Текст книги "«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»"

31

Запах у коньяка был такой, что Александр подумал: «Может, не надо?», но сомнения отступили, когда он вспомнил, что дома его ждет целая орава бывших родственниц, а он один на белом свете. Жалость к себе требовалось срочно утопить, даже под страхом ужасной боли.

Когда горе страшнее боли, человек выбирает алкоголь. Немного подержав коньяк во рту, он осторожно проглотил. Вкус был гораздо лучше запаха, а тепло, которое разливалось в теле сверху вниз, было уютным. Да здравствует первая обезьяна, в голову которой пришла идея довести фрукты до брожения. Еще глоток, и тело полностью адаптировано к окружающей среде, его устраивает все: температура, влажность, слишком громкая и пошлая музыка становится терпимой, раздражающая публика превращается в милых людей, и даже мокрые ботинки на ногах как будто высохли, чудеса.

Александр сидел на высоком табурете у стойки бара, спиной к залу, ему не хотелось видеть чужое веселье, громкий смех и то его раздражал. К счастью, бар в гостинице был маленький, и людей с улицы в него не пускали. Можно было заказать выпивку в номер, но Алексу хотелось находиться среди людей, а не в одиночестве со своим горем.

Борьба непреодолимых противоречий и представляет собой жизнь, с одной стороны среди людей, и при этом спиной к ним, вот так то. Может поэтому человеческая жизнь и складывается так несуразно, с одной стороны все жаждут любви, с другой – боятся ее последствий; с одной стороны стремятся к одиночеству, с другой – не могут обойтись без братьев по разуму. Расхождение целей и истинных побуждений, видимо, и порождает человека мятущегося и блуждающего в поисках счастья, виной всему неумение отсеивать несущественное, отделять зерна от плевел.

Александру показалось, еще немного и он нащупает что-то важное для себя, вот-вот из глубины рассуждений айсбергом вынырнет то самое, тот самый маяк, на который надо править свое утлое суденышко бытия. Он замер, прислушался, даже поднял глаза к потолку, ничего не произошло, никакого озарения. Он заказал еще коньяку.

Парнишка-бармен с инородными, как будто приклеенными усами на юном, по младенчески пухлом лице, исподлобья поглядывал на Александра.

– Как тебя зовут?

– Жорж.

– В смысле Георгий?

– Нет. Вообще-то я Владимир, но для посетителей Жорж, так проще.

Парень успокоился, за его практику немного встречалось людей, пьющих в одиночестве и в полном молчании.

– Послушай, Володя, у тебя мама есть?

– Да.

– Наверное, молодая совсем. Работает?

– Работает.

В недоумении бармен смотрел на не поднимающего от стакана глаз Александра, он ждал продолжения. Обычно клиенты Жоржа – Владимира любили поболтать о том, о сём, о политике, спорте, семье, иногда о детях, очень редко о животных, а чаще всего о любовницах, но чтобы о родителях… к этому он был не готов.

– Постарайся почаще радовать свою мать, потому что не огорчать ее у тебя не получится… а потом будешь жалеть, что не сказал ей самого главного… о своей любви. Вот так то!

Парень пожал плечами по направлению к макушке Александра, что еще скажешь, но похоже никто его ответа и не ждал. Жорж с деловым видом захватил стаканы и понес их в другой конец стойки, ему не хотелось продолжать разговор, этот странный господин вполне может поговорить со своим пузатым бокалом.

На самом деле, Александру страшно хотелось поворошить прошлое, рассказать кому-нибудь о том, что мама панически боялась лягушек, но при этом могла сигануть с парашютом с самолета. Хотелось вспомнить шумные застолья, которые устраивала мать в честь его дней рождения, его публикаций, его свадеб и разводов. И каждый раз она радовалась и поддерживала любые его затеи. Александр, как все дети, был эгоистом, и воспринимал все подарки как должное.

Сейчас ему так хотелось сказать хоть кому-нибудь о своей благодарности маме и любви.

Из кармана Алекс извлек все содержимое, он искал бумажку, на которой он записал телефон, продиктованный предусмотрительным Марком. Нашел.

– Алло.

Этот голос он узнал бы и через столетие.

– Привет.

Пауза.

– Мама умерла.

32

«Какая тоска! Спать не хочется, я продрыхла как сурок больше двух недель, не выходя их дома, и теперь я жажду развлечений. Какие тут развлечения, все храпят как… блин, даже мои заклятые друзья, глядеть противно, как гусь и гагарочка. Тьфу. Этот еврейский гаденыш никак не уснет, так и зырет, если бы он задрых, я чего-нибудь отмочила бы. А спать он не собирается, глянь, как хвост распустил, никак глаз на эту малолетку положил, чудненько. Лететь еще хренову тучу времени, я так загнусь от тоски, не дотяну до наследства. Интересно, чего-то вдруг Алекс решил поделиться, неужели ему так хреново живется. Эх, если у меня было бы хоть немного деньжат… я бы не стала бежать на край света, я бы жила весело и зажигательно. Надо будет предупредить Алекса, что у Ольгиного мужа денег навалом, чтобы он на них не тратился, есть более нуждающиеся люди, так и скажу. Нет, больше не могу так сидеть и смотреть в спинку чужого кресла. Может лысый чурбан со мной немного полюбезничает, вроде не спит».

33

Глядя на запорошенные снегом поля и леса, Александр воспринимал пейзаж, как экзотику и чувствовал себя, как никогда южным человеком. Ему всегда была ближе полуденная сиеста, чем зимняя спячка. В своем заморском раю, отмахиваясь от назойливых мух и утирая ленивую испарину, было приятно вспоминать нагоняющие тоску проливные дожди или тот самый момент, когда, окоченевший от мороза, заходишь в тепло, и постепенно оттаивает тело и душа.

Ностальгия проходит быстро, при встрече с действительностью вдруг замечаешь, что ничего нет романтичного в ледяных колдобинах на дороге или в матерных словах, кощунственно звучащих в устах юной девицы. Наша память склонна поэтизировать прошлое и выбрасывать все, что когда-то причиняло боль.

Дорога оказалась не близкой, Александр успел вздремнуть, когда его окликнул таксист, они уже подъезжали. Смеркалось. Наступало то время, когда все кажется серым, снег, небо, деревья, дома. Вышедшая им навстречу из калитки фигура в цветастом платке казалась инородным телом на этом безжизненном сером пейзаже. Только когда Александр вылез из такси, он заметил теплый свет в окнах дома, услышал возбужденный лай собаки.

Вера не шла ему навстречу, она так и стояла у калитки, кутаясь в свой цыганский платок. Такси, уехав, увезло с собой шум мегаполиса и стало покойно, не тихо, а именно покойно. Шорох ветвей и завывание ветра не приносило тревоги, оно баюкало.

Александр, оглядевшись, тронулся, наконец, в путь. Снег поскрипывал и поблескивал драгоценностями, неумолимо приближалось лицо женщины, которую он не видел много лет, около двух десятков.

Было жутко, но утешало то, что она согласилась с ним увидеться. Конечно, она изменилась, короткие седые волосы обрамляли чистое, открытое лицо, немного покраснел нос, но это ее не портило, а украшало, как вишенка – торт. На секунду Алекс усомнился в реальности происходящего, постойте, а где же морщины, они должны быть, кому это знать, как не ему, они были почти ровесниками. Вера улыбнулась, и Алекс успокоился, вот она, еле заметная, но вездесущая паутина времени.

– Привет.

– Здравствуй, блудный сын, – Вера ткнула его холодным носом в щеку, все-таки, как ни крути, они близкие люди и ими останутся. – Проходи.

Было странное ощущение, что им не о чем говорить, слова со скрипом находили дорогу. Идя по расчищенной дорожке в этот красивый, но чужой дом, Алекс начал жалеть, что он приехал.

34

Ровный гул двигателей самолета убаюкивал, в салоне почти все спали. Ольга сидела с закрытыми глазами, но не спала. Ей казалось, будто вибрации корпуса передались её телу, будто подчиняясь общему ритму, кровь в сосудах перемещается микро толчками, мышцы напряжены. Откуда-то из ровного фона шумов, то и дело долетали до Ольгиных ушей обрывки фраз.

– У Вас есть семья, дети? – уловила Оля полушепот дочери, разговаривавшей с Марком.

– Я живу с мамой.

«Либо ты не попался на зуб ни одной акуле, либо твоя мамочка охраняет тебя, как собака Баскервилей».

Ольга почувствовала, что улыбается, и поспешила отвернуться, пусть воркуют.

«По крайней мере, Марк единственный нормальный человек в этой шайке».

Лариса Петровна с Валентином давно гуляли по царству Морфея, как два голубка склонив головы домиком. Эля была занята охмурением плешивого соседа справа, она что-то живописно рассказывала, размахивая руками, он смотрел на нее пустыми рыбьими глазами, создавая впечатление, что он не понимает по– русски. Под тихое журчание беседы дочери с Марком, Ольга начала погружаться в сон.

Даже не поняв, заснула ли она, или только собралась и сколько прошло времени, пять секунд или пару часов, Ольга услышала голос, заметный своей новизной.

– Извините, та женщина с красным шарфом ведь с Вами? Я понимаю, что она взрослый человек, но Вы просили меня перед полетом не давать ей спиртного ни под каким видом, значит, Вы несете за нее моральную ответственность. Ведь так? Прошу Вас пройти со мной.

Окончательно избавившись от сна интенсивным морганием, Ольга увидела спины удаляющихся по проходу стюардессы и Марка.

– Эльвира опять чего-то отмочила?

– Мамочка, надеюсь, не мы тебя разбудили?

– Я не спала.

35

С самого порога ощущалось тепло и гостеприимство дома, большой и дружной семьи, которой никогда толком не было у Александра. Снежок настороженно рассматривал гостя из-за коленей Веры, пока Алекс знакомился с отсутствующими членами семьи по их тапочкам, которые ровными рядками стояли в прихожей. Тут были спортивные массажные шлепки, явно принадлежавшие мужчине и нежно розовые мохнатые для стройных девичьих ног. Ему же достались строгие гостевые тапки, лишенные какой-либо индивидуальности.

«Везде – гость. Дом должен быть в душе. Есть люди, кочующие по углам с узелком и фикусом, но они везде как дома, а я везде гость. Печально. А может, нет».

Верина избушка была настоящим домом из толстых и «живых» бревен, хранящих тепло очага и сердец. Вера провела Александра в «каминную залу», где в кресле с неизменной книгой в руках сидел Игорь Михайлович, он поднялся.

– Игорь, это Александр.

– Очень приятно. Присаживайтесь к огню поближе. Верочка, не хочу вам мешать, я пойду прогуляю Снежка. А вы пока поболтайте.

– Хорошо. Алекс, ты пока погрейся, я принесу травяной отвар.

Плюхнувшись в мягкое обволакивающее кресло, Александр стал смотреть на горевший в камине огонь и тут же попал под первобытный гипноз. Было в этом что-то доисторическое, стены комнаты плясали в отблесках пламени.

Александру почудился далекий бой тревожных тамтамов, и ожившие фигурки наскальных росписей замелькали среди всполохов. Сердце вторило барабанам, оно чуяло сезон охоты. Тревога то ли предвещала возбуждение от преследования добычи, то ли выражала страх перед опасностью. Был ли он охотником или жертвой он не знал. Александр мотнул головой, стряхнув первобытное наваждение.

Стукнула входная дверь, появилась Вера с чашкой пахучего отвара, передала её Александру и села в кресло напротив.

– Вера, мамы больше нет.

Он не мог говорить важные вещи, глядя в глаза, никогда не мог, поэтому создавалось впечатление, что он поглощен чем-то другим, в данный момент огнем.

– Мне очень жаль. Поверь, это правда. Но… к сожалению, это неизбежно. Такова природа человеческой жизни. Когда родители покидают своих детей это нормально, а не наоборот.

– Мама тоже так говорила, главное, не пережить собственных детей. Именно поэтому я не хотел, чтобы она знала о моей болячке. Как представил себе, как она будет кудахтать надо мной…

– Но она же мать. Да и жизнь прожила не простую, но насыщенную. Сколько ей было?

– М… мне шестьдесят, значит ей было семьдесят семь. Почему ты улыбаешься?

Александр насторожился, он готов был обидеться. Вера смотрела на него с ухмылкой, но глаза её были печальны.

– Ты совсем не изменился. Ты всегда витал в облаках. Даты семейных хроник, дни рождений твоих детей, всё, что так бережно хранится в любой нормальной семье, никогда для тебя ничего не значили.

Вера осеклась, увидев, что Александр пристально её разглядывает слегка прищуренными глазами. Ей стало неловко, может, он наконец заметил, что она уже не та, что жизнь оставила на её лице глубокие следы переживаний. Вера растерянно захлопала глазами, Алекс медленно и скрупулезно изучал её лицо миллиметр за миллиметром, сверяя живого человека с образом в памяти. Он молчал, в ней нарастала паника.

– Почему мы расстались?

– Хороший вопрос… но для меня не новый. Было время, когда я задавала его себе снова и снова, по тысячу раз на дню.

– У тебя есть ответ?

– Не знаю. Этого никто не знает, потому что проверить невозможно.

Вера говорила с иронией, но уверенно, будто чувствуя свою правоту. Постепенно её голос слабел, и за словами жесткими контурами проступала давнишняя боль. Александр был спокоен, но заинтересован разговором.

– Ну и?

– Каждый раз я находила новую причину, но они даже все вместе не стоили выеденного яйца. Самая главная причина – это страх. Наша любовь, ведь мы любили друг друга, с каждым днем ослабевала, а взамен мы ничего так и не смогли вырастить ни взаимоуважения, ни большой и крепкой семьи, ни общих интересов, ничего, что могло бы нас удерживать вместе. В один преужасный день, я вдруг очень ясно почувствовала, что все лучшее у нас уже позади и будет только хуже, одного этого было достаточно, чтобы разрушить остатки. Я испугалась, а ты решил, что идти вперед проще, чем возвращаться назад. Хочу тебе сказать, всегда хотела, я очень тебя любила в момент нашего расставания… нет повести печальнее на свете… Мне очень повезло, что я встретила Игоря, он буквально заставил меня пройти этот путь снова и понять чего не хватало нам.

Александр молчал.

– Кстати, он до сих пор ревнует меня к тебе.

Улыбка, согретая нежностью, осветила лицо Веры. Она поднялась и подбросила пару поленьев в затихающий огонь, он разгорелся вновь.

– Прости меня.

Голос Александра звучал глухо, как будто в горле что-то мешало ему говорить. Вера обернулась, она с грустью улыбнулась Александру.

– За что? Я благодарить тебя должна.

36

Марк вынырнул из-за серой занавесочки с пунцовым лицом и потупленным взглядом. Его размашистые движения выдавали решимость к неким поступкам, а стальной отблеск упертых в пол глаз говорил о сдерживаемом гневе. Отмаршировав по проходу, Марк, сдувшись, плюхнулся на кресло рядом с Анюткой.

– Мне необходима помощь. Аня, посмотри, пожалуйста, чем занята Эльвира.

Мать с дочерью переглянулись, выдавая готовность к подобному вступлению. Кровь потихоньку отливала от щек Марка, он успокоился, но глаз по-прежнему не поднимал. Аня приподнялась, чтобы над высокими спинками кресел рассмотреть, что делает Эльвира, сидящая по диагонали впереди.

– По– моему, она смотрит в окно.

Подняв глаза, Марк внимательно посмотрел в глаза Ольги.

– Я знаю, что не имею на это права, но бороться в одиночку у меня нет сил. Эльвира накурилась какой-то дряни в туалете, как малолетки в школе, стюардессам после жалоб пришлось закрыть кабинку для проветривания. Мне очень стыдно было перед стюардессами, они с такой жалостью на меня смотрели, что я готов был провалиться. Хотя, с большим удовольствием я выбросил бы Эльвиру из своей жизни, но я обещал и сделаю все. Мне кажется, если я справлюсь с этим…

Постепенно, от тихого и глухого, голос Марка становился все увереннее и громче, как будто кто-то невидимый крутил регулятор громкости.

Ольга, слушая этот монолог, думала о том, не слишком ли дурацкое у нее выражение лица. Очень трудно бывает выслушивать человека, рассказывающего о волнующих его проблемах, которые тебе не близки, и при этом сохранить достойное лицо.

Однажды, выслушивая приятельницу, которая поведала Ольге занудную историю её мелочных отношений с собственным дизайнером, Ольга случайно наткнулась взглядом на собственное отражение и пришла в ужас. К её счастью, девица не слишком интересовалась реакцией на собственные рассказы, а то у нее отбило бы охоту делиться «сокровенным» надолго.

Вот и сейчас Ольге не нужно было объяснять, как тяжело с Эльвирой, ей это было знакомо. Кому, как не ей было знать, какой бардак приносит с собой эта взрослая женщина с мозгами капризной девчонки, но в мужчинах Ольга ценила немногословность, поэтому тирада Марка была ей почти неприятна, ну, во всяком случае, вызывала недоумение. Она смотрела на Марка выпученными глазами безмозглой овцы, так казалось Ольге. Она силилась понять, что требуется от нее, тут не выдержала Анюта.

– А что, собственно, от нас требуется?

– Естественно, я не могу Эльвиру караулить все время, но я хочу попытаться обезоружить её. Я хочу с вашей помощью отобрать у нее эту гадость, а возможно и прочие гадости, о которых мы еще не знаем. Вот вы мне скажите, может, я чего-то не понимаю, но как женщина, живущая в долгах, может находить средства на это недешевое удовольствие. Этого мы наверное никогда не узнаем… я отвлекся, так вот, я под предлогом чтения нотаций выведу её из салона, а вы… если конечно согласитесь, реквизируете у нее сумочку. Да, я понимаю, это гадко, но что мне остается делать? Не могу я привести её Александру такую… навеселе. Надеюсь, я могу вам доверять, я прошу вас, никому не слова, у Александра умерла мать…

– Боже…

37

Александр открыл рот, хотел было сказать, что он остался прежним, но вовремя спохватился и как рыба без воды, остался шлепать губами.

Где-то глубоко внутри нас живет уверенность, что жизнь не затрагивает нашей сущности, но это не так. Она вносит в казалось бы стабильную основу микроскопические, но ощутимые изменения. Когда у человека хватает мужества беспристрастно посмотреть назад, он понимает, что от него прежнего осталась только большая буква «Я».

Весьма неприятно признаваться себе самому, что большая часть жизни уже позади, что кровь уже не бурлит, требуя действий, а лишь вяло перетекает. И эти неприятные мысли, которые в юности казались абсурдом, о том, что мир будет существовать без тебя, теперь приходят неизбежным кошмаром и избавиться от них все сложнее и сложнее.

Не взирая на истрепавшуюся оболочку и отбросив внутренние противоречия, каждому человеку иногда хочется крикнуть всему миру: «Это же я, вы разве меня не узнаете?».

– Теперь я совсем другой, во всяком случае, внешне. В те редкие моменты, когда я смотрюсь в зеркало, я вспоминаю сказки о заколдованных принцах и принцессах, вынужденных смотреть на мир из своих чудовищных оболочек. Когда я не вижу себя, я точно знаю, какой я… ты понимаешь? Мои поступки и мысли делают меня то Иван-Царевичем, то Змеем-Горынычем. Знаешь, когда я увидел тебя у ворот, я испугался, что зря приехал и, только разглядев твои глаза, я узнал тебя.

– Неужели я так изменилась? – С грустной улыбкой спросила Вера, на самом деле ей хотелось переменить тему разговора, ведь скоро вернется Игорь, а их разговор заходил все дальше и дальше в запретную зону чувств.

– Если уметь смотреть в глаза, то слова вообще не нужны, они врут или без труда маскируют настоящие чувства, а глаза… может, ты и изменилась внешне, мы ведь не молодеем, но одно я знаю точно, что внутри ты такая, какой я тебя знаю.

Очень хотелось спросить: «Какой ты меня знаешь?», но Вера понимала, что это будет политически не верно, поэтому задала другой вопрос.

– Отчего умерла Виктория Петровна?

– Тебя интересует официальная версия или…? – Александр горько улыбнулся, в этом преимущество старости, что видишь маневры «противника» насквозь. – Какая-то тварь приложила свою лапу… и мама умерла.

Александр достал из внутреннего кармана изрядно измочаленную бумажку и протянул Вере.

Грязные слова невидимым дегтем марали душу, хотелось бросить, но Вера дочитала до конца. Письмо было не очень грамотным, но очень злым, писала его, без сомнения, женщина. Чувствовалось, что этими словами хотят причинить боль, и это удалось. Текст был длинным, вот о чем там говорилось:

«Хочу сделать тебе доброе дело открыть тебе глаза на твоего „сынулю“. Он гадкий похотливый КОБЕЛЬ который трахался со всеми. Не веришь? Ха-ха. Я знаю КОЕ-ЧТО. Твой первый муж отец АЛЕКСА имеет ЕЩЕ ДВУХ ДЕТЕЙ. МАЛЬЧИКА И ДЕВОЧКУ. Так вот. БОЛЕЕ 10 ЛЕТ НАЗАД АЛЕКС ПОЗНАКОМИЛСЯ С НАСТЕЙ И ПЕРЕСПАЛ С НЕЙ. Потом УЗНАЛ что она ЕГО СЕСТРА и уехал от ПОЗОРА. НО ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ. У НАСТИ РОДИЛАСЬ ДЕВОЧКА, ЕЙ СЕЙЧАС 9 ЛЕТ».

– Не смотри на меня так. Все гнусная ложь, что обидно вдвойне. Я проверил, у отца, царство ему небесное, было и есть еще двое детей, но они мальчики, вернее, уже взрослые мужики. Эта гнусь с таким же успехом могла бы написать, что я переспал с братом или братьями, врать, так врать. Хм-м…

– Ты что-то вспомнил?

– Нет. Мне пришло в голову, что подонок, написавший это слишком много знает, об отце, о том, что мы не общались…

– Да-да. Только не подонок, а стерва, это, без сомнения, женщина писала. При чем женщина, не знакомая со знаками препинания.