Текст книги "«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»"

19

Отвыкшие от нагрузки мышцы, как заржавевший механизм, двигались со скрипом. Направляясь к машине неверной походкой, Александра сковал страх. Если бы не три пары глаз, с тревогой следящих за каждым его движением, он с отчаянием рухнул бы на землю, но нет.

Горькая ухмылка прорезала лицо, он как младенец, снова учится подчинять себе пространство. Его когда-то верный друг, исколесивший тысячи дорог, сверкал не подобающим ему лоском. Жозе с местным механиком приводили джип в порядок целых трое суток. Жозе снаружи, механик изнутри. Добравшись до кабины, Алекс рухнул на пискнувшее сиденье, поджилки предательски тряслись.

«Ну, и что дальше?» – подумал он с сарказмом.

Со времени капитуляции перед болезнью, Алекс почти не садился за руль, хотя раньше это было одно из самых приятных для него занятий – нестись сломя голову по неведомым доселе дорогам. Это создавало иллюзию бешеного продвижения вперед, то есть навстречу жизни. С тех пор, как он отказался от жизни и от борьбы, гонки перестали его привлекать.

Густаво молодец, содержал железного коня в идеальном для такой старой машины состоянии.

Алекс купил джип у французского доктора, который совсем не стремился от него избавиться, но понимал, что неугомонный Алекс способен дать автомобилю почти непрерывное движение, а не губительное ржавление среди песков. Машина была старой закваски из разряда мало эстетичных железных коробочек с минимальным количеством пластмассовых деталей, но при этом внутри такой «железяки» имелся надежный пламенный мотор мощностью в 160 лошадиных сил. И эти лошадки очень много раз вывозили на собственном горбу Алекса из непростых ситуаций.

Со сложными чувствами радости и сожаления Алекс осматривал салон: радости от встречи со старинным другом и сожаления о том, что все в прошлом. В бардачке он обнаружил карты, многих изколесенных им, земель и в лицо повеяло ароматом странствий, душа с легкостью отозвалась на призыв к путешествию и устремилась вперед, но отяжелевший в оседлой жизни разум скомандовал «тпру» и старт был отложен на неопределенный срок. С замиранием сердца Алекс все-таки решился повернуть ключ в замке зажигания, мотор с легкостью отозвался, словно и не было этих месяцев простоя. Мотор журчал ровно и уверенно, что передалось Александру. Он вдруг поверил в свои силы и, поставив коробку передач на скорость, он быстро, чтобы не передумать, отпустил педаль сцепления. Джип дернулся, но не заглох, и они двинулись в путь. Куда неизвестно, лишь бы движение, лишь бы вперед.

После удачного старта Алексу захотелось понестись во весь опор, но он опять сдержался. Аккуратно, как нейрохирург, он выполнил виражи и взял курс на полоску гор вдалеке. Неуверенность скоро сменилась спокойствием хорошо отлаженных в прошлом движений.

Какое наслаждение двигаться вперед с помощью верного послушного скакуна. Он совсем забыл это удовольствие, но как было приятно это вспомнить. Великая магия движущихся за окном пейзажей заставила Алекса на минуту забыть о дороге, но весьма крутая кочка напомнила о ней.

Встряска пошла на пользу, Александру захотелось петь, и он загорланил навстречу ветру: «Нас утро встречает прохладой…». Поскольку дальше слов он не знал, перешел на: «на-на-на…», при этом, не теряя энтузиазма, присущего песням первых советских пятилеток, которые были знакомы Алексу по первым звуковым кинофильмам.

Голосовые связки, отвыкшие от таких нагрузок, выдавали какие-то непривычные для уха звуки. То срываясь на ультразвук, то нисходя до хрипоты, но удовольствие того стоило.

Напор ветра, врывавшийся в машину через боковые открытые стекла, нещадно мял и месил дряблую кожу лица, но на нем, то есть лице, светлой печатью лежала улыбка.

Температура понижалась, сказывалось приближение предгорья. Дорога из грунтовой превратилась в каменистую, что отражалось на тряске.

И вот Александр снова здесь, на том самом месте, где он осознал, что жизнь его закончена. Небольшая долина с ручьем, среди неряшливых, усеянных мелкими камнями склонов.

Трудно понять, что привлекало его в этом мрачном пейзаже. Только пучки пожелтевшей травы, уцелевшей от коз, напоминали о весеннем великолепии, о буйстве красок в период цветения. Лишь небо нарушало этот обет воздержания, оно полыхало пронзительной, неприличной синевой, в которой проплывали столь же пронзительной белизны облачка из небесной ваты.

Александр примостился на огромном валуне у самой воды. Этот камень за удобство он называл «кресло» и действительно, тело, водруженное на него, напоминало развалившееся в мягком кресле у телевизора, только вместо говорящего ящика был нашептывавший дрему ручей. Раньше он мог часами наблюдать, как в кристально чистой воде перекатываются камушки, одни на месте, другие вниз по течению. Сейчас он снова попался в эту ловушку.

Никакие мысли в это время не посещали его, еще не привыкшую к воскрешению, голову. Когда Алекс смог оторваться от ненаглядного зрелища, он поднял голову вверх и обомлел.

Высоко, выше вершин, прямо над ним кружил стервятник. Он снова и снова заходил на новый круг, в центре которого был Александр. Говорят, хищники чуют болезнь и немощь добычи, но… он им не по зубам. Алекс бессмысленно обозлился и бросил камень в недосягаемую высоту. Злоба родила в нем новый прилив сил и «ты добычи не добьешься…» эхо унесло в даль. Стервятник улетел, то ли насмотревшись на это безобразие, то ли наслушавшись.

Какое-то беспокойство, рожденное шумом, заставило Александра обернуться назад. По пологому склону, лениво, один за одним, срывались вниз небольшие камни и приближались к Алексу. Никакой опасности этот хилый камнепад не представлял, но он на всякий случай поднялся.

Уголком глаза Алекс зафиксировал какое-то движение в стороне, обернулся. Из ложбины, между склонами на него катилось огромное нечто, на подобии лежащего у ног смирного каменного кресла. Только это кресло было бешеное, необузданное и приближалось по угрожающей траектории. Надо было бежать, ведь это могло быть лишь началом.

С легкостью кошки перепрыгнув ручей, Алекс стал взбираться по противоположному склону, при этом, прекрасно понимая, что излишняя торопливость и здесь может привести к беде. Лишь добравшись до тропинки, он решился обернуться.

Все улеглось, но новое «кресло» причалило к старому, слегка подмяв его под себя. Да, могли быть жертвы.

Стоя на утрамбованной сотнями поколений пастухов тропинке, Алекс понял, что без борьбы ему не удастся вернуться к жизни. Отныне ему придется вырывать у нее все то, что ему ранее принадлежало. И он был готов к этому.

20

В первый раз за несколько лет он по настоящему устал. Все тело сигнализировало болью, прострелами и ломотой, что были допущены значительные физические перегрузки. Организм бесхребетной начинкой растекся где-то между простыней и одеялом, но Александр улыбался. Почему? Этого он и сам не знал, но чувствовал себя в этом расплющенном состоянии удовлетворенным, как после праведной борьбы с врагом.

Мысли, обычно вносившие суету и нетерпение в жизнь Алекса, куда-то расползлись, и в голове ощущалась приятная пустота. Спать не хотелось, вернее, хотелось, но трудно было расстаться с этим чудным состоянием. Теперь ему было понятно словосочетание «заслуженный отдых после тяжелого трудового дня». Александр запланировал, что с завтрашнего дня он сознательно будет измываться над собственным телом, чтобы получить эту сладостную усталость.

21

Если бы они сидели в общем зале, то бесспорно являлись бы центром всеобщего внимания, ибо такую разношерстную компанию трудно встретить в природе. Но предупредительный Бернштейн предусмотрел и это, он заказал отдельный кабинет в ресторане модного клуба, где привыкли ко всякому.

Эта встреча была назначена для вопросов-ответов перед отъездом, для утряски деталей, для притирки участников друг к другу. Марку Бернштейну эта встреча была необходима для того, чтобы понять, справится ли он с этой оравой или лучше отказаться сейчас.

К назначенному часу взволнованные Ольга с Аней в сопровождении метрдотеля переступили порог отдельного кабинета, где уже томились Лариса Петровна и Валентин.

Ольга выглядела прекрасно. Природная стройность была выгодно подчеркнута элегантным костюмом, лицо ухожено и выражало уверенность в своей привлекательности. Анюта была вне конкуренции, её возраст уже козырь, которому нет равных.

Лариса Петровна благодаря диете, многочисленным маскам и примочкам, а также приглушенному свету смотрелась гораздо лучше, чем без всего этого. Ольга сочувственно подумала: «Зачем она, бедная, покрасилась в этот жгуче черный цвет?», и действительно, из-за него жена№1 выглядела воплощением проигранной битвы с возрастом. Рядом с матерью не молодящийся и кругленький Валентин выглядел её внуком.

– Здравствуйте. Я Ольга. Это моя дочь, Аня. Кажется, мы вовремя.

– Мы заочно знакомы. Я – Лариса Петровна. Это наш с Александром сын Валентин.

– Валентин Александрович.

– Извини дорогой, ты навсегда останешься для меня Валей. А для них, ты конечно Александрович.

Хорошо, что Ольга была наслышана о её сложном характере еще в пору их брака с Александром, она и бровью не повела на заявление «наш сын». Ведь все знали, что Александр его усыновил, но этим Лариса Петровна хотела примитивно предъявить свои права на первенство. Она первая жена, он первый сын, с намеком на первую любовь и истинную привязанность.

Ольга улыбнулась, слегка вскинув брови и между ними, меж первой и четвертой женой Алекса в секунду раскинулась пропасть. Казалось, их дети последовали за ними в своей взаимной неприязни, хотя Аня была ровесницей дочери Валентина, а Ольга была на несколько лет моложе самого Валентина.

Нечего говорить о Ларисе Петровне, которая была даже старше своего бывшего, но не единственного, мужа Александра. В этой возрастной путанице есть только одна закономерность, что первые четыре жены были соответственно, каждая следующая моложе предыдущей на несколько лет. Но их разнил не возраст, а соперничество.

– Что будете пить? – официант вопросительно взглянул на Ольгу.

– Анюта, ты чего-нибудь хочешь? – спросила мать, чтобы в этой натянутой атмосфере немного поддержать растерявшуюся от неприкрытой неприязни, дочь.

– Мне еще коньяк, – продекламировала Лариса Петровна, передавая опустевший бокал официанту. Она чувствовала свое моральное преимущество перед противником, но напрасно.

– Мамуля, я буду латте, а ты, если хочешь, возьми чего покрепче, думаю тебе это понадобится.

– Я так и сделаю. Пожалуйста, мне дайкири для начала и латте.

Мать с дочерью инстинктивно выбрали для себя тактику холодной вежливости по отношению к чужакам и преувеличенной сердечности между собой, что вызывало бессильный скрежет зубов.

– Ты знаешь, а мне здесь нравиться, – продолжала свою игру Аня.

Кстати сказать, интерьер кабинета был чудовищен. Какой-то безмозглый дизайнер ради выпендрежа решил изобразить а-ля «охотничий домик», но в каком-то наркоманском стиле. Здесь охотничьи трофеи, чучела, рога и перья выглядели ужасающе на стенах, покрашенных в яркие кислотные тона и еще подсвеченные разноцветными галогеновыми светильниками. В общем, мечта сторчавшегося любителя пострелять, пиф-паф и о-ей-ей.

Аня продолжала восхищаться этим идиотизмом, мать одобрительно кивала. Лариса Петровна, чуя вызов, поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, её длинные серьги встревожено колыхались, глаза настороженно сузились. Она была похожа на встревоженную индейку, готовую к отпору, но на нее никто не обращал внимания. Какая жалость. Она так долго готовилась, что почти поверила в свое превосходство и преимущество; в этом была её ошибка. Валентин, после начального обмена «любезностями», сидел, уткнувшись в свой бокал пива.

– Никогда бы не подумала, что такой педантичный человек, как Марк Бернштейн, способен так опаздывать.

– Мамуля, наверное, его что-то задержало, что-то важное.

– Не что-то, а кто-то. Он везет Эльвиру сюда, а это дело не из легких. – Лариса Петровна выкладывала козыри один за другим, но слушатели пропустили её реплику мимо ушей.

– Мамочка, давай как-нибудь притащим сюда папу и как следует повеселимся.

– Детка, если у тебя такой хороший «папа», зачем тебе эта поездка к Александру?

Аня была очень хорошо воспитана, поэтому ответила спокойно и с достоинством, как на экзамене:

– Хочется изучить свои биологические корни, гены – это великая вещь и полезно знать, чего можно от себя ожидать в будущем. В этом смысле, похоже мой биологический отец просто кладезь непредсказуемых поступков. Извините, хотелось бы в свою очередь поинтересоваться: а зачем Вы едете?

Ольга была довольна ответами дочери, лишь на последней фразе сделала попытку остановить Аню, но та была занята другим, она широко открытыми глазами, что называется «на голубом глазу», в упор смотрела на Ларису Петровну.

Валентин, как будто проснувшись, поднял голову и с интересом посмотрел на юную, но очень смелую девушку. Он знал по подругам дочери, что те хамили и огрызались в ответ на обиды, но чтобы так грамотно защищаться… Лариса Петровна была тоже не промах, её тактикой защиты было нападение, поэтому именно она затеяла эту перебранку. Она настроила себя на борьбу, она всегда защищала свое семейство, потому что все её шестеро мужей на это были неспособны, во всяком случае, так считала она.

– Видишь ли, деточка…

Как хорошо, что именно в эти моменты, когда может произойти что-то непоправимое, случается другое что-то, что меняет русло происходящего. Так произошло и сейчас. Дверь распахнулась и в проеме возникли двое, один персонаж, держащий под руку другого.

Это были взмыленный Марк Бернштейн и одетая как дешевая проститутка – третья жена Алекса – Эльвира.

– Простите за опоздание. Нас задержали непредвиденные обстоятельства. – Стряпчему было действительно неловко. Зато Эльвира оставалась невозмутимой.

– Какие люди… Валик. Привет, мы виделись последний раз… даже не помню когда. Лара, как ты? Наверное, снова замужем?

– Лучше быть замужем, чем напиваться до бесчувствия, небось, Марк тебя реанимировал?

– Что ты, старшая подруга, я не пью уже целую вечность

– А какие же важные дела могли задержать твое Высочество?

– Да так. Я сидела в осаде, дома. Хозяйка квартиры хотела меня взять измором, сидя на лестничной клетке, пока я не заплачу хотя бы за один месяц.

– На что ты рассчитывала? Ты считала, что она будет счастлива иметь у себя такую жиличку просто так?

– Честно говоря, хотела уехать, а заплатить по приезде…

– Ну ты прохиндейка… А почему ты не здороваешься с нашими красавицами, ты ведь с ними хорошо знакома, даже слишком.

– Привет, девчонки. Я знаю, что вы меня не очень рады видеть, но я почти исправилась… правда-правда.

– Здравствуй.

Морально Ольга была подготовлена к этой встрече и знала, что предстоит испытание. Она все это время разглядывала Элю, они не виделись давно. После строгой диеты, на макаронах и воде, Эля действительно выглядела завязавшей с разгульной жизнью и алкоголем, но Ольга как никто знала, что этому вряд ли можно верить. Сколько раз Эля приезжала к ним на роскошных машинах, делала вид, что хочет забрать дочь и столько же раз потом бесследно исчезала вместе с «компенсацией». Ольга молчала. Она не знала, что сказать.

– Жалко Сонечка не смогла с нами поехать, я так давно её не видела.

– А ты пыталась?

Для Ольги отношения Сони с её «биологической» мамашей были больным местом, поэтому она не выдержала.

– Прошу прощения, мне хотелось бы напомнить для чего мы тут собрались…

Марк говорил спокойно и настолько тихо, что приходилось прислушиваться. Он не смотрел на собравшихся, его интересовали только собственные руки, протиравшие салфеткой стекла его же очков.

– Во-первых, все документы готовы, они у меня на руках; вовторых, вас за столом пятеро, не считая меня, в таком составе вы и будете путешествовать. Александр Сергеевич вас всех ждет…

– Подождите секундочку, а Вера? – Ольга относилась к той категории людей, которым нужна вся информация и никаких недомолвок. Марк молчал. – Она что, отказалась?

– Да. Вы поймите, я официальное лицо и никаких обстоятельств обсуждать не намерен, если конечно, меня не уполномочили.

Ольгу взволновал тот факт, что они едут не в полном составе. Она понимала Эльвиру и Ларису Петровну, их влекло в большей степени наследство и в меньшей степени любопытство. И вот теперь получалось, что только Ольгой двигало любопытство в чистом виде, а она так надеялась, что её поддержит Вера, которую она почти не знала, но почему-то уважала. Теперь Ольгу покусывали сомнения в правильности своего поступка, но отказаться сейчас было бы смешно.

Все притихли, и Марк понял, что перегнул палку и постарался смягчить свой тон.

– Я сам еще не знаю, ехать или нет. Не решил.

– А что тут думать… – Безапелляционный тон Ларисы Петровны не придал Марку уверенности.

– Конечно, конечно. Нам мужчина просто необходим, Вы будете на наш женский коллектив положительно влиять.

Марк грустно посмотрел на кокетничающую с ним Эльвиру. Ей даже не приходило в голову, что у видевших её дома в халате, отбивает всякую охоту за ней ухлестывать.

– Я еду не как гость, а как посредник…

– Алекс разучился говорить по-русски?

– Нет. Я буду готовить документы по законам той страны, гражданином которой он теперь является.

22

Они никогда так не ругались. Видимо, сказалось напряжение последних недель, к тому же он был взбешен, а она плохо слышала, поэтому кричали одновременно. Лусия совершила святотатство по отношению к праздничной рубашке Жозе, подарку хозяина. Она отпорола ярлычок с кармана рубашки, где теперь красовался прямоугольник ярко синего цвета на фоне полинявшего основного цвета.

Ничего страшного не произошло, но сегодня Жозе должен ехать в город, а его лучший наряд испорчен. Может быть, это первый и последний раз, когда его в качестве распорядителя с чеком на руках отправляют на закупки целого грузовика товаров, от еды до постельного белья.

Жозе весь переполнен ответственностью, возложенной на него миссией, он даже мылся среди недели. Лусия же закрутилась в возросшем объеме работ, но упорно не желает нанимать поденщиц. Ей кажется, что если она впустит в свое хозяйство чужаков, они её вытеснят. Ведь она полуграмотная, полуглухая старуха, но не хочет сдаваться. А тут еще этот Жозе со своей рубашкой.

Лусия замолчала первой, прислушалась, Жозе продолжал возмущаться.

– Тихо. Хозяин услышит.

– Не услышит. Он с утра на чердаке, разбирает старьё. Если бы он мог услышать, ты бы не посмела… Ну скажи мне, глупая женщина, зачем ты испортила хорошую вещь?

– Может, я и не грамотная, но могу сообразить, что носить чужое имя на одежде это неприлично. А если этот человек увидит тебя в городе и обвинит тебя в краже? А? То-то, одно дело в деревне ходить щеголять чужими обносками и совсем другое в городе. Я о тебе пекусь, остолоп.

Жозе сначала потерял дар речи от возмущения дремучестью Лусии, а потом смягчился её бесхитростной заботой о нем. Но все же счел своим долгом вспомнить генеалогическое дерево Лусии, якобы берущее начало от мулов, правда, уже вполголоса.

На дворе забибикал грузовик Карлуша, хозяина гаража, он вместе с Жозе ехал за покупками, о которых говорила вся деревня. С достоинством, от которого сквозило неизбежностью, Жозе застегнул злополучную рубашку, взял в руки свой картуз и направился к двери.

– Не забудь, скоро плотник привезет дерево для кроватей. Откроешь ему комнаты, но глаз с него не спускай, его помощник нечист на руку. Нас раньше ужина не ждите, на ужин тоже не ждите, ешьте без нас. Если что случится непредвиденное, позвоню. ВСЕ. ЧАО.

Лусия торопливо сунула ему в руки сверток с едой, потому что знала, сам не попросит. Жозе, сдерживая улыбку, вышел во двор. Эти люди за несколько лет стали для него настоящей семьей, которой он почти не знал. И хотя, если бы у него был выбор, он предпочел что-нибудь иное, но так распорядилась судьба, и он был доволен ею, что о нем есть, кому заботиться.

23

Алексу всегда хотелось, чтобы любимая им женщина стала ему матерью. Как ни странно, но ни одна из них не была на нее похожа, ни внешне, ни своим отношением к нему. Нет, конечно, его мать не была идеалом, но ему был нужен не идеал, а человек, которому без оглядки он смог бы доверить свою жизнь, если понадобилось бы… то есть такая степень доверия.

Мать Алекса не была ни умной, ни слишком доброй, ни излишне внимательной, но у нее было одно бесценное для каждого ребенка качество, она безоговорочно обожала его со всеми его недостатками, и не пыталась бороться ни с одним из них. А все жены Алекса как раз наоборот, наступали на одни и те же грабли и тем самым разрушали все хорошее, что было, они пытались переделать, изменить, помочь Алексу преодолеть свои слабости и недостатки, а на самом деле лишь вгоняли его в депрессии и запои.

Ах мама, мама, они никогда не были по-настоящему близки, как ему хотелось.

Мать всегда была чем-то занята, когда их оставил отец Алекса, ей совсем стало не до него, ей нужно было его кормить и одевать, а двенадцатилетнему подростку так хотелось тепла, надежности, всего того, что как раз и не в состоянии была дать издерганная тридцатилетняя женщина, которой самой очень хотелось тепла и надежности.

Он так давно не позволял себе скучать, что сейчас на него нахлынула огромная волна нежности к самому близкому человеку на свете. Алекс перестал перебирать вещи прошлого, те мелочи, что посторонним показались бы хламом, но для каждого являются вместилищем памяти. Он почувствовал непреодолимое желание, позвонить матери.

Именно захотел, а не как обычно «должен». В тот момент, когда он поднялся, в проеме чердачной двери возникла отчаянно жестикулирующая фигура Жуаны.

– Синьор. Телефоно. Очень важно.

Смутная тревога зашевелилась в груди Алекса, но он усилием воли отогнал её.

– Месье, меня зовут Ингрид…, – чувствовалось, что русская речь дается женщине с трудом, возможно, даже читает по написанному заранее, – я сиделка ваш мама…

– Что? Что-то случилось с мамой? – Александр боялся слушать, что ответят, поэтому поторопил сиделку и попросил перейти на английский.

– Ваша мама думает, что умирает, и попросила меня связаться с вами. Но сразу хочу Вас заверить, что никаких тревожных клинических показателей у нее нет. Скорее всего, её расстроило письмо, которое она получила из Москвы.

– Какое письмо?

– Не знаю. Мадам не сочла нужным рассказать, но она долго плакала над ним, а потом заявила, что умирает и ей необходимо переговорить с сыном затем, чтобы проститься…

Александр боялся дышать, он давно привык к тому, что это он умирает, а весь остальной мир остается горевать без него. И вот этот миропорядок оказался миражом. Грудь стальным обручем сдавило горе. Мама, та самая, которая была всегда и так казалось будет всегда, может покинуть его, не он её, а она его. Он оказался к этому не готов.

Алексу пришлось примириться с мыслью о собственной мучительной агонии и именно в тот момент, когда он твердо решил бороться за жизнь до конца, такой удар поддых. На одно лишь мгновенье ему захотелось все вернуть назад, но он быстро понял, что обратного пути нет.

Голос матери был слаб и жалобен. Полное отсутствие помех и искажений лишило разговор реальности. Теперь это был звонок не из далекой Швейцарии, а из еще более далекого загробного мира.

– Сынок… я умираю…

– Ну, что ты говоришь, мамуля?

– Я знаю, что я говорю…

Спокойная уверенность в голосе матери удержала Алекса от бессмысленного отрицания.

– Об одном только жалею… что не удалось повидать тебя…

– Мамочка, я обещаю, что через месяц…

– Сынок… неужели ты думаешь, что мне приспичило пошутить… или таким гнусным шантажом заманить тебя к себе на свидание? А?

Попробуй-ка найти правильные слова в подобном разговоре… вот и Алекс не знал, то ли отговаривать, то ли сочувствовать. Понимая, что и то и другое глупо, он только промямлил:

– Я правда собирался приехать…

Это прозвучало, как самая пошлая отговорка, но только он знал, что это самая настоящая пронзительная правда. Но, видимо, запоздалая.

– Я давно хотела тебе сказать, но ты вряд ли стал бы меня слушать… не отпирайся, у меня мало времени. Так вот, я давно чувствую, что ты потерял интерес к жизни и сдался. Ты перестал жаждать новых впечатлений. Ты перестал писать, и зря. Никогда не стоит сдаваться, даже когда дело кажется безнадежным. Это нужно в первую очередь тебе, а не твоим потенциальным читателям. Ты больше не влюбляешься и не женишься, почему? Ты еще не безнадежно стар..

– Я…

– Это тебе информация к размышлениям. Я очень тебя люблю и горжусь тобой. И когда ты был недоволен собой, я радовалась, что у меня такой неугомонный, ищущий ребенок. Я очень тебя прошу, не останавливайся. Куда-нибудь двигайся, это жизнь. И еще… не отбрасывай свое прошлое… не забывай детей, это твое будущее, наше будущее.

Наконец-то у Алекса появилась возможность сказать маме что– то по настоящему хорошее.

– Мамуля, я как раз собирался тебе рассказать, что скоро, очень скоро ко мне приедут в гости Ольга с Аней, Лариса с Валькой, и даже Эльвира. Это правда. Мама…

Тишина в трубке была подозрительной.

– Простите, месье, но мадам уснула, подействовал укол. Нам пришлось дать ей успокоительное.

Вздохнув с облегчением, Александр попросил сиделку держать его в курсе дел, и положил трубку. Он скомандовал себе «стоп», вернее не себе, а тому загнанному зайцу, который где-то в груди испуганно стучал лапами. Не помогло. Безумный заяц продолжал выстукивать свою тарантеллу, начатую с первыми звуками этого телефонного разговора.

Что же делать? Хороший вопрос, если учесть, что на него так и не смогли ответить и более умные люди. Есть отчего впасть в панику.

Обычный, средний человек вырастает с непоколебимым чувством единения с собственным телом, с кровной матерью, ну, и пожалуй, с небесным светилом, то бишь с солнцем, без всего этого очень трудно представить жизнь. Александр чувствовал, что его предали, сначала собственная плоть подложила ему свинью в виде смертельной болячки, теперь та, что дала ему жизнь, хочет покинуть его, и все это именно в тот момент, когда ему так нужна поддержка близких и собственное мужество.

Ну, скажите на милость, откуда взять силы на борьбу с осыпающимся под твоими ногами миром. И что теперь? Снова погрузиться в обреченность? Ну, если на то пошло, то каждый человек осужден на смерть при рождении, и что теперь – не жить? Ну, уж дудки. В Александре все сильнее разгоралась злость, причем злость вселенского размаха, на несправедливый миропорядок, на обманутые ожидания, на незаметно промелькнувшую жизнь.

Со словами «ну я им покажу», он опрокинул стул. Гнев рвался наружу, как теплое шампанское, ему был просто необходим выход и он его нашел. Стиснув зубы и согнув руки в локтях, Алекс решительно направился в гостиную, а точнее к стеклянной витрине, где уже несколько лет мирно отдыхали два его ружья. Сталь приятно холодила напряженные ладони. Обнаруженный в стволе патрон слегка приглушил недовольство, хоть в этом миропорядок пошел ему навстречу, Алекс недобро ухмыльнулся, как будто обнаружил трусливость врага.

Александр стоял посреди гостиной, крепко сжимая карабин. Вот он герой, готовый биться за справедливость и добро, против боли, тлена и горя. И несмотря на то, что герой наш выглядел немного карикатурно, с поредевшими волосами и обвисшим брюшком, глаза его горели нешуточным огнем, а побелевшие суставы рук сулили опасность всякому, кто встанет на его пути.

Но поскольку вокруг не наблюдалось ни малейшего посягательства на спокойствие, Алекс понял, что враг не пойдет на честный бой, а выберет иную тактику. Честного поединка не будет, будет долгая изнуряющая партизанская война, пусть так, он готов ко всему.

Подброшенный камень должен упасть на землю, а вырвавшийся на волю гнев обязательно должен что-то разрушить, он никак не может быть спрятан в ножны, как не пригодившийся кинжал. Если человек находит в себе силы сдержать внутри свой гнев, то это разрушает его самого.

Выстрел прогремел неожиданно, прервав будничные деревенские шумы. Осыпавшаяся на голову штукатурка припорошила Алексу плечи. Возникшая в дверях Лусия с полуощипанной курицей в руке смотрела на Алекса с испугом.

В потолке образовалась болячка.