Текст книги "Крах Обоятелей"

– Послушай, академик. Может, скажешь мне, о чем думает пацан, у которого есть все. И которому, вроде уже и желать нечего?

– О несправедливости…

– А конкретнее.

– Ну, у меня, как ты говоришь, есть все. Даже отцов у меня двое, а у тебя его нет. Несправедливо, же?

– Сто про, несправедливо! – еще успел ответить Роман, прежде, чем заснуть. Ему вновь приснился отец, хотя помнил он его плохо; один и тот же эпизод, постоянно всплывавший в памяти. Это было еще в дошкольные годы, когда его водили в детский сад. Он проснулся посреди ночи. Долго просидел на кровати стараясь понять, что с ним происходит. Как ему казалось, он влюбился; в девочку из группы; темноволосую, с большими глазами и огромным бантом. Была велика вероятность, что бант его волновал больше, чем девочка. И теперь, он не знал, что ему делать. Поднявшись с кровати, он нетвердым шагом, босиком, зашлепал к комнате отца. Дверь под рукой бесшумно приоткрылась и в тусклом свете старой настольной лампы, он увидел за письменным столом, его худой, сутулый силуэт.

– Пап! – тихо позвал он, преодолевая зевоту. – Как ты думаешь, влюбиться – это достаточно дурная история?

– Ну…, что тебе сказать! – сняв очки и растирая пальцами переносицу, замешкался мужчина. – Если это настоящая любовь, то да.

Отец, хотел было еще что-то добавить, но он согласно кивнул головой и зашлепал в свою комнату.

Наутро, не смотря на признаки легкого отравления, домой Роман возвращался в приподнятом настроении. Недолго полюбовавшись у зеркала подарками, повалился на кровать и уперся взглядом в потолок. Противоречивые мысли раздирали его. Он чувствовал, случилось нечто неординарное; возможно, поворотный момент в его судьбе. Откуда-то взялась, уверенность, что эта встреча может повлиять на всю его дальнейшую жизнь. Впервые, за свои «долгие» шестнадцать лет, он заглянул за занавес, где жизнь разительно отличались от привычного ему быта. По советским меркам, он жил не плохо, но они никак его не удовлетворяли. Охваченный фантастическими идеями, он жил в ожидании чуда, все больше отдаляясь от реальности; настраивал себя на нечто большее. Возможно, это было связано с возрастом, стремлением к свободе, самостоятельности, чему то значимому. Все чаще, он ловил себя на мысли, что его родственные чувства горят тем ярче, чем дальше он находится от дома.

Вернувшись к зеркалу и полюбовавшись собой вволю, Роман снял с головы кепку, покрутил, и отшвырнул со злостью на кровать. Мысленно, он упрекал себя за ту маленькую радость, которую проявил получив подарки.

– Надо быть выше таких мелочей! – твердо решил он, свора-чиваясь на кровати в клубок. Спал тревожно. В совершенно неестественной для себя позе. Уже под вечер, сквозь сон, услышал, как возвращаются с работы близкие. Когда, шум в коридоре усилился, он поднял веко и в свете распахнувшейся двери, увидел тетку и сестру.

– Ты, что это, в одежде спать? – сдувая с лица растрепанные волосы, устало бросила тетка. – Сил на вас никаких нет…

– Гулена…. Где ж ты ночку ночевала? – пропела ей вслед сестра.

– Почему без стука? – протирая глаза, Роман пытался присесть на кровати. – Я вас спрашиваю? Почему без стука? Прошу не беспокоить, когда я отдыхаю….

– Что, дурь левая была? – завертела у виска пальцем сестра.

– Спятил, совсем! – ошарашено уставилась на него тетка. – Вот, сейчас, шваброй огрею, узнаешь у меня.

Сделав несколько шагов, она остановилась.

– А ты у меня, случаем, не заболел ли? – обеспокоенно покачала она головой, и вздрогнув на раздавшийся звонок исчезла в прихожей. – Отец пришел, – раздался оттуда ее голос. – Ужинать пора. Отдельно приглашать не буду….

Посидев несколько минут в прострации, Роман упал на кровать, и разразился веселым смехом.

– Ой, дурак! Ну, полный дурак!

9/

Рауль.

Иерусалим. 1936г

Иерусалим поразил Рауля своей бесконечной архаичностью, возвращявщей в вечное прошлое. Город захватывал неповторимой атмосферой. Рауль бродил по его старым улочкам, словно путешествуя в искривленном времени, наслаждаясь огромным количеством храмов, вытесанных в хитросплетениях пространства. Латинские, армянские, византийские, арабские… В любом квартале, за каждым поворотом, они тянулись ввысь, как червоточины, сокращая путь к небу. Никто из завоевателей не обходил этот город стороной; египтяне, ассирийцы, вавилоняне, византийцы, арабы, турки; персы, македонцы, римляне. Их было много, завоевателей! Они приходили и уходили; разрушали Храм и угоняли евреев. Те, с достойным уважения упрямством возвращались, чтобы напомнить о себе и вновь быть изгнанными. И так, из года в год, из века в век… Кажется, все познал этот город и его жители, с грустью взирая на суетный мир. Но нет! Новый виток истории и…, новые лидеры, новые вызовы; новые войны.

Еврейский квартал встретил Рауля молчаливой настороженностью. Люди косились на него с той подозрительностью, с которой относились ко всем британцам. Их здесь не жаловали, ни арабы, ни евреи. Идея раздела Палестины на два государства, вызвала бурю эмоций. Комиссия Пиля* пытаясь угодить обеим сторонам на самом деле вызывала всеобщее раздражение. Евреи рвались на историческую родину, арабы требовали полного прекращения иммиграции. Их лидер Амин-аль-Хусейни* организовал ряд погромов, после чего многочисленная группа евреев, в Старом Городе, фактически оказалась на осадном положении, и в постоянной тревоге.

В этой сложной ситуации, Рауля интересовала, только туристическая сторона вопроса. Его воображение, в туманных силуэтах еврейского квартала, выискивало мистические силуэты храма Соломона, на горе Мориа*; ковчег завета, перенесенный сюда Давидом из Хеврона*; прочие древности…

Жизнь оказалась куда прозаичнее. Синагоги, среди которых выделялись «Хурва»*(руины) и Тиферет, «Караимская»*, а так же, «иешевот»*(высшие духовные заведения для изучения Устного Закона) находились в запущенном состоянии. Да и вся обстановка была крайне напряженной. Быстрый рост еврейской общины сделал арабов неконтролируемыми; вооруженные противостояния, стали повседневными. Очень быстро, обстановка во враждующих общинах достигло пика. И несмотря на относительный порядок, наведенный англичанами, новую волну погромов можно было ожидать в любую секунду.

Блуждая по еврейскому кварталу, Рауль не мог избавиться от мысли, что заставляло этот многострадальный народ, обреченный на «положение меньшинства», оставаться здесь? Что крылось за таким самопожертвованием? Что давало им силы противостоять бесконечным притеснениям? Какой был подтекст в подобном крайне экзальтированном самоотречении? На что можно было надеяться, в столь враждебном окружении? Когда над твоей головой постоянно занесен меч, а приговор, по сути, отсрочен лишь до следующего религиозного возмущения. Такие мысли вызывали в Рауле смятение.

Он видел, в святом, для аврамических учений городе не было согласия. Пастыри подымали паствы не на молитву, а на борьбу с неверными, и дрались за престол Божий не щадя ни народы, ни храмы в которых молились. И город чах, средь россыпи святынь, так щедро обрамлявших его ветхие кварталы.

На Храмовой горе, с огромными предосторожностями, он постоял у Западной стены и положил в расщелину записку, переданную ему Надеждой Соломоновной. Посетил в армянском квартале, собор святого Якова. Побывал, на древнем еврейском кладбище, на Масленичной горе, где по преданию мессия будет воскрешать умерших.

Сильнейшее впечатление произвели на него и мусульманские святыни; мечеть Омара – Аль-Акса и купол Скалы – Куббат-ас-Сахра. Последняя – доминировала над городом, как бы являясь его визитной карточкой. Конечно, он знал, как темной ночью Мухаммед, на бураке*3, в сопровождении архангела Джабриила*, переместился из Мекки в Иерусалим и молился в окружении пророков, а затем вознесся сквозь семь небес к трону Аллаха.

«Хвала Тому, – читал он Коран в английском издании, – кто перенес ночью Своего раба из мечети неприкосновенной, в мечеть отдаленнейшую, вокруг которой Мы благословили, чтобы показать ему из Наших знамений. Поистине – Он, Всеслышащий, Всевидящий» *4!

И все же, в большей мере его интересовали христианские святыни, и в первую очередь Храм Гроба Господня. На удивление, он находился в хорошем состоянии. С Восточной стороны на церковь открывался потрясающий вид. Не чувствуя времени, Рауль наслаждался окружавшей его, атмосферой и слушал, менявшие язык, тональность, настроения, но не дух – литургии.

Не считая себя человеком набожным, он тем не менее, ощущал некий трепет у древних святынь. С немой молитвой на устах, стоял у арочного входа в Храм Гроба Господня; камня миропомазания в греческом храме Воскресения: латинского алтаря на Голгофе. Святыням не было конца, они словно множились в зеркальной бесконечности…

Потратив немало усилий, Рауль повторил и «Скорбный Путь»*. Без опытного гида, маршрут пришлось прокладывать с большой погрешностью, но он твердо решил, преодолеть все трудности. В награду, как вехи, мимо проплывали святые для христиан места; там, где Он в первый раз упал*; место встречи с Богоматерью; где святая Вероника вытерла ему лоб; силуэт капеллы осуждения, «церкви бичевания»….* Всего их было четырнадцать – остановок.

Особый интерес, у него вызвала мраморная часовня, прикрывающая вход в пещеру, где трое суток покоилось тело Спасителя. Ради этой цели, он вышел на контакт с хранителем ключей Храма – семьей Нусейбе*. Ревностные мусульмане, они не без высокомерия исполняли свои почетные обязанности. В назначенный день, после закрытия Храма, ему, по договоренности дали десять минут на осмотр кувуклии*; время, как показалось Раулю крайне недостаточное.

Пройдя сквозь большую ротонду центрального здания Храма, мимо огромных подсвечников и светильников, Рауль без всякого трепета ступил в часовню… В приделе Ангела благовестника, куда, каждую субботу перед Пасхой, нисходит Благодатный огонь, он не нашел ничего, что могло возбудить его любопытство. И не медля, через узкое отверстие проник в небольшую пещеру, высеченную в скале. Испытывая, скорее любопытство, чем благоговение, Рауль огляделся и увидел то, что и ожидал увидеть. Подсвечники, множество лампад, вазы с цветами… Ложе Спасителя было накрыто раздвоенной мраморной плитой. Чуть ниже потолка стены опоясывали строки из тропаря святого Дамаскина*. Впилось в сознание – «Гроб твой, источник нашего воскресения».

Находясь на грани разочарования, Рауль пытался подбодрить себя: «Ты черствый, равнодушный язычник. Это не просто культовое сооружение – это вместилище Необъятного! Здесь Тот, Кто вмещает в Себя все»! Но ни полагающегося трепета, ни ощущение благодати, так и не наступало. Разочарованный в своем неверии, Рауль стоял и глупо улыбался, сосредоточившись на наливающихся яростью, пылающих лампадах, пока бушующее море света не взорвалось и не погрузило его в темноту…

Рауль напрягся. Вокруг разлилась бездыханная тишина; он перестал ощущать пол под ногами и прямо перед ним, в бесконечной глубине, вдруг ясно обозначился знакомый силуэт… До боли в глазах, он всматривался в пастыря с посохом; даже пригнулся, чтобы отчетливее рассмотреть видение, когда светящийся во весь рост образ, не проявился в паре метров от него. Рауль отпрянул от него и застыл…

– Чтобы ни случилось, не теряй надежды! – звучавший в глубине сознания голос, заставил его вздрогнуть всем телом. – Я не оставлю тебя, сын Мой!

Ошеломленный столь явственной галлюцинацией, Рауль попятился, ударился о низкий проем входа и вывалился в придел Ангела. Со всех сторон на него обрушился колючий дневной свет.

Отмахиваясь от охватившего наваждения, Рауль выскочил из часовни, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Как вы сюда попали? – раздался голос шедшего ему навстречу, удивленного монаха. – Храм еще не открыт для посетителей.

Отчетливо слышимая греческая речь, настолько напугала его, что сорвавшись с места, он побежал. Бежал не чувствуя земли, не ощущая наливавшегося светом утра, мимо удивленно взиравших на него священников. Но окончательно добил его Нусейбе, на которого, он буквально наткнулся на выходе из Храма.

– Вы уже здесь? Так рано? Вчера, загадочно исчезли; сегодня так же загадочно появляетесь. – вопросительно уставился он на Рауля.

– Простите, ради Бога! – взяв его за руки, глупо улыбнулся, Рауль. Я обязательно, вам все объясню.

Добравшись до гостиницы, он упал в постель, и провалился в бездну. Посредине ночи его разбуди стук. Вначале, он подумал, что это биение его сердца, но удары скоро стали напоминать набат. Весь в поту, он присел на кровати.

В сознании вертелись строки из Нострадамуса, которого он листал на пути из Хайфы. Перед глазами, под монотонные удары колокола, красными буквами на черном фоне, текли строки.

Порабощенным враги пообещают мир….

После захвата Рима.

Жестокий черный и красный виноваты в том

Что прольется кровь, что будут пожары и вода

Станет кровавой.*5

Почувствовав удушье, Рауль открыл глаза, но сон продолжался. Он видел себя на развалинах, увенчанных полуразрушенной колокольней. И стая кровожадных тварей, среди которых выделяется огромный рыжий пес, в кроваво-красных пятнах, медленно обступала его….

–

Несмотря на то, что утро выдалось тяжелым, проснувшись, он принялся за письмо к деду, где обобщил все свои впечатления. Они были настолько сильными, что вернувшись в Хайфу, он поспешил поделиться ими и с соседями по кошерному пансиону…

– Ты слышал, Ися? Нашего Рауля приняли на самом верху. – нарушив трапезу, во весь голос, возвестила всему пансиону радостную весть одесситка.

– Так это правда? – со скепсисом в голосе, спросил Исаак Моисеевич.

Рауль промолчал.

– И что ты на это скажешь? – повернувшись к мужу, не унималась Надежда Соломоновна.

– Я, как и весь народ Израилев, нахожусь в волнении; мы радуемся. Наконец, у тебя появились связи на столь высоком уровне.

– Тьфу, на тебя, старый алкоголик. – Не слушай его, мой мальчик. Звезды говорят, тебе надо стать раввином…

*1 внеземное существо в виде коня с головой человека. По преданию, бураки переносят праведников в рай.

*2 Эцел Иргун цваи леумми – еврейская подпольная вооруженная организация на территории подмандатной Палестины.

4 Центурия 6, катрен 38

10

Тата

Саратов 1980г.

Переминаясь с ноги на ногу, у парадной двери старого особняка, Татьяна Елина нервно жала на кнопку звонка. Наконец, дверь медленно открылась и перед ней предстал высокий седовласый старик в соломенной шляпе и легком, свободном костюме. Задержав на гостье взгляд, мужчина сверкнул блестящими, в мраморных прожилках, голубыми глазами, и снял шляпу.

– Чем обязаны, визиту столь очаровательной особы? – посторонившись, жестом пригласил он её в дом.

– Моя фамилия Елина; Татьяна. Я школьная учительница вашего сына. – уже в прихожей, путано объяснялась девушка. – Дело в том, что вчера в классе произошел инцидент. – волнуясь, она никак не могла обозначить цель визита. – Произошла драка! А сегодня Андрей пропустил занятия…

– Вот, значит, в чем дело! – произнес в сторону мужчина.

– Я забеспокоилась. Может быть произошло что-то серьезное. Как его преподаватель, я должна отреагировать. Андрей очень рассеян и невнимателен последние дни. Спит на уроках…

– Да, вы проходите! – задумчиво сказал мужчина. – Садитесь в кресло… В ногах правды нет. Так, как вы говорите ваша фамилия?

– Елина.

– Елина, Елина. Что-то припоминаю. – на секунду, задумался мужчина. – помню, как-то к нам приезжала волейбольная команда с Урала. Там была очень интересная разыгрываю-щая, Танечка Елина, насколько помню…

– Это была я! – смутилась Татьяна. – Но я уже давно не играю.

– И зря! Спорт, одно из немногих занятий, которые делают нас краше. – сказал мужчина. – Так, что натворил этот прохвост?

– Он не прохвост! То есть, он совсем не прохвост. – растерялась Татьяна. – Во всем, скорее, следует винить меня. Я слишком мало времени уделяла им. Это от неопытности, что никак не снимает с меня ответственности.

– Андрей! Это к тебе! – позвал мужчина. – И на твоем месте, я бы поторопился.

– Но, вместе с тем, я чувствую, что с ним что-то происходит…

– Вы не обманулись. Дело в том, что Андрей тяжело переживает развод родителей. Ему очень нужна поддержка…

Вбежав в гостиную и увидев «англичанку», Андрей на секунду замешался; но лишь на секунду.

– Привет, Тат! – встав рядом, он крепко обнял девушку за плечо. – Думал, уже не придешь. Эти девчонки вечно заставляют себя ждать! – подмигнул он деду.

– Значит, вы в школе работаете? – нахмурился старик.

– Подрабатывает. Полы моет и все такое.

– Я сразу понял, что для преподавателя она слишком молодо выглядит…

– Отец оставил их, когда она была еще малюткой.

– Никакие полы я не мою, – пытаясь вырваться, запротестовала Татьяна, но Андрей только крепче прижал ее к себе. – Я преподаю….

– Мы всем классом взяли над ней шефство…

– Это очень похвально. – подбодрил смутившуюся девушку «старик». – Не нужно стыдиться черной работы. Вы знаете, что цесаревны, вместе с государыней, служили в госпитале медсестрами и выполняли самую черную работу?

– Ничего я не стыжусь. – Татьяна квадратными глазами уставилась на Андрея. – Я…

– Ничего она не стыдится. – повторил за ей Андрей. – Она сильная девушка…

– Я.., я преподаю …, – вконец, запуталась Татьяна.

– Еще она хочет сказать, что делает это из протестных соображений. Таким образом, она выражает своё несогласие с ролью женщины в современном обществе….

– Я его учительница! – не выдержав, притопнула ногой Татьяна.…

– И что по призванию она учительница…

– Так! Я думаю, вы без меня разберетесь. – затряс головой «старик». – тем более, что мне пора. Тут, у нас кружок любителей бриджа организовался, и потому я оставляю вас, и не советую ссориться. Ты сегодня меня не жди. Я еще в Вязовку заскочу. Поброжу, немножко, по тамошним угодьям. Да и в Шахмотово загляну.* Господи, во что они превратили Шахмотово.

– Пойдем Тат! Взрослых надо слушаться. Разве не этому учат в школе?

Воспользовавшись заминкой Андрей, буквально, приподнял девушку над полом и вынес в свою комнату. Очутившись в незнакомой помещении, она стихла. Его рука по-прежнему сковывала её движения, но она почему то не спешила избавиться от нее.

– Пусти! – наконец, сказала она.

– Давай, постоим так чуть-чуть?

– Мой отец не оставлял семью! – глядя перед собой, пожало-валась Татьяна

– Очень рад за вас! – его объятия ослабились, но вместо того, чтобы отпустить, он повернул ее к себе, и обнял двумя руками за талию. Его взгляд, задержавшись на груди, стал медленно взбираться вверх, подгоняя перед собой горячую волну. – Как часто тебе говорят, что ты прекрасна…

– Романов не забывайте, я все еще ваш преподаватель! – почувствовав его губы, она закрыла глаза, и сделала глубокий вздох.

– Прежде всего вы красивая женщина, и только потом все остальное…

– И что это за Тата? Что за фамильярность? – вновь оторвав-шись от его губ, часто задышав, сказала она.

– По-моему, тебе подходит…

– Может быть, ты скажешь, что я делаю? – растворяясь в его объятиях, она все еще слышала свой голос.

– Что ты делаешь?

– Я, схожу с ума…

Ей было хорошо в его кровати, просторной и вместе с тем упругой, как его тело. В плену обездвиживших её объятий; в клубке из слившихся воедино губ, рук, ног. Время текло как мед; растягивая часы в годы; в тысячелетия. И она не хотела покидать эту страну блаженства. Дремала, выжатая до последней капли, подрагивая под волнами накатывающей на нее неги…

– Спишь? – услышала она его голос.

– Досматриваю сон….

– И что тебе снится?

– Ты… Мне снишься ты… хочется выпить из тебя всю кровь, все жизненные соки, чтобы ты и пошевелиться без меня не мог.

– Жестокосердная….

– Я воздаю за время, которое ты меня мучил.

– И долго я тебя мучил?

– Вечность. Ту вечность, которую я провела без тебя, в одиночестве. Это была сплошная пустота…. И я, хочу сполна воздавать тебе за все страдания, за обиды, которые ты мне нанес.

– Я буду наказан?

– Разве, совсем чуть-чуть. Ты у меня еще маленький. Тебя я буду любить….

– Тебя смущает мой возраст?

– Нисколько. Я ждала тебя. Именно, тебя. Я ждала чего то серьезного, неординарного. И чтобы все, как положено – тупая, бабья, безбашенная любовь. Нам без этих пошлостей никак нельзя. Мы женщины, натуры романтические.

– Я тоже ждал тебя… Если бы ты не появилась, я бы влюбился в лягушку и колдовал над нею, пока она не превра-тилась бы в принцессу.

– Ты и твой дед, очень опасные для женщин типы. Вы не говорите, а словно завораживаете. Потом глаза… Ты знаешь, что у вас одинаковые глаза? В них можно утонуть; они хуже всяких приворотных зелий…

– Вообще-то, это я должен говорить тебе комплименты…

– Надеюсь, ты не комплексуешь?

– Нет. В настоящее время, я больше сражаюсь с одиночеством.

– Свое общество, как минимум, я тебе гарантирую. Ты даже не представляешь, какая я собственница. На шаг не отпущу.

– Да? Об этом, я и не подумал. – как бы про себя, сказал Андрей. – Несвобода – обратная сторона любви. В таком случае, что насчет компенсации…

– За что?

– За то, что ты неописуемо красива! За пагубное влияние твоих чар на детскую психику.

Присев на кровати, Татьяна притянула его к себе за подбородок.

– Господи! Ну, за что мне все это? Ладно, ты еще мальчишка, у тебя такое самоутверждение, роман с училкой, статус и так далее. А я, что делаю? И месяца не проработала на новом месте, как завела роман с учеником. Представляю, что будет, когда все это просочится. В лучшем случае, выгонят с работы…

– Не просочиться. И не надо думать, что это ты меня обольстила. Я бы предпочел, чтобы мы остановились на «движении навстречу друг другу»….

– И кто скажет, что между нами целых семь лет. – вскинув руки, ужаснулась Татьяна.

– Шесть. А что, у нашего классика написано? Что любовь с легкостью берет такие крепости, как возраст!

– Надеюсь, мне как снисхождение будет засчитано, то что ты выглядишь старше своих лет. Не на шестнадцать…

– Такая нынче молодежь. Эмансипированная…

– Нахальная и самоуверенная! – целуя его в губы, сказала Татьяна.

– Давай, сойдемся на невоздержанная… Как можно сдерживать себя, когда перед тобой такая вот красотка. Так и хочется проглотить….

– Должна тебе признаться, что у меня очень схожие ощущения.

– Вот, с этого момента, пожалуйста, подробнее.

– Одну секунду! – путаясь в одеяле, Татьяна соскользнула с кровати, вприпрыжку подбежала к стулу, одела его рубашку и яростно виляя задом прошла по комнате. – Как ты мог заметить, по природе я натура скромная, и не злоупотребляю силой своих чар.

– Что вы говорите?

– Ну, если, совсем чуть-чуть. И вот, прохаживаюсь, значит я, между парт, ежась от похотливых взглядов твоих одноклассников, и каково же было мое удивление, когда в этой блаженной атмосфере всеобщего обожания, вдруг слышу едва слышное сопение, похожее на храп! Припоминаешь? Конечно, меня стало снедать жуткое любопытство? Что это за тип, который тихо появляясь за несколько минут до начала уроков, отсиживается на задних партах и со звонком, также внезапно исчезает, стараясь не привлекать к себе внимания. Что за субъект, так нагло игнорирующий мое присутствие.

– А что мне оставалось делать? Слушать, как ты втолковы-ваешь непонятно кому, общественно политическую и морально воспитательную роль произведений «Малая Земля»*, «Целина»* и «Возрождение»*?

– Господи! Да я же тогда «литераторшу» подменяла. Она всунула мне конспект и сказала: «Просто прочти». Я и прочла…

– Все равно уволь! После каждого упоминания имени вождя, у меня начинались непреодолимые рвотные порывы.

– Нельзя было, просто сделать вид, что слушаешь? Это так просто.

– Можно! Но скучно. Последнее время я только и делаю, что борюсь со скукой. Жизнь ужасна, когда все в ней расписано до мелочей. Школа, МГИМО, аспирантура…

– Осилишь, МГИМО?

– Попробую. Языки, у меня есть. А еще есть фактор моей матушки. Если она что-то вбила себе в голову, значит так тому и быть.

– Судя по ссадинам на лице, дипломат из тебя никудышный. Что у вас там вчера стряслось? Я так перепугалась! Девчонки мне такое наговорили….

– И ты бросилась меня спасать?

– Конечно! Только, ваш след уже давно остыл… Так, что произошло?

– Пустяки!– отмахнулся Андрей. – Ничего заслуживающего внимания. Этот класс, как продолжение тоски… Одна пустая болтовня о тряпках, или восточных единоборствах.

– Но, я ведь тоже часть этого класса? Значит, и я не заслуживаю вашего внимания… и ты увлекся мной исключительно от скуки?

– А вот, и не угадала. Я знал, что мы встретимся. Ты снилась мне; в самых разных обличиях. Чаще, в образе волчицы; реже змеи, или птицы…

– Хорошо, что не каракатицы…

– В последний раз это была чайка. Она плыла в каких-то метрах от меня, почти не шевеля крылами.

– И как ты понял, что это я?

– Ты заговорила со мной человеческим голосом; и тут же, я почувствовал, как кто-то ласково треплет меня за волосы. Поднимаю голову, и вижу… неземные, роскошные, зеленые глаза…

– Ну, кто вот даст тебе шестнадцать лет? Ты ведешь себя, как матерый соблазнитель. – прижалась у нему Татьяна. – Чувствую, у меня серьезная проблема! И эта проблема – ты!

– Боишься?

– Я никого не боюсь, кроме отца. Да и его, больше уважаю, чем боюсь!

– А кто у нас отец?

– Кто у нас отец? – Татьяна выдержала паузу и с силой выдохнула. – Отец у нас – Стихия…

11

Дядя Лейбеле

Москва 1981г

К вступительным экзаменам в институт, Роман подошел в полной неопределенности. Никак не мог решить, куда подать документы. в глубине души, ему хотелось попробовать себя в первопрестольной; там, где курсирует трамвай желаний. «Главное вырваться из этой дыры»! – до исступления твердил он себе.

Время шло, а решения не приходило. На выпускном вечере, от безысходности, он «нагрузился до предела». Но ничего не изменилось; еще одна неделя глухого затворничества в своей комнате, сменилась другой. И тут в дело вмешалась тетка…

– Роман! – присела она осторожно на край его кровати. – Послушай меня внимательно, Рувимчик*. – Ты только, ничего не подумай. Я все тщательно взвесила и решила – ты должен уехать.

– Тетя! Что вы говорите?

– Я говорю, ты должен уехать! – еще решительнее сказала она. – Я больше ничего не могу дать тебе.

– Никуда я не поеду. В речпорт пойду, работать. Учиться на вечернем буду. – отвернулся он к стене.

– Пойми меня правильно, мой мальчик. Твое нахождение здесь теряет всякий смысл. Я вижу, как ты мечешься. И больше не знаю, чем смогу тебе помочь. В общем, ты должен уехать к дяде Лейбе.

– Он же раввин? – невпопад, сказал Роман. – Ты хочешь, чтобы я стал раввином?

– Главная задача любого еврея найти себя в этой жизни и… вернуться в Эрец-Исраэль. Я уже не могу влиять на тебя. Ты вырос, стал большим, тебе нужно самостоятельно найти свой путь…

– Не верю я во все эти репатриации, единения. Землю обетования…

– Именно, поэтому тебе и надо пообщаться с дядей Лейбой. Я уже говорила с ним. Он готов принять тебя, если ты будешь посещать синагогу.

– Никуда уезжать я не собираюсь. Вот еще. А если, и поеду, так только в Москву.

– Если бы ты интересовался жизнью своих родственников, то давно бы знал, что твой дядюшка уже несколько лет, живет в Москве.

На тот раз тетка, была как никогда настойчива. И уже через пару недель провожая в дорогу, украдкой смахивая слезы, без конца наставляла.

– Не забывай нас, фесала. И слушай дядю Лейбу, он тебе плохого не пожелает. А если, совсем невмоготу станет – возвращайся.

Роман поддакивал ей, одновременно высматривая в толпе провожающих сестру. Но она так и не появилась.

– Вот, дрянь? – подумал он. – Подожди, я тебе все припомню.

Впереди его ждала Москва. Расцеловав, на прощание тетку, он прошел в вагон. Настрой был самый решительный. Легко, без лишних эмоций, прощался он с детством; с родней; Саратовом. И это был осознанный выбор. Триста рублей в кармане придавали уверенности. На первое время хватит, а там… там видно будет. Он справится.., в этом он ни на секунду не сомневался. Да и Андрей поможет, если что…

«Павелецкий» встретил его неприветливо. Запах солярки, словно снятые с кальки носильщики, и не на секунду не замирающая суета.

Дядя Лейба принял племянника холодно, но не враждебно. Впрочем, другого Роман и не ожидал. Также было, и в первый раз, когда еще ребенком, он приехал погостить к нему в Одессу, на каникулы… Тогда, он долго сверху вниз, смотрел сквозь круглые очки на ничуть не стушевавшегося ребенка, и наконец сказал:

– Знаешь, что племянник, если я скажу что рад тебе, то солгу; но не могу сказать, что и не рад. Ты нарушаешь мой привычный уклад, а этого я не люблю. Еще у меня есть подозрения, что некий маленький бесенок, будет день и ночь пропадать на море? И сбежит в конце концов, куда нибудь в Стамбул? Так? Или я ошибаюсь?

– Я люблю море! – не растерялся Роман. Широкая улыбка расплылась по его веснушчатому лицу.

– Но! – продолжил менторским тоном дядя. – Я буду закры-вать глаза на все твои козни, если ты будешь соблюдать шаббат, и два раз в неделю появляться в синагоге.

– Хм! Легко! – не задумываясь ответил Роман и самоуверен-но добавил. – Не беспокойтесь дядя, я не поведу вас; и никуда не сбегу.

Повернувшись к Роману спиной дядя Лейба, бросил на него поверх плеча уничтожающий взгляд и, скинув со скамейки ветку, осторожно присел на неё.

– С Одессы многие бежали! – Скоропадский, Петлюра, румыны отсюда драпали, будь здоров; немцы, австрияки. Отсюда сбежал Лейзер Вайсбейн, известный в миру, как Леонид Утесов. Последним, на моей памяти, из тех кто что то из себя представлял, из нашего благословенного города, сбежал Корней Чуковский…Твой отец сбежал отсюда, чтобы стать красногвардейцем. Когда, он решил стать военачальником, никто в Одессе не смеялся. И знаешь почему, да потому, что я об этом никому не рассказал. А если бы рассказал, все наши соседи умерли бы от коликов. Но твоему отцу было все равно. Он был упрямым человеком. Он никого не слушался; ни дядю Осю, этого изумительного человека, который точил лучшие в мире ботинки. Ты знаешь, как это трудно выточить хорошие ботинки?! Нет! Ты не знаешь. Вы молодежь перестали интересоваться искусством своих благородных предков. Вам только сигареты и барышень подавай. Он не послушал тетю Фаю, которая делала лучший в мире форшмак; ни достопочтенного Натана Ройзмана, который жил на другой стороне улицы у дома с этим чудесным каштаном; в конце концов он не послушался даже меня, своего младшего брата. И что? Он стал майором! Самым умным майором во всей непобедимой Красной Армии. А потом, он не придумал ничего лучшего, как умереть….

– Я похож на него, дядя Лейба?

– Ты? – удивленно поднял на него брови Лейба. – Нет. У тебя глаза другие. В них нет грусти.

– И что вы видите в моих глазах?