Текст книги "С высоты птичьего полета"

Сталинград в конце улицы Лафайет

Рано утром перед отлетом отправляюсь в конец улицы Лафайет на свидание с площадью Сталинград. Согласитесь, жить рядом и не побывать в этом месте – просто немыслимо. Очень рано.

Предрассветные улицы пусты и сумрачны, и редкий прохожий спешит по ним в этот час.

Перехожу через странный могучий мост над подъездными путями Восточного вокзала. Вперед, вперед, где в конце длинной Лафайет крохотная площадь Сталинград. Она на перекрестье улиц, канала и бульвара с дешевыми магазинами и секс-лавками, ведущего к площади Пигаль. Метро здесь выходит из земли, и поезда стучат над головой. Во всяком случае это парижская окраина, рядом городок занимательной науки, еще восточней парк имени Сталинграда, но мне уже не добраться до него.

В самолете на обратном пути мы жадно знакомимся с сообщениями газет. Не только наши события, но и зарубежные новости волнуют нас самым непосредственным образом. Во Франции мы много видим, но толкуем по-своему, а тут, наконец, разбираемся, что же всё-таки произошло?

Читаем про первое испытание системы СОИ – датчики «Дельты», как и 250 наземных радаров, станут следить за «противником», чтобы его уничтожить. А необъявленный противник – мы, и «Дельта» направлена на нас. Про первое учение морской пехоты США на французской территории. Маневры под Лиможем по сути дела «тихое возвращение» Франции в НАТО, после того как двадцать лет назад её вывел из НАТО де Голль. И в этом итоги правых. На носу выборы. Ширак открыл предвыборную кампанию митингом в Версале. В тот же день Миттеран выступил на острове Реюньон. В этом «заморском департаменте» президент выступил в родном городе Барра, бывшего премьерминистра, который тоже вступил в борьбу за пост президента, а Миттеран пока об отношении к выборам не объявил. Всё ещё впереди. И у нас важное впереди. Мы провели уже испытания летных образцов аппаратуры «Серкома», «Амадеуса», «Эркоса», а «ЭРА» вся ещё впереди.

Над «Небом Парижа»

И снова все переменилось, поменялось местами. В Москве полным ходом идут приемосдаточные испытания прибывшей аппаратуры. Работа наша проходит в КИСе ИКИ Академии наук СССР. Нас опекают здесь милейшие Таисия Ильинична и Ананий Иванович. Всё очень похоже на Тулузу: помещение, та же аппаратура, та чуть подправленная документация. Только погода иная. Циклон из Турции принес на юг небывалые ветры и снегопады. В Крыму ветер сорвал со столбов провода, сугробы на трассе Ялта – Симферополь достигли двухметровой высоты.

14 марта и в Москве мела метель, и мы боялись, что утром будет нелётная погода. Но утро выдалось ясным, хотя по прогнозам метель все-таки ожидалась во второй половине дня.

Летели мы вместе с нашими мастерами пинг-понга. Невысокие милые девушки, хорошо сложенные, стройные ребята, такими мы были сами тридцать лет назад. Снижаясь над Парижем, пробивали пелену облачности. Нас встретили похудевшие Лабарт и Обри, одетые необычно: Лабарт в новом костюме вместо обычной кофточки, но на рубашке присутствовал обязательный крокодил. Обри в пестром легком пиджаке с плечами «буф» – он вообще склонен одеваться театрально. Такое впечатление, что он ещё не исчерпал желания щегольнуть и такая возможность пока ещё нова для него.

Выезжая, долго крутили по спирали стоянки автомобилей аэропорта. Нас привезли в знакомый отель «Аркад», а вечером Лабарт и Обри пригласили нас на аперитив.

Кафе «Небо Парижа» на 56-ом этаже Монпарнасской башни. Стемнело, из окна с высоты видна светящаяся Эйфелева башня и золотящиеся огнями авеню. Взгляд с высоты пробуждает в душе атавистическое; может это – воспоминание об отгорающих ритуальных кострах. Я помню огни Тбилиси, Софии из окон суперотеля «Родина» и из своего московского окна, ведь я живу на 19-ом этаже.

Мне принесли «Планте» – смесь бакарди и соков в красивом высоком бокале. Было уютно в полумраке маленького зала кафе: свечи в толстых настольных стаканах бросали неверный свет, цветы, тапёр за роялем, негромко импровизирующий. Рядом и выше за стеклом, в соседнем зале черные головы вездесущих детей Страны восходящего солнца. Они здесь повсюду: на улицах, в музеях, транспорте.

Патрик пошёл, пошептался, и вот мы уже тремя этажами выше на плоской крыше Монпарнасской башни. Со всех сторон открывается панорама Парижа. Он с этой высоты – светящимся горизонтом, а ближе геометрией улиц, световым росчерком проспектов и площадей. Золотистые огненные потоки от Марсового поля. Не всё разбираешь с высоты, несомненны – площадь Отеля Инвалидов и ярким пятном Конкорд.

В молодости Эрик Гаушус – яркий представитель молодой научной поросли, занимавшейся управлением первых кораблей и межпланетных станций, а точнее – талантливо занимавшийся всем, за что ни брался, сделал снимок из окна собственной квартиры – «графика зимы»: на белоснежном фоне дворика черные линии невысокой ограды сквера, дорожки, кусты, деревья. А вот теперь перед нами огненная графика ночного Парижа. Картина была столь прекрасна, что мы, не выдержав, закричали разом: «Ур-р-ра», чем испугали сопровождавшегося нас служителя.

О Париже я читал немало, но лучше всего, на мой взгляд, написал Виктор Некрасов в журнале «Новый мир». Он для меня был всегда настоящим литератором, и после его отъезда я старался следить за его эмигрантской судьбой. И теперь, когда Некрасов мертв и похоронен под Парижем на русском кладбище, я узнал, что именно год назад, в январе 1987-го, Виктор Конецкий встречался с ним рядом, в кафе, на бульваре Монпарнас.

Интересно взглянуть на то же чужими глазами. С наблюдательностью маститого литератора Конецкий писал о гостинице: «три толстенных телефонных молитвенника на тумбочке у изголовья…»; но потом, с известной долей развязности, назвав улицу «Вожирард», он рассказывал о встрече с Некрасовым, о знакомых местах и среди них о Монпарнасской башне.

Из окна кафе «через площадь был виден огромный небоскрёб, вполне нелепый – Монпарнасская башня, на пятьдесят втором этаже которой прошлым вечером французская полиция провела эффектную операцию по борьбе с террористической экстремистской группировкой „Аксьон директ”. У террористов нашли одиннадцать килограммов взрывчатки – вполне достаточно, чтобы крыша этого нелепого (..?) небоскреба взлетела намного выше Эйфелевой башни…»

Почему «нелепого», объяснений не было дано и осталось на совести литератора. И вообще создавалось впечатление, что изложение Конецкого – пивной трёп, в котором изредка сверкают искры истины и таланта.

Чем делился Некрасов?

«…Французы оказались куда замкнутее…». А чего им, собственно, распахиваться перед рефлексирующим эмигрантом?

«…прижимистее, чем он ожидал. И бесцеремоннее в то же время. Долго не мог привыкнуть к поцелуям на каждом шагу…»

Прижимистые? Ну, не знаю, наоборот казалось, что французы очень щедры. Может, на фоне нашего – закружиться, загуляться – всё может выглядеть не таким широким. Или прижимистость в их экономном и мудром использовании людей и средств, и оттого их очевидные достижения. Причем не только в духах и моде, и в создании совершенных самолётов и прочей техники, где им в затылок выстраивается весь мир. Видно, Некрасову были контрастны радушные встречи, когда принимали его как известного литератора, представителя огромной страны, с блеклым фоном эмигрантских будней. Впрочем иного нет, и последние некрасовские слова приходится воспринимать в изложении Виктора Конецкого.

«…Я и полюбил этот глупый Париж. Терпеть не могу шираков, ле пенов с его фашистскими миллионами, забастовщиков и вот всех этих, – он круговым макаром мотнул головой… – но Париж я люблю».

Ночной Париж

На флагштоках при въезде на фирму «Аэроспасиаль» нас встречают три флага: французский, советский и специальный белый с голубыми буквами – АЭРОСПАСИАЛЬ. Мы в особой авиаракетной республике. Охранники в странной форме суетятся вокруг нашей въехавшей машины, нам выдают особые пропуска. Направо специальное здание, где идут заключительные комплексные испытания, но сначала в конференц-зал. Нас встречает директор Энтаблисамана мсье Каляк. Оказалось, что начальник отдела Руе умер и теперь его возглавляет Мартен. Из любезности нам разъясняют структуру «Аэроспасиаль», показывают исторические здания и цеха сборки «Ариан», а вечером фирма приглашает нас в «Лидо» – знаменитое кабаре на Елисейских полях.

Собрались у входа в кабаре. Французские коллеги с жёнами. Выясняется, что многие из них в «Лидо» первый раз. Рядом небольшая очередь у входа в кинотеатр. Вошли, огромный удобный зал, уступами к сцене. Перед самым представлением столики у сцены опустились, освобождая обзор. Но до того Владлен Вишнеков лихо отплясал на сцене с мадам Тулуз. Сидели по четыре человека. За нашим столиком напротив меня переводчица Элен и Анц, рядом Обри.

Началось представление. Красивый и быстрый кордебалет. Но отчего-то ко всему привыкаешь, и неприкрытые груди обнаженных до пояса танцовщиц почему-то воспринимаются в порядке вещей.

Смена красок, костюмов, освещения. Поражает выдумка и техническое совершенство сценических эффектов: водопад, извергающийся вулкан. Куда мы только не попадали за эти полтора часа: в Египет, на Таити и даже на морское дно.

Наконец, всё окончено. Выпиты две бутылки шампанского, пустые переворачивают, оставляя в ведерке на столе, третья остается неперевернутой, и мы отправляемся к выходу.

Жены Анца и Мартена, к моему удивлению, сидели за другими столиками. Так принято и, наверное, это хорошо. Лабарт повез нас показать Дефанс. Гигантские небоскребы темнели исполинскими животными, затем нас прокатили по опушке Булонского леса – «для экзотики». Развлекая нас, он обратился к дежурившей на панели проститутке:

– Мадам, не скинете ли на групповичок?

На что она с достоинством ответила, посылая его, как говорится, вдоль забора: – Мсье, порт Майо там.

С утра подводили итоги испытаний. Пьер Пикар подробнейше перечислял виды квалификационных испытаний. Объём был велик, а времени было в обрез, и приходилось поторапливаться. Но мы мысленно рядом. Нас влечет к себе небольшой, но высокий испытательный зал, где готовятся две конструкции. Резервная установлена на полу, на ней будут проверяться раскрытие и отстрел. А основная, подвешенная, распростертая в воздухе, продемонстрирует режимы вибрации.

Невесомость и для той и для другой имитируется по-своему. Резервная конструкция оперта на ножки с подшипниками и будет раскатываться на полу, а вот основная летная конструкция, развернутая словно паутина или решетчатый ковёр-самолёт, подвешена на упругих нитях к потолку, и вес с неё снят не упором, а подвесом. На столах расставлена управляющая и измерительная аппаратура, и торжественно строгий Мишель Ко ведет через микрофон отсчёт «двадцать, девятнадцать, восемнадцать…» и так, дойдя до нуля, он почему-то снова начинает счёт: «один, два…»

Но вот конструкция раскрывается. Она раскатывается и, дергаясь, замирает. И тотчас вспыхивают обсуждения, вопросы: «почему два стержня не зафиксировались?» Фотографы всё фотографируют, телевизионщики ходят со своей камерой, стоит шум. Так всегда бывает, когда в публике много непосвященных. Именно им интересно многое, что так ясно остальным.

Сказка наяву

Каркасон сначала существовал для нас в справочниках и путеводителях, в альбомах «Красоты мира», которыми мы успели обрасти, в журналах, в том числе и в выпускаемом компанией внутренних авиалиний, по-моему не очень читаемому, разложенному в изобилии в самолетах и залах ожидания в аэропорту. Подъезжая к месту работы, мы каждый день видели стрелку «Каркасон», и вот теперь со скоростью сто километров в час мчимся в этот чудо-город из снов, как утверждает путеводитель.

Вчера шёл дождь, сегодня солнечно, но по горизонту легкие облака. Метеосводки обещали на юге сносную погоду. По сторонам высокие посевы, местность холмистая, в неё встроены дома с черепичными крышами, а иногда и замки – шато. Дорога не утомляет, любуешься зелеными и вспаханными полями, на одном изумрудные растения серебрятся на ветру. Встречаются редкие кусты или деревья, рядом с ними, как правило, дома со сказочными черепичными крышами.

В Каркасоне мы бродим между двойными, сохранившимися стенами, смотрим вниз на городок, примостившийся рядом. Ветер сильный, он дует, как в аэродинамической трубе, срывает и долго несёт мой берет. Заходим в храм, где закончилась свадебная церемония, а затем обедаем в ресторанчике, где мы одни за вытянутым во всю залу столом. Мы поражаем красивую, на испанский манер, хозяйку, и она быстро меняет опустевшие блюда для хлеба и бутылки вина.

И снова город солнца и камня. Мы видим сверху и ложный вход, у которого в былые времена, как правило, располагались лагерем враги. Холодный ветер пронизывает насквозь, и тут возникает решение: не возвращаясь, поехать дальше на юг по старой римской дороге к Средиземному морю.

Мы добирались до моря не как в Крыму, где подымаешься на высокие горы, через перевал, а прорезающими горы долинами. Дорога вильнула вправо, влево и оказалось – ворота на той же высоте, а мы как бы минуем попеременно чуть приоткрытые створки ворот. И вот перед нами Средиземное море. Автобус тормозит примерно в полутора сотнях метров от воды. Выскакиваем и бежим к морю. Пляж пуст. Иначе на пляже курортного городка Нарбонн подумали бы – прибыли сумасшедшие. Ветер поднимает песок, но мы дружно раздеваемся. Оставшиеся на берегу держат одежду в руках или прижимают к песку ногой, иначе унесёт.

Вода в море – градусов 10, и, как в Прибалтике, нужно ещё добраться до глубины, а ветер срывает пенистые гребешки, и ты, не погрузившись в воду, уже мокр. Но что с того, что холодно, а на губах непривычно соленая вода. Мы в Средиземном море! Плыть в сторону моря легче, ветер попутный, а вот обратно – вода попадает и в нос и в рот – чихаешь, плюёшься, хлебаешь солёную влагу. И все-таки здорово, только замерзшие товарищи на берегу напоминают, что нужно вылезать.

Одни купались, другие сидели на берегу за столиками под пальмами с бокалом лимонада, а кто-то отыскивал декоративные изогнутые сучья, вынесенные морем. А рядом с пляжем громоздились особые рыжие домики Нарбонна. Они лепились друг к другу, словно их подстраивали – тесно, рядом, стенка к стенке. Они выглядывали друг из-за друга, и создавалось сходство с опенками на пне. Но, если приглядеться, то видишь – у каждого изолированная терраса, и вид на море, и близость к пляжу, словом, сумма удобств. А вида хватало и так: пляж, море, шеренги пальм над столиками прибрежных кафе. Оранжевый улей, кто тебя выдумал?

А нам пора, в автобус и обратно. Конечно, тянет дальше вдоль моря к востоку, на Монпелье и Ним, где родился Доде и в гербе, как и на рубашках Лабарта, красуется крокодил. Но почему крокодил? Эти пресмыкающиеся не водятся во Франции; разве что на ферме города Боллен (мелькнуло такое в газетах).

Катим назад по маслянисто поблескивающему шоссе, под южным солнцем, среди начинающегося лета, зелени, и лишь в сознании заснеженные просторы родины.

В Тулузе завершается переход от весны к лету. В круглом скверике на площади Вильсон тюльпанное дерево не успело отцвести, только цветы его выцвели, побелели. А вот у КИСа – «остатки роскоши» – крохотные островки цветения, но сами деревья, тонкие пучки их веток покрылись крохотной красноватой листвой. И это тоже красиво.

В Париже, где мы как обычно мимоходом, проездом, олицетворением весны два пушистых зеленых дерева на остром носу скверика Вер-Галан. Хемингуэй так красочно описал рыбалку в этом месте, что хотелось спуститься с моста у Генриха IV, постоять на описанном месте, но не выходит, весенняя вода затопила нижние ступеньки лестницы.

Как всегда, бывая мимоходом в Париже, я спешу в Латинский квартал на улицу Муфтар. От набережной по крутому холму я опять поднялся до площади Контрэскарп. Но постоять там не удалось. Какой-то панк с выбритой головой с огромным и злобным псом о чем-то спорил с пожилым греком, приставал к прохожим.

Опять мы жили в гостинице «Терминус Нор», напротив Северного вокзала. Возвращаясь к себе, я видел огромную, запрудившую перекресток толпу. Со всех сторон спешили негры и арабы. У Больших бульваров я снова увидел толпу, услышал крики через микрофон. Что это? Оказалось, просто шла распродажа. Весь шум и гам создавал уличный торговец через микрофон. Он составлял за одну и ту же цену привлекающий набор, входя в раж и импровизируя, но толпа безучастно наблюдала его шаманство.

На улице Петит-Экюри вблизи вокзала опять-таки было многолюдно: толпились вооруженные полицейские, другие выглядывали из стоящих вдоль тротуара машин. Их было много, они занимали весь тротуар, сжимая боевое оружие, и мы с опаской обходили их.

В газетах и выпусках телевидения давался ответ на эти вопросы: представитель Африканского национального конгресса Дульчи Септембер была убита на этой улице агентами южноафриканских секретных служб. Хотя удалось опознать личность одного из них, преступников вряд ли когда-нибудь найдут, заявила газета «Монд». Париж, мол, не хочет обострять отношения с Преторией.

Предвыборная борьба вышла на финишную прямую. По телевидению в интервью телепрограммы «Антенн-2» Франсуа Миттеран объявил, наконец, что будет бороться за пост президента. До первого тура президентских выборов остается месяц. С плакатов смотрит пока премьер-министр и мэр Парижа. На лбу последнего напечатано «Воля», а ниже «Да, это – Ширак!» С других расплывшееся лицо бывшего премьер-министра с надписью «Барр – это доверие». Ширак опубликовал программу по рассасыванию пробок на парижских улицах: это и сооружение платных подземных дорог, увеличение парка такси, управление ритмом светофоров с помощью вычислительных машин. Отчего-то часто с экрана телевидения смотрит Лe Пен: ясная улыбка, пшеничного цвета волосы, в руках нередко розы удивительной красоты. Его основной лозунг «Францию – французам». Этот лозунг близок многим французам, боящимся, как пишет журнал «Фигаро-магазин», что Франция сделается скоро «Северной Аравией». «Три миллиона безработных равняются трем миллионам «лишних» иммигрантов», – заявляет Ле Пен. Большинство французов считают, что во Франции слишком много иммигрантов. За последние семь лет 104 человека поплатились жизнью за свое нефранцузское происхождение; погибшие – алжирцы, марокканцы, тунисцы. Словоохотливость Ле Пена подводит его. Так, выступая, он договорился до «незначительной детали минувшей истории – газовых камерах», а агрессивность «бритоголовых» подтверждает теории «ультра».

На бульваре около нашего посольства нечто вроде табора, палаточный городок со щитами-призывами поддержать выступление в Армении. Мелькают слова: Нагорный Карабах, Азербайджан, Армения. События в азербайджанском Сумгаите с национальными погромами заставляют задуматься: куда делась наша традиционная дружба народов? По крайней мере, республиками не должны руководить извне. Не должен быть и таким широким приток специалистов, разбавляющих национальный состав. А те, кто в ней проживает и работает, обязаны изучить национальный язык. Перевод делопроизводства на русский язык облегчают инфраструктуру государства, но умерщвляет национальный язык. Он беднеет и чахнет. Тяжелым наследием далась нам сталинская национальная политика со ссылкой целых народов, с командами из Центра. Национальные чувства, прежде подавляемые, проявляются нередко очень активно, и нужно с огромным тактом и терпением распутывать узелки национальных конфликтов, с вниманием и уважением к национальным традициям, истории и быту народов.

Переводчица Сессиль жила и стажировалась в Армении, но она как раз и не обладает терпимостью: армяне ей явно не нравятся. Так что налицо ещё пример явного расхождения теории и практики.

Раунды в Главкосмосе

Теперь мы почти не расстаемся. В апрельскую встречу в Москве то светило солнце, то шёл снег, и обстановка была тревожная, меняющаяся. Французы ждали ответа на свой радикальный вопрос: возможна ли отсрочка поставки аппаратуры «ЭРА». Уже то, что в Москве находился директор тулузского отделения КНЕСа Суссель, говорило само за себя. Решение о сроках и допустимости работ без запаса времени должно было созреть в верхах, и потому в технической группе на вопросы «когда?» и «как?» приходилось отвечать по считалке: «да и нет не говорите, не смеяться, не улыбаться, губы бантиком держать».

Технически мы были готовы к выполнению срочных работ, однако именно такая готовность и порождала бесхозяйственность. Повреждение несущего элемента конструкции «ЭРА», выявившееся при последних испытаниях во Франции, потребовало доработки. Сроки неумолимо сдвигались. В этот раз пребывание французских специалистов и руководителей в Москве было предельно коротким: во вторник начало, а в пятницу совместная работа заканчивалась. После обеда отправлялись на аэродром Ле Станг и Мерсье. Остальные убывали на следующий день.

Ночью, накануне решающего разговора, шёл снег, и утром было белым-бело, но тут же снег начал таять и к полудню он сохранился только в тени. В ИКИ работали с аппаратурой, но эпицентр событий переместился в апартаменты «Главкосмоса».

Разговор проходил как бы в два раунда. И хотя с французской стороны участвовали одни и те же: Суссель, заместитель его Ле Станг, Тулуз и переводчицей Елена Бурлакова, с нашей стороны только во втором раунде подключались основные силы.

Если обнажить суть проблем, французы просили отсрочку на месяц, хотя всем было ясно, что месяц может расползтись. Тем более Суссель сказал: можно ли нам дать эту отсрочку и ещё запас, как можно длиннее, зная, что чем больше время, тем спокойней и лучше работа.

– Май – месяц дырявый и у нас и у вас, – сказал Суссель, – но мы можем работать и в праздники. Заводы не будут работать в праздники, но можно решать и эту проблему.

От нас самым старшим в первом раунде оказался Триер.

Ах как он нас жучил до этого, обзывал, затыкал рот, оскорблял, и получалось по-нему, что мы должны быть, как голодные собаки с французской стороной, непременно рвать и кусать. Но вот мы услышали, как он говорит напрямую: он поступал совсем наоборот, и получалось – все остервенели, «яко псы», и не способны ничего решать, и появляется Триер «весь в белом».

– Кто у вас главный в проекте? – допытывался Суссель. Триер долго объяснял, и выходило, что самый главный – именно он. И дальше слушали его. Были проблемы.

– Вам известно, – говорил мягко и печально Триер, и все, замирая, слушали, куда же он приведёт, – что груз на станцию мы доставляем в двух грузовых кораблях. Перенос срока – перенос на второй корабль. Грузовой корабль имеет рамы для крупных грузов. «ЭРА» – самый крупный груз. Он требует внимания. Он у нас, как английская королева. На втором корабле мы везем медицинские приборы и предметы жизнеобеспечения. На станции будет шесть человек. Медики выходят в лидеры и диктуют свои условия. Вообще изменения и перекомпоновка грузов требует дополнительных усилий.

– Но «ЭРА», – королева, – успела вставить мадам Тулуз.

– Нам интересно друг друга слушать, – ответил Триер, – но от этого не легче. Полёт сдвинуться не может, его подпирает время посадки. Оно – по условиям баллистики и не имеет запаса. А в промежутке ещё две международные экспедиции: болгарская и афганская.

Такова была информация к размышлению.

Во втором раунде в кабинете руководителя Главкосмоса А.И. Дунаева ставились точки над i, разговор пошел о новых формах сотрудничества.

– Нам до этого вольготно жилось, – объявил Дунаев, – а теперь мы переходим на договорные методы работы. Академия наук будет заказывать, и придется отчитываться за затраты фундаментальными или прикладными результатами.

Суссель: В международных программах присутствовал и политический интерес.

Дунаев: Мы вынуждены компенсировать затраты. Вопрос лишь о степени влияния политики.

Суссель: Это может изменить сотрудничество. Двадцать лет назад началось наше сотрудничество, мы были единственной западной страной, которая начала с вами сотрудничать в этой области. Когда мы вернёмся во Францию и скажем: наше сотрудничество требует компенсации, в правительстве ответят: покажите, что выгодней работать не с НАСА и не использовать «Ариан-5».

Я приехал сюда из-за двух обстоятельств: проект «Арагац» идёт к концу, но второе менее приятное – мы в затруднительном положении по эксперименту «ЭРА». Он стоил нам дорого, гораздо больше, чем мы планировали. Он уже известен во Франции и имеет большое значение для информации общественности. Он даст рекламу КНЕСу и Главкосмосу. 50 миллионов французов будут наблюдать полёт.

Мы много работали, но произошла маленькая авария – одна деталь сломалась. Это не особенно важно, её сразу переменили, но изменение этой детали увеличило жесткость и усилия на поручни. Словом, требуются дополнительные испытания.

Дунаев: При поставках до начала мая у нас нет проблем. Но в противном случае следует перекомпоновать грузовики. (У меня нет лишнего грузовика.) И это требует компенсации, например поставки нам вычислительных машин.

Суссель: Мне трудно наказать промышленность. Если сроки «политические», не хватает времени на разработку качественной документации, и когда что-то случается, ссылаются на качество документации.

Дунаев: Сроки были – два года, достаточные.

Словом, дальше вопросы сводились к проблемам: успеть бы и компенсации. Но решение «вверху» отзывалось и на нашем нижнем, рабочем этаже. От переводчиц просочились сведения о карах.

Призрак безработицы присутствовал в разговорах с французами всегда: и в словах бесшабашного по-русски Шереметьева, в сообщениях прессы и нищих в метро, но теперь мы как бы вплотную коснулись этого и стали его предтечей.

Пошутил Лабарт, что, видно, сад теперь придется превращать в огород, чтобы с него кормиться. По витавшим в нашей среде слухам, беда непосредственно коснулась крылом и Обри. По сути дела, задели самых работоспособных и активных, и это было и несправедливо, и обидно.

Всё, мы вошли в заключительную фазу, и оглянуться некогда. Мы постоянно «присутствуем» в кнесовском КИСе, да и в собственном дел у нас хватает, а когда поздно уходишь, из угла зала смотрит на тебя исподлобья новорожденный, лобастый «Буран».

Но всё равно, то вспомнится пирамида Пэя, с которой сняли строительные леса, и как мы смотрели на неё через решетку из внутреннего двора, то мелькнет в памяти Версаль вереницей лишенных мебели комнат. Картины, бюсты, часто цветного камня, знаменитый вытянутый «зал стекла». Экскурсии двигались настолько плотно, что группы «сзади» и «спереди» перепутались. И впереди и за нами туристы из Японии. Французский гид, собирая их вокруг себя, поднимает над головой сложенный зонтик.

Говорят, японские фирмы, поощряя работников, посылают их в Европу за собственный счёт. Несомненно, экскурсии – развлечение, но в них присутствует и познавательный, деловой аспект. И куда не глянешь – чёрные головы. Французская пресса говорит о современном японском нашествии.

Знаменитый отель «Карлтон» на каннской набережной Круазетт за 800 миллионов франков продан концерну «Сэйбу». Японский концерн уже скупил множество гостиниц, среди которых знаменитые парижские «Гранд-отель» и «Интерконтиненталь».

Японская электронная и радиоаппаратура давно вытеснила с прилавков французскую, всё больше на парижких улицах «тойот» и «хонд», идет разноплановое проникновение во французскую жизнь. Часты, тут и там, японские ресторанчики с японками – девушками в кимоно, со скромно потупленными взорами, разносящими посетителям горячую водку сакэ. Посетителей здесь рассаживают у блестящих металлом столов, хотя, как потом оказывается, это совсем не столы, точнее не только столы. По периферии, где сидят посетители, это точно столы, а блестящий центр уже плита, на которой на ваших глазах готовится ужин. Полуповар-полужонглёр в белой куртке и в колпаке готовит и мечет к вам точно рассчитанным движением экзотическое блюдо.

Японцы встречаются во всех туристических точках. В Лидо мы смотрели на сцену через море чёрных голов. Проспекты и фотографии подтверждают, что это не случайно. На всех включенных в рекламу фото со всех окружающих сцену мест видны черные головы и смотрят любознательные японские глаза.

Только ли любознательные? Новое слово в технике, как правило, произносится теперь на Японских островах. В сообщениях о создании компьютеров пятого поколения говорится об обработке информации подобно нашему человеческому мозгу и в сотни раз быстрее нынешних машин. Компьютер будет думать и разговаривать, работая «параллельно и перекрестно» с данными, а не последовательно, как принято в современных ЭВМ. До миллиарда операций в секунду. Это близко к возможностям человеческого мозга. Такие работы ведутся не только в Японии, однако в Стране восходящего солнца уверены, что сумеют обогнать всех.