвести черту под этими моими бесконечными злоключениями. Мне придется, мне просто необходимо сделать выводы. Как и почему все происходит и чем все это должно закончиться. Ты понимаешь, Микола? Тот прискорбный факт задержки японских военнопленных до 1956 г. был порожден не только советской стороной. Согласно Женевской (1929 г.) и Гаагской (1907 г.) конвенциям пленных положено освобождать после акта об окончании войны. СССР и Япония, как известно, заключили соглашение о прекращении состояния войны между собой только 19 октября 1956 г., а мирный договор не заключен до сих пор. В свете всего этого просто неуместны утверждения о том, что в бедствиях бывших японских военнопленных и послевоенной неурегулированности российско-японских отношений виновна только российская сторона… Я сейчас понимаю, как далеко и как бесконечно долго длится эта война для меня. Ведь даже теперь для меня нет мира. И как мне разорвать этот порочный круг. Для меня это так важно. И когда-нибудь это сделать нужно. Мне нужно. Понимаешь? И еще. Вот о чем я задумался в последнее время. Я когда-то давно прочитал очень мудрую мысль. Звучит она так: «Существует тайная и необъяснимая гармония между именем человека и событиями его жизни». В старославянской версии это звучит несколько иначе, но так же верно, по сути: «Твое имя – твой рок». Рок, значит судьба. Я делаю вывод, что истина звучит одинаково на разных языках и у разных народов. Именно потому, что она, эта мысль, – истинна. В японском языке есть иероглиф «Си». Он означает смерть. Обычно этот звук стараются не использовать в имени. Но иногда все же это случается. И в тоже время в моем имени есть иероглиф «Син» – одно из его значений Бог, ты наверно слышал о синтоизме? «Синто» означает путь Бога. Эти два понятия так крепко переплелись в моей жизни, что теперь мне уже не понять, какое из них оказывает на меня большее влияние. Много в моей жизни было событий, о которых я могу говорить как о чудесно ниспосланных мне небом. Смерть была моим постоянным спутником, но теперь я понимаю, что именно ее близость позволила мне прикоснуться к пониманию Веры. Она позволила мне найти мой путь к Богу. Она же научила меня любить и ценить свою жизнь и все то, что в ней есть – плохое и хорошее. Иероглиф «Дзи» означает второй сын. Так вот я второй сын в семье. Теперь ты должен понять, как все это можно отнести ко мне. Смерть в моей жизни была постоянным спутником. В какой-то момент было время, я так привык к ее присутствию, что в недолгие моменты ее отсутствия даже грустил и тосковал. Сама жизнь казалась мне пресной и даже становилась непонятной. И вот наступил момент я начал понимать, что ее отсутствие закономерный итог моих мыслей и действий. Очевидно, я начал постигать правила бытия этого мира, и моя жизнь становилась гармоничной. Не было в ней места обидам и страхам, боли и зависти, не было гнева и гордыни. В такие моменты Господь был рядом и одаривал меня сердечным покоем и миром в душе. Но даже теперь, когда я уже не первый год задумываюсь об этом, меня всякий раз посещают сомнения, не ошибаюсь ли я. Так что же, действительно, «мое имя – мой рок»? Вот и не думай после всего того, что происходило со мной в жизни, что эта мудрость – просто слова. А теперь подумай вот еще о чем. Всякий раз, когда ты меня называешь Синдзико, ты употребляешь ласкательную форму, применимую к младшему по возрасту или девочке. Это уже столь тонкие нюансы, которые, конечно, на наших отношениях не должны отражаться. Все равно, если бы ты был моим отцом и гладил меня по голове. Понимаешь? Все эти годы я слышал это именно так. Ты же, очевидно, вкладывал в это какой-то другой смысл, но так или иначе это не мешало нам понимать друг друга очень точно. Некоторые вещи вовсе не нужно разъяснять, их нужно чувствовать, как я все эти годы чувствовал твое к себе искреннее отношение. Как бы при этом ты не называл меня, пусть даже это имя было бы уменьшительным от слова смерть, я бы все равно чувствовал в нем твою любовь и наилучшее отношение к себе. Слова конечно важная часть в процессе взаимопонимания между людьми, но порой о многом можно узнать как раз из того, чего мы не договариваем, о чем умалчиваем, что скрываем. И уж совсем тонкая наука – чувствовать человека. Тут слова и вовсе помеха. Вот это как раз наш с тобой случай. Мне кажется, мы всегда с тобой чувствовали друг друга даже лучше и тоньше, чем понимали. Сейчас мне подумалось, что именно это внесло в наши отношения особую гармонию. Мы ведь с тобой за все эти годы не разу серьезно не ссорились. Спорить – спорили, но не более. Я сейчас смотрю на всю эту красоту вокруг и думаю, что если в этой жизни и есть какой-то смысл, то он заключен в том, чтобы пройти свой, намеченный тебе от рождения, путь. И в конце этого пути следует сделать какой-то вывод. При этом совсем не важно, где и как ты живешь. Богато или бедно, в теплых краях или на Северном Полюсе. Везде тебе достаточно будет и радости и невзгод. Столько, сколько тебе отмерено судьбой. Я понимаю, что теперь, мне для этого нужно появиться в доме своих предков. Попасть на родину и замкнуть этот круг. Увидеть то, что могло быть и чего не случилось. Теперь уже не важно ждут меня при этом разочарования или радости. Нужно это сделать, а там посмотрим. Мне нужно сделать вывод.

Глава 11
Долгожданная встреча с родиной

 
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
 
 
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
 
 
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
 

И. Бродский

«Уважаемые дамы и господа, – пропела по-японски нежным голосом стюардесса, – наш самолет приступил к снижению и через несколько минут произведет посадку в аэропорту Нарита города Токио. Просьба всем пристегнуть привязные ремни и привести спинки кресел в горизонтальное положение.»

Затем сразу повторила эту информацию по-английски. Я отметил, что по-японски она обратилась к пассажирам, как к дамам и господам. Интересная логика. По-русски, это непременно пассажиры.

– Ну что же, вот и свершилось.

Непроизвольно я произношу эту фразу вслух по-японски. Мой сосед в недоумении. Не знает, что ответить.

Мы выходим из самолета и сразу попадаем в другой мир.

Как я ни готовил себя к этой минуте, но чувствую, что мне не удастся сдержать слез. Они текут по моему лицу против моей воли. Служащий на пограничном контроле замечает, как я вытираю лицо платком и неестественно наклоняю голову.

Он поинтересовался, все ли у меня в порядке. Что я могу ему ответить?

– Конечно же, все в порядке. Я не был на родине 45 лет и поэтому слегка волнуюсь.

Мне не хватало еще откровенничать с первым же встретившимся служащим.

– Где Вы собираетесь остановиться?

– Меня должны встретить родственники и отвезти в Киото, в дом моих родителей. Там я собираюсь пробыть какое-то время. Ну, а жить буду в доме своих родственников в пригороде Токио. В общей сложности я здесь пробуду, может быть, пару недель.

– Ну что же, счастливого пребывания в Японии.

Он возвращает мне документы, и я выхожу в зал прилета аэропорта. Размеры аэровокзала меня поражают. Высокие потолки, огромные пространства внутри здания создают впечатление, что человек совсем крошечный. Мне непривычно видеть столь богатую и необычную отделку. Глаза разбегаются от увиденного, хочется запомнить все. Но мне нужно быть внимательным и не разминуться с встречающими. Узнаю ли я их? Кто будет меня встречать?

Среди стоящих, пытаюсь высмотреть знакомые лица. Если это будут мои братья, узнаем ли мы друг друга.

Вот я вижу в толпе двух молодых людей с табличкой, на которой написано мое имя, девушку лет тридцати и совсем юного мальчика лет пятнадцати. Я подхожу к ним.

– Здравствуйте, я – Тойода Синдзи.

Девушка и юноша приветствуют меня, кланяются в привычной японской манере.

– Синдзи-сан, здравствуйте. Нам поручено встретить Вас. Я Ваша племянница Юрико, а это Такехико – внук Вашего младшего брата, Дайсукэ-сан. Мы рады видеть Вас на родной земле.

В ее руках появляется букет. Очень красивые цветы, похоже, это хризантемы. Девушка кланяется, протягивая букет мне. Всем своим видом она показывает, что просит принять их. Да я совсем отвык от традиционного японского этикета.

Мне нужно все вспоминать, учиться вести себя традиционно.

Но все же, почему мои братья не приехали встретить меня? Эта мысль уже не покидала мою голову. Что-то внутри меня напряглось, как всегда, когда я ожидаю неприятностей. Ничего, за время дороги я обдумаю, к чему все это – не будем спешить с выводами.

– Синдзи-сан, пройдемте к машине. Нас ждут дома, дорога займет у нас несколько часов.

Мы идем через весь аэровокзал к стоянке машин. Здесь все меня удивляет, если не сказать шокирует. Мне никак не сосредоточиться на том, что я вижу. Все меня поражает, все для меня необычно. Как сильно все это отличается от Москвы и уж тем более от Магадана.

Но ведь это моя родина, чему я так удивляюсь. Мне же должен быть знаком этот воздух, эта природа, эти люди.

Сейчас декабрь, и в Москве в день отлета было очень холодно. Температура опустилась ниже -20 градусов. А здесь светит солнце и тепло. Очень тепло, по ощущениям, градусов десять. Какое буйство красок вокруг. Мне вновь придется представить, что в декабре может быть так тепло. За все эти годы в Магадане я привык к зиме так, что она мне кажется естественным состоянием природы. Но есть места на Земле, где ее вовсе нет.

До войны мне не приходилось чувствовать ее на своей шкуре. А после лагерей она стала мне настолько естественной, что и мерзнуть при минус двадцати я перестал.

На стоянке мы подходим к большому джипу «Ниссан». Юный Такехико учтиво открывает передо мной дверь. Я наблюдаю за поведением своей племянницы. Как она спокойно и уверенно управляется с большим джипом.

В годы моей юности вряд ли это было возможно. Очевидно, японское общество сильно изменилось за эти 45 лет. Эмансипация затронула и его. Женщины стали независимы и уверенны в себе.

Мы едем по автомагистрали в сторону Токио.

– Юрико, скажи мне, как давно вы живете в Токио.

– Я здесь родилась, а семья переехала сюда из Киото еще до моего рождения. После войны, когда дедушка получил должность в штабе военно-морских сил, семья перебралась из Киото в Токио. Сейчас в этом доме живет мой отец, Ваш младший брат, Бундзо-сан. После смерти дедушки он остался жить в доме родителей. А Ваш второй брат, Дайсуке-сан, поселился рядом в новом доме. Такехико – его внук, сын его старшей дочери, вашей племянницы Комаки.

Весь свой рассказ девушка сопровождала частыми наклонами головы. Мне за долгие годы отсутствия на родине, отвыкшему от этих жестов, все время хотелось ее пожалеть или подбодрить. Я чувствую себя как будто виноватым за это ее поведение. Это во мне говорит уже русский менталитет. А мне сейчас придется вспоминать и пользоваться прежним – японским.

За окном мелькали пейзажи поздней, теплой японской осени. Желтым, красным, зеленым окрашен густой субтропический лес. Сейчас я понимаю, как мне не хватало этих видов природы. Как мне не хватало все эти годы этих красок и запахов, этих видов. Меня переполняют чувства! Неужели все это происходит со мной здесь и сейчас?

– Юрико, девочка, скажи мне, в какой район мы едем, где находится дом.

– Это место в районе Ацуги, там находится американская военная база. Вы помните, где располагается этот район?

– Где он находится, конечно же, не помню, но название это я раньше слышал. Да, город очень сильно изменился, и теперь я ничего не узнаю. Но сами районы, наверное, по-прежнему называются? Я бы даже сказал, что нынешний Токио совсем другой город. Возможно, что исторический центр я узнаю, но все что я вижу сейчас – неузнаваемо.

Тем временем городской пейзаж сменился на загородный. Мы выехали на большую автостраду. Картинки за окном стали быстро сменять одна другую. Лес, мосты, реки, туннели, сложные дорожные развязки. Я уже не пытался понять, в каком мы районе, а сидел на заднем сиденье, прижавшись к двери. Разговор не заладился. И я думал о том, что как бы ни сложилась мое свидание с родными, я уже счастлив тем, что нахожусь здесь. Все следует доводить до своего логического конца. В этом случае не останется чувства разочарования от невыполненного.

Машина съезжает с автострады, и в наступающих сумерках я различаю дома, стоящие по правую и левую сторону от дороги. Ничего из увиденного вспомнить я не могу. Кажется, что даже рельеф местности стал совсем другим. Горы теперь не кажутся мне такими высокими, как прежде, а вот растительность, наоборот, – более буйной.

У одного из домов машина притормаживает. Племянница, ловко управляясь с пультом, открывает ворота, и мы въезжаем во двор. Большой дом в два этажа с большой открытой верандой, отделанный камнем, открывается моему взору.

– Ну вот, Синдзи-сан, мы и приехали. Прошу Вас, проходите в дом.

Выхожу из машины и понимаю, что сердце мое бешено бьется, и дышу я тяжело. Мне нужно взять себя в руки, успокоится, подышать минуту другую свежим воздухом.

На веранде тем временем загорелся свет, и я увидел, как из дома мне навстречу вышли люди.

Вот он момент истины, сейчас мне многое станет ясно. Сейчас подтвердятся или будут опровергнуты последние сомнения. Подхожу к веранде, вглядываюсь в лица. Вот два моих младших брата, Бундзо и Дайсукэ. Рядом с ними две незнакомые мне женщины, очевидно, это их жены. Четверо молодых людей, две молодые девушки, одной из них на вид лет тридцать, другой пятнадцать. Мужчина лет сорока и мальчик лет десяти. Между нами повисла немая пауза. Я внимательно всматриваюсь в лица моих ближайших и в то же время таких далеких до сегодняшнего дня родственников и пытаюсь разглядеть в их глазах тепло и радость от нашей встречи. Но ничего подобного увидеть не могу, как ни стараюсь. Что же происходит? Очевидно, за долгие годы разлуки я уже разучился понимать чувства моих земляков. Психология русского человека мне более понятна, чем мотивы японца. Или же все так плохо, что мне не рады в этом доме.

Слово берет старший из братьев Бундзо.

– Уважаемый наш брат, Синдзи-сан, все мы, Ваша родня, рады приветствовать Вас в доме наших родителей и очень рады, что пусть спустя сорок пять лет, но Вам все же удалось вернуться на родину.

Все они производят характерные поклоны, выказывая мне тем самым свое почтение. Я тоже пытаюсь ответить им тем же и, кланяясь, стараюсь делать это так, чтобы показать им, что я старший в семье. Не знаю, удается ли мне это, и не кажусь ли я им при этом смешным и неуклюжим.

– Синдзи-сан, позвольте представить Вам наши семьи. – Слово берет младший брат Дайсукэ. – Это Камико-сан, жена Бундзо-сан. Она делает шаг вперед и несколько поклонов. – Это Сакана-сан, моя жена, наши дети: сын Адзума, дочь Танеми и внуки Бадору и Такехико, с ним Вы уже знакомы. Юрико, дочь Бундзо-сан, с ней Вы тоже уже знакомы, и ее дочь Камико.

Все мы проходим в дом, рассмотреть который снаружи из-за темноты мне не удалось. Внутри же он очень просторен. Все в нем сделано в классическом японском стиле. Большая светлая комната. Мы проходим и рассаживаемся на татами.

– Синдзи-сан, дорога была дальняя, и Вы, возможно, устали. Какие пожелания у Вас будут на сегодня? – спрашивает меня Бундзо.

– Сейчас я действительно чувствую, что смертельно устал. Все мои мысли сейчас о том, чтобы лечь и заснуть. Даже не представляю, сколько я просплю, но если это возможно, то не будите меня, пока сам не встану. Прошу меня простить, но ведь я уже стар и к тому же не спал больше суток. А завтра первым делом мне хотелось бы поехать на кладбище поклониться праху родителей. После этого я буду готов действовать по вашему плану. Мы обо всем поговорим и отметим нашу встречу. Прошу меня простить, но я действительно очень устал с дороги.

Для ночлега мне определяют одну из комнат. На столе термос с зеленым чаем рядом туалетная комната с душем. Постель уже приготовлена.

Оказавшись в ней и почувствовав, как я устал, борюсь со сном и удерживаю себя в сознании, чтобы понять, что меня так волнует. Что не позволяет расслабиться и наслаждаться долгожданными минутами счастья с родными. Что-то все же меня насторожило в приеме. Я здесь чужой? Я не долгожданный гость, но лишь неизбежный. Или все это мне показалось? Возможно ли, что я ошибаюсь, в том, что чувствую? Может и так, но весь мой долгий житейский опыт подсказывает мне, что я могу полагаться на свое чувство ситуации, которое меня никогда не подводило. Разум мог подвести, но чувство – нет. В этих раздумьях я проваливаюсь в сон. Усталость берет свое. Последняя мысль о том, что «утро вечера мудренее».

Проснувшись на следующий день почти к полудню, я долго не мог понять, где нахожусь. Прошла, наверное, минута, пока я заставил себя вспомнить о том, где я и что происходило накануне. Мне знакомо это состояние, когда усталость и нервное напряжение выбивают меня из привычной моему сознанию колеи. Такое ощущение, что ночью душа моя удалилась слишком далеко от тела и к моменту его пробуждения не успела в него вернуться. Но вот мысли мои упорядочены, и я могу задать себе главный на сегодня для себя вопрос. Что происходит? Что так волновало меня вчера перед сном и что так волнует сейчас, после пробуждения. Неужели это то, о чем я так не хотел думать и чего так опасался все последнее время перед приездом на родину. Мои братья, а речь сейчас, я думаю, может идти только о них. Мои братья не рады видеть меня живым и здоровым. Пусть даже через столько лет. Или, может быть, дело именно в этом. Как раз именно через столько лет и не готовы? Я понимаю, ситуация настолько тяготит меня, что не хочется выходить из комнаты. Но сделать это необходимо. Нужно двигаться согласно намеченному плану. Сегодня я хочу побывать на могиле своих родителей, и я это сделаю.

Умывшись и приведя себя в порядок, я вышел из комнаты. На кухне занималась приготовлением пищи Сакана-сан. Увидев меня, она очень приветливо улыбнулась и предложила присаживаться к столу и завтракать.

– Как Вам спалось, Синдзи-сан, удалось ли хорошо отдохнуть? Дорога действительно была такой долгой. Вы несмотря на свой возраст еще крепкий мужчина, но все же отдых нужен любому. Верно я говорю?

В ее голосе я почувствовал какое-то скрытое чувство вины. Как будто она пыталась в чем-то оправдаться передо мной. Она была искренне рада моему приезду, но в то же время чего-то как будто боялась, чего-то не договаривала.

– Да, Вы правы, Сакана-сан. Я с Вами согласен, отдых нужен всякому. Сакана-сан, скажите, как я смогу добраться до кладбища своих родителей? Я бы хотел сделать это сегодня.

– Сейчас я накормлю Вас завтраком и провожу. Идти здесь не так далеко. Несколько кварталов, но можно доехать и на машине. Как Вам будет угодно.

– Лучше, пожалуй, пешком, я бы смог подышать воздухом и осмотреть район при дневном свете. Вчера вечером я ничего не видел из-за темноты.

– Отлично, Синдзи-сан, сейчас же и пойдем. Все мужчины вернутся с работы сегодня пораньше, чтобы отметить Ваш приезд. К их возвращению мы как раз должны успеть вернуться.

Дорогой шли молча. Женщина семенила впереди, время от времени бросая взгляд на меня. Очевидно, опасалась, не отстал ли я. Ее походка, мне показалась столь характерной для японских женщин прошлых лет, что я поймал себя на мысли, что все эти годы в России я не только не замечал, но и не думал о том, что походка русских женщин, совершенно отлична от японских. Значит, все эти годы, меня это не волновало.

Идя дорогой между домов, я отметил, какая непривычная чистота на улицах. Как аккуратно ухожен каждый дом и строения вокруг. Да теперь мне это непривычно, но раньше, наверное, это для меня было естественно. Вот они мелочи, которые теперь отличают меня от всякого японца. Все я воспринимаю с удивлением. Но ведь это моя родина. Тем временем мы подошли к кладбищу. Женщина с уверенностью пробиралась между каменными плитами, точно зная, куда идет. Сакана-сан, указав мне на захоронения отца и матери, принялась вытирать пыль с надгробий.

Управившись с этим, посмотрела на меня, затем постояла минуту молча.

– Синдзи-сан, Вы, наверно, хотите побыть один? Вот на это можно присесть. – Невесть откуда, в ее руках, появляется раскладной стульчик. Она, что принесла его с собой? А я и не заметил. – Я Вас оставлю и буду ждать у выхода. Не заблудитесь?

– Спасибо, Сакана-сан.

Сейчас, думая о родителях, я понимаю, что для меня не было этих прошедших лет с момента их смерти. Для меня они ушли как будто вчера, совсем чуть-чуть не дождавшись нашей встречи. Я не знаю, что бы ты сказал мне, отец, увидев меня сейчас. Не знаю, был бы ты рад моему возвращению или сожалел бы. Но что теперь гадать. Я здесь, и мне хочется говорить с тобой.

Так или иначе, но твоя смерть примирила наши позиции. Какими бы они ни были. Теперь мне не нужно объяснятся с тобой. Мне не нужно оправдываться, а тебе жалеть меня.

Смерть великий уравнитель. И, очевидно, скоро и мне суждено примириться с этим миром и собственной судьбой. Долгие годы я мечтал о том, что увижу тебя и все смогу объяснить. Но объяснять не придется ничего. Тебя нет, а своим братьям я объяснить ничего не смогу. Чтобы понять меня, им моих слов будет, безусловно, мало. А почувствовать все им уже не дано. И если они попросят у меня объяснений, это будет означать лишь одно: они не готовы понять меня. Я этого очень не хочу. Если это случится, мне придется уйти.

Любые объяснения сейчас для меня слишком унизительны. Вряд ли я смогу их вынести. Я сейчас жду лишь одного – приятия меня любого, каким бы я ни был, как бы ни изменился за эти годы и что бы ни совершил. Пусть это будет хотя бы даже жертва с их стороны. Я приму ее, считая даже ее не заслуженной, приму.