Текст книги "Крах Обоятелей"

Андрей промолчал, но для себя решил, что не будет мотать сопли на кулак. На следующий день, собрав из вещей лишь самое необходимое, никого не предупредив, он вызвал такси и уехал на Павелецкий. Потолкавшись в очереди, взял билет до Саратова и устроился у окна СВ*.

Длинная лента вагонов с ленцой глотала пассажиров в свою прожорливую утробу, и когда скрипнув колесами и лязгая сцепками, состав медленно заскользил в объятия туманом растекающегося вечера, он зашторил окно и забился в угол пустого купе.

Его бегство не было ребячеством. Просто, он не хотел жутких сцен расставания, прекрасно понимая, что отныне любые попытки ухватиться за прошлое, принесут лишь разочарование и боль.

Ну, что за странная штуковина семья? – под стук колес ду-мал он. – И почему, даже родители так эгоистичны? Крушат не размышляя, отставляя за собой развалины. А как же он? Кто дал им право, вот так запросто, жертвовать им? Он задыхался от обиды, и эта мысль казалась ему настолько невыносимой, что он чуть не расплакался.

Но что, собственно, случилось? Распалось родительское гнездо? Так он и сам, рано или поздно покинул бы его. Может, он просто испугался жизни? На самом деле, в его новом положении были и плюсы; в первую очередь – свобода. Теперь, он без оглядки на кого либо, мог строить свою собственную жизнь. И все же! Это грустно, когда вот так заканчивается детство…

Темнело. Вагон, слегка покачиваясь, убаюкивал… Боль отступала. В незаметно опустившуюся ночь, он въехал в мирном, где-то даже, безмятежном состоянии. И уже засыпая, в граничащем со сном сумеречном сознании, он успокаивал себя тем, что никого и никогда не будет мучить болью; что никого и ни за что, не будет любить.

Ему снилось море; и невыносимо голубое небо, по которому скользила чайка. Белая птица, стремившаяся летать выше и быстрее остальных. Когда, ранним осенним утром, он сошел на неприветливый, встретивший его мелким дождем перрон вокзала, он уже был спокоен и необыкновенно целеустремлен. Оплаканное детство осталась в прошлом, а будущее, он не собирался начинать со слез.

С «саратовским» дедом Андрей был на короткой ноге, впрочем, как и с «кавказским». Он называл его по-разному – «Седой», «Старик», «Князь»; кавказского, чаще «Горцем». Оба баловали его, с раннего детства позволяя то, что больше не позволялось никому. При очевидной разности характеров, он любил обоих. Оба личности незаурядные, оба лидеры, с огромным жизненным багажом за спиной. С их помощью можно было легко составить самую полную картину мира.

Деда дома, он не застал. И просто завалился в его кресло, досыпать. И хотя, кабинет был особой зоной, закрытой для посторонних, он мог себе это позволить.

В просторном помещении, с антикварной мебелью, и архаичным духом, во всем чувствовался особый колорит. Дед не дал полностью выхолостить пространство старого особняка, вытравить замысел строителей; бережно восстановив лепнину, и потрясающий камин во Врубелевском стиле. Высокие потолки, резные двери, вытянутые арочные окна, складывались в замысловатую шкатулку, особой ценностью которой, был выдержанный свет. Фамильная мебель, чудом сохраненная в тяжелые времена испытаний, завершала атмосферу древностей. Прошлое, здесь, расширяясь в бесконечность, обретая особое звучание и смысл.

Но главной ценностью этого провинциального пространства, Андрей считал самого деда, каким-то чудом уцелевшего в горниле лихолетий. Ровесник века, очевидец всех его потрясений, он одновременно был и его свидетелем и летописцем. Он, даже, успел повоевать в «Белой Гвардии», эвакуировавшись вместе с её остатками из Крыма. Вернувшись после вынужденной эмиграции, пережил времена репрессий, прошел Вторую Мировую и демобилизованный, после тяжелого ранения, писал никому не нужные исследования творчества Достоевского. Андрею, он напоминал, выжившего неким странным образом динозавра, так и не вписавшегося в настоящее, и сумевшего сохранить в своем замкнутом мире доисторический быт. Глубокая религиозность, тщательно оберегаемое достоинство, которое все путали с высокомерием. В сталинские времена, за ним закрепилась репутацию «скрытого врага». Многие, и справедливо, называли его белогвардейцем, что было для него несомненной похвалой. Действительно, он плохо вписывался в систему, с ее лубочной, нашпигованной дешевой пропагандой, атмосферой. И всем своим поведением подчеркивал это несоответствие.

Среди собратьев по перу его не жаловали, считая человеком чуждым, и глубоко антиобщественным. Что и должна была, подчеркивать его «достоевщина» – вредная и глубоко реакционная чушь. И в соответствии с духом времени, бдительные «доброжелатели» забрасывали письмами соответствующие органы, требуя покончить с многочисленными фактами разнузданного «антисоветизма». Как выяснилось позже, «возмущенная общественность» требовавшая реальной расправы, имела конкретные имена и фамилии, сплошь из окружения «близких друзей».

Каким-то чудом, он пережил Сталина. Вдохновленный, ухватился за вселявшее надежды время хрущевской оттепели. Но только для того, чтобы вновь испытать горечь разочарования, и грустно улыбаться выпорхнувшему из рук времени перемен.

По окончанию оттепели, наученной опытом семье, стало не до препарирования бесовства в творчестве Достоевского. И на семейном совете было решено убрать «старика» от греха подальше, в глубинку, в Саратов, по той простой причине, что именно провинция призвана охранять совесть, и подвергаемый испытаниям, русский дух.

– Слепцы! Они не видят, что превращают страну в пространство невежд? – возмущался дед. В такие, редкие минуты выпущенного на свободу гнева, он походил на демона, и низвергая молнии, неистовствовал. – Убивают свой народ; изощренно, изуверски. Боюсь, когда их кто-то остановит, будет уже поздно. После них на этой земле не останется ничего. Если бы я знал, что не наврежу близким, то бросил вызов этому варварскому государству! – высокомерно заявил он и…. пошел собирать свои книги.

В Саратове, он долго не мог найти себе занятие, пока не увлекся благоустройством дома, чтобы смягчить, по его выражению, условия своей «мягкой ссылки». Андрей, часто гостивший у него на каникулах, раззадоривал «старика», совершенно неуместными вопросами…

– Почему ты не любишь Советы? Ты не справедлив. Войну выиграли. Страну восстановили. Разве мы мало строим? А наши лозунги, подретушированные библейские заповеди. Миру мир! Человек, человеку брат и товарищ… и звучит гордо!

– Вот, я и говорю – кощунство! Ленин и его вандалы – это изуверство космических масштабов. Во что они превратили страну, народ? Это оголтелая, обретшая ужасающие формы, нечаевщина. Гибель общества начинается с нарушения естественного хода развития этого общества. Мы растеряли узы связывающие нас; сакральную ментальность. Нас совратили плодами революции, а революция – это всегда гибель государства, эпохи; революция по-русски – это гибель всего.– Так ведь это у вас страну из-под носа увели! – не унимался Андрей. – Куда смотрели?

– Мы стали жертвой собственной беспечности. – искренне недоумевал дед. – Дешевого фарса, со штурмом охраняемого бабами дворца. Когда валявшуюся в отхожих ямах власть, подобрала воинствующая голытьба. Мы стали жертвами безумия – не знающего аналогов в мировой истории. Жертвами бесов… Страна, гордившаяся своей набожностью, в одну секунду призрела все. Думаешь, мы от Бога отвернулись? Царя предали; отечеств продали? Да мы в первую очередь от себя отреклись, предав забвению прошлое, и уничтожив будущее. В каком-то смысле, мы буквально устроили над собой суицид… В те годы, я еще мальчишкой был, совсем как ты. Вокруг все полыхало, рушилось! А мы, наивные, все еще не понимали, что становимся свидетелями начала апокалипсиса. Словно ослепли! Прозренье наступило там, в Крыму. Когда с последним гудком парохода, за дымкой горизонта исчезала, казавшаяся неколебимою твердыня. Так мы лишились всего – родины, дома. А дальше все, как в дешевой оперетке – тоска и жалкое нытье по вечерам: «Замело белым снегом Россию»*.

– Может такова участь всех империй? – допытывал его Андрей. – И такова плата за имперский дух? Рано или поздно, они рушатся, а их элиты, сокрушаясь, посыпают голову пеплом…

– Империя, не империя… Нельзя пускать революцию в дом. Пока мы спорили, кто есть кто, Ленин с большевиками прибрали к рукам власть, и все разрушили. Мы потеряли Россию, потому что позволили прорасти радикализму; нечаевщине, оголтелому, либеральному экстремизму. Никто кроме нас, не рубил под собой веток; не выстраивался в очередь у врат, за которыми рай! Никто не выгонял вон из страны свою элиту; не вырезал её под корень. Не делал своему народу лоботомию. Господи – воистину простота хуже воровства! Даже, Он не обещал рая на земле, а тут, всем миром поверить в эту галиматью? Ленин же, чтобы утвердиться, расчистил вокруг себя все мыслящее пространство. По сути, ему было чуждо все русское; все православное. Вот он и уничтожал все вокруг на корню. Установление советской власти стало грубым хирургическим вмешательством, которое изменило облик русского народа. И эта власть создала новый тип человека –«хомо советикус»* (С.Булгаков), «человека преданного власти»: да только, власть эта не от «Создателя», и её идеология, вовсе не божественное откровение.

– Но почему ваша хваленная элита все это допустила?

– Причин много. Сложно выделить какую нибудь одну. Война… Предательство… Стечение многих обстоятельств…

– Трагическая роль царствующей Семьи…

– Не говори о том, чего не знаешь! – дернулся всем телом дед. – Я бы всем вам пожелал таких правителей. Хотя, вина, безусловно лежит и на них. Но в первую очередь это, высокомерие элит! С одной стороны, мы имели инертную, оторванную от народа аристократию, и интеллигенцию, с её разбродом и бесовством в умах. Беда последней, состояла в том, что она приняла философию разрушения. Нигилизм переполнил все русское общество. Буквально все звали революцию. Оздоровительную, очищающую… Ждали духовного обновления… А получили что? В русском народе же, возобладали совсем иные настроения. Для него важнейшим вопросом всегда была земля, и он, как ты говоришь, повелся…Отрекся от себя; от своего мира; от России и принял философию разрушения… Но для чего? Как можно на развалинах что-то построить? Вот где корень зла. Впрочем, если вникать глубже – все виноваты! Человек не должен быть настолько легковерным. Страшно не то, в чем тебя убеждают; страшно то, во что ты начинаешь верить. Самое печальное, люди до сих пор легко покупаются на всякого рода лозунги! Отрекаются от Бога и погружаются во всякого рода утопии. В такие времена, как черт из табакерки, и проявляются всевозможные авантюристы. Они могут смущать целые народы. Им ведомы все устремления общества, пути к благосостоянию; ну и естественно, они владеют формулой успеха. Чаще всего она проста, и распаляет страсть «к сильной руке». Тоталитаризм, как панацея… Сильная личность, сильной рукой наводит порядок. Это общечеловеческая иллюзия. Муссолини, Гитлер, Франко… Я уже не говорю о вашем Ленине и о большевиках..

– Он не мой! – запротестовал Андрей.

– Твой, твой.. – усмехнулся дед. – Страна отравлена больше-вистской пропагандой. Шестьдесят лет промывания мозгов бесследно не проходят. Прежде всего это поражение души… Мы все стали другими; даже такой засаленный антиквариат, как я… Но я сейчас не об этом. На этом свете, в основе всех преступлений стоит человек, его жажда власти. И самый легкий способ её достижения – внушение людям чувства превосходства. Это очень действенная философия; уже потом она делиться на национализм, интернационализм, или еще какой нибудь …изм. Но это разрушение сознания, когда тебе твердят, что есть избранные нации и недочеловеки. Покорим мол славян, покончим с евреями, и на благословенной земле Италии, Германии, России восторжествует «Новый Рим», Тысячелетний Рейх, или же светлое коммунистическое будущее. Бесовство оно универсально. Большевики, банально, совратили Русь. Пообещали все блага земли и Царский престол, в виде избранности и особой миссии советского человека. Они обаяли Русь, цинично и бессовестно.

– Вот про избранных. Многие до сих пор винят во всех бедах руку мирового еврейства. Какую роль, допустим, сыграли евреи… Протоколы Сионских Мудрецов…

– Евреи в истории любого государства это отдельная тема. У нас, им было за что желать разрушения России, как и любого другого государства, где их притесняли; ценз оседлости, постоянные погромы. Но с «мудрецами» – это чушь… Не преследовать надо было, а научиться правильно использовать их возможности.

– Многие до сих пор считают, что их вина…

– А другие, искренне считают, что человек произошел от обезьяны….

– А третьи, что Достоевский – реакционер, а его пророчества не спасли Россию….

– Я знаю, кто вбивает в тебя эту дурь. Твой кавказский дед. Этот хмырь не просто морочит тебе голову. На их жаргоне это называется промыванием мозгов.

– Все тоже, он говорит мне о тебе…

– Пойми меня, мой мальчик. Я бы не стал ввязываться в бессмысленные прения с этим человеком, тем более заочные, но… время поджимает. Есть вещи, которые нуждаются в пояснении. Мир, в котором поражена нравственность, скорее всего обречен. Посмотри, что вокруг творится? Все катится непонятно куда. И в этой ситуации, единственное, что меня волнует это, как ты будешь справляться с вызовами которые ставит время.

– Я справлюсь

– Хотелось бы! – тихо сказал старик. – обидно будет если на тебе угаснет наш род. Он корнями уходит к истокам этого государства. Белозерские – двенадцатое колено Рюрика. Твои пращуры – Иван Федорович и его сын Константин, сражались и погибли на Куликовом поле. Мне и твоему прадеду, Владимир Васильевичу, довелось стать участниками Белого движения; Ледового похода Добровольческой Армии. Мы знать, белая кость этой страны, а знать, это не просто кровь и благородство, это дух нации; ее скрепляющий каркас.

– Как мне хотелось, чтобы все в России было проще? Да и я чувствую себя уверенней без всех этих регалий.

– Пусть так, но это не освобождает тебя от ответственности за наш род.

–Должен тебе признаться, что я сейчас не готов брать на себя хоть какую либо ответственность. – в полудремоте, сказал Андрей.

– Ты у меня очень умный мальчик. И обязательно справишься. Для меня это очень важно, понимаешь? История рода Белосельсеих-Белозерских. Ты же сдержишь данное мне слово?

– Обещаю.

– Материала, думаю, достаточно. Я его по крохам собирал; систематизировал. Работать будет легко. Там еще, наши с бабушкой письма. Сохрани их, пожалуйста, и не предавай гласности. Не надо выносить все это за пределы семьи.

– Мог бы мне этого не говорить. – зевнул Андрей.

– Но эти… – дед вынул из кармана тонкий пакет. – Прочитай их, и поступай на свое усмотрение…

– Деда! Скажи мне пожалуйста, почему ты все время возвращаешься к вопросу элит?

– Возрождение России начнется с возрождения элиты. Её многострадальной элиты, может и заслужившей основательной трепки, но не изгнания и уж тем более не уничтожения.

Элита, является носителем духа…

– Не российский народ?

– Народ? Народ – легкомысленен! Кто слаще поет, за тем и пойдет. А страна в которой мы живем уже давно не Россия! Совдепия… Советский Союз… И вообще, это чушь – утверждение, что народ всегда прав. Толпа, она как правило обезличена. Сейчас, Россия опять очень похожа на всадника без головы. Ни бога в сердце, ни царя в башке. Но ее возрождение может начаться только с возвращения русского дворянства; русской элиты. Конечно, здесь многое нужно переосмыслить. Но в любом случае, народ без элиты это стадо. Нация без элиты – обречена. Она, просто-напросто, вымирает… – У тебя нет ощущения, что ты тянешь страну в прошлое? По-моему, для конца двадцатого века. самодержавие не самый лучший рецепт. Однажды, оно уже завело нас в тупик.

– Я сейчас не о политике; я, о нации. О нашем самоощущении. Кто мы? Зачем? Куда идем? Это общечеловеческие вопросы, но именно с них начинается личность; общество. Нация не может существовать без идеи и её носителей – элиты. А что касается политики, пусть будет, что угодно, только не коммунизм. Коммунизм – это не рецепт, это билет в ад.

– Но почему тебе не признать, что мы сверхдержава, с нами считаются, наша экономика растет. Это же очевидные вещи. Реформы, конечно, нужны; и серьезные, но….

– Думаешь, мы больны гриппом? Пара таблеток аспирина, а далее сладкая и беззаботная жизнь? Это близорукость! Нет – это глубочайшее заблуждение! Страна больна и это глубин-ные поражения. Больна, может быть, еще со времен Рюриковичей; или смутного времени. Не было никакой связи между простым людом и высшими сословиями. А когда Романовы усугубили все это крепостничеством, тут и совсем худо стало. И слово-то какое гадкое выдумали – крепостной! Раб! Вещь – которую можно продать, купить, обменять. В результате, на поту и крови крепостных мы получили блистательную аристократию и безземельное, малограмотное, озлобленное крестьянство. И эта элита, хозяева земли русской, относилась к ним, как к животным. Естественно, что при подобном положении вещей, у подавляющего большинства крестьянства глубинной любви к своим хозяевам никогда не было.

– И собственности у них никогда не было…

– Вот, я тебе и говорю. Попытки, что-то изменить, конечно были. Но вспомни, что наши дворяне устроили Александру 1, когда он задумался о возможности земельной реформы? А? Такой гвалт подняли, что он отступил! А с каким скрипом рабство отменяли? Как будто рок, какой то! В умах высокое искусство, в сердцах любовь, а в руках хлыст, батоги, да цепи. Казалось, Александр 2, Царь Освободитель, получите свободу, развивайтесь… Но нет! Не успели еще толком ничего создать, как уже разброд, червь сомнений, и демон разрушения во весь рост. И так до самой Катастрофы; этой чудовищной трагедии, бесконечное сваливание в пропасть…

– Не знаю, утешу ли тебя, но я верю в Россию…

– Вот и прекрасно, мальчик мой. Мы пережила много бед, переживем и эту, только вот, с какими потерями выйдем? И ты не очень слушай своего кавказского «мудреца». У большевиков все достижения дутые. Все! Ты посмотри, что они с Саратовом сделали. Какой город был? Торговый, купеческий… Свой стиль, архитектура. А что с приходом красных? За годы советской власти они ни одного приличного здания не сподобились построить. Ни одного… Да разве только это? Церкви зачем разрушили? Собственность отобрали. И все на крови… Власть на крови…Они же к власти на крови русской пришли, упыри? Сколько душ сгубили?

– Послушайте меня, ваше превосходительство! Вы, на людях со словами поосторожней, пожалуйста. – забеспокоился Андрей. – А то придется мне вам в камеру пироги таскать…

– Э..м! – отмахнулся старик. – Если до сих пор не посадили, то уже не посадят. Да и поздно уже. Я и так скоро уйду! И уйду с чистой совестью. А ты посмотри на тех, кого защища-ешь? – не унимался «старик». – Вождя их возьми, Ленина! Как долго и мучительно он умирал?! Вот так же долго и мучительно будет умирать созданная им система. Хотелось бы, конечно, чтобы она еще на моем веку преставилась, но…

– Я не поклонник этой власти, но ее хоронят все время существования. А она жива живехонька, и никакого движения обманутых масс, что-то не наблюдается.

– В России, все изменения происходят взрывообразно. Кажется, все тихо и спокойно, и тут бабах… и все летит к чертям. Нужно быть слепцом, чтобы не видеть, что и на этот раз зреет бунт. На этот раз, антибольшевистский. Конечно, хочется, чтобы победил здравый смысл, и всё в стране мирно вернулось на «круги своя», но… шансов мало. Мне вряд ли доведется увидеть, как Россия сбрасывает с себя эту коммунистическую шелуху, а вот тебе, непременно… Я верю в это! Так что готовься. И не забудь передать моим внукам, что история России начинается не с большевистского переворота…

– Знаете, что я вам скажу, князь? – сказал Андрей и, выждав паузу, пропел, – Не падайте духом….

Глава 5/

Роман

Саратов. 1979г.

Уже, как месяц Роман Белькевич присматривался к новому однокласснику. Москвич, внук академика, высокий блондин, словно сошедший с обложки модного журнала. Словом, красавчик, в дорогих шмотках, да еще при бабках; девчонки таяли от таких. Вел он себя вызывающе, ни с кем не общался, но в обиду себя не давал; «палец в рот не клади». Неудивительно, что этот «совершенный пофигист», не просто раздражал. Всем своим поведением, новичок провоцировал пацанов. Так и хотелось врезать по его самодовольной физиономии. Это не могло длиться бесконечно.. Ситуация, как-то должна была разрядиться…

Все началось на уроке литературы, который вела Мария Ивановна Швецова, учительница строгая, где-то даже жесткая. Не отличавшийся ни хотя бы приличной дисциплиной, ни примерной успеваемостью класс, был у неё на особом счету. Ребята, здесь учились не простые; она бы сказала, трудные. Последнее время, настораживало их повальное увлечение восточными единоборствами. Мальчики, всем классом записались в секцию киокушинкай*, дисциплинированно посещая школу известного в городе тренера Александра Мажидова; тоже, её бывшего ученика. Лозунг борьбы: «мы будем тренировать наши сердца и тела для достижения твердого и непоколебимого духа», звучал для подростков привлекательно. Было смешно наблюдать, как они ежедневно где придется, оглашали клятву. С другой стороны, комплекс строгих занятий сплачивал, делал «трудных детей» более– менее управляемыми.

Пройдя через весь класс, Мария Ивановна подошла к столу, бросила на него толстую папку и жестом призвала учеников к спокойствию.

– Итак! 10 б! Якоревский, Чекунов, Неверов, Халиков, Мальков – вон из класса. Мне сегодня, честное слово не до вас. Голова с утра раскалывается. Остальные, сели по местам и достали дневники. – женщина задержала взгляд на огромном букете цветов на столе, и с подозрением осведомилась. – Надеюсь, это не очередной набег на многострадальную школьную клумбу? Если нет, – живо отреагировала она на гул класса, – тогда переходим к сочинению. Не скрою, вы вновь поразили меня повальной безграмотностью, которую я с завидным постоянством нахожу на страницах ваших беспримерных трудов. У девочек немного получше, но в общем картина печальная. Какое-то орфографическое безумие…. Ирочка, раздай авторам вирши…

Мария Ивановна кивнула в сторону кипы тетрадей, затем перевела взгляд на мнущихся у дверей «штрафников».

– Что стоим? Утром каши не ели? Дружно, выходим и не шумим…

– За что, Мари Ванна? – от имени пострадавших, выступил Якоревский.

– А ни за что! Пока вы ничего не натворил, но ведь это только пока. Ждать придется недолго. Теперь, я буду играть на опережение… Что бы вы мне сейчас не сказали, вас хватит минут на пятнадцать, не более. Так, что давайте…

– А презумпция невиновности? – робко запротестовал Хали-ков.

– Это не честно, Мари Ивановна! – нее глядя в её сторону, сказал Мальков. – Год выпускной. Мне проблемы в четверти не нужны.

– Если вы нас выгоните Александр Иванович*, к занятиям не допустит. – пожаловался Неверов.

– Я понимаю. То, что вас не допустят к занятиям по восточ-ным единоборствам, это конечно же трагедия, а то что отстраняют от занятий по литературе – это так, пустяки… Но дело в том, что и мне головная боль не нужна, понимаете! Я от вас устала. Ус-та-ла… Ладно. – тяжело вздохнула учительница. – Брысь по местам, но чтобы ни звука, иначе все окажитесь за дверью… Так! – задумавшись на секунду, повернулась она к классу. – Значит, на чем мы остановились? Сочинение… В общем, все из рук вон плохо. А если точнее, однообразно, скучно и безграмотно. Но об одной работе я хочу поговорить отдельно. Это работа Андрея Белосельских. Встань, пожалуйста, – подняв со стола, учительница раскрыла тетрадь, выдержала паузу и продолжила. – Во-первых, удивила тема работы – «Наш город». Как всем вам хорошо известно, Андрей не является коренным жителем Саратова, но вот каким, оказывается, он ему предстал. Читаю без купюр: «Саратов – город мрачный…. Прямо по Лермонтову. Тамань – город скверный. Что ж, похвальное употребление классики… Еще мрачнее его окраины. Буравящие небо, фаллические силуэты черных труб, как нечистотами, испражняются на них ядовито желтым дымом…. И как вам? По-моему, лихо! А штиль каков? Не хочу становиться в позу оскорбленной горожанки, но неужели, в городе, который так доброжелательно тебя встретил, ты не нашел ничего, кроме «грязных неубранных улиц, и обшарпанных стен домов, в мрачных глазницах которых, отражаются уставшие, пустые лица»? Заводы – трудовая и революционная слава нашего города, по-твоему, цитирую, «вгрызлись чудовищными челюстями в затхлую, истлевающую структуру города». И вот в таком духе, на трех страницах. Не поленился же… И где только слов таких набрался… Скрестив руки на груди, Мария Ивановна отвернулась к окну. Затем, многозначительно посмотрела на Андрея, и понизив голос устало продолжила. – Откуда у тебя этот… мусор в голове. За месяц ты уже дважды успел отличиться. В прошлый раз на тему «любимый поэт» ты выбрал акмеиста, террориста и контрреволюционера Гумилева. Бродского декламируешь; Солженицыну открыто симпатизируешь. Но это же все сплошная антисоветчина… И хотя у тебя ни одной ошибки, я поставила тебе единицу, чтобы ты мог поразмышлять на досуге, куда ведут такие вредные, антиобщественные наблюдения. Меня очень тревожит твой комсомольский облик, Андрей. Не знаю из стремления выделиться, или из каких-то других соображений, но ты …..

– От скуки, уважаемая Мария Ивановна! – не выдержав, поднялся с места Андрей. – И какая там антисоветчина. Я самый, что ни на есть лояльный власти гражданин. Бес попутал, а точнее Бродский. «Джаз предместий приветствует нас, слышишь трубы предместий, золотой диксиленд в черных кепках прекрасный, прелестный, не душа и не плоть – чья то тень над родным патефоном, словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном». Будем считать, что это мои неудачные авангардистские опыты. Увлекся. Обещаю, такое больше не повториться. А, что касается моего отношения к вашему краю, так оно есть. Один из моих пращуров, князь Голицын, был Саратовским губернатором.

– Да! – наблюдая за новичком, Роман брезгливо усмехнулся. – Это он дал маху. Не надо было так. Пацаны не простят. После занятий будет жарко. А до последнего звонка осталось, – он посмотрел на часы, – пятнадцать минут.

Все так и получилось. Мужская половина класса, пошептавшись, договорилась проучить дерзкого новичка, так неуважительно отозвавшегося о городе. Когда Мальков и Халиков заслонив двери класса, стали выпускать только девочек, Роман заерзал на стуле. Дальнейшие события читались очень просто; в законном праве выплеснуть снедавший гнев, не откажется никто. Он и сам был не прочь, если бы не был главным изгоем в классе. С другой стороны, он мог бы встать на защиту москвича, но силы были слишком неравными. Да и сам виновник, словно в издевку, мирно спал за партой, положив голову на руки.

– Нет! Эти дешевые уловки не пройдут. – подумал Роман, глядя на Андрея. – Бить будут сильно и долго!

– Эй, жиденок! Сделай так, чтобы мы тебя не видели. – жестко бросил ему Чек. – Если, сейчас же не унесешь свою задницу, получишь вместе со столичным авангардистом.

Роман, уже прошедший длительный период неприятия и отторжения одноклассников, и не пытался нарушать с таким трудом сложившийся статус кво, и потому, проглотив обиду, пересел на другую парту. Затем, подхватив ранец, стал пробираться к выходу.

– Значит, город тебе наш не нравится? – без долгих предисловий группа подростков набросилась на спящего Андрея.

Последовавшая сцена, была очень хорошо знакома Роману; ощутив привычное бессилие, он поспешил к выходу… Но после первых же ударов, новенький кошкой вскочил на парту, нанеся несколько ответных ударов, опешившим одноклассникам. Такой прыти никто от него не ждал. Сменившая направление движения кучка подростков, основательно помяв, прижала Романа к стене. Андрея сдернули с парты, и они оказались рядом, под градом обрушившихся со всех сторон ударов.

Происходящее ему не нравилось. Он только наладил отношения с пацанами, и вот, нужно было опять делать выбор. «И за что мне все это? – подумал он, и опустив голову, мельницей замахал руками. Рядом, яростно отвечая на удары, прыгал в боксерской стойке Андрей. Но очень скоро, уже на полу, они только стонали, руками прикрываясь от ударов. Били их по взрослому. И неясно, сколько бы все это продолжалось, если бы не окрик из коридора:

– Полундра! Англичанка!

Гул недовольства прокатился среди «пацанов»; несколько ударов «на прощанье», и быстро стихший в раскалившемся пространстве, топот ног.

Через минуту, выждав пока стихнет боль, Роман присел на полу, спиной прислонившись к стене. Только теперь, он вновь увидел, приводящего себя в порядок, «новичка».

– Как ты? – спросил он.

– Нормально! – Роман отодвинул протянутый платок. Сплю-нул кровь и пристально уставился на соседа по парте. – А теперь скажи, ну чем тебе наш город не понравился?

– Нормальный город! – ощупывая лицо ответил Андрей. – В хороших руках, так просто сказка будет. Но это в хороших руках…

– Да! – закачал головой Роман. – Трудно тебе будет у нас. Выживут…

– Ну, мы еще посмотрим.

– А тут и смотреть нечего. Это только начало.. По себе знаю.

– А тебя за что? Рожей не вышел?

– Это еще надо посмотреть, кто вышел, а кто нет… Но, я никому не позволю обзывать меня жидом. Да и вообще, не люблю, когда люди обзываются.

– И как? Справляешься?

– С кем? С этими? Когда как? Гришка Гельфанд с параллельного помогает. А так, здесь только с «Мальком» можно дело иметь; да еще с Якорем. Остальные отмороженные. Но, пусть знают, безнаказанно, с рук им ничего не сойдет

– Ты извини, что так получилось. – через минуту, нарушил, молчание Андрей. – Что, я тебя во все это впутал. В общем, спасибо…

– Обойдусь, без благодарностей! – фыркнул Роман. – Вначале, ты мне показался нормальным пацаном…

– Вначале? А что потом случилось?! – повернулся к нему, Андрей. – Не надо было тебе лезть. Сам справился бы…

– Это мы гордые такие? – пробормотал под нос, Роман.

– Возьми! – Роман вновь увидел перед собой платок. – Там… Бровь у тебя рассечена…

– Что бровь? – сплюнул он в сторону. – Зуб выбили; с костюмом посмотри, что сделали. Тетка домой не пустит. Две недели, как купили.

– Понятно! Дай посмотрю, – Андрей осторожно, платком, прикоснулся к ране Романа.

– Эй! Полегче, там! Больно же! – чуть отклонившись, Роман придирчиво посмотрел на одноклассника. – И раньше времени, не радуйся. Что-то мне подсказывает, не слезут с тебя наши хлопцы. «Чек», посмотри, как взъерепенился? Его Полинка с тебя глаз не сводит, а это, как говориться, чревато… Поэтому, будь уверен, все проблемы у тебя еще впереди.