Текст книги "Крах Обоятелей"

Первые дни войны, он встретил на освобожденных территориях, где консультировал белорусских товарищей; военные дороги завели его в район города Глубокое; в тюрьму особо строгого режима – в Березвечье. Она располагалась в одноименной деревне, в бывшем униатском монастыре, куда собрали польских колонистов. Учитывая чрезвычайно сложную ситуацию, Павел Васильевич вызвался лично проконтролировать эвакуацию располагавшихся там, объектов НКВД.

Да! Война застала их врасплох! Никто не сомневался в её близости, но когда она грянула, в сердцах они отказывались в это верить! Было трудно перебороть себя, признать, что Вождь мог ошибиться. Принять возможность долгого и изнурительного противостояния. Стремительное наступление немцев путало все карты; приходилось действовать по обстановке, на ходу принимая сложные решения. Подоспевший приказ из Центра не оставлял сомнений – контрреволюцию не церемонясь списывать по «первой категории»*. Когда вокруг царили паника и полная неразбериха, жесткие меры напрашивались сами собой.

Они отступали. И отступление было не просто беспорядочным, паническим. Немцы бомбили беспрерывно. «Штуки» и «Юнкерсы» не давали голову поднять. Смущали, мысль – где наши; и почему небо – всё в крестах, без звезд.

Война – это преображение пространства. В одно мгновение, вокруг все изменяется, и воцаряется невообразимый хаос. Затем, приходит осознание, что никаких праздных прогулок по вражеской территории не будет. «Малой силой – могучим ударом»? В этих предвоенных лозунгах, сейчас слышалась только бравада. Где-то на самом верху был допущен грубейший просчет. Вроде, как и готовились, ждали, но?

Даже с первого взгляда было понятно, что ситуация не контролируется, ни на земле, ни в воздухе. Победоносная Красная армия, в мощи, которой можно было усомниться только пополнив ГУЛАГ, не отступала, беспорядочно катилась от границ. Попросту бежала…. Всюду колоны растерянных красноармейцев, брошенная техника и зловещая тень, поднимавшейся во все небо, беспощадной немецкой военной машины. Атмосфера, без преувеличения была гнетущей. Ни порядка, ни связи, и только скудные крохи ненужной, устаревшей и потому бесполезной информации.

Полное неведение просто удручало. Приходилось действовать по обстоятельствам. А обстоятельства призывали к принятию тяжелых, а порой, и крайне тяжелых, решений. И не было другого выбора.

Длинные, тянущиеся за горизонт, темные ленты колон, вторили линиям пейзажа. Люди, с опустошенными глазами, нехитрым скарбом или без, как тени проплывали мимо. На лицах, все отчетливее проступало безумие происходящего.

Но самое страшное состояло в том, что пропал страх. Как карточные домики рушились любые формы организации и дисциплины; разрывались невидимые нити власти. Даже, подконтрольное пространство выходило из повиновения.

В таких условиях, только испытанные формы воздействия, такие как насилие, все еще оставались эффективными. И здесь, незаменимым инструментом оставался не раз проверенный, боевой товарищ – маузер.

После недолгого совещания с местными чекистами, из-за проблем с горючим, до «Глубокое» решили добираться конным ходом. Дорога шла вдоль бесконечной линии озер, среди дубрав и смешанных лесов. Солнце бежало впереди, высвечивая в размытой зелени холмов, опрятные деревушки. Длинные, конные переходы для Павла Васильевича, не были в новинку. Он любил сочетать частые в его работе переезды с возможностью побывать на природе. Тем более, места здесь были на удивление красивые. Но это все в прошлом…

– Долго еще? – поинтересовался он обращаясь к местному товарищу. – Устал, чертовски. Да и подкрепиться бы.

– Эх, знал бы, пан инспектор, какая здесь рыбалка и охота? – вздохнул один из сопровождающий. – Кабы немчура, на пятки нам не наступала, парочку кабанчиков я бы вам гарантировал.

– Вот отгоним фрицев, там и попируем. А шашлык, сейчас, не помешал бы! – мечтательно согласился Павел Васильевич.

Еще с пару часов, они провели седле. Мерно покачиваясь в сёдлах, плыли в полудремоте по пестрому, лоскутному полотну леса, пока вдали не показались первые силуэты домов.

В Глубокое* было безлюдно, но тревожно. На Кафедральной площади движение их небольшой колоны задержалось у двух похожих друг на друга храмов. Православной церкви – собора Рождества Богородицы, и католического костела Святой Троицы.

– Красиво строили, черти! – залюбовавшись видом, подумал он.

– Глубокое – вотчина князей магнатов Зеновичей-Радзивил-лов; Березвечье – шляхтичей Корсаков, – сказал сопровождающий. – В Березвечье было именьем воеводы Язэпа Корсака. Он и построил здесь униатский монастырь.

– Откуда знаешь?

– Так я до Советской власти у их пана приказчиком служил.

– Далеко забрались польские паны.

– «Москали» сюда тоже издали пришли. – с усмешкой бросил сопровождающий.

– Война только началась, а мы для них уже «москали». Быстро люди забываются! – подумал Павел Васильевич, но ничего не ответил.

– Говорят, в этом костеле ночевал Наполеон, – кивнув головой в сторону собора, продолжил свой рассказ местный товарищ. – Храм ему так понравился, что он сравнил его с Нотр-Дам де Пари.

– Настоящая красота – это местная природа! – вспомнив о бдительности, холодно заметил Павел Васильевич. – А все эти культовые сооружения, ловушки для народа.

– Взорвать бы здесь все! – уловив настроение инспектора, быстро согласился с ним «местный товарищ». – Вместе с жидами…

– Что ты имеешь в виду?

– Так их же здесь полгорода, жидов. От них одни неприятности. Немцы все равно им жару зададут.

– Знаешь, что? Политика нашей партии не приветствует проявление национальной ненависти, – Павел Васильевич. взял было менторский тон, но быстро передумал.

– Знаю, товарищ майор! Только не любят немцы их брата! Да и мы не любим. Поляки, москали – еще, куда ни шло. А вот, жиды….

Вот оно! – подумал про себя Павел Васильевич. – Начали сбываться пророчества «хозяина». Еще в начале польской операции, он так им и сказал: «Первое, с чем вам придется столкнуться, когда начнется война, это исчезновение страха»!

– Как насчет проводника? – покосился, он на местного жителя. – Долго еще плутать будем?

– Пошли искать. – бодро отчитался сопровождающий. – Как думаете, пан инспектор, скоро немцы здесь будут?

– Кто знает? Известно только одно. Прут поганые… Поторопиться бы надо.

– Быстро не получится. Здесь зеков тьма. Одних поляков – тысячи. А поляки народ беспокойный. Неподатливый. С их офицерьем ладить трудно.

– Бомбят! – привстав на стремени осмотрелся Павел Васильевич. – А канонада, словно на соседней улице.

– Сегодня у нас 24-ое! – бросив взгляд на часы, размышлял сопровождающий. – Так? Так! Пара деньков по-любому у нас есть.

– Нет у нас пары деньков! – раздраженно бросил Павел Васильевич. Он уже чувствовал приближение фронта. – Несколько часов, вот что у нас есть! Поэтому, работаем четко и без проволочек! Время военное!

– Вот-вот! И я говорю. В расход их всех… и на Витебск. Не ровен час, немцы в тыл зайдут, тогда не отступать, драпать придется.

– Не суетись, капитан. Знавал я твоих «друзей» панов; и под Смоленском, и в Гродно, и в Харькове» Ничего – лбы не железные!

– С каких это пор шляхтичи у белорусов в друзьях ходить стали. Слава Богу, сбросили мы их ярмо. Вам в Москве в наши делах просто так не разобраться. Они же все эти земли своими считают. По их понятиям, нам тут не место…

– Благодарить не Всевышнего надо, а товарища Сталина! – поправил его Павел Васильевич. – И сейчас, не время долго разбираться кто свой, а кто чужой. Начеку надо быть. А если кого ненароком заденем, значит у товарища такая судьба. Усвоил?

– А я на чеку! Допрашивал тут одного польского пана. Такого от него наслушался. Называл товарища Сталина самым выдающимся человеком в истории. А я чувствую, юлит гад! Когда мы его, как говорится, прижали чуток, оказался наш, белорус. Поляки призвали из резерва. Пришлось шлепнуть.

58/

Березвечье

Белоруссия 1941г.

Проводника они так и не дождались, но уже через несколько кварталов, сквозь зелень стоявших стеной деревьев, стали проступать очертания монастыря. Немцы только отбомбились. Несколько подсобных помещений все еще горело; другие дымились. Церковь пострадала меньше, но и на ней отчетливо просматривались следы авиударов. Вслушиваясь в доносившийся издали людской гомон, майор Платов подумал, что день предстоит беспокойный. Пришпорив лошадей, группа всадников быстро набрала ход, и через минуту все его опасения подтвердились.

Уже издали, он заметил, ворота, ведущие во внутренний двор тюрьмы, были распахнуты. Повсюду валялись трупы, вокруг, голосили местные бабы. Стайки ребятишек боязливо жались в группки.

– Где начальство? – спрыгнув на ходу с лошади, майор достал из кобуры именной маузер и пальнул пару раз в воздух, для острастки. В очередной раз, он мог констатировать, какое магическое действие оказывает на людей этот легендарный жезл революции. Почти мгновенно, поправляя гимнастерки, к нему подбежала пара солдат из охранения. Оставшиеся встали на вытяжку.

– Товарищ майор! Рядовой Малинин! – растерянно представился один из охранников.

– Доложить обстановку, рядовой! – уверенным голосом приказал майор Платов.

– Сегодня утром, начальник тюрьмы, сержант Приемышев вывел пешим строем колону заключенных в направлении Витебска. Во время построения была предпринята попытка неповиновения, после чего был открыт огонь на поражение. Мне приказано, собрать и конвоировать больных и раненых. В случае отказа подчиняться, расстреливать всех без исключения на месте. А тут бабы набежали! – перешел он на не официальный тон. – Им кто-то нашептал, что всех будут расстреливать. А с ними, вон сколько детишек. И что мне было делать? Ну, я еще понимаю враги, контра или немцы… а тут, сплошь дети. Бабы галдят, что их дети и мужья были арестованы за нарушение трудовой дисциплины и прогулы. Против советской власти ничего не имеют. А, вот с поляками труднее. Их человек двадцать. Офицеры. Я их отделил. Все молодые. Явно побег готовят. На мои приказы встать в колону, заявляют, что не могут бросить больных и раненных. Носилки требуют; лекарства. Что делать – не знаю? Гражданские меня по рукам и ногам повязали! У меня всего-то десять человек. Поляков держу под пулеметом. Хочу связать – не даются. Уйдут, коли стемнеет.

– Ведите меня к местным! – почувствовав знакомое возбуждение, майор Платов решительно направился к волнующейся толпе. Подойдя ближе, он понял, что первые оценочные впечатления, оказались ошибочными. Вместе со смешавшимися с заключенными, родственниками и прочими зеваками, собралось никак не меньше трехсот человек. В случае решительных действий, с неопытной, деморализованной охраной, могут возникнуть серьезные осложнения.

– Товарищи! – взобравшись на деревянный ящик, он для верности, еще раз выстрелил в воздух. – Тише, тише… Товарищи белорусы! – сделав акцент на слове «белорусы», он дал толпе время успокоиться. – Беда пришла в наши дома. Советская страна подверглась вероломному нападению со стороны фашистской Германии. Немцы, вот уже третий день топчут нашу землю. Поправ все договоренности, застали нас врасплох! Но весь советский народ мужественно борется с фашистской гадиной. Весь, но не вы. Вы все преступники. Да, да! – рукой, он заглушил недовольный ропот. – Вы преступили советский закон, Указы от 26 Червеня и 17 Липеня 1940 года. Но вы не враги. Вы оступившиеся. И потому, Советская власть прощает вас. Сегодня был получен приказ от народного комиссара внутренних дел об эвакуации тюрем. Всех заключенных осужденных за мелкие преступления предлагается освободить. Расходитесь по домам, товарищи. Готовьтесь к борьбе с фашистами. Создавайте партизанские отряды. Не сотрудничайте с немцами. Потому что, когда мы вернемся, а мы обязательно вернемся, изменникам пощады не будет. А сейчас, расходитесь. Освободить охраняемый объект.

Сойдя с импровизированной трибуны, майор Платов, в одну секунду переключился на поляков. Решительно двигаясь к группе офицеров, с интересом наблюдавшей за разворачивающимися событиями, он на ходу инструктировал охранника.

– Значит так, Малинин! Давай, к пулемету! Прикроешь отход к воротам, когда поляки побегут. А они побегут. Как только я застрелю первого офицера, открываете огонь на поражение. Надеюсь, вам все понятно, Малинин?

– Так точно, товарищ майор!

– Лично отвечаешь за пулемет. Будете готовы, дайте знать. И позаботьтесь, чтобы никто из наших не стоял на линии огня; гражданских не заденьте… Действовать по моему выстрелу! Повторяю, как только я выстрелю – открываете огонь из всех имеющихся средств. – Майор Платов остановился, повернулся вполоборота к замершим позади конвоирам, и произнес как можно более убедительней. – Вы все знаете, получен приказ из Москвы о немедленной эвакуации тюрем. Всякие попытки освобождения заключенных должны быть безжалостно пресечены. Особенно, это касается контрреволюционеров, бандитов и рецидивистов. Все осужденные по 170 статье* подлежат расстрелу. Немцы, поляки прочие иностранцы должны быть конвоированы в особо охраняемые зоны, а в случае отсутствия такой возможности – расстреляны.Это приказ… – быстрым взглядом, он оценил настроение солдат. – Мера жестокая, но вынужденная. Нельзя отпускать на свободу возможных пособников фашистов. Враг наступает нам на пятки. Требуется вся наша классовая решимость. И чтобы, без каких либо заминок. Огонь прекратить только по моей команде.

Группа поляков, в военной форме, без знаков различия, сбившаяся у монастырских ворот, держалась вполне уверенно, и даже вызывающе. Майор хорошо знал эту масть, высокомерных, дерзких и спесивых гордецов. Именно, с такими панами, закованными в благородство, примирения быть не могло. Даже сейчас, они держались вызывающе, всем видом демонстрируя пренебрежение к смерти.

После варшавского позора 1920-го*, Банда Пилсудского, воспользовавшись разногласиями в руководстве молодой советской республики, сумела захватить значительные территории исконно русских земель, западные области Белоруссии и Украины. Творец побед поляков, генерал Пилсудский, даже пытался с помощью «плебисцита» создать здесь некое буферное государство, как аванпост Запада на границе с варварским миром. Под всей этой авантюрой подразумевался смутный, украинский проект. Подобные замыслы удалось сорвать, но часть территорий отошли к Польше.

В сентябре 1939 года справедливость была восстановлена. Как только представился момент, «Хозяин» отреагировал мгновенно. Но до полного решения польской проблемы было очень далеко. Стало очевидным, что население присоединенных земель никак не вписывается в сплоченную семью советских народов, а значит, будут вечным источником брожений. Оно всегда будет ставить под сомнение советскую власть; советскую модель общества; советский образ жизни. Советский строй, здесь никогда не приживется. А значит, чтобы не заполучить пятую колону в тылу, все возвращенные территории должны были быть освобождены от враждебного элемента. История не раз подтверждала необходимость искоренения всякого инакомыслия. В условиях нацистской агрессии, в тяжелые для страны дни, любые чрезвычайные меры были оправданы.

Аккумулируя в себе революционную решимость, майор Платов подошел к группе поляков. В такие вот критические моменты своей работы, он не испытывал к врагам ни отвращения, ни злости. Он не испытывал к ним даже классовой ненависти. В глобальном противостоянии систем, было не до личных счетов.

Это была война. Война умов, война идеологий, война разведок, война характеров, наконец. Попади, он во вражеские руки, и с ним не церемонились бы! Да и при разделе сфер влияния, счет жертвам не ведется.

Еще раз оценив беглым взглядом офицеров, майор Платов опустил голову. Затем прошел вдоль ряда задиристых мужчин. Их было не менее двадцати человек. Никто не был связан.

– Мы требуем соблюдения Женевской конвенции, – запротестовал на ломаном русском молодой офицер. – Среди нас много больных. Мы требуем еды. Не хватает носилок…

– Они требуют! – внутренне возмутился майор Платов.

– У нас нет бинтов! – продолжил поляк. – Нечем перевязывать раны. Нет лекарств…

Молча, всем своим видом выражая понимание, майор кивал головой, затем резко развернулся, вскинул пистолет и выстрелил самому высокому офицеру под козырек фуражки. Голова поляка, словно лопнувший пузырь, брызнула мозгами и кровью во все стороны; ноги подкосились, вздрогнув всем телом, он повалился лицом на отскочившего майора.

В начавшейся, беспорядочной ружейной стрельбе сухие, рявкавшие очереди пулемета, не только доминировали, но и были наиболее эффективными. Пулеметчик, оказался стрелком на редкость опытным и метким. Несколькими очередями, он скосил группу поляков, предоставив остальным банальную задачу, добить пленников.

Стрельба продолжалась с минуту. Когда стихли последние крики жертв, майор Платов дал команду прекратить огонь. Команда, незамедлительно была выполнена, но в его сознании, некоторое время, все еще звучали выстрелы. Это были знакомые, истошно кричащие во весь мир, звуки немого ужаса; звуки безумия.

В себя, его привел рев вражеской авиации. Будто черное воронье, показавшись из-за деревьев, хищные силуэты «Мессеров» повалили всех на землю. И вновь, территорию монастыря накрыло взрывами.

– Десять минут на сборы! – выждав когда уйдет авиация, скомандовал майор Платов – Тела бросить. Уходим на Витебск. К нерасторопным будут применяться законы военного времени.

Его уверенность быстро передалась окружению. Он видел, как молча, но деловито, охранники засобирались в дорогу. Рядом, пуская сизые клубы дыма, и принимая в кузов нехитрый военный скарб, нетерпеливо подрагивал грузовик. Через несколько минут, они оставят неизвестное ему до толе Березвечье; и вместе с немцами на эти земли, придет уже другая жизнь.

59/

Внук

Москва 1988

Почувствовав на себе взгляд, Павел Васильевич Платов, открыл глаза. Андрей сидел напротив на диване и виновато улыбался. «Старик» натянул в ответ слабое подобие улыбки, но тут же смел её и дал волю чувствам. Ни разу в жизни, он не повышал голос на внука, а тут обрушил весь свой гнев.

– Как ты мог? Воспользоваться моим именем и положением отчима? Ты не просто поставил нас в затруднительное положение, ты разрушил карьеру близких тебе людей, свое будущее и будущее десятков честных граждан! Для них ты был своим, понимаешь? Своим! И предал их! Это же подлость! Ты запятнал мою честь! Я доверял тебе! Мы доверяли тебе; мои друзья, мои товарищи! Получить доступ к тайнам системы и передать информацию в руки этих.. продажных бумагописак, этих диссидентов… белополяков и белоэмигрантов… Тех с кем я боролся всю свою жизнь! Это.… Это.… – с трудом выдавливал он из себя слова. – Это же предательство!

– Я никого не предавал! – мгновенно, изменился в лице, Андрей. – Я никого не предавал. И нет никаких белополяков, давно уже нет. Нельзя жить войнами, которые уже давно закончились. И чаще выходить на улицу. Времена другие. Открытость, гласность, демократия! Тебе это о чем-то говорит? И никогда так не говори… Я никого не предавал!

– А как мне говорить? – все еще пылая гневом, Павел Васильевич все же смягчил тон. – Как говорить, если мой внук, встал на службу вражеских, – он запнулся и замычал, подбирая выражение, – западных спецслужб! Ты уже не мальчик. Слава Богу, журналист, международник. И понимал, что делаешь. Противостояние систем никто не отменял, тебе ли не знать?! И Мадайчик* и Лазаревич* и прочие так называемые историки, на самом деле банальные цереушники. А вы им, готовый пасквиль на всю систему! И потом, демократия, насколько мне известно, не подразумевает раскрытие государственных тайн!

– Все эти тайны только для советских людей! – не желая ссориться с дедом, уставшим, голосом сказал Андрей. – Для остальных – это известные факты.

– Опять ты за свое? У правды вкус чаще всего солоноватый; а бывает и горький! Мы с тобой тысячу раз обсуждали эту тему! Недра каждой державы, а тем более такой, как Советский Союз, напичканы двусмысленностями и тайнами. Они не для общего пользования. Не за чем людям знать больше, чем нужно? Зачем обывателю потрясения? Оглянись вокруг! Все течет тихо, и мерно. Это там, за кордоном – хлеб, зрелища; нашему же народу нужна уверенность и стабильность, а не анатомическое препарирование системы. Думаешь, у них там, мало тайн? Нет! Но они никогда не обнародуют ничего, что может навредить их интересам. У них гегемония интересов. Ты представляешь, что будет, если каждый начнет искать и делиться секретной информацией? Это подорвет основы не только спецслужб и государства, но и всей мировой системы. Информация штука опасная; её нужно давать дозировано, а тайны можно раскрывать только тогда, когда они перезрели; когда никто уже не хочет трогать их руками, и они не могут вызвать в обществе отравления… Только представь, какой удар был бы нанесен авторитету нашего государства, опубликуй «там» ваши пасквили? Я всю жизнь положил, чтобы туда ничего не просачивалось… Только прошедшая сквозь сито информация. И никак иначе! А что теперь получается? Сам воспитал классового…, – сознание Павла Платова отказывалось озвучивать страшное слово, – …врага?!

– Какой страны? Какого общества? Я видел ваши документы. Там одни трупы. Конвейер уничтожения… Столько народу положить, чтобы поддерживать утопию…

– Борьба систем; борьба идей. Здесь, нет конца….

– Какими средствами? Всюду, куда не посмотри – обезвредить, уничтожить, расстрелять! Поляков за что? Волосы дыбом встают. Одно дело в бою, на поле боя! А тут? Даже, читать страшно. Особенно, когда на каждом шагу твоя фамилия. Да, я считаю твою фамилию, своей.

Приказ Берии от 26.10 о награждении группы работников НКВД участвовавших в спецоперации по «разгрузке» спецлагерей с польским контингентом, в размере месячного оклада – 800р.» Цена души по-прежнему не высока – 800 рублей! Месячный оклад! Создается впечатление, что за две тысячи лет мало что изменилось!

– Это борьба…. Вечная борьба….

– Борьба, говоришь? С кем? Со своим народом? Вы воевали со своим народом. Денно и нощно! Уничтожали всех, кто пытался мыслить не так, как вы. Можете себя поздравить. У вас все получилось. Вокруг, затравленная нация. Вы вытравили её душу.

– Щенок! Ты ничего не понимаешь! – в очередной раз, вспылил Павел Васильевич. – Ты очередная жертва западной пропаганды! Думаешь, мы убивали? Мы выживали! В этом и заключается борьба систем. Схватка, не на жизнь, а на смерть. Мы жили во времена судьбоносных свершений. Жестоких, немыслимых катаклизмов. Это была великая игра. И мы вернули славу русскому оружию, русскому духу, русской идее. Мы вернули уважение стране!

– Вы растерзали её душу. В вашей системе не было места тем, ради кого Господь создал Веселенную. В ней не было и нет места человеку…

– Человек…. Душа… А что это душа? Я изучал ее на все лады. И не нашел в ней Бога! Скорее дьявола! Она пристанище самых низменных страстей. Она порочна, завистлива и изначально грешна. Зло процветает в ней. Животное убивает ради пищи, но не человек… Он препарирует, себе подобных, чтобы с удивлением обнаружить под ворохом амбиций, пустую, похотливую плоть.

– Еще совсем недавно ты мне рассказывал совсем другое. О революции; её наивном романтизме; о высших идеалах, питавших её максимализм. Я верил тебе. А ты совершенствовался в представлениях на расстрелы. В расход… К стенке… В лагерную пыль… Как же вы жили, когда вас окружали одни враги?

– В борьбе мы жили… В борьбе…

– Какую угрозу могли нести советской власти писатели, генетики, художники, поэты, режиссеры? Зачем перед войной нужно было вычищать почти все высшее военное руководство? А что за обвинения? Театр абсурда! Работа сразу на несколько разведок? Вы сами, верили в галиматью, которую вменяли обвиняемым? Ваша резиновая «Правда» просто пропитана безумием, кровью и страданиями. Как же вы жили, когда в подозреваемых ходила вся страна?

– Так было надо…

– Кому надо? Кому понадобилось, с маниакальным упрямством преследовать всех подряд? Своих, чужих; виновных, невиновных; принимающих и отвергающих советскую власть? Времени не хватит перечислять – фактически весь народ.

– Всех, кто не принимал нашу власть. В моем послужном списке были и другие имена. Троцкий, Коновалец, Бендера, Шухевич…

– Гумилев, Мандельштам, Пильняк, Мейерхольд… – Андрей не принимал доводов деда. – Можно продолжать бесконечно. Они на чьей совести? Эти люди могли составить славу страны, которой ты служил!

– Вижу, глубоко забрался?!– опустив руки на колени, опустошенно выдохнул Павел Васильевич. – Но как? Как тебе удалось залезть в секретные архивы?

– Я действовал вашими методами. Втерся в доверие….

– Ты погубил себя! В другое время тебя уже давно бы.., – Павел Васильевич запнулся, – шлепнули. А заодно и всех нас! Да-да! Всех до одного! Под корень! Ты не просто навредил «конторе», ты оскорбил всю нашу «семью»!

– Может, это возвращение к здравому смыслу? К свободе? Может пора начать борьбу со страхом? По каплям выдавливать из себя рабов?*

– Россия и свобода? Не смеши меня! Свобода русскому человеку ни к чему. Он существо коллективное. Общинное! Инициативу не проявит. Предпочитает, чтобы его взяли за руку, да отвели куда надо. Это по нему. Он от природы, еще далеко не отошел. Благами цивилизации его не прельстишь; да и богатством тоже. К накопительству не особо охоч. А вот налей ему чарку, сто грамм боевых, да скажи, что за правое дело, он тебе весь мир на вилы поднимет. Мы же скифы. Нам или войну…, или женщин…, или водки. А лучше все вместе. Никто так и не научился нами управлять, только Сталин! Потому, что понял, этот народ этот уважает исключительно силу. Гладь сколько хочешь, а отвернешься, он тебя хвать, и без руки оставил. Но возьми его в кулак, да зажми, что есть мочи, и держи, держи, потому что, как только ослабишь хватку, он ускользнет! И вот тогда, держись….

– Значит, ты считаешь, что свобода нам не нужна?

– Свобода на Руси, сразу же превращается в вольницу. Бери что хочешь, твори, что нравится! И тогда жди беды! Назови мне хоть одного демократического правителя в России! Может, кто и жаловал народ, а головы все одно рубил. Так у нас положено! Опричнина у нас в крови! Но государство мы держали! В старину…и по сей день. И держать обязаны! Человеческая жизнь ничто в сравнение с интересами государства.

– Значит ты опричник?

– Если хочешь, можешь называть опричником! Я, государственник. Мы все состояли на службе у государства и государя. И служили им, нашей, советской верой. И сомневающихся было мало. А когда приходил приказ, вот эта рука ни разу не дрогнула.

– Но ведь преступные приказы не подлежат исполнению? А если бы к тебе на допрос привели меня?

– И приводили, понимаешь? – вскипел Павел Васильевич. – Отцов, братьев, жен. И мы были безжалостными, потому что по другому нельзя было. Вон сколько мусора сейчас у людей в голове? А как ты думал? Когда вокруг одни враги, и обострение классовой борьбы? Не было ни для кого пощады. Друзья, соседи, родственники – стиснешь зубы, голову опустишь, но на чистую воду выведешь. Иначе сам угодишь в мясорубку. А дай мы слабину, всё потеряли бы; и наши жертвы превратились бы в наших палачей. Но ведь и с нами никто особенно не церемонился. Мы ведь, прежде всего свои ряды чистили. А перегибы, они позже пришли. Это все было потом.

– Значит, между чекистами и опричниками разницы нет?

– Да, что ты заладил – опричники, опричники? Ты должен оставить свое детское и наивное представление о мироустройстве. Нельзя к опричнине прошлого относиться сегодняшними мерками. У каждого времени свои Басмановы, Скуратовы, Адашевы*. У каждого политика свои «пожары лютости». * И чем больше политик, тем жарче горит.*

А власть, она всегда нуждалась в защите. И уж, тем более советская; первая народная. Конечно, мы были опричниками. И охраняли свою власть.

– И куда мы придем, с такой философией?

– К торжеству идеи. Идеи движут миром. Точнее – элиты вооруженные идеями. Народы без идеи безоружны. Элиты без идеи немощны и смешны.

– Но поляки? Какой был смысл в их массовом убийстве? Разве нельзя было, как-то по другому? Возможные союзники; славяне, наконец?!

– Польские офицеры? Да! Это правда! Расстреливали! Так ведь война была! О какой морали на войне можно говорить! У нас свои грехи; у них свои! Польша – искусственное образование! Она всегда у великих держав поперек горла стояла! Да и вражда с поляками, она у нас на генетическом уровне, еще со времен Киевской Руси. Поэтому, когда пришел приказ, мало кто размышлял. Это сейчас, звучат сомнения; тогда все было просто и ясно. Свой, чужой…

– Тебя не поражает бессмысленность…

– Сомнения, конечно, были. Но на специальном банкете «хозяин» все расставил по местам: «Только уничтожив старую элиту и воспитав новую, лояльную мы сможем иметь на своих границах дружественную Польшу».

– Ты, всерьез считаешь, что расстреляв несколько десятков тысяч польских офицеров, вы бы смогли сделать Польшу дружественным государством?!

– Нет, конечно! Но все же, есть Варшавский договор, есть обеспечение интересов… Так устроен мир. И разве нам мало чем гордиться? Страну, какую построили? Промышленность… Космос… Культура… Разведку какую создали? Сильнейшую в мире. А, сколько еще достижений? Какие люди приняли нашу идею? Какие личности? И совестью приняли, не за деньги!

– Почему тогда нас сейчас так трясет? Ваша система – колосс на глиняных ногах. Открыть архивы – она рухнет; а люди ужаснутся…

– Архивы, говоришь, открыть? Да, знаешь ли ты, какую кашу хочешь заварить? Истрия страны Советов сложная. Здесь, у всех власть имущих руки в крови. Но это наивно полагать, что мы отъявленные злодеи, а остальной мир ангелы? Европа всю свою историю воюет; и как? А кто отдал приказ бомбить Хиросиму? Нагасаки? А во Вьетнаме, что они творили? Президентов шлепают, как мух? И что – мир знает правду? Нет! Архивы оставляют людям возможность существовать в наивном заблуждении, что в мире торжествует правда. Что она вообще существует. Именно, поэтому их и нельзя открывать…

– Ничего нельзя скрывать. Только правда может помочь нам осмыслить прошлое и воспитать новую элиту, взамен уничтоженной русской. Разве белые офицеры, смогли бы стать палачами? Только один эпизод вашей борьбы – 25 тысяч поляков. Чтобы в бою, во рвах, защищая отечество, это я понимаю. Но, в камерах, в лесах. Выстроив у рвов – в затылок?. Да за такое предложение, можно было на дуэль нарваться. Они бы никогда на это не пошли А вот, с советской элитой все ясно. По восемьсот* рублей на брата; вот ей цена.