Текст книги "Крах Обоятелей"

– Это Романовы в тебе заговорили. Я так и не смог вытравить из тебя дворянскую спесь. Значит по-твоему, мы черти, а они ангелы? Так, что ли? А ты спроси у поляков, они найдут, что русскому дворянству предъявить. Разделы Польши, например. Варшавские восстания. В этом мире, все действуют исходя из собственных интересов. Кто нам в конце войны белых генералов и офицеров выдал? Краснова, Шкуро, Келеч-Гирея! Более двух тысяч*! А ведь их привлекали для борьбы с коммунизмом; с советской властью; а потом, сдали. Почему Франко не тронули? А потому, что Франко свой. А вот власовцев, это тысячи и тысячи жизней, сдали – не свои.

Информация – страшное оружие. Её надо давать дозировано. Народ – он безволен. Кто слаще поет за тем и пойдет. А у большевиков песня суровая. Не всякому на слух ложится! – Павел Васильевич потерял интерес к беседе, сбавил тональность и отвернулся от внука. – Ну, ладно. Хватит воду в ступе толочь. Мне по твою душу, еще бегать и бегать…

– Голова, ужасно болит голова! – Андрей сжал виски. Откровенный разговор с дедом, не ладился. Правда, оказалась куда хуже, чем он предполагал. Его седой как лунь, бесконечно обожаемый, и очаровательный дед, открылся с неизвестной ему, трагической стороны. Он оказался циничным и безжалостным палачом и эту новую данность, нужно было как-то переварить.

– Поверь, очень скоро она заболит у тебя по-настоящему. – подняв с пола папку с документами, сказал «старик». – Главное, чтобы ты как можно скорее понял, что натворил! – махнул он рукой и засеменил в свою комнату. – И чтобы из дому никуда, пока я твои грехи буду замаливать. И вообще, никаких контактов, если не хочешь навредить себе и своему подельнику. Тут все документы? – резко развернувшись, потряс он папкой.

Андрей кивнул головой.

– Ты понимаешь, что я не смогу помочь тебе, если ты не будешь до конца со мной откровенен? – зло бросил «старик» и скрылся в дверном проеме.

– Здравствуйте, Павел Васильевич! – раздался в прихожей голос Романа.

– И ты тоже, чтобы не светился, бизнесмен хренов! И следи за своим другом. А то, он чего доброго еще Кремль сжечь решит.

– Что это с ним? – войдя в комнату, удивлено уставился на Андрея, Роман?

– Да ничего. Давление. А ты как здесь очутился?

– Самолетом, друг мой. Самолетом. Утром встал понял, что надо быть рядом с друзьями, когда им плохо. Ну, ладно. Хватит. Давай, колись, что у тебя там произошло?

– Я тебе в поезде час пытался объяснить, что у меня проблемы.

– Какие там проблемы? Васильевич все решит. Таким, как твой дед, при жизни памятники ставить надо.

– Я тоже так думал. Но, в архивах в которые я залез, там с каждой полки его имя лезет. И не в роли ангела-хранителя мой дед служил. Далеко не в этой роли…

– Он кажется, в НКВД работал? – вспомнил Роман.

– Вот именно.

– Время тогда было такое…

– Время не оправдание…

– Ему за восемьдесят. Казнить будешь?

– Нет. Он мой дед! И если окажется, что он не то что послан, а сам есть дьявол, то поселюсь в аду и буду платить за его грехи.

* «Пожар лютости» – так об опричнине отозвался Курбский

2 том

60

Княжна Голицына

Петроград 1917

Милый, Алексей!

Это случилось! Это случилось не смотря на все опасения. Он отрекся! 2 марта, в 15 часов5 минут 1917 года. Так записано в манифесте. Представляю, какого сейчас государыне императрице. Бывшей императрице…

Папа говорит, это катастрофа, и это правда; вокруг уныние, граничащее с паникой, и опустошением, которое очень трудно скрыть. И сразу же воцарился хаос. Власть словно испарилась. Куда подевался порядок? Где наши войска? Да, и вообще, наши ли теперь они? Вокруг, объявлена настоящая война на полицейских. Мятежники братаются с военными и дезертирами. Куда-то подевались царские министры, как мерзкие крысы сбежавшие с корабля; но, как говорит папа, они никогда не контролировали ситуации. Насилие царит на улицах города, хаос и грабежи. И всё направленно против нас…

Ну, почему? Скажи мне почему вокруг столько политики? Кто, и по какому праву отнимает нашу молодость? беззаботное время веселий, которое еще вчера царило вокруг. Куда перетекает наш любимый Петербург; кто словно углем затушевывает наше пространство?

Вокруг только и слышно – Революция… Революция… А, что такое Революция? Объясни мне, что это такое? Это когда можно приходить в чужие дома, грабить без оглядки, и безнаказанно крушить? Папа, говорит что это начало перераспределением собственности, и он, как всегда прав. Вся история показывает, что революции несут только насилие, кровь и несчастия народам.

Вчера к нам ворвалась группа солдат. С обыском. Теперь они могут позволить себе и такое. Пьяные, разнузданные, грубые. Искали оружие… Не нашли… Разочаровавшись, забрали папину личную переписку; дневники; золотые и серебряные вещи. Представляешь, наше состояние, смотреть, как они распихивают по карманам фамильные драгоценности?

Папа сразу сник. Ни на что не реагирует, только вспоминает Витте*, который у нас дома предрекал «крах России, в случае вступления в войну». Когда это было?

А мне ничего не жалко. Пусть исчезнет все – драгоценности, дворцы, слуги, лишь бы вместе с ними исчезли эти ужасные люди; и эта ужасная атмосфера страха. Он так въедлив, не на секунду не дает расслабиться и точит, точит…

Словом вокруг одна политика. Кадеты, октябристы, эсеры, большевики. И каждый тянет на себя, не понимая, что на самом деле, они разрывают Россию.

Когда все это закончится? Когда закончится война и ты вернешься? Здесь все играют в справедливость, и забывают, что на фронтах продолжают стрелять, что там по-прежнему гибнуть люди; что именно там настоящие патриоты, а не в Петербурге, переполненном дезертирами, и мародерами всех мастей.

Так часто, как сейчас, я никогда не молилась… за близких и далеких; за всю нашу семью; за тебя. И очень надеюсь, что там наверху, они будут услышаны. Так страшно за венценосную семью; государыню. Где они? Что с ними? Их могут бросить на растерзание толпы; от наших обезумевших политиков можно ожидать чего угодно Ну и, конечно, все мы обязаны молится за Россию, в надежде, что возобладает разум и мы не приведем её к новым смутным временам…

Ну, и конечно, я без конца думаю о тебе. Дрожь берет, стоит только подумать скольким опасностям ты подвергаешься на фронте; на этом ужасном рубеже, который проходит через наши сердца; где проливают кровь чистые и честные люди России.

Правда, у нас в тылу, тоже свой фронт. И он гораздо опаснее, чем ваш. Потому, что здесь эти самые опасности исходят отовсюду.

Папе рассказывают, что вечером 27 февраля в Мариинском дворце, собрались царские министры, что заявить об отставке. И в этот же день, в Таврическом дворце был образован «Временный комитет для восстановления порядка…»*. В него вошли Родзянко*, Милюков*, Львов*, Керенский*. Папа называет их правительством слабости и нерешительности; а что касается порядка, то его и в помине нет. Больше всего страдает полиция и жандармерия. Солдаты и матросы убивают их повсеместно. И не только их… Ходят ужасные слухи о казни сотен офицеров в Гельсингфорсе и Кронштадте*. И так повсюду. Но искорки Божьи все еще теплятся в нас. И греют, не только наши души, но и надежду, которая помогает жить. Только не подумай, что я жалуюсь. Нет. Я просто делюсь нашими буднями, а они ужасны.

Петербург, ты не узнаешь. За несколько последних месяцев, он до неузнаваемости изменился. Время стало другим. Оно, как огненный вихрь, выжигает все вокруг, оставляя после себя лишь жуткие остовы. Да и людей ты не узнаешь. Все мы стали другими. С виду вроде прежние, но внутри один пепел.

Где ты, мой милый? Это невыносимо, что тебя нет рядом, что я не могу обнять тебя; не могу громко прокричать на весь мир, что люблю тебя; и должна прятать все самое искреннее и прекрасное, что во мне есть.

Да! Мир сошел с ума, и никогда не станет прежним! Все изменилось, сломалось, превратилось в тлен… Но Бог мне подарил тебя, и не смотря ни на что, это самое прекрасное время в моей жизни. А если тебе кажется, что я легкомысленна, пусть будет так, я принимаю вызов судьбы.

Вот, и мама считает меня ветреной. Но, я и помыслить не могла, что то скрывать от родителей. Что сделаю нечто, что может расстроить их. Мечтала о пылкой любви; о самой пышной и торжественной свадебной церемонии. Теперь, я думаю только о тебе. О том, чтобы быть с тобой, и только с тобой; пусть на необитаемом острове; пусть на краю света, лишь бы с тобой.

А наше тайное венчание – это было очень романтично. Небесная церквушка выплывшая из тумана; ты в голубом мундире, я в тонком белом платье, и мантии с золотой парчой; над моей головой парит венчальная корона; я счастлива и чувствую себя царевой.

Да милый, я счастлива… Я понимаю, в такое время неприлично, выставлять чувства напоказ, но и прятать их я не собираюсь. Хочу любить тебя, безбрежной, бесконечною любовью, чтобы она звенела от небес до земли.

И уж, конечно, не наивна. Я не надеюсь разжалобить пошедшую за искусителями голытьбу; тех, кто решил, что может безнаказанно творить зло, грабить, насиловать, убивать. Всех их ждет Божий суд; справедливый и беспощадный. И каждому из них воздастся по заслугам.

И пусть, эти новые хозяева жизни видят нас. Пусть видят, что не смогли сломить нас; что мы живы. И что никакие мы не «буржуи», а титулованные особы, которые знают что такое честь, достоинство; которые умеют и сострадать, и ненавидеть и любить.

И что это за отвратительное слово «буржуй». Оно, как ярлык, который можно повесить на любого, только за то, что ты опрятен, хорошо одет, или носишь очки. И этот ярлык, как черная метка; объявляющая вас вне закона, и позволяющая кому угодно лишать вас жизни. Это ужасно, милый. Это ужасно! Мы на своей земле, в России, загнанные в западню… Мне снятся сны, очень похожие друг на друга. Ты ведешь меня под венец, в наших руках иконы, батюшка вводит нас вокруг аналоя, а сверху, со свечей на потолке, на наши головы проливается раскаленный воск. Вокруг все горит, я хочу спрятаться на твоей груди, но ни у тебя, ни у батюшки нет лиц, и вы осыпаетесь в груды пепла… Я просыпаюсь, в кошмаре, сижу на кровати и плачу; а за окном во весь голос, встает «революционная симфония» – беспорядочная стрельба, скабрезный смех девок, и пьяная ругань матросни…

Господи, спаси нас, спаси Россию!

Александра

03.03. 1917

61

Будапешт

Венгрия 1944

В Будапешт Рауль прибыл к вечеру 9 июля 1944 года. Железная дорога как ничто другое показывала интенсивность военных действий. Пользуясь преимуществом движения составы со всевозможной техникой и живой силой следовали в обе стороны. От Вены, вагон забили немецкими солдатами, и он ехал в тамбуре.

На вокзале, присланный посольством водитель Тот, очень красочно рассказал ему о положении евреев Будапешта; о страхе и бессилии поголовно завладевшими их душами; о том, как быстро, под опекою гестапо, можно возненавидеть жизнь. По прибытии, остановился в роскошном «Геллерте»*, в пяти минутах от шведской миссии. И едва распаковав свой скромный скарб, бросился в посольство. Город, только пережил массированную бомбардировку, и повсюду все еще были видны её последствия.

Посол Иван Даниэльсон, к тому времени, уехал в отпуск и Рауль встретился с поверенным в делах Пером Ангером*, который подтвердил, что распоряжением регента Хорти, депортации запрещены, но положение евреев Будапешта ужасающе. И вряд ли немцы будут придерживаться запрета.

После оккупации Венгрии немцами, все еврейские вопросы нужно было согласовывать с послом Эдмундом Веезенмаером*, но реально, еврейскими делами заведовал Адольф Эйхман и его окружение; (Дитер Вислицени, Герман Крумеи, Отто Хунше*). Для управления еврейскими общинами был создан Юденрат*, главной задачей которого было недопущение рассредоточения евреев; подготовка их к массовым депортациям. К приезду Рауля, сохранился лишь будапештский юденрат, с руководством которого, он и поспешил встретиться.

– Я доктор Шаму Штерн!* – представился ему старик, с безумно усталыми глазами. – Председатель Центрального еврейского совета, учрежденного по настоянию Эйхмана. Так ему легче держать нас всех на поводке. В кругу евреев, он чувствует себя владыкой мира и щеголяет знанием Закона. Но несколько заученных глав, не приближают его к Богу.

– Валленберг! – протянул руку Рауль. Напуганный лидер еврейской общины, его не впечатлил.

– Нам запрещено покидать Будапешт, а так же, менять место жительства. По-сути, нам запрещено все. Единственно дарованная нам свобода – это свобода умереть! Такова воля Эйхмана.

– Этот Эйхман, похоже, злой гений Будапешта. Куда ни сунься, всюду его имя.

– Остерегайтесь его, Господин Валленберг. Это очень опасный человек! Дьявол в человеческом обличии. Он весь пропитан смертью. Лучше не слышать, что он говорит, и не видеть, что он делает!

– Простите меня, господин Штерн! Если бы меня было так легко напугать, я бы выбрал место более спокойное, чем Будапешт. Главное для нас это бороться. Бороться ежедневно, ежечасно, ежеминутно; бороться в королевской резиденции, в каждом министерстве, полицейском участке, на каждой улице, в каждом доме; бороться, простите за патетику – на небе, на земле и под землей. Мы должны это делать. Нельзя безропотно идти на заклание.

– Бороться, говорите? – горько усмехнувшись, покачал головой Штерн. – Но как? Наше положение безнадежно; вера иссякла. Большая часть из нас, в унынии. Немцы, освобождают землю от нашего присутствия. Они освободили провинцию от евреев; сейчас активно занимаются столицей. Набивают в вагон до восьмидесяти человек, с одним ведром воды, и одним для испражнений, и далее, отправляют в никуда. И пусть вас не вводит в заблуждение распоряжение Хорти. Оно не будет выполняться. Они уничтожают нас, господин Валленберг. Уничтожают самым гнусным образом, подвергая всех без исключения нечеловеческим страданиям, прежде чем дать умереть. Малоимущих закалывают, как скотину; состоятельных евреев замучивают до смерти, пытаясь выведать о нахождении ценностей. И нет ни для кого пощады, ни снисхождения; ни старикам, ни женщинам, ни детям. И поражает ярость с какой они пытаются покончить с ненавистным им народом. Даже за малейшие провинности всех нас, без исключения ждет только одно – смерть. Бороться, говорите! – горько улыбнулся Штерн. – Но как? Грудью на танки? Для них, это станет веским повод перебить нас всех до одного.

– Вы не одни! И не забыты! – Рауль достал сложенный листок и протянул Штерну, но старик в ужасе отшатнулся от него. – Хорошо, я прочту сам: «Христианскому народу Венгрии, с которым мы рядом, бок обок, разделяя все его беды и радости, жили в своем отечестве в течение тысячелетия….»*.

– Нет никакой необходимости продолжать! – жестом остановил его Штерн. – Мне хорошо известен этот текст. Это воззвание – акт отчаяния. Нам не приходится рассчитывать на помощь местного населения. Большая часть венгров равнодушна к тому, что делают немцы; другая, значительная часть готова помогать им в истреблении нашего народа. В марте Дёме Стояи* легализовал нацистов. Теперь «Скрещенные стрелы» Салаши* вновь представлены в парламенте. А это значит, что притеснению евреев, вновь придан государственный характер. Похоже, грядущие события многократно превзойдут наши страдания 20-х годов*.

– Мир меняется. – взяв старика под локоть проникновенно начал Рауль. – И именно зверства фашистов меняют его. Теперь, все человечество на вашей стороне. Вся планета солидарна с вами…

– Я вижу вы очень добрый человек, господин Валленберг! Но, боюсь вас ждут одни разочарования. – сев на стул, Штерн взялся за четки. – Чем вы хотите разжалобить нацистов? Им наплевать на мировое сообщество и уж тем более на гуманизм. Единственный язык, который они понимают – это язык оружия! Какими методами вы собираетесь воздействовать на них? Станете с цветами на пути следования депортируемых? Или прочтете Эйхману лекцию о всеобщем равенстве, братстве и любви? Совсем недавно, он во всеуслышание хвастал, что у него приказ «прочесать Венгрию с востока на запад». Вы понимаете, о чем идет речь?

– Кто-то же должен бросить ему вызов? – решительно заявил Рауль.

– Есть только один, более или менее действенный способ –временные паспорта. Их выдают швейцарское посольство, папский нунциат и шведское посольство. Но квоты…. Они мизерны. Все остальные документы Эйхман приказал просто игнорировать. Создается впечатление, что эта бестия никогда не спит и всегда что-то замышляет. А чего стоят его друзья – Крумеи*, Вислицени* и Хунше*? Для этих злодеев жизнь еврея не имеет даже относительной ценности. С этими вампирами вам будет трудно. Они прямолинейны, и со специфическим чувством юмора. Лучшая забава для них смерть еврея. Еще, они педанты. К порученному делу отнеслись с такой тщательностью, что в считанные месяцы очистили всю провинцию от нашего брата. Теперь, вот взялись за столицу. Конечно, мы протестуем! Но, что из этого? Эндре*, заместитель министра внутренних дел, не без угрозы «просветил» нас. Оказывается, «гетто в деревне больше походили на санатории. И евреи наконец-то выбрались на открытый воздух, где поменяли свой образ жизни на более полезный для их здоровья». Вот так вот! Теперь в деревне нет ни гетто, ни евреев. И так думает не только Эндре. Можно без конца цитировать таких вот, с позволения сказать «гуманистов».

– Может, сделать список всех евреев… поименный? И сделать так, чтобы все правительство Венгрии несло за него ответственность?

– Большей помощи Эйхману, даже представить трудно! – вновь ужаснулся, Штерн. – Именно рассредоточение может спасти часть нашего народа.

– Я намерен использовать все имеющиеся у меня связи! И задействовать всех, кого только можно. Всех, вплоть до регента. У меня приятельские отношения с Миклошом-млад-шим! Можно и нужно, задействовать венгерскую аристократию. Надо создать рычаг давления на власть! И главным аргументом должна стать угроза ответственности венгерских чиновников за преступления против человечества. Над ними, дамокловым мечом, должен висеть страх возмездия.

Второе: можно и нужно использовать представительство Красного креста. Здесь кроется огромный ресурс… Нужно дать новый импульс выдачи охранных документов, «Schutzpasse»*. (Охранный паспорт шведского гражданина.) Заменить неказистую бумажку, респектабельным шведским паспортом. С гербом, коронами, вензелями и прочей королевской атрибутикой. И сделать так, чтобы наци уважали этот документ.

Третье: и самое главное – подкуп. Это самый действенный способ! В работе с дьяволом нужно использовать его инструментарий. И тут надо острее ставить вопросы финансирования. Нам понадобятся немалые средства.

Что касается СС. В немцев, я не слишком верю…. Они заражены пропагандой, но установить контакты с Эйхманом, необходимо....

Старый Штерн смотрел на Рауля больше с любопытством, без неуместного, сейчас, энтузиазма, и даже с легким раздражением. Было очевидно, что этот юноша, плохо представлял с кем будет иметь дело. Когда, в двадцатом, адмирал Хорти въехал в Будапешт на белом коне, венгерских евреев обвиненных в пособничестве коммунистам, накрыла волна «всеобщего гнева». На этот раз положение выглядело куда хуже; их даже перестали обвинять в чем либо, просто уничтожали без каких либо объяснений. И все, что в этот раз, происходило в Венгрии не шло, ни в какое сравнение с теми давними событиями. Не покидало ощущение чего-то страшного, непоправимого. Из информации, которая просачивалась из генерал-губернаторства, старый Штерн мог сделать только один вывод, над всем еврейским населением Европы, нависала невиданная до сих пор беда. И никому не в силах было отвратить её; ни русским, ни американцам, ни британцам; и уж тем более, этому мальчику, так театрально размахивающему руками. А всем, кто переживет эту драму, понадобиться бесконечно много времени, чтобы её переварить…

Заметив смертельную усталость на лице старика, Рауль поспешил откланяться. То, что он услышал, о зверствах СС, просто не укладывалось в голове, еще жестче оттеняя мрачную реальность. Грабеж, насилие, убийства – все это было неотъемлемой часть депортаций. В среде евреев царил панический, уничтожающий все человеческое, ужас. Тоска в глазах людей, была сродни тоске животных, ожидавших своей участи на бойне. Огорчало смирение, царившее в их настроениях, но что было можно требовать от насмерть напуганных людей?

Уже далеко за полночь, бесконечно уставший, он засел за свое первое донесение. Писал легко, без напряжения, изредка вслух перечитывая текст: «Здешние евреи сейчас в отчаянии. Тем или иным способом, но им обязательно следует внушить чувство надежды».

62 /

Рыбалка

Саратов 1988

Вечером следующего дня, Андрей по настоянию «кавказского деда», сел на поезд и уехал в Саратов. Квартира Алексея Дмитриевича была пуста, но он нашел его на набережной; старик любил провести там часок, другой; понаблюдать за теплоходами. Дед обрадовался и даже прослезился.

– Последнее время я становлюсь все сентиментальнее. Это возраст. – смахнул, он ладонью слезу. – Говорил с твоим «кавказским варваром». Он, в двух словах, обрисовал обстановку. Сказал, остальное ты расскажешь, при встрече. Вот, ерзаю тут, на скамейке…

Андрей, еще в дороге размышлял, насколько откровенно, учитывая состояние здоровья, можно было говорить с дедом. И чтобы не расстраивать, вкратце, мягко, описал ситуацию. Дед долго молчал, будто перемалывая информацию, и наконец, сказал задумчиво:

– Вот, что я тебе скажу, мой дорогой внук? А не послать ли нам подальше все эти проблемы, и не махнуть ли на рыбалку? Помнишь Сашку Деница? Ректором Экономического института стал. Третий день к себе зовет. Речка у него прямо через пансионат течет. Небольшая, но норовистая, с быстрым течением. А какие заводи.., просто загляденье. Места, скажу тебе… Давай устроим праздник? Настоящий… Чтобы с водочкой, пивом, раками. А? А то мне все запрещают. Это нельзя; это тоже нельзя; а на это, даже смотреть не рекомендуется… Ничего нельзя… Замучили, благодетели…

– Я за! – радостно, сказал Андрей.

До Маркса, они ехали на старенькой, почти антикварной «Волге» Алексея Дмитриевича. Чтобы деда не укачивало, Андрей машину не разгонял; поставил кассету и слушал музыку, время от времени поглядывая, на клевавшего головой деда.

– Ну, что за музыку слушает мальчик с классическим музыкальным образованием? – не открывая глаз, спросил Алексей Дмитриевич . – Ни мелодии, ни ритма; ну ни черта…

– Цой, ДДТ, «Наутилус». – Они же тебе же нравились. Сам мне говорил… – погрозил ему пальцем Андрей

– Мне, все чаще приходится прибегать к грубой лести. Уже несколько послевоенных поколений наивно веруют, что все то, что он слушают, это музыка…

– Насколько помнится, Лед Цеппелин ты просто хвалил?

– Как исключение. Настоящая музыка это совсем другая энергетика. – зевая, сказал дед. – Моцарт, Бах, Бетховен Только классическая музыка возвышает человека; поднимает его на божественный уровень. При этом, мэтры, ни в коем случае не соревнуются друг с другом; Каждый из них дополняет другого, содовая сложную картину мира; тончайшие срезы наших мыслей и чувств. Поэтому, слушай классику, мой мальчик, и ты всегда будешь выше, мелочности земных страстей…

Уже через час они сидели на берегу небольшой заводи, словно живой изгородью обнесенной вековыми дубами. В нижнем ярусе исполинов, над водой волновались плакучие ивы.

– На стерлядь надеяться здесь не приходится, но окуньками, думаю, поживимся. – ворчал старик налаживая снасти. Андрей, в нескольких шагах, корпел над костром. – Знаешь, ли ты юноша, какая здесь была рыбалка. Я говорю о Волге. Теперь, она вся заилена… Судак, сом, немного стерляди… Но, что за чудесная это была река до того как её запрудили? До всех этих, великих строек. Белужьи, калужьи, севрюжьи, осетровые! – старик мечтательно качал головой. – На остальное просто не смотрели. Запотевшая стопочка холодной водочки, блинчики с севрюжьей икрой; осетровый балык! М..м! А клев какой был? Хорошая калуга*, на всю длину лодки тянула; баграми к бортам подтаскивали. Эх, матушка Россия! Что с тобой сделали?

– А фонтаны над водой нигде не обнаруживались? – присев рядом обнял его Андрей.

– Вот не любитель ты рыбацких баек, не любитель! – разочарованно вздохнул «Седой», погладил подбородок и продолжил. – Ну, рассказывай! Что случилось? Первый раз я слышал столько тревоги в голосе твоего «южного» деда. Ну? Что вы от меня скрываете?

– Все будет в порядке…

– Ты занялся политикой… Не знаю, не знаю… Время ли?

– Я занялся своей страной…

– Хочешь схватиться с «режимом»? Тебе что, не известны их методы? Они ведь церемониться не будут. Даже если не поставят к стенке, просто – сломают. Жизнь исковеркают. Других методов, у них нет.

– Сейчас, другие времена, дед!

– Зато система старая. Как только они ослабят хватку, всё рухнет. Этот режим держится на силе.

– А разве, сила не связующее средство? Разве государство не должно быть сильным?

– Об этом я и говорю. Этот романтик, вон ведь что надумал? Перестройка! Он, что не понимает, в России что не делай, на выходе получится революция. И я опасаюсь, что все опять рухнет, как в семнадцатом. Опять противостояние, опять брат на брата, русский на русского. Опять великие потрясения.... К истокам нужно возвращаться, но эволюционным путем. То есть, продуманно и не спеша…

– О чем ты?

– Да, все о том же! О народе! О несчастном русском народе! Его опять призывают покаяться и вспомнить о свободе. Но я не знаю, пришло ли время каяться? Покаяние – оно ведь от души должно исходить! Оно искренним должно быть! А где она сейчас, наша русская душа? Где её вместилище? Сейчас Россия хрупкое, нестойкое образование. Тронь не осторожно – рассыплется все. Горбачев только коснулся навозной кучи, и сразу же на поверхность выползли эти коробейники, эти коньюктурщики; флюгерщики, которые всегда держат нос по ветру. То, что он задумал – это революция, а любая революция – это, прежде всего хаос. Поэтому, великие потрясения никогда не оправдывают ожиданий. Преобразования это, прежде всего натужный¸ терпеливый труд и пот. Мгновенных преображений не бывает. К реформам надо подходить очень осторожно. Нельзя резко открывать вентиль кислородного баллона, может наступить отравление.

– Я тебя не понимаю. Значит, надо молчать и делать вид, что ничего не было. Не было ГУЛАГА, голодоморов, процессов, бессудных расстрелов неблагонадежных. И всю русскую элиту никто отсюда не вышвыривал? Как ненужный мусор; пароходами; с глаз долой; вон из России; прочь… Не вы ли, достопочтенный князь, все двадцать с гаком моих приснопамятных лет твердите о большевицкой беде? О безвременье? Черной полосе России…

– Мало ли, что я говорил и говорю?! И потом, я знаю, о какой России говорю! Мою Россию при всем желании больше не вернешь! Это, скажем так, особого рода ностальгия! А вот ты о какой? О какой России говоришь ты? Ваше поколение? О России наследнице Царской Империи? Так ее нет! Ее дух вытравлен, паства сгинула! Есть Советская Россия, Советская Империя, а ее паства каяться не собирается. Да и не в чем ей каяться, она жила сообразно выбранным идеалам. И потому, я против новой волны разрушений. Разрушая все советское, можно разрушить и каркас самого замысла под названием Россия; то что осталось от него. Я против новой волны радикализма. Что бы мы ни разрушали – это все кирпичики нашего общего фундамента! Тут осторожней надо. Я за эволюционный возврат к старым, испытанных временем ценностям. Время – единственное, что нужно нам в данных обстоятельствах. Другой вопрос, что неизбежно, вновь встанет вопрос элит! Кто и куда, взяв за руку, поведет Россию; и что намного важнее, за кем она пойдет!

– У тебя все и всегда сводится к вопросу элит.

– Без элиты общество не может существовать. Более того, общество неизбежно обретает очертания и свойства своей элиты. Исконно русская элита, к сожалению, перестала существовать, а значит перестал существовать и русский народ. Его казнь совершили большевики, методом отделения головы от тела. В итоге, утерян русский дух, русская идейность. Русскую, православную, славянофильскую элиту, сменила советская, красная номенклатура… Их идейность заключалась лишь в одном, захвате власти. Такая, подмена обошлась нам очень дорого.

– Но почему, русская аристократия – белая кость русской нации; ее мощь; так и не стала выразителем устремлений русского народа. Куда смотрело русское дворянство, русская интеллигенция; все, кому было назначено быть поводырями? Разве, уже по определению, они не должны были предвидеть, возможные последствия?

– Я до сих пор не понимаю, как все это получилось? Ведь посмотри, какой взрыв человеческого духа породил у нас конец девятнадцатого начало двадцатого? Какие имена? Какие настроения? Да, система была костной, но она была… и мы, я бы сказал, уверенным, и твердым шагом шли к заветной цели. Но это только казалось. Все словно ослепли. До самого переворота, со всех сторон сыпались предупреждения! Будьте бдительны – бесы, всюду бесы. И что? Кто нибудь услышал? С одной стороны угрюмые, насупленные лица недовольного разделом земли крестьянства, с другой, высокомерная ухмылка высших сословий. В итоге – все остались с носом. Оторванная от народа, блистательная аристократия, выражаясь языком вождя всех народов, «просрала» великую страну, и погубила её душу. Вот, что произошло…

Результатом нашей слепоты, стало появление вооруженного «Капиталом» советского интернационального плебса. Что это такое, до сих пор, не знает никто, но попытки нарисовать его обобщенную физиономию предпринимались повсеместно. Большевики взялись за неподъемную задачу. Хочу напомнить тебе, что всякие намерения усовершенствовать человека, заканчивались появлением Франкенштейнов и прочих мутантов; в российском варианте Шариковых. И все же! Каждый из нас должен быть готовым сделать все, чтобы увидеть возрождение великой страны…. Что же касается образа, это вам его созидать, пусть даже ценой лишений. Для себя я бы сформулировал эту мечту так – увидеть новую Россию и… умереть!

– Естественно под монархическим стягом.

– Даже в самых смелых своих фантазиях, не могу представить – какой она может быть?

– Знаете, что я вам скажу, мой достопочтенный старец? Боюсь, последователей у вашей идеи, окажется очень мало.

– Я не переоцениваю ряды своих единомышленников! – усмехнувшись, бросил старик. – Это такие же редкие островки, как волосы на моей голове! Хотя монархия, по сути, никуда не уходила из России. Власть, которой были наделены советские диктаторы, была абсолютной и не снилась ни одному помазаннику Божьему. А что до кровожадности, в сравнение с Лениным, Сталиным, да и более мелкими советскими вождями, даже Иван Грозный обычный любитель ливерной колбасы.