Текст книги "С высоты птичьего полета"

Время – деньги

Прекрасно уезжать из дома не безликим способом – с помощью вызванного и заранее заказанного такси, а, например, ранним московским утром первым поездом метро, с его диковинными и не всегда понятными пассажирами.

2 мая еду в шесть утра на метро. Вчера мы шли в первомайской колонне в своём космическом подмосковном городке. С трибуны нам кричали приветствия, в ответ мы пытались ответить громкоголосым «Ура». И вот сегодня от дома начался мой маршрут, а во второй половине его можно будет сравнить с поездкой на парижском метро.

Сегодня в нашем утреннем метро не пусто, как в обычные дни: едут на природу, за город. А вот редкая птица – молодая женщина в черном, модном жакете, черная с красным юбка, черные чулки. Лицо чуть уставшее, но не тривиальное. Отнюдь. Куда её влечёт? Должно быть, её захватил в свою орбиту международный аэропорт. Увы, я не пророк. Незнакомка сошла задолго до конечной остановки.

Эта встреча напомнила одну из парижских, с итальянками, в гостинице. Мы возвращались через Париж из Тулузы, и на ночь нас поселили в «Терминус Нор», чтобы затем поутру доставить в аэропорт. Нас было много из-за обычной медико-биологической толпы, горы чемоданов в вестибюле гостиницы, где на стене были странные композиции из ключей.

Администрация трудилась без спешки, но оперативно, и вскоре вестибюль был пуст, но когда мы спустились вниз без вещей, произошла смена декораций. Стояли одинаковые чемоданы, и там и сям в креслах, положив ногу на ногу, сидели одинаковые молодые особы, поразительно одинаковые, целиком в черном, сами черные, с красными, перекинутыми через плечо шарфами. Точно перелетная птичья стая опустилась разом в фойе гостиницы. Они были подобно похожие из-за одежды и косметики. Кто они, эти итальянки, молодые женщины в черных широкополых шляпах, участницы слёта манекенщиц? А на этажах вертелись любопытные толстенькие итальянские девчушки, сероглазые, смешливые мики-маусы, не похожие на старших сестер. Стоило мне, разыскивая номер, оставить чемодан, как они, наткнувшись на него, перевернули и прочли на нём бирку, хихикнули и при моем появлении разбежались.

И вот теперь в московском утреннем пустынном метро ни дать ни взять – итальянка; попала в наше метро, спутав место и время и пробудив мои воспоминания.

Работа теперь идёт очень напряженно. Сначала в Париже мы вновь участвуем в заключительных комплексных испытаниях в «Аэроспасиаль». Конструкция переделана по замечаниям предыдущих испытаний: введен амортизатор удара, уменьшена масса дисбаланса, заменены пружины отталкивания. И в целом воздействие на станцию в заданных рамках: по 50 кг при раскрытии на один поручень, а при вибрациях по 10 кг. Переделанная конструкция испытывалась в многочисленных квалификационных испытаниях, а теперь в присутствии нас идут комплексные, заключительные.

Обедали мы опять в директорской столовой, где сервировка и украшение цветами стола были удивительно красивы. На стенах в этом обеденном зале вместо нейтральных лошадей видна ведомственная принадлежность в виде фото многочисленных ракет, стартующих и с земли и из под воды. После кофе мы вышли во двор. Неподалеку стоял на вечном приколе тяжелый не помню чем знаменитый пузатый винтовой самолет. И рядом испытательный цех.

Испытания шли на курьерских. Нужно было успеть в Тулузу, где пойдёт досконально-дотошная приёмка летной и резервной модели, параллельно с правкой все-таки сырых документов и будет сначала нащупываться каждый пункт смелей и смелей, пока не получится достоверная оценка. Времени совсем в обрез. Вся система финансирования, когда платят за работу здесь французы, направлена – уложиться в кратчайшее время. С одной стороны, это хорошо, оттягивать некуда, впереди, до отправки приборов на грузовом корабле – масса работ. Однако с другой, нужна детальная проверка, по-житейски говоря, не отходя от кассы, потому что переделывать будет некогда и дефекты уйдут в полёт.

В этом смысле не нравится мне теперь мадам Тулуз. Видимо, она ожесточилась в бескровных, но изнурительных сражениях с руководством медицинской могучей группы и исходит из принципа – всех зажать, а необходимость и отчаяние в преддверии завершающих работ заставляют её отстаивать действительно необходимое и важное. Правда, медики и тут обставили нас, они везут аппаратуру на осеннем грузовике, а мы на ближайшем, и у нас на все про всё не более полутора месяцев.

Да, мадам Тулуз не нравится нам в эти весенние, созданные для любви дни. И дело не в личных симпатиях, стиль её не нравится. Капризный бы – пусть, на то она и женщина. Нет, не капризный, авантюристичный что ли в основе своей. Когда ты вроде и навстречу идёшь, понимая общие трудности, как партнёр, а тебя пробуют прижать, и если ты уступаешь из вежливости, то эта вежливость расценивается как слабость и тебя вновь прижимают «к канатам ринга». Объяснения незамысловато-наивные: «Я этого не подпишу» или «Я обращусь к вашему вышестоящему начальству», и это выглядит смешно, потому что решать здесь по ходу разрешается нам, на другие варианты просто нет времени. Словом, время диктует нам быстрый, компромиссный стиль. И это все понимают, как говорится, «вся рота шагает в ногу», а вот она – руководитель нарушает стиль, и это не красит и её, и перекрашивает всю картину приёмки в совершенно иной колер.

Если стать на подобную позицию, то можно сразу прервать испытания. Всё равно их документация предельно сыра и даже часто только лишь на французском языке, и не годятся их заявления: «Нам не нужна документация, мы и без неё аппаратуру знаем…» и вариации на подобную тему, и попытки пожать плечами, как будто ты – дуболом, формалист и требуешь не по смыслу, а ради буквы закона. И у нас дилеммы на каждом шагу. Не принять – пойдет вся работа насмарку, а принять так, без уверенности, на шармачка, а потом получить отказ на борту – слишком дорогое удовольствие.

Этот День Победы

В воскресенье были выборы. Этот день, 8 мая – ещё и День Победы над фашизмом и день памяти Жанны д'Арк. В нашей тихой гостинице «Альберт I» предельно тихо. Ребята уехали в маленький городок под Тулузой, где живёт Лабарт. Он обещал им показать, как проходят выборы, а затем дальше на юг, в Каркасон и потом к Средиземному морю. Я же должен дописать документы, и пишу, оторвался только, чтобы по-диковинному поесть в этот день. Сходил на близлежащий рынок, купил устриц разных сортов, лимон и, пользуясь специальным ножом, открывал их долго и безуспешно, замучался. Эти раковины крепкие (тотчас тупят нож) и острые, так что, не имея опыта, вмиг порежешься. Когда я открыл часть из них, то был уже не рад затратам усилий и времени.

На минутку выскочил и к месту голосования, к ратуше. По сторонам у тротуара стояли машины с какими-то людьми, видно сторонниками тех или иных партий, а у входа было пусто и лишь изредка проходили по одному редкие избиратели.

По итогам первого тура на финишную прямую вышли двое – Миттеран и Ширак. Ещё было сенсацией, что Ле Пен получил в первом туре 14 процентов голосов. И теперь, во втором туре, всё зависело от того, сумеет ли Ширак объединить все правые силы?

Миттеран тактически правильно, писали газеты, построил свою кампанию. Затянув выдвижение кандидатуры, он поставил Ширака и Бара в позу противников, взаимно ослабляющих друг друга. Газета «Монд» опубликовала серию статей о сомнительных связях министра юстиции в правительстве Ширака с обанкротившейся ювелирной фирмой «Шомэ».

Ещё скандал – злоупотребление положением и торговля влиянием в правительственной «комиссии по гражданским свободам». На бирже упали акции денационализированных предприятий. Распродажа в частные руки 65 государственных предприятий – «приватизация» – не принесла успеха, в стране три миллиона безработных. На совести правых обострение ситуации в заморской территории Франции – Новой Каледонии, где существуют реервации и куда, на бросовые земли, сгоняются коренные жители – канаки.

Миттеран построил предвыборную кампанию на объединении Франции – «Франция едина», на объединении страны и Европы. Коммунисты присоединили к социалистам свои голоса во втором туре, хотя у них с социалистами – сложные отношения. Руководители социалистической партии не во многом отличаются от правых в поддержке политики «жесткой экономии», развития вооружений. Все партии, кроме коммунистов, проголосовали за пятилетнюю программу роста вооружений. Единственно в чем полярно отличаются их позиции – в политике денационализации государственных предприятий. Их усилиями не прошел в парламенте страны законопроект о денационализации объединения «Рено», и если они придут к власти, то обещают вновь национализировать распроданные государственные предприятия.

Вечером на площади Капитоль царила праздничная вакханалия: толпы людей запрудили площадь, стало известно, что президентом выбран Миттеран. Он стал первым президентом в истории пятой республики, переизбранным на второй срок. 54 процента голосовавших предпочли его.

Тысячи людей улыбались друг другу и показывали два расходящихся пальца – Victoria. Толпа сняла национальные флаги Франции со здания Капитоля, и там, и сям происходили импровизированные манифестации. Сторонники различных объединений и партий отмечали победу.

Нам очень трудно разобраться в пестрой мозаике толпы. Молодые люди в центре площади говорили: «Мы – коммунисты», и мы видели в них знакомое. «Мы – троцкисты», – добавляли они, и мы не понимали их. Наоборот, узнав, что мы – русские, многие вежливо улыбались, но тут же тактично и незаметно старались от нас уйти. Наверное, думали: «Вот и сюда проникли эти русские. Как, по какому поводу? Возможно, эти агенты огромной и „агрессивной” страны повлияли на выборы».

Звучали песни и музыка. По сторонам площади толпа останавливала и качала проезжающие машины вместе с их владельцами, и только одну машину не стали качать, в ней зоркий глаз рассмотрел беременную женщину. До поздней ночи продолжалось выражение национальных чувств. Напротив, назавтра, 9 мая, в наш День Победы было тихо. Площадь Капитоль была пуста, оживлены лишь столики на тротуаре, окаймляющем её. Мы пришли на эту тихую и пустынную площадь и в центре её спели вполголоса «День Победы» Тухманова в честь нашей победы, которая стала предтечей и этого поражения правых.

Развитие событий мы позже наблюдали по телевизору. 10 мая Ширак подал прошение об отставке. Уже через три часа было объявлено, что новым премьер-министром назначен Мишель Рокар – социалист. Камеры долго показывали лицо Ширака, когда он покидал Матионский дворец. И правду сказать, даже в своем поражении бывший премьер смотрелся очень достойно.

Что добавить о майском (середины мая) Париже, который мы мимоходом увидели на обратном пути. Плотно-зеленые деревья на остром мысу Ситэ Вер-Галан, по-прежнему чудесная улица Муфтар, кафе, о котором писал Хемингуэй, на площади Контрэскарп, где (о чудо совпадения!) мы встретили человека с белой бородой, похожего на Хемингуэя как две капли воды, бывшего моряка, водившего конвои, охраняющие грузы для нашей воюющей страны. Мы пили с ним пиво там же, где более полувека назад пил его Хемингуэй, стояли у дома, где он жил, на углу площади. Внизу на корточках, на ступеньках вдоль стены, сидели школьницы, приехавшие на каникулы в Париж, напротив, за столиками, у входа кафе молодые люди, и никто из них не знал, что здесь жил Хемингуэй, а может быть, им было всё равно, и только нас удивляло и казалось несбыточным, что мы оказались в центре запомнившихся книжных событий.

Мы жили в Дефансе, парижском Манхэттене, который начинался за Сеной, в конце авеню Шарля де Голля. Станция метро выходила на авеню среди ещё обычных парижских домов, а дальше мы шли по мосту, и за ним оказывались среди разновысоких вертикальных параллелепипедов, сверкающих по утрам и днём, а ночью, громадные, молчаливые, в основном темные, они вырисовывались на фоне чёрного неба. А все мосты, эстакады, переходы, лифты, развязки на разновысоких этажах напоминали фантастические фильмы, где человек терялся в функциональных особенностях окружающих сооружений и пространств, желая понять свое место и назначение.

У каждого – свой перечень достопримечательностей. Мне очень хотелось увидеть Отель де Виль, Гревскую площадь, где в былые времена на высоком помосте размещали станок гильотины. Но всё время маршруты наши оказывались рядом и в стороне, и поэтому я решил отправиться на свидание с мэрией города.

Воскресное утро. У старинных фонарей позировали школьники, приехавшие из других городов в Париж. Полицейские в синих фуражках прогуливались по периметру площади. По краям её, с торцов били фонтаны. Ничего не напоминало о мрачной славе этого места, где прежде рубили головы. Мужчина в трусах трусил через площадь.

Само здание мэрии выглядело необыкновенно. На верху его стояло множество фигур. Темные рыцари поднимали пики на фоне светящегося неба; били старинные часы, и хотелось стоять и смотреть на удивительное здание, а отведя в сторону взгляд, видеть выглядывающий между домами окаймленный синими и зелеными трубами центр Помпиду.

Рядом Аркольский мост. Через него идём к Нотр-Дам, где на этот раз было людно и весело: школьники говорили на разных языках, сплошным косяком валили немецкие туристы из расставленных на ближайших улицах автобусов. И полицейские в пилотках и темных очках, держа в руках рации, регулировали движение с пистолетами, устрашающе выглядывающими черными рукоятками из белых кобур.

Мы подходим к статуе Charlemagne et ses Levdes. Она в патине, справа от входа в Нотр-Дам, затем идем к Сен-Мишель вдоль набережной, баулы букинистов заперты. Мы прощаемся с Парижем. Возможно, это наша последняя встреча с ним. Центр совместных событий перемещается в нашу страну. Прощай, Париж, прощай, Франция!

Заключительные операции

Теперь всё на нас. В оставшиеся дни мы обязаны провести все необходимые проверки, изготовить все кабели, замкнуть многочисленные приборы в электрическую цепь, проверив всё так, как будет в полёте, на станции.

Почитаемы верующими свои храмы. Для нас, инженеров, работавших в области ракетно-космической техники, во все времена храмом считался КИС.

КИС – контрольно-испытательная станция, где в огромных пролётах расставлены готовящиеся изделия, другими словами, испытуемые космические корабли и станции, поражает сложностью, технической красотой, чистотой, аккуратностью: здесь люди в белых халатах, способен внушить веру в будущее. Мы работаем в самом чреве станции – в рабочих отсеках «Мира», где всё, как на орбите, кроме невесомости, и снизу с пола ведет в салон крутая лестница.

Эти дни испытаний полны напряжения, драматических ситуаций и горя. Мы катастрофически не успеваем; сначала нас задерживает цех, затем выявленные огрехи, которые необходимо исправлять, переделывать и перепроверять всё. И в самые трудные моменты, когда мы глубокой ночью уходим из тихого с пригашенными огнями зала КИСа, из угла, дружески набычившись, поглядывает на нас новорожденный «Буран», что стоит бычком в стороне, чуть сгорбившись, и порой в кабине его горит вспомогательный свет.

Горе тем, кто надеется на последние дни, и тем, кто работает без запаса времени. На этот раз никакого запаса не было, и день растягивался, вынужден был растянуться, чтобы успеть и в середине июня повезти аппаратуру на космодром для отправки на очередном грузовом корабле на станцию.

Работа в космосе выполняется у всего мира на виду. Дефектов её не скроешь, они отовсюду видны, в ней нет незначительных мелочей. Случись что-нибудь, и все великое обилие документации будет существовать как бы само по себе, а всеобщее внимание обратится на этот пункт. Словно он один, и ты занимался только им, и заранее известно, что этот пункт был самым тонким и узким местом, хотя в действительности он был одним из обычных шагов, из сотен тысяч шагов на этом пути. И потому всё нужно сделать без сучка и задоринки, и оттого постоянно думаешь об этом и часто без аппетита ешь и плохо спишь.

А в это время рядом, часто искусственно, раздувается какой-то момент, и ты должен отчитываться, оправдываться, тратить на него время, хотя это обычный этап, и отрывать время от других. А если это к тому же связано с переговорами сторон, с перевозками аппаратуры из страны в страну, то такое вмешательство подобно стихийному бедствию: все останавливается, появляется масса забот и тратится время, а его-то совсем и нет у тебя.

Космодром нас встретил щадящей погодой, а не обычной для этого времени жарой. В последние полчаса полёта мы пролетели Аральское море. Когда-то в семидесятых годах на подлете к космодрому ты пролетал над яркой синью пустынного моря. Теперь под нами больше песчаная поверхность с необъяснимыми следами, словно ползла огромная гусеница, старицы. Море, ушедшее от берегов, сократившее площадь зеркала, но все-таки синее, как в сказке: «Жил старик со своею старухой у самого синего моря…» В допетровские времена Арал действительно называли Синем морем, было такое море наряду с Белым и Черным. И вот теперь оно на грани исчезновения, и это дело наших рук. Погоня за ежеминутным, пренебрежение мудрой осторожностью, пренебрежение правилами – брать не всё, а оставляя многое про запас, – и психология временщиков довели даже море до ручки. И эти «лунные ландшафты» на месте прежней воды и повсеместные свалки, горы перерытой и брошенной земли – тоже визитная карточка нашего времени.

Жоэль Тулуз в промежутке последней встречи, в воскресенье, съездила в Ленинград, и потом говорила, что не нашла там ничего достойного внимания. Я давно не был в Ленинграде. Помню, как в первый приезд (это было лет тридцать тому назад), я попал в него ранним утром и прямо с вокзала и, не в силах остановиться, пытался его обежать, смотрел, наполняя душу восторгом, и не мог насмотреться.

Затем белые ночи, когда воедино слились вода и воздух и всё заполнил тревожный жемчужно-ровный свет… Я давно не был в Ленинграде. Говорят, город разрушается, представляю запущенность исторических зданий, но не верю, что смотреть нечего в нашей Северной Пальмире. А может, на её впечатления наложились неустройство и неналаженность жизни туриста в России.

В номерах Интуриста, за которые берут с иностранца столь немало в сутки, тараканы, неустройство и неувязки способны окрасить туристскую поездку в мрачные тона. Представления о нас на Западе, как о дьяволе, представляющём всем явную угрозу. Контакты туристов способны развеять этот взгляд, и еще к тому же известно, что это самый выгодный экспорт, когда люди за впечатлениями приезжают к вам в страну. Надо сказать, что Главкосмос ничего не делал, чтобы организовать французам досуг: ни поездок, ни развлечений по воскресениям. Мы пытались кормить их скидываясь, но только что это была за кухня. Ой, как стыдно за наши обеды в Институте космических исследований, за вечно неубранный двор, с постоянной стройкой и мусором. А ведь не только туристам, но и специалистам было бы неплохо показать наши привычки, традиции, особенности, словом, наш образ жизни.

Мы прилетели на космодром, когда жара временно спала и были места в гостиницах, и нам удалось устроиться в гостинице для руководства. Она пустовала, и скучающая в холле дежурная обсуждала с нами телевизионные передачи – результаты первого московского конкурса красоты.

– Ну какая это красота? – удивленно спрашивала дежурная. – У неё же, у этой красотки, и женского ничего нет, ровным счётом ничего. Разве это женщина? Подросток, и только.

В плавательном бассейне, куда собиралась публика к концу дня – купаться и загорать в косых, но жарких лучах заходящего солнца – обсуждалось все: и подготовка транспортного и грузового кораблей, и футбол, и политика, и даже шаги нового правительства во Франции. Здесь мы считали себя знатоками и рассуждали о равновесии местных сил, о поражении правых в Марселе, где прогнозировалась их победа, об эйфории центрального правительства после майской победы, о примирительной поездке Рокара в Новую Каледонию, о всем, о многом, однако мысленно постоянно (и когда мы гуляли по степи, безжизненной, в чахлой траве, замусоренной, где даль перечеркивалась вертикалями стартовых площадок) мы находились в здании МИКа, тихом и сумрачном, с его бесконечными коридорами и залом, в котором красиво подсвеченные испытывались и готовились к старту космические корабли.

Особых хлопот, впрочем, не было. Мы провели проверку аппаратуры, привлекая всех красивым видом эмблем предстоящего полета. И с небольшими проблемами загрузили её в корабль. Сама раскрывающаяся конструкция была самым крупным грузом, и её грузили на «дно» вертикально стоящего корабля, а потом шла остальная загрузка. Но вот вечером (загрузка шла круглосуточно) оказалось, что наша конструкция качается. Закрепленная множеством винтов, она качается на опорной раме, и, если так ее отправить в полет, она сорвется и будет крушить окружающие её прочие грузы. На первый взгляд этого не может быть. Крепление прошло испытание во Франции во всем диапазоне нагрузок. Однако здравый смысл вносит коррекцию. По нашим понятиям, французская конструкция слишком хрупка и деликатна. Она рассчитана на особое обращение – белые перчатки входят в комплект. Мы переносим её бережно на руках. В ней около сотни килограммов, но она требует изящных движений и манер. Все время думаешь, как не задеть, не зацепить, не нажать. Мы переносим её по длинным коридорам, возносим на третий этаж монтажных лесов. Но это мы, а неуклюжие космонавты в надутых скафандрах сумеют ли обеспечить необходимый сервис, ведь тонкость обращения потребует от них особых усилий и забот.

Итак, конструкция качается, а виноваты в том тонкие, прямо-таки птичьи, лапки транспортировочной плиты – цена французского изящества. В полёте на участке виброперегрузок, по мнению специалистов, они сломаются. А потому «шум и крик» – мы держим всех. И хотя есть оправдание, что испытания проведены, спокойствия и житейской уверенности нет. Причём при формальном подходе нас просто снимут с грузовика, а дальше – исключительно «наши проблемы». Все счастье в том, что люди здесь умные и не формалисты, а выход – сделать растяжки, подручными средствами растянуть и закрепить их.

Мы успели в Москву на встречу с французской делегацией накануне её отъезда. Мы успели с ними поговорить и рассказать, что первая ласточка – первый грузовой корабль к станции – загружен французским оборудованием и готовится к старту. Основная тяжесть теперь ложилась на подготовку документации, продолжались тренировки космонавтов в бассейне Звездного городка: они всё выходили и выходили в «открытый космос» бассейна. Предстояло подготовить и отработать большое число нештатных ситуаций, то есть крупных и маленьких отклонений, из которых нужно выйти «сухим» и выполнить эксперимент.