Текст книги "«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»"

48

Когда машина скорой помощи, тревожно гудя, въехала во двор, все гости находились в доме. Лишь пару минут назад вернулась разочарованная Эльвира и пока была не в курсе событий. Жозе, измученный долгим ожиданием, самоотверженно бросился к машине, готовый в любую минуту оказать посильную помощь. Остальные испуганным стадом жались к дверям.

Двое крепких парней хорошо налаженными движениями вытащили каталку с Александром всего за несколько секунд. Жозе показывал дорогу. Александр был бледен, но уже не спал, он слабо улыбался снизу, проезжая вдоль остолбеневших изваяний гостей. Никто не знал, что сказать и что делать в подобных случаях.

Санитары моментально, но осторожно перебросили Алекса на его кровать, оставили капельницу и исчезли быстрее, чем кто– нибудь произнес хотя бы слово.

Жозе наконец-то почувствовал свою силу и уверенно хлопотал около хозяина, остальные толпились в дверях, разумно предположив, что Алексу не до них.

– Марк, – еле слышно позвал Алекс.

Жозе что-то встревожено защебетал. Адвокат нерешительно остановился на полпути.

– Подойди ближе. Как человек исполнительный он переживает, что не выполнит рекомендаций врача. – Алекс что-то коротко сказал своему помощнику, и тот молча удалился. – Здравствуй, Марк. Ты совсем молодой, я представлял тебя старше. Не хорошо получилось, сначала мама, потом это…

Марк протестующе замахал руками, но Алекс продолжал.

– Я в долгу перед этими людьми, поэтому давай я поговорю с ними немного, прямо сейчас, а с тобой мы обсудим дела завтра. Хорошо? Ну и прекрасно. Пусть заходят по одному… и попроси Лусию принести отвар из трав, она знает какой…

Марк вышел, прихватив по пути наблюдающих.

Через минуту на пороге показались Лариса Петровна с Валентином. Она твердым шагом подошла к изголовью и поцеловала Алекса в щеку.

– Здравствуй, отец!

– Здравствуй, Валик. Не знаю, получится ли у меня все то, что я задумал ранее, но я постараюсь, чтобы вы не скучали здесь.

– Алекс, не говори ерунды, Главное, чтобы ты поправился.

Лариса Петровна присела на край кровати и взяла вялую руку Алекса в свои ладони. Она смотрела на бывшего супруга с таким сочувствием и вниманием, что он заподозрил ее в неискренности.

«Вроде бы все правильно, слова, жесты, интонации, но… слишком правильно. Невольно думаешь, а что там за этой парадной вывеской».

– Вы не обижайтесь за то, что так вышло… Мы попытаемся все исправить.

– Не волнуйся. Нам здесь очень хорошо.

«Вранье. Это сквозит в слишком сладкой интонации».

– Валик, мы еще сходим на охоту в горы… я обещаю. Позови следующих.

Вошла Эльвира. Шумно, шаркая ногами, стукнув дверью и волоча стул по каменному полу. «Такая же, – поморщившись, подумал Александр, – бесцеремонная, слепая, глухая, озабоченная только своей задницей».

– Алекс, чё с тобой? – он промолчал, она, как ни в чем не бывало, продолжила. – Никто не хочет мне ничего объяснить, они все сговорились против меня. В Москве мне сказали, что ты собираешься написать завещание, мы приезжаем – тебя нет. Потом оказывается, что ты еще и сильно болен. Надеюсь, это не заразно.

– Не волнуйся, не заразно. Разве плохо пожить в тепле, когда в Москве слякоть и серость, а? Живи и наслаждайся.

– Ага, наслаждайся. Попробуй получить удовольствие в такой компании, я как прокаженная…

– Хорошо, я постараюсь чем-нибудь тебе помочь, а теперь позови остальных…

– Уже? А когда же мы вспомним наши лучшие годы? Их у нас было немало, а?

– Не сейчас. Иди.

Звук отодвигаемого стула, шарканье. Стук двери.

«Жизнь не дала ей поумнеть, может, это к лучшему».

Тихий стук, звук осторожно открываемой двери, ожидание разрешения на лице, Ольга.

– Извини, я пришла одна, Анютка очень расстроена, – Ольга поцеловала его в «третий глаз».

«У меня хороший вкус. Был».

– Не сердись на нее, она очень впечатлительная девочка. Она немного успокоится и придет сама, я в этом не сомневаюсь. Ей удалось впитать от тебя все хорошее, что у тебя есть. Она искренняя, смелая и талантливая. Извини, что я много говорю, это от того, что я не знаю, как себя вести. Прости.

– Спасибо, что приехала. Ведь я знаю, что тебе не интересно наследство. И спасибо, что правильно воспитала наших детей.

– Я воспитывала их, как умела. Скажи мне, Алекс, могу ли я чем-либо помочь тебе?

– Можешь. Приходи почаще. Мне будет приятно тебя видеть… и Анютку тоже.

Тишина. Спать. Спать. Спать.

49

Какое это чудо солнечный свет, он ласкает глаз и врачует душу.

Да здравствует солнце! Оно делает мир объемным, выгоняя плоскую серость из потайных углов, заменяя её бархатной тенью. Неутомимые труженики солнечного войска бесшумно исследуют поверхность за поверхностью, придавая краскам тысячи оттенков. Даже пыль в пронзительных лучах приобретает благородный характер. Каждый предмет под ласковым прикосновением солнца раскрывает свои лучшие качества, что-то блеснет былой позолотой, что-то сквозь серую паутину пыли проявится неожиданным узором.

Небольшая когорта солнечного войска исследовала шершавую стену дома напротив, она медленно двигалась от угла к окну, не пропуская ни одного кристаллика пыли. Дойдя до проема окна, свет проник вглубь, прошив пространство комнаты золотыми нитями. Предметы, рабы закрытого пространства, встречали солнечное войско с радостью, отвечая бликами на их вторжение. Вот вазочка своим пузатеньким бочком отразила луч, зеркало подхватило эстафету. Все, кому не досталось прямого солнечного света, довольствовались этими случайными подарками.

Неторопливая игра света завораживала, затягивала в свой тягучий ритм. Хотелось, не задумываясь окунуться, починиться гармоничной светомузыке. Печальный диссонанс между окружающей безмятежностью и внутренним тревожным ожиданием непримиримо препятствовал гармонии.

«Загадочна человеческая душа! Еще вчера мне казалось, что мир рухнул окончательно и бесповоротно. В серой и промозглой Москве так органично было страдать, там это казалось естественным. Но вот выглянуло солнце… и что же? Я вижу, что мир жив и будет жить, дети смеются, голуби воркуют, значит, все нормально. А где же та безысходность, что вчера так терзала меня? Гляжу внутрь, здесь, она никуда не делась, просто её заглушило солнце. Все на месте, все острые предметы: тоска, боль, одиночество, только их залило солнечным желе. Они по-прежнему опасны, но находятся в состоянии призрачного покоя.»

Слишком темные стекла очков, немного приглушали солнечную вакханалию и давали возможность Вике окунуться в свои мысли.

«Вроде бы мне хорошо, комфортно, сейчас я вроде бы сделала все, что хотела: бросила работу, оставила всю пошлую жизнь и впереди меня ждет долгое путешествие, что может быть прекраснее, чем сбросить старую дырявую кожу и ждать превращения, но… и это „но“ мешает мне переступить заветную черту».

Взрыв хохота заставил Вику вздрогнуть и обернуться, за соседним столиком две девчонки-подростка ухахатывались над чем-то, одним им известным. Судя по лихорадочному румянцу и бегающим глазам, повод для смеха им предоставил противоположный пол. Вика растянула губы, это должно было означать улыбку, но выглядело неубедительно. Все равно ей было приятно, что у кого-то все еще впереди. Она вернулась к своим мыслям и давно остывшему кофе.

На малюсеньком круглом пятачке стола теснились: пачка сигарет, блюдце с початым пирожным, бокал минеральной воды, утерявшей свой тонус и еще одно крохотное блюдце с дольками лимона. В атавистическом сознании Вики еще жила потребность в реквизите, якобы защищавшем её долгое мечтание на этой террасе небольшого кафе.

«Наш» человек в общественном месте, тем более заграницей, должен есть и пить, еще курить, просто обязан, даже если ему не хочется, таковы люди старой советской закваски, которые чувствуют себя комфортно только на собственной кухне, да и то, когда никто не видит. Вот такой мощный комплекс, который не смогли победить полтора десятка лет вполне буржуазной вседозволенности.

Сегодня Вика позволила себе надеть зеленое, этот цвет всегда украшал её, придавая серым глазам малахитовый оттенок. Ей, конечно, не интересно было чужое внимание, ей было ни до кого, именно поэтому она предпочла зловещему черному одеянию спокойствие зеленой листвы. Из черного на ней остались только очки, скрывавшие от любопытных глаз её печаль.

Для постороннего наблюдателя она показалась бы скучающей женщиной, одетой немного элегантнее, чем позволяла будничная суета городских улиц, но при этом совсем не похожей на вечно копошащихся и фотографирующих туристов.

Кстати сказать, её попутчики уже успели посетить готический собор, и сейчас наслаждались дегустацией вин, от которой Вика отказалась, чтобы побыть наедине со своими мыслями.

Что же не давало ей покоя? Нет, не утраты, прошлое осталось в Москве, а что же тогда? Ей было стыдно. Вика всегда считала, что все грехи можно простить, кроме предательства, и вот она сама бросила в беде беспомощного человека. У нее перед глазами так и стояла картинка, увиденная ею в аэропорту. Белый, как полотно, Александр заваливается на руки случайных прохожих, словно мешок картошки без опоры. Кто-то переглядывается, кто-то брезгливо поводит плечами, кто-то много говорит, и только Вика фонарным столбом замерла среди суеты.

«Он похож на гусеницу, которую трудолюбивые муравьи одновременно и опасаются и не могут бросить». Только эта дурацкая мысль, пришедшая в голову, свидетельствовала о том, что происходящее все таки доходило до сознания Вики. Ничем другим она себя не проявила, пока двое мужчин уносили Александра.

Чуть позже, когда столбняк отпустил её, она попыталась прорваться в медпункт, но увиденное опять напугало её. Александру, окруженному белыми людьми, было не до нее.

Теперь, сидя на солнышке, на чудесной узкой улочке, Вике было стыдно, что у нее хватило наглости строить ему глазки и не нашлось мужества, чтобы помочь ему в беде.

50

Борьба за жизнь на этот раз закончилась перемирием. Понемногу силы вернулись в плоть, краски снова появились в облике Александра. Первый признак возвращения к жизни – забота о внешнем виде и желание умыться.

Александр первым делом почистил зубы, побрился и после этого почувствовал себя полноценным Homo sapiens. Утро выдалось пасмурное и задумчивое, как будто природа еще не решила, как ей провести этот день. Пока Лусия перетряхивала постель и меняла белье, Александр стоял у окна и смотрел на совершенно пустой двор.

«Удивительно, насколько наэлектризованным бывает безлюдное пространство, оно как будто пронизано невидимыми лучами и в любой момент может случиться „бум“. А случается, что сидишь где-нибудь среди людей, как в могиле, ничего, полнейший энергетический вакуум».

Александр был прав насчет наэлектризованности, только слегка ошибся с местонахождением этого явления, явно не природной аномалии, а продукта человеческой жизнедеятельности. Дом буквально гудел от напряжения, от скрываемых чувств и невысказанных эмоций. Даже куры, несколько лет исправно снабжавшие хозяйство яйцами, снизили свою производительность почти втрое. Лусия шепотом говорила племяннице, что не иначе, как гости принесли нечистого на своих подошвах. Никого конкретного она не имела ввиду, но в доме не осталось того порядка, к которому они привыкли.

Воспользовавшись задумчивостью Александра, Лусия украдкой сунула под матрас какой-то мешочек. Губы её беззвучно шевелились, сделав быстрое движение, в котором, при большой фантазии угадывалось крестное знамение.

Кто-то тихонько постучал в дверь. Лусия проворно выскользнула в дверь, оставив на пороге растерявшуюся Аню. Александр залюбовался ею, добавив замешательства в ситуацию.

Не понимая, что лучше, уйти или сделать шаг вперед, Анюта застыла в проеме.

Надо сказать, что дочери Александра не отличались писаной красотой, но они обладали тем, что делает женщину неотразимой. В глазах таких женщин светится таинственное знание о чем-то, за обладание которым мужчины всех мастей готовы сложить свои сердца. Сейчас Александр видел это и понял бы любого, кто попросил бы её руки.

Возбужденная неведением, Аня ждала поощрения от Александра. Её глаза цвета недозрелого темного винограда посверкивали, кровь от волнения прилила к бледному лицу лихорадочными пятнами вдоль высоких скул. Еще не потерявшие детской угловатости плечи были развернуты назад, как сложенные крылья, а вся тоненькая фигурка была устремлена вперед.

«Хороша». Александра пронзило давно забытое чувство. Это уже было. Он уже испытывал эту сложную смесь чувств и эмоций, где преобладала радость над страхом.

Когда-то давно очень похожая девушка стояла в дверях безымянной квартиры, а Александр так же потерял дар речи от переполнявших его чувств. В сложном клубке испытанных в прошлом чувств было замешано всего понемногу: восхищение, трепет, предвкушение чего-то, уверенность и одновременно страх потерять, гордость за что-то непонятное, сильное желание свернуть горы и при этом оставить все как есть на данную минуту. Тогда он отчетливо понял, что что-то произошло, что-то случилось и это что-то изменит его жизнь.

И тогда и сейчас Александра порадовало происходящее, и сегодня он произнес вслух то, что когда-то он сказал про себя:

– Наконец-то.

Радость пронеслась по лицу Ани, и она бросилась в объятья отца.

– Ты так выросла… и стала так похожа на мать. В первое мгновенье мне даже показалось, что это она вошла… не сегодняшняя, а юная, как много лет назад, поэтому я замешкался.

– Папа, прости, что не пришла сразу…

– Ты, наверное, и не узнала меня?

Немного отстранившись, Александр испытующе смотрел в лицо дочери, которую он совсем не знал.

– Анюта, это не страшно, мы ведь не виделись… почти всю твою жизнь. В моей памяти ты так и осталась маленькой и очень настырной девочкой.

– Я и сейчас такая, ты ничего не пропустил.

– Неправда, я пропустил всё.

Нахлынувшие эмоции заставили затрястись колени и Александр, чтобы не напугать свою эмоциональную дочь, предложил ей присесть, а сам лег. Пока он располагался, Аня с интересом наблюдала за своим мифологическим отцом.

– Ты, наверное, спрашиваешь себя, дочка, что этот старик, этот незнакомец хочет от тебя?

– Не угадал. Я вспомнила, это, конечно, лишь смутное очертание, но я помню, как ты разрешал мне сидеть у открытого окна, а мама страшно ругалась. Никто больше не позволял мне болтать ножками с девятого этажа.

– Это была глупая затея. Одна из многих моих глупых идей о том, что ребенок не должен ничего бояться… Теперь все по другому. Интересно. Болезнь изменила меня… Я стал бережнее относиться к жизни и к людям, которых люблю. Именно поэтому я и позвал вас всех, мне захотелось восполнить пробелы, а не делить деньги.

– Мы поняли это с мамой. За остальных не поручусь.

– А теперь расскажи мне, что я пропустил.

Если попросить любого человека передать словами свою жизнь, не каждый найдет, с чего начать.

Сначала было трудно говорить, получалась официальная биография, но Александр своим неподдельным интересом к мелочам заставил дочь доверить ему такие вещи, о которых не знала даже мать.

Разговор длился долго и мог бы продолжаться еще не один час, так как каждая мелочь влечет за собой целую кучу ассоциаций. Александр устал, но старался не показывать виду. Анюта рассказывала, показывала и изображала персонажей с таким азартом, что её не хотелось останавливать.

Их прервала Лусия, принесшая травяной отвар. Аня, как остановленный на полном ходу скакун, оглянулась и поняла, что на сегодня хватит. Воспользовавшись моментом, она извинилась и, не взирая на возражения отца, удалилась.

Как только дверь закрылась, Лусия тут же принялась поправлять покрывало, поднимать и передвигать вещи по местам. Александр знал, что это для отвода глаз и внимательно наблюдал и ждал.

– Уже давно пора обедать… все давно поели… я сварила куриный бульон… младшая синьора сварила какую-то кашу… когда подавать?

– Позови Марка, у меня еще одно важное дело… после этого я съем все, что ты принесешь. Хорошо?

Лусия ворча и шаркая ногами удалилась. Через минуту появился Марк, он было открыл рот для дежурных вопросов о здоровье и самочувствии, но Александр жестом остановил его, сил осталось мало, чтобы играть в вежливость.

– Марк, пожалуйста, позвони в Москву, Вере и скажи, что я приеду на консультацию через две недели, пусть собирают полный консилиум, я согласен на всё, так и скажи: «на всё». Очень хочется поиграть со внуками… если это возможно.

Алекс умолк, продолжая мысленно список незавершенных дел. Когда он поднял глаза, Марк утвердительно кивнул. Алекс улыбнулся, он всего один день видел этого молодого человека, но тот еще ни разу не сделал ни одного неверного движения, ни одного жеста и слова невпопад. Алекс не ошибся в выборе поверенного.

– Еще… позови, пожалуйста, Эльвиру и не уходи, я не хочу оставаться с ней наедине.

Алексу показалось, что он лишь на мгновение прикрыл веки, и тут же наглая шумовая атака Эльвириного появления заставила его очнуться.

– Вау, пупсик, сегодня ты уже больше похож на живого.

– Спасибо за комплимент, присаживайся.

– Я могу хотя бы чмокнуть моего пупсика? По-сестрински.

– Позже.

– Ал, чо такое? Мы как не родные, вчера я рвалась к тебе, спеть колыбельную, а этот твой… «Хулио»…

– Жозе.

– А мне по барабану. Этот Хулио защищал твою дверь больше, чем свою девственность. Я напялила розовое неглиже ради тебя, а этот мужлан посмел меня не пустить…

– Не волнуйся, я прекрасно слышал твой трехэтажный русский язык и удивлялся, как ты не перебудила весь дом своим колоратурным сопрано.

– Чем-чем?

– Голосом.

– А-а… Почему же ты не впустил меня? Неужели ты не соскучился в этой своей деревенской дыре?

Во время всего разговора Эльвирино поведение было вызывающе похабным; она положила ногу на ногу и покачивала ими, она поводила плечами и изображала «обольстительные» улыбки, но все напрасно. Ни дать, ни взять слепая проститутка на базарной площади, хлопочет почем зря, а вокруг никого. То, что у юной девушки выглядит прелестным кокетством и с годами превращает зрелую женщину в обольстительницу, у женщины после сорока пяти выглядит жалким и смешным. Как можно «строить глазки» когда у тебя вся биография в мешках под этими глазами, это почти то же самое, что надеть мини юбку, открыв миру чудовищно кривые ноги.

Александр разглядывал эту похотливую самку, казавшуюся совсем незнакомой, и удивлялся тому, что когда-то она смогла в свои сети заманить и его. Ведь все осталось прежним: ужимки, приемчики и сама она осталась прежней, только в весьма потрепанной оболочке. В какое-то мгновенье ему захотелось думать, что она все знает, но иначе не умеет жить и защищаться. Это был блеф, просто тем самым он пытался оправдать ту мозговую тучу, что закрыла ему глаза, и заставила на ней жениться. Что было, то было. Теперь ему предстояло еще нечто более ужасное.

Алекс протянул Эльвире сложенный листок бумаги и увидел, как вздрогнула её совесть. В принципе, на этом можно было и закончить, но спектакль не может закончиться без эффектного финала. Эльвира напрягла свои лицедейские способности.

– Что это, пупсик? Ты написал мне письмо? Я надеюсь, оно про любовь?

– Нет, оно про ненависть. Я не понимаю, что плохого тебе сделала моя мать?

– О чем ты? Какое…

– Не кривляйся. Я не спрашиваю, ты ли писала эту гадость, нет. Я тебя как человека спрашиваю: за что?

– За что, за что… Да просто так.

Тон Эльвириного голоса изменился кардинально, из карамельно – целлулоидного превратился в склочно – коммунальный. Марк, все время молча стоявший возле двери, переступил с ноги на ногу, и отчаянно заморгал, будто взволнованный пингвин.

– Твоя мамаша – глупая наседка, она мне всю жизнь загубила. Она всюду совала свой нос…

– Когда, сейчас?

– Не-е-т, тогда.

Как говориться, «комментарии излишни». Ну что с нее возьмешь?

Когда в голову Александра только пришла мысль о том, что это трагическое письмо могла написать Эльвира, он жаждал правды, публичного покаяния и даже собирался лишить её той доли наследства, которую он отписал ей в последнем завещании.

Но сейчас, получив свою вожделенную правду, он ощутил опустошение и усталость, ему даже не важны были подробности предательства, он понимал, что правда не способна что-то изменить, вернуть человека к жизни.

– Сама все «сю-сю-сю», а за спиной строила козни. Она упекла меня в наркологическую больницу…

– Все. Этого вполне достаточно, Марк, будь любезен, отведи Элю в комнату.

Марк дернулся, тут Эльвира схватилась за спинку кровати.

– Нет уж, хрен. Хотел знать правду? Я скажу. Твоя мать поила тебя отворотным пойлом, чтобы ты…

Алекс подумал, что её надо лечить, но не в наркологическом диспансере, а в психбольнице.

– Иди с миром. Не надо, не унижайся.

Эльвира как-то обмякла и опустила руки. Марк подошел к ней и мягко взял под локоть. Она послушно встала и пошла, у двери обернулась.

– Если бы у меня была еще одна попытка, еще одна…

И ушла.

Александр так и не понял, о чем она, да и не собирался вникать. Он устал.