Текст книги "Крах Обоятелей"

– В твоих глазах я вижу многое. Главное, ты оставляешь мне надежду, что из тебя получился хороший еврей. А это, по-верь мне, очень трудно.

Суровый вид дяди Лейбы, нисколько не смущал Романа; он чувствовал, сердце у раввина доброе, да и с юмором него все было в порядке. Когда, через час, он в нетерпении подбежав к склонившемуся над книгой дядюшке, и запросто положив руку на плечо, спросил:

– А море у нас в какой стороне? Там? – предположительно, указал он рукой.

– Ну да! – не поднимая головы ответил дядюшка. – Сейчас я разверну тебе всю Одессу и сделаю так, чтобы море было там.

Дядя Лейба был настоящий раввином, Роман это понял сразу. Стоило ему взять в руки Тору, как происходило настоящее преображение. Куда-то улетучивались высокомерие, надменность и специфический, словно въевшийся в голосовые связки, неповторимый одесский акцент. Впрочем, что касалось акцента, Роман подозревал, что у дяди он искусственный; и картавит он намеренно, подчеркивая тем самым, особый шарм присущий ярким представителям его народа.

В минуты самопогружения его лучше было не тревожить; Тора мгновенно встала между ним и остальным миром огромной, непреодолимой стеной. Это мешало им лучше рассмотреть друг друга. Впрочем, Роман к этому и не стремился. Его влекло море, солнце, и переполненный девушками пляж Лонжерон…

Друзьями они так и не стали, но научились сосуществовать; хотя, где-то глубоко внутри, Роман полюбил своего родствен-ника, бравирующего неистребимым, еврейским духом.

С тех пор прошло не мало лет… и вот, они вновь встретились, теперь уже в Москве, на Павелецком…

Дядя Лейба, в традиционном черном костюме и черной шляпе, долго оценивающе рассматривал Роман. и после положенных объятий, сказал с тем же акцентом:

– Ты возмужал! Вымахал, будь здоров!

Уже дома, когда Роман раскладывал чемодан, он как бы невзначай спросил его.

– Ты помнишь мои правила? – и не успел Роман ответить, закончил свою мысль. – Соблюдение шаббата и посещение синагоги….

Роман, не задавался целью, стать головной болью дядюшки, но именно эти две вещи волновали его меньше всего. Но вскоре, дядя Лейба вновь вернулся к ним.

– Понимаешь, после разрушений Храма синагоги играют особую роль в нашей жизни. Особенно после рассеивания. Они и раввины это нечто маленькое, заключающее в себе нечто необъятно большое….

Роман приготовился к лекции, но дядя не стал донимать его. Пусть долго, и почти на ощупь, он очень корректно стал нащупывал путь к его мыслям. И постепенно, их беседы раньше короткие и чисто информационные, стали превращаться в откровения священника, которыми Роман на удивление, заслушивался.

– Почему вы стали раввином? – как-то после долгого разговора, спросил он дядюшку Лейбу.

– Сам я этого не хотел. Он выбрал меня… Мне осталось только подчиниться. Как и все, я хотел бегать по свету и ухлестывать за девочками. Но тяга к Учению оказалась сильнее. Ты листаешь страницы и погружаешься все глубже и глубже в захватывающую тайну, у которой нет конца.

– И вы её постигли?

– Ты не должен задавать глупые вопросы. Как можно постигнуть то, у чего нет конца. И мы не открываем тайны, мы поддерживаем веру, как огонь в камине, мы сохраняем в душе тепло, которое помогает ей быть… Как бы тебе попро-ще… Раввины – хранители и толкователи Закона, они не только дополняют знания, но и наполняет их особым содержанием. Каждая буква, каждая цифирь нуждается в комментариях…

– Дядя, мы действительно, особенные?

– Кто, как себя ощущает.

– Я точно особенный! – гордо заявил Роман. – Нет, правда. Я это чувствую.

– Для еврея ты слишком ленивый, но есть в тебе что-то, а что – не пойму.

– Вот и я многого не понимаю. Сколько вас не вижу вы все время с книгой. Вы столько усилий тратите чтобы понять Закон. Но для чего? Тратить столько энергии, чтобы жить в полуподпольных условиях, во враждебно относящейся к нашей религии стране? Для чего, вам все это, дядя?

– Это хорошо, что ты стал задавать подобные вопросы, но будет еще лучше, если ты станешь заглядывать в ТаНаХ*.

– Я у вас покопался и прочитал, что с помощью непроизноси-мого имени Господа можно совершить все, что угодно.

Яхве, Элохим, Адонай, Иегова, Саваоф, а-Шем… Сколько не прошу – ничего не получается. Он меня не слышит… и, наверное, никогда не услышит. Дядюшка Лейба, – осмелел Роман. – Может, вы подскажите мне направление, чтобы я зря не тратил времени. Ведь, Бог евреев – добрый Бог!

– Это тебе кажется, что ты просишь мало? Для начала ты должен выучить иврит. Лучше вспомнить. Ты должен разбудить свою генетическую память. Еврей это не тот, кто зубрит Тору, а тот, до кого доходит её содержание.

– Это как…

– Поняв один символ, ты найдешь ключ ко всему Учению сразу. И тогда тебе могут открыться многие тайны.

– Вот это по мне! – радостно, сказал Роман. – И тогда овладев непроизносимым именем Господа, я смогу осуществить любое желание?

– Если не шутишь, то ты глупец! – последовал спокойный ответ. – Твое желание – искушение. Любой такой случай меняет ход истории…

– Об этом я и говорю.

– Ты должен понять, все эти имена указывают только на одно из качеств Господа, и они не ключ к постижению глубокого понимания жизни; они не для удовлетворения желаний. Это часть Его сущности, которую нельзя определить. Оно скрыто еще и потому, чтобы язычники не могли её осквернить. Поэтому, для всех нас есть общепринятое обращение – Адой-ной. Что же касается манипулирования именами Господа – это смертельно риск.

– Я бы рискнул! А вы, дядя Лейба? Вы знаете эти четыре буквы? Кто владеет этой тайной?

– С точки зрения простого, советского обывателя, нет! Знать, в смысле суметь воспользоваться – нет! Скорее, осведомлен. Мы доверенные, но не наделенные. Это воистину тяжелое испытания, знать многое и не иметь возможность влиять. Но я хочу, чтобы в нашем огромном наследии ты выделял для себя другие ценности.

– Какие, дядя Лейба? Когда я был маленьким, вы меня уверяли, что если я спасу одну душу, то чуть ли не спасу мир. И я старался. Видит Бог, я старался! Хотел стать добрым, отзывчивым, чутким. И, что я получил? Подзатыльники, насмешки и презрение. Надо мной просто надсмехались. И еще били… Для всех я был оборвышем. Гадкой вороной вызывавшей только раздражение. Никто не упускал случая ткнуть в меня пальцем; унизить; никто не давал мне забыть, что я еврей. Но, что бы вы обо мне не думали, я всегда гордился своей нацией. И моя цель стать лучшим её представителем. Я никогда не хотел стать стоматологом или юристом; мне нужно больше. Я даже, приблизительно не могу сказать вам, что мне нужно… И это не жадность, дядя Лейба, это не мечта обывателя; это мое естество.

–Знаешь, что по этому поводу говорит Закон? Закон гово-рит… что мне пора на службу, а вот завтра, завтра мы обязательно продолжим нашу беседу. – поднявшись с места засеменил старый раввин. – И еще. У меня к тебе одна просьба.

– Слушаю, дядюшка Лейба.

– Пожалуйста, не называй меня дядюшкой. Просто дядя Лейбеле; или Ребе!

– Как скажите, Ребе. – согласно, кивнул головой Роман.

12

В гостях у Хорти.

Венгрия 1938г.

Летом 1938 года Рауль гостил в семье регента Венгрии Миклоша Хорти. Венгерская аристократия вызывала у него двоякие чувства. Эта гордая и надменная каста была твердо убеждена, что вся вселенная вращается вокруг их Королевского Дворца. После ужасной по своим последствиям Первой Мировой войны, Европа предстала миру в совершено преображенном, и неустойчивом состоянии. Обе немецкие Империи пали. Вопросы, вставшие перед новыми национальными элитами, требовали разрешения. Одни народы обретали государственность; другие, оплакивали потерю былого влияния и территорий. Австрия сжалась до размеров небольшого государства и объявила себя республикой. Венгрия испытывала огромные проблемы. На какое-то время, к власти в ней, пришли коммунисты, установив коммунистический террор. Версальский договор подвел черту под самым жутким кровопусканием в истории человечества. Но как это и предсказывалось, породил множество новых проблем и противоречий. Пострадавшие от его сомнительных итогов страны, все громче требовали пересмотра условий договора. В Германии эту насущную потребность олицетворял Адольф Гитлер. В Венгрии, уже давно стоявший у её руля адмирал Миклош Хорти; монархист, представитель аристократии, ярый антисемит и антикоммунист.

Дом Валленбергов поддерживал связи с харизматичным венгерским регентом. Дед Рауля – Густав, в силу своей дипломатической работы; дядюшки Якоб и Маркус, продвигали здесь свои экономические интересы. Потому, когда встал вопрос о поездке в Будапешт, Рауля получил приглашение провести время в семье регента.

Миклош Хорти, в глазах Рауля, был фигурой неординарной. Уже в двадцать лет он получил звание морского кадета; и сделав головокружительную карьеру к 1900 году командо-вал кораблем. Через год он женился и обосновался в городе Пуле, на берегу Адриатики, что в Хорватии. Там, по его словам, он прожил свои лучшие годы; там родились его дети; там, к тридцати двум годам, он получил звание капитан-лейтенанта первого ранга. Это был один из самых прекрасных периодов жизни будущего адмирала. Он жил в тихом чудесном городке, на берегу моря, в плену морских бризов и криков чаек; с любящей женой и кучей детей, которых она ему нарожала.

Казалось, карьера молодого, но очень амбициозного офицера, складывалась, как нельзя лучше. И действительно, фортуна была более чем благосклонна к нему, словно на крыльях вознеся к вершинам власти. И вот он уже флигель-адъютант самого императора Австро-Венгрии. Но чем стремительнее развивалась его карьера, тем хуже шли дела в государстве, да и во всей Европе. Мир подкатился к краю пропасти, и ожидание беды явственно витало в воздухе.

К Императору Францу Иосифу, Миклош Хорти питал особые чувства. Это был мудрый монарх широких взглядов, который не питал никаких иллюзий ни в отношении своей Империи, ни в отношении своих подданных. Он сразу же приметил молодого Хорти, и за пять лет службы в Хофбур-ге*, изваял из провинциального морского офицера, убежден-ного монархиста, с блестящими светскими манерами. Миклош Хорти ответил ему той же монетой. И если, многочисленные подданные Франса Иосифа критически, и даже язвительно оценивали его деятельность, он искренне любил и уважал престарелого императора.

Близкие отношения его связывали и с наследником престола, Францем Фердинандом, который поразил Миклоша своим идеализмом, заявив однажды, что…. «Если бы не сербские националисты, мы могли бы построить в рамках дуалисти-ческой Австро-Венгерской монархии мощную триалистичес-кую* монархию, с широчайшим привлечением славян». Миклош согласился с ним, хотя в тот период уже нельзя было не замечать непреодолимых центробежных сил. Национальный вопрос в Империи был самым острым и Миклош, как человек высших кругов, посвященный в тайны власти, не мог не видеть, что все идет к развалу.

Хорти не мог влиять на мировоззрение наследника, но мог утешить себя тем, что взгляды его формировались в блестящем окружении лучших умов Европы, и что он стал участником самых бурных событий века.

После убийства наследника, смерти императора и начала военных действий, весь мир покатился к чертям. Новый император Карл назначил его главнокомандующим своего флота; они даже одержали ряд славных побед, таких, как сражение при Отранто*, и других, но как человек посвященный, он понимал, что все они имеют проходной характер…

А потом, и вовсе случилась катастрофа. Поражение Германии и Австро-Венгрии; династии Гогенцоллернов и Габсбургов пали. Революции, захлестнувшие Европу, привели к образованию Советских республик, а поддержка Антанты, к занятию румынскими войсками Будапешта.

Трианонский мир стал неописуемым для всех венгров потрясением. Такой вызывающей несправедливости не ожидал никто. Это были тяжелые времена. Венгерский мир был сокрушен. Нельзя было сильнее оскорбить народ, отняв у него две трети территории и половину населения. Боль была общая. Поруганный и оскорбленный Хорти страдал вместе со всеми мадьярами.

В этот трагический период, сказались его военная выдержка и концептуальная логика мышления. Даже его безупречный вид и выправка морского офицера делали свое дело и внушали уважение в народе.

Он с честью выполнил свой долг. Под его командованием «национальная армия» освободила столицу. Но союзники и слышать не хотели о возрождении династии Габсбургов, и ему пришлось прибегнуть к ухищрению, введя институт регентства. Абсолютным большинством «национального собрания», он был избран правителем (корманьзо) королевства без короля.

Подчеркнуто холеный, источая природное достоинство, он смог сплотить вокруг себя народ. И стиснув зубы, мадьяры нашли в себе силы пережить беду; не прекратить борьбы. В послевоенной Европе, где на развалинах двух, некогда мощных империй рождались тоталитарные системы, венгры боролись за свои утерянные интересы. «Версальский мир еще заявит о себе», не уставал повторять адмирал….

Ну а пока, пока он мог насладиться семьей; кроме того, у него были мольберт и кисти. Он обожал музеи и картинные галереи, и ни за что не хотел мириться с тем, что уже при жизни, сам стал чем-то вроде музейного экспоната…

Выйдя из кабинета, Миклош Хорти разгладил полы темно-синего адмиральского мундира, поправил крест ордена Марии-Терезии и твердым шагом направился в жилую часть Дворца. Он шел по пустому коридору, самодовольно улыбаясь и не оглядываясь по сторонам. Это был чистый и светлый день; так хотелось тряхнуть сединой и ощутить, еще раз, эту удивительную радость бытия, как это было в Кендереше*, Пола*, Вене*. Ощутить свежесть жизни…

С этими светлыми мыслями, адмирал Хорти подошел к дверям комнаты сына, взялся за ручку двери и решительно вошел в помещение.

– Что у вас тут происходит, дети мои?– спросил адмирал, сел оглядевшись в кресло и закинул ногу за ногу.

– Мы обсуждаем с Раулем, вопросы утраты венгерского единства? – положив руку на плечо отца, ответил старший сын, Иштван.

– Какой язык предпочитает молодой Валленберг? Немецкий, английский, французский….

– Рауль пытается, говорить на венгерском… это у него получается с переменным успехом, – улыбнулся Миклош-млад-ший.

– Не утруждайтесь, Рауль! Этот дом пропитан интонациями всех европейских народов.

– Может быть, оставим немецкий? – неуверенно сказал Рауль.

– Это потому, что немецкий в моде в Швеции? – спросил регент.

– Осмелюсь предположить, что скоро все мы будем говорить на языке фюрера! – сказал Иштван.

– Для меня немецкий – это, прежде всего язык Гете! – сказал Рауль.

–В доме Габсбургов мне приходилось слышать лучшие образчики немецкого языка. Моим учителем был сам император.

– Если ты дашь Раулю несколько уроков, он быстро выучит венгерский. – сказал Миклош-младший.

– С такими преподавателями, я просто обязан сделать это в кратчайшие сроки. – улыбнулся Рауль.

– Говорят вы большой любитель путешествовать? – поинте-ресовался регент.

– Вы очень осведомлены, витязь Надьбаньяи*!

– В молодости я тоже был страстным путешественником. – довольно хмыкнул старый адмирал. – Но моя истинная страсть – море. Поверьте, это серьезная проблема для старого морского волка, руководить чисто сухопутной страной, каковой стала Венгрия. Знаете, как за глаза меня дразнят дорогие соотечественники? Адмиралом без флота, и регентом без короля. Правда Иштван обещает мне построить канонерку на Балатоне, – пребывая в отличном настроении, прищурившись, сказал Хорти-старший. – Но пока строит локомотивы.

– Швеция нейтральная страна, поэтому могу вам предложить только бриг.

– Два корабля это уже флот! – с легким сарказмом, сказал Миклош-младший.

13/

Чистые Пруды

Москва. 1981г

Возвращение в Москву, вернуло Андрея в привычную колею. Вдоволь, вкусив провинциальной жизни, он вновь окунулся в привычную атмосферу столицы. Он любил её дух, её

атмосферу, особенно в пределах Садового кольца. Старый город вдохновлял; где-то мистический, как на страницах Булгакова; дворянский, у Толстого; купеческий и хлебосольный, у Островского. Конечно, это уже был совсем не тот город, который он находил у Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Гиляровского; во многом потерявший свой первоначальный колорит. Но островки старины встречались повсеместно. Даже не островки, а острова, которые правда, очень быстро таяли. Все без исключения «новоделы», Андрею не нравились, как и сталинские высотки. Последние, просто напоминали ему, совершенно неуместные, вычурные кондитерские ляпы. Многочисленные предостережения предков так и не были услышаны:

«О! проклят будь кто потревожит,

Великолепье старины;

Кто на нее печать наложит

Мимоходящей новизны»*. (Н. Языков)

Конечно, он не ратовал за возрождение исторического города, с трущобами Хитровки, где «ошибка равнялась смерти»*(Гиляровский); и любил Москву такой, какой она сохранилась; где «в старых переулках за Арбатом, совсем особый город»* (Бунин). Он любил её дворцы, соборы, парки, бульвары, набережные, «улиц путаный узор»*( Гиляровский). Сливаясь воедино, они и создавали её замысловатую, неповторимую архитектуру. И каждый уголок, звук, цвет, малейшее движение пространства имели здесь свое естественное и знаковое наполнение.

Москва, была у него в крови. Ему было мало наслаждаться городом, хотелось без конца делиться своим чувством. И как только в Москву, к дяде, переехал Роман, он сразу же ощутил острую необходимость, показать столицу во всей красе; передать её неповторимый дух и колорит. И знал на ком будет вымещать свою страсть.

– Давай на Чистопрудненский. – едва услышав в трубке знакомый голос, сказал он. – Если на метро, станции «Кировская».

Встретились они тепло, будто после долгой разлуки. Роман узнал Андрея издали; у этого любимчика женщин и звезд, было одно отличительное качество, не предпринимая никаких усилий, он сразу же завоёвывал пространство. Вот и сейчас, его фигура, как-то естественно доминировала над толпой.

– Я покажу тебе настоящую Москву! – сходу взял он Романа в оборот. – Не по справочникам, а настоящие, заповедные места столицы. Чистые Пруды – это вселенная, с сумасшедшей историей. Кто здесь только не жил? Шуваловы, Измайловы. Бестужевы-Рюмины. Апраксины, Мещерские, Толстые. Юсуповы. Мицкевич, здесь жил; ну и конечно, Пушкин А.С.

В сей утомительной прогулке

Проходит час другой, и вот

У Харитонья в переулке

Возок пред домом у ворот

Остановился. * (Евгений Онегин)

Роману район не просто понравился. Он отвечал его понима-нию респектабельности. Престижное месторасположение, архитектура.

– Красиво. – сказал он. – Но и у нас, в Саратове, свои бульвары имеются.

На самом деле, о Саратове он забыл сразу. Ничто больше не возвращало его к городу заброшенному на окраину цивилизации. Напротив, в московскую жизнь, он «въехал» сразу, будто это был его город и он никогда его не покидал. Дружелюбие с которым его встретило окружение Андрея, стало для него открытием. К тому же, он сразу же попал в высшие круги столицы, где каждая фамилия несла за собой определенную нагрузку. Это были либо люди искусства, либо чиновники, либо политики, причем самого высокого ранга. Но самое сильное впечатление произвел на него «кавказский» дед Андрея. Личность не просто заметная – глыба, железный комок воли… Роман называл его «Горцем».

– Ну?! Как столицу собираешься покорять? – сразу же, без обиняков, спросил он .

– Да, запросто! – по-детски, отреагировал Роман. – Учиться буду. Работать…

– Работать это хорошо! Если хочешь могу посодействовать

Роман был не против. Он был готов ухватиться за все, лишь бы зацепиться за столицу.

Андрей поступил в МГИМО; легко, без всякого напряжения, как у него все и получалось. Романа, после долгих мытарств, все же зачислили в «керосинку»*. Не хватало баллов. Но после вмешательства «Горца» вопрос быстро решился.

В Москве, Роман буквально расцвел. Несмотря на нехватку средств, дядюшка не особенно баловал, жизнь в столице казалась ему прекрасной. Он исправно посещал институт, обзаводясь новыми связями; проводя остальное время на квартире у Андрея. Застав, однажды, там Татьяну, он не удивился. Вслед за Андреем, она перебралась в Москву; их роман с был в самом разгаре. В какой то мере, Роман завидовал своему новому другу. Хотелось поскорее стать на ноги; насыщенной событиями жизни; и, конечно, отношений…

– Я даже сказать не могу, какой ты везунчик?! – не без тени зависти, говорил он Андрею. – У тебя все на мази; и рожей вышел, и все остальное на блюдечке… Вот объясни мне, почему на следующий день после наших пьянок, ты как стеклышко, а я по трое суток отхожу?

– Боржоми пить надо. Помогает.

– Ты пробовал?

– Нет. Но точно знаю, вам евреям водка противопоказана. Не ваше это – «беленькую» кушать.

– Еще один учитель объявился. Будешь учить, что нам пить, что нет. – Роман состроил саркастическую гримасу. – Ты же прекрасно знаешь, у нас нет недостатков. Еврей – это идеальное создание. Просто, иногда, бывает, что и мы теряем меру.

– Вчера, ты её напрочь растерял…

– Поклеп. Мне трудно с точностью вспомнить, что было вчера, но одно я помню точно.. Мне снился странный сон. Будто я ночью, в подъезде, на мужика наткнулся… Он в меня вцепился, и бормочет, как заведенный: «Отдавай деньги; деньги отдавай, бандит».

– Сон, говоришь? – замотал головой Андрей. – Нет. Это не сон, это уже тик. Ты кроме бабок, ни о чем думать не можешь. Хочешь, я расскажу тебе к чему это приводит? Местная байка о человеческой жадности Легенда о купце Кусовникове…

– Попробуй.

– Это басня, о банальной, человеческой жадности: о сребро-любии. А оно, как всем хорошо известно – корень всех зол.

– Позволь мне иметь свое мнение о первопричинах зла!

– Пожалуйста… Но у святого апостола Павла, в первом послание к Тимофею, глава 6, стих10, сказано: «Ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям».

– Можешь считать меня олицетворение зла. Всего золота мира мне будет мало.

– Золото я тебе предложить не могу, а вот пару бутылочек хорошего чешского пива.

– Откуда? Мы же вчера все выдули.

– Со мной, парниша, тебе, ой как повезло! – протянул ему

бутылку Андрей.

– Так что ты там говорил о Кусовникове? Ну, этом… купце?

– История простая. Скряжный купец Кусовников, некогда живший в этих краях, вместе со своей бабкой спрятали деньги в печке, а дворник возьми и разожги её. Деньги, естественно, сгорели, а горемыки померли, не пережив удара судьбы. С тех пор многие стали замечать призрак купца, который бродит по дворам и переулкам и причитает жалобно: «Деньги. Где мои деньги»?

– Да! История трагическая. Но мне его не жалко. Он нарушил сразу несколько основополагающих принципа бизнеса. Никогда, надолго, не размещай деньги в горячих активах…и не храни все яйца в одной корзине…

14/

Провинциал

Москва 1983г.

Учился Роман средне. Он был не против заниматься нефтью, но не понимал, зачем ему нужен диплом. Дядюшка Лейбеле уделял мало внимания его светскому образованию, но заставлял читать Тору. «Если у тебя есть мозги, в этой книге ты найдешь все», категорично утверждал он. Роман, нехотя, но соглашался. Находясь на почтительном удалении от Бога, он считал себя прагматиком; был убежден, что все усилия нужно сосредоточить на предпринимательстве; что именно оно может сделать человека по настоящему счастливым. Но, чтобы не раздражать дядюшку, лишний раз тему не трогал; ну, а в остальном они не конфликтовали.

Ему было не до теологии, и не до политики, но свою позицию он озвучивал постоянно. «Не знаю, что там наверху думают, но сейчас самое время действовать. И де6йстьвовать решительно. Нужно строить «социализм с человеческим лицом. Нужно отпускать вожжи. Здоровая экономика, это прежде всего раскрепощенный труд». – глубокомысленно вещал он Андрею – Нам нужно что-то вроде НЭПа. Нужны смелые реформы. И произойдет чудо… подобное японскому. Россия – это же кладезь ресурсов. Главное подойти с умом; занять правильную стартовую позицию. Нам нужна конкуренция – когда побеждает тот, у кого больше энергии».

Андрей гасил его фантазии какой нибудь цитатой из «Прав-ды», о чудодейственном эффекте соцсоревнований.

– Но это же пропаганда! – возмущался Роман. – экономикой управляют по-другому. Свободное предпринимательство, сводный рынок – вот, что может стать панацеей от всех бед. У тебя нет ощущения, что скоро грянут перемены?

– Нет.

– А у меня есть. Предчувствие. Что-то должно произойти… А если не произойдет – уеду в Израиль.

– Еще столько водки недопито…

– Тебе хорошо говорить. Живешь один… Квартира… Деды… А у меня? Ты даже не представляешь, что значит жить с воплощением еврейской мудрости. У него на каждый вопрос талмудический ответ. Рядом с ним, я чувствую себя пигмеем…

В Израиль уезжать не пришлось. Кавказский дед Андрея, как и обещал, посодействовал с работой. Он устроил его к своему старому знакомцу Тихонову, директору «Аэрофлота».

– Тут, вакансия освободилась, по комсомольской линии. Справишься? Должность высокая, и самое главное, перспективная.

Роман знал, что справится. Он, вообще, чувствовал необык-новенный прилив сил. В институте, правда, не все ладилось; времени не хватало. Он перевелся на вечернее отделение, но все равно пропускал слишком много занятий.

Андрей чуть ли не силком сумел вытащить его в Ленинград на «Холстомера»*. И хотя он не был большим поклонником театра, но испытал настоящий шок, настолько его впечатлила гениальная игра Лебедева*.

Первое время, кто-то из дедов постоянно жил с Андреем. Старики, плохо уживались на одной территории, но во время «пересменок», углубляясь в историю, устраивали жаркие, часто ожесточенные споры. Два антипода сталкивались в непримиримой схватке, били из всех калибров, и тогда канонада их сокрушающих доводов звучала далеко за пределами квартиры.

Чаще всего, они поднимали тему Первой Мировой войны и революции. «Саратовский дед», категорически отказывался называть Россию – Советским Союзом, и нажимал на «русскую идею» и патриотизм. «Кавказский» отвечал оппоненту фронтальными атаками, делая акцент на равенстве и братстве и интернационализме. И для Андрея, и для Романа это была удивительная школа полемических сражений… Наблюдать со стороны за битвой «динозавров», было поучительным. Давно отшумевшие баталии Первой Мировой, Революции, Гражданской с новой силой возрождались в содрогающемся пространстве…

– Вы хотите отнять у нас Великие Победы! – патетично, констатировал Павел Васильевич Платова.

– Великую Победу у России отняли большевики; во время Первой Мировой, исключив себя из списка победителей. – не менее страстно, звучала речь Алексея Дмитриевича Белосельских. – Когда враг был уже вымотан, и до поражения немцев* оставалось всего то ничего, большевики деморализовали и разагитировали армию; фактически, пустив страну в разнос. Мало того, что уничтожили и растворили в Европе нашу аристократию, вы выгнали туда всю русскую интеллигенцию, купечество. Со временем, вы добрались и до крестьянства, уничтожая его голодоморами и коллективизацией. Вы запросто отдали Польшу, Финляндию, вы сократили площадь европейской части на миллион километров. Но самое главное, вы похоронили извечную русскую мечту – выход к теплым морям. И тщательно скрываете, что по договоренности между союзниками, после нападения тюрков на английский флот, Россия получала не только проливы и Константинополь, но и выход к теплым морям. Вы разрушили Россию, когда она была в шаге от победы. Черчилль, тогда заявил по этому поводу: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду… Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена».

– И ты веришь, что они сдержали бы слово?

– Несомненно. У них не было иного выхода; англичане, конечно же циники, но не настолько чтобы потерять лицо…

Как только Андрею исполнилось восемнадцать, он настоял на том, что будет жить один. Что он больше не нуждается в опеке. Тем более, что Татьяна покидала его редко. Она просто расцвела; прекрасная и удивительно чувственная; и по-прежнему волновала Романа. С чувством влюбленности, которое он испытывал в Саратове, было далеко не все покончено. Что-то, все еще жило в нем, и он по-прежнему краснел, глазея на свою желанную, и сказочно красивую «учительницу». Сблизились они очень быстро. Иногда, Роман давал волю своим, платоническим чувствам. Татьяна отшучивалась и смеялась над ним, но временами ему казалось, что она дорожит его вниманием.

Теперь, о ней, он мог узнать все из первых рук. Что она дочь высокопоставленного свердловского партийного работника; и что его, вот-вот переведут на еще более ответственную работу в Москву. Что она любит жизнь, но некой «злой силой» обречена на страдания. При этом, она выразительно косилась в сторону Андрея.

На Новый Год, она раздобыла столик в Останкино, на праздничный «Голубой огонек». Андрей, ехать категорически отказался. Советскую эстраду он не воспринимал ни в каком виде, иронизируя по этому поводу: «В России три беды, эстрада, дороги и дураки». Съемки программы были постановочными, актеры менялись, а они вместе с гостями пили шампанское, и танцевали до одурения… Роман кружил её на руках и целовал миндалевидные глаза. Но и после того, как отвез её домой и «сдал» Андрею; после того, как вернувшись к себе упал на кровать и долго лежал мечтательно улыбаясь в потолок; даже после этого её задорный смех все еще звучал в его сознании.

15/

Витязь Надьбаньяи

Будапешт 1938г.

– Твоя ирония может и уместна, но она только подчеркивает нашу слабость. – упрекнул Хорти-старший, сына. – С девят-надцатого года я постоянно сталкиваюсь с одной и той же проблемой, когда задачи встают грандиозные, а сил для их решения нет. Поэтому запомните, дети мои, отсутствие силы – это всегда проблема.

– Мне кажется, вы скромничаете отец! Вам многое удается. И главное, у нас сейчас очень могущественный союзник.

– Это иллюзия. – предупредительно, закачал головой адмирал. – Для Венгрии состояние легкой эйфории, в чем то даже и полезно, но мы не можем позволить этому союзнику, втянуть нас в новую войну.

– Войны не будет. На Чехии Гитлер остановится! – уверен-но, воскликнул Миклош-младший.

Бросив на сына неодобрительный взгляд, Хорти-старший продолжил.

– Конечно, мы не можем не поддерживать чаяния нашего народа. Они состоят в…

– Возвращение территорий…

– Конечно, конечно… Но, сейчас, все обстоит куда щепетильнее. Мы вынуждены балансировать между интересами мировых держав. Русские претендуют на славян и весь пролетариат мира; немцы, на славян и всю Европу. Англичане, как всегда выжидают, но намерены быть первыми у праздничного стола. Но своим бездействием, они развязали руки Гитлеру. Это ошибка… Мы же, слабый игрок на европейской сцене; маленькая нация с огромными, оставшимися в наследство от Австро-Венгрии, имперскими амбициями. Незадолго до краха, император мне сказал: «Война проиграна! Наши ресурсы тают. Но я не вправе разочаровывать своих граждан. Пусть думают, что они все еще пуп Земли».