Текст книги "Драконий пир"

Позднее Молдовен стал говорить, что Влад всё-таки хитёр.

– Ты привязал к себе Штефана и много выгадал. – Однако «хитрец» ведь не мог знать заранее, что Штефанов родитель вдруг начнёт переговоры с Яношем Гуньяди – распроклятым венгром, – а затем заключит с этим венгром военный союз и даже обещает не пригревать у себя Яношевых врагов[31]31
  В первой половине 1450 года Богдан подписал две грамоты – с клятвами в верности Яношу Гуньяди (Хуньяди) и венгерской короне. В этих документах говорилось, что Янош должен оказывать Богдану военную помощь и при необходимости дать убежище в Венгрии, а Богдан в свою очередь обещал быть «врагом врагов» Яноша, но к высылке Дракулы из Молдавии это не привело.


[Закрыть].

Как ни странно, Влада из Молдавии не выслали. Неужели только из-за Штефана оказалась дарована такая милость? Но даже если так, то румынский беглец к тому времени уже перестал искать выгод в дружбе с молдавским княжичем. Мысль о том, окупятся ли потраченное время и деньги, не появлялась ни разу, и, наверное, потому-то всё и окупилось.

Влада не выслали даже тогда, когда он однажды позволил себе непочтительно говорить с Богданом, рассказав тому историю своего отца. Дескать, отец в своё время дружил с Яношем и в итоге лишился головы.

– Не будет тебе пользы от этого союза, – сказал тогда Влад, а молдавский государь хоть и поругал румынского советчика за непочтительные речи, но затем всё забыл.

Это казалось хорошо, но в то же время плохо. Хорошо, потому что беглец по-прежнему оставался вхож во дворец, а плохо, потому что Богдан не внял совету.

Влад сделался мрачным. Особенно мрачнел, если видел, что у кого-то из Богдановых бояр шуба с волчьим воротником. Это казалось дурным предзнаменованием. Уж слишком много обреталось при дворе разного бездельного боярства. Эти люди становились гостями на пирах, но устроиться на службу к Богдану не торопились и как будто ждали чего-то. Даже в совете среди бояр попадались те, кто проявлял странную лень: дескать, незачем выслуживаться у государя, чей век на троне окажется недолог.

Во время беседы, окончившейся отповедью за непочтительность, Влад пытался предупредить Богдана на счёт этих бояр тоже, но молдавский государь только отмахнулся, как отмахивался в своё время Александр, говоря, что ничего с такими нерадивыми слугами поделать нельзя.

– По-твоему надо схватить бояр до того, как они совершили предательство? – удивлённо говорил Богдан. – Но если преступление ещё не совершено, как же за него наказывать?

Влад возражал:

– Когда измена уже вызреет и совершится, хватать будет поздно. Ведь не считается же грехом истреблять волков до того, как они зарезали хоть одну овцу.

– Глупец! – отмахнулся Богдан. – Волки – это же не люди.

К тому времени Войко, вернувшийся из Румынии, поведал своему господину о множестве историй, связанных с гибелью Владовых родных, и это тоже не способствовало тому, чтобы Влад повеселел.

Недавний румынский государь слушал эти истории каждый вечер, навозившись со Штефаном и вернувшись к себе в домишко на окраине Сучавы. Это стало чем-то вроде обычая – в конце дня сидеть на пристенной лавке и внимать своему слуге-сербу, который, устроившись на табурете у печки, медленно, почти нараспев, рассказывал, глядя перед собой, но в то же время смотрел куда-то в глубь своей памяти.

На слушание ушло много вечеров, потому что Войко не мог сразу удержать в голове всё, что узнал в Румынии, а записей, конечно, не вёл. Временами случалось, что рассказ о некоем происшествии, вроде бы законченный, на следующий вечер продолжался, потому что Войко вдруг вспоминал ещё что-то об этом.

Во время рассказов Влад продолжал складывать в уме историю боярского предательства. Снова и снова представлялась ему комната в доме боярина Мане Удрище, и всё больше там становилось людей. К самому Мане, его брату Стояну, Тудору, а также двум престарелым боярам, Станчулу и Юрчулу, которые подобно Мане и Стояну были братьями, добавился ещё один заговорщик – Димитр, служивший при Владовом отце начальником конницы.

Влад полагал, что начальника конницы вовлекли в заговор уже после того, как получили от Яноша ответное письмо. Конечно, венгр потребовал от заговорщиков оказать услугу, чтобы убедиться в серьёзности их намерений, и эта услуга определённо была связана с будущей битвой. Заговорщикам следовало помочь Яношу победить, а в этом деле начальник конницы Димитр мог оказаться весьма полезным.

Влад очень ясно представлял, как Мане уговаривал Димитра, а остальные бояре, сидящие за столом, по мнению Влада, не вмешивались и лишь навострили уши.

«Мы хотели посоветоваться с тобой, Димитр, – должен был говорить Мане, по обыкновению вкрадчиво. – Мы весьма обеспокоены исходом будущей битвы».

«А почему мы говорим об этом сейчас, а не на совете у государя?» – конечно, спросил начальник конницы.

«Увы, государь нас не слушает, – наверняка вздохнул Мане. – Мы все были на совете и помним, как ты говорил, что у Янку конница сильнее, чем наша».

«Да, я говорил это». – Димитр, возможно, вздохнул.

«Мы также помним, что государь ответил тебе, – должно быть, продолжал Мане. – Он ответил, что не надо робеть перед врагом и что храбростью часто восполняется недостаток сил, однако ты, насколько мы можем судить, не очень-то был согласен».

«Да, я и сейчас полагаю, что наш государь не видит всей опасности нашего положения». – Димитр, конечно, думал именно так, а Мане не мог этим не пользоваться:

«На совете ты не сказал, что нам возможно сделать для усиления войска».

«Не знаю, что делать. – Наверное, Димитр начал хмуриться от неприятных дум. – Я и на совете говорил, что не знаю».

«А не лучше ли нам избежать битвы вовсе?» – должен был произнести Мане, поняв, что Димитр отчаялся и выхода не видит.

«Наш государь намерен воевать», – всё так же угрюмо мог произнести Димитр.

«А если бы решение принимал ты? – конечно, не отставал Мане. – Ты бы стал воевать? Скажи нам, как есть. Ты же видишь, что государя здесь нет, а мы хотим услышать правду, хоть и горькую. Мы не хотим обманывать себя пустой надеждой».

Димитр, конечно, тут же сообразил, что его хотят вовлечь во что-то:

«Значит, не зря вы тут все собрались. Хотите договориться со мной о чём-то за спиной у государя? Ну что ж, я послушаю… раз государь меня не хочет слышать».

«Тогда скажу тебе прямо, – наверное, кивнул Мане. – Мы получили письмо от Янку, где он говорит, что готов простить нас всех и оставить нам наши имения, если мы не станем доводить дело до кровопролития. Мы думаем, что надо сделать так, как хочет Янку. А ты, конечно, можешь выдать нас всех нашему неразумному государю, а вскоре после этого сложишь свою голову в битве с Янку. Однако мы предлагаем тебе присоединиться к нам и сохранить мир в Румынской Стране. Разве мир не лучше войны? Я знаю, ты человек военный…»

«И потому не люблю болтать попусту. Покажите письмо», – возможно, перебил его Димитр или всё же дал собеседнику договорить, но письмо всё равно потребовал.

Письмо из-за гор, направленное боярам-предателям, виделось Владу очень похожим на то, которое он сам получил когда-то от брашовян. Бумага представлялась сероватой и шероховатой, а буквы – торопливо выведенными, ведь это было простое деловое письмо.

Влад так и представлял, как Мане достаёт из сундука и показывает Димитру небольшой лист со сломанной печатью красного воска:

«Вот письмо от Янку, заверенное его собственной печатью. И здесь сказано, что Янку согласен видеть в нас своих слуг, а не врагов. Здесь сказано, что Янку милостив и щедр по отношению к тем, кто ему верен. Однако он пишет, что слуги на то и слуги, чтобы служить. Янку говорит, что если мы и вправду ему служим, тогда не должны проливать кровь его воинов. Иными словами, если мы хотим доказать свою верность Янку, то должны сделать так, чтобы битвы с Янку, к которой готовится наш государь, не случилось вовсе».

«Что ж, – должен был сказать Димитр, глядя на документ, – я как начальник конницы могу поспособствовать тому, чтобы кровопролития не случилось. Я могу сделать так, чтобы конница не пошла в бой. А если не пойдёт конница, то пешие воины биться с врагом в одиночку, конечно, не станут».

«А если наш упрямый государь, узнав, что Димитр не намерен вести конницу в битву, отстранит его от должности и сам поведёт конницу? Как тогда быть? – наверное, спросил один из бояр, до сих пор хранивших молчание.

«Значит, надо сделать так, чтобы наш государь не смог повести её в бой», – сказал другой боярин.

Ах, как много дал бы Влад, чтобы узнать, кто это сказал! Может, слова были не совсем те, но смысл именно такой, а боярин, который произнёс подобную фразу, тем самым предложил дать Владову отцу яд. Никак иначе нельзя было помешать «упрямому государю» принять участие в битве и самому вести конницу в бой. Ну а старшему государеву сыну, Мирче, отраву не дали только потому, что наследник престола не должен был в поход идти, а остался в столице.

Вот о чём размышлял Влад, слушая слугу-серба, который говорил даже чересчур подробно – упоминал все обстоятельства того, как получил те или иные сведения. Наверное, Войко хотел, чтобы господин почувствовал, будто сам побывал в родных краях. Для того и вспоминались разные незначительные подробности:

– В летнюю пору в Тырговиште жарко, но всё же не как в турецкой столице, – произносил слуга, а Влад в самом деле чувствовал тепло, будто на солнце сидит.

Конечно, так могло ощущаться и тепло от натопленной печи в доме, но когда заходила речь о смерти родичей, Влада начинал пробирать странный озноб и не спасала никакая печь. Отец и брат умерли в середине зимы, и холод той давней зимы чувствовался даже в жарко натопленной комнате!

По словам серба, печальные события, связанные с гибелью Владовых родичей, в Тырговиште до сих пор оставались у всех на устах, но только громко об этом не говорили, а больше по углам шептались: некоторые люди уверяли, что хорошо помнят день, уже очень давний, когда Владов отец в начале декабря проезжал по улицам Тырговиште в последний раз. Князь ехал вместе с дружиной, чтобы влиться в войско, стоявшее лагерем возле города, а затем вести эту рать на северо-запад, в сторону гор, и сразиться с венграми.

Так вот многие говорили, что Владов отец, проезжая на улице, чуть не упал с коня, но объяснялось это по-разному. Кто-то говорил, что конь поскользнулся, ступив копытом на лёд, и это стало предвестьем скорой беды. Другие уверяли, что конь шёл ровно, а всадник вдруг почему-то начал крениться на левый бок и, наверное, упал бы, если бы ехавший рядом знаменосец не поддержал.

Владу так и представлялся его старший брат Мирча, который говорил отцу:

«Ты нездоров. Я поведу войско вместе тебя», – но родитель, конечно, лишь отмахнулся:

«Нет. Я должен вести войско сам. Воины пойдут в бой, только если будут видеть своего государя. К тому же войску лучше не знать, что я занемог».

Мирча, скорее всего, не хотел верить, что всему виной яд, поэтому и говорил о «хвори» как о болезни.

«А что, если в дороге тебе станет хуже? – наверное, спрашивал Мирча. – Может, всё же я поеду вместо тебя?»

«Я не могу сослаться на хворь и не ехать, – конечно, отвечал отец. – Иначе все решат, что это только отговорка и что я струсил».

По словам Войко, все горожане, твердившие про знаменосца, считали этот случай подтверждением того, что Владова родителя отравили. А с чего ещё государю, собравшемуся в поход, вдруг прямо на улице поплохело? Сам Влад склонен был верить в истинность уличного происшествия, однако могло оказаться, что всё придумала молва уже после того, как стало известно, что ни одного боя с венграми так и не состоялось, а государь вдруг «занемог» и умер в походе.

Твердила молва и про Владова брата Мирчу, убитого боярами-изменниками. Войко поведал об этом так:

– Когда я приехал в Тырговиште, то жил при купце, к которому нанялся, в гостином дворе. А двор стоял недалеко от восточных городских ворот, и там люди до сих пор вздыхают, на эти ворота глядя.

– Почему? – нахмурился Влад.

– Говорят, – начал объяснять Войко, – что твоего старшего брата в последний раз видели именно тогда, когда он из этих ворот выезжал. Выезжал, как полагается, со слугами и охраной, но без поклажи – не как беглец. Выезжал, будто думал скоро вернуться, но не вернулся.

– Погоди, – перебил Влад, – но как это могли оказаться восточные ворота?

– Они ведут в Сучаву, у этих ворот находился гостиный двор, и там я всё это слышал.

– Да, конечно, но ведь Янош со своими людьми пришёл совсем с другой стороны, с запада. К кому же направился мой брат Мирча, если ехал через восточные ворота? Разве не к Яношу? Может, ты что-то перепутал?

– Нет, – помотал головой серб, – я всё помню точно.

«Выходит, Мирчеву могилу надо искать совсем не в той стороне, где мне раньше думалось», – мысленно отметил Влад и даже попытался искать подтверждение Войкиных сведений у Нае, однако паренёк, хоть и служил в то время во дворце, про это ничего не знал:

– Господин, мне известно только то, что твой старший брат однажды уехал из дворца и больше не вернулся. Это было в начале января, вскоре после того, как пришла весть о кончине твоего отца. А вот куда твой брат поехал, я не знаю.

Кое-что стало известно и про сгоревший дом боярина Нана, осмотренный Владом и Войко ещё тогда, когда они оказались в Тырговиште вместе с турками: теперь, когда прошло уже достаточно времени, у этого жилища появился новый владелец, который отстроил всё заново. Войко сказал, что владельцем стал некий боярин Казан, а вот судьбу слуг прежнего хозяина серб выяснить не смог, хоть и спрашивал в соседних домах, ведь слуги соседствующих домов всегда друг друга знают.

О судьбе слуг самого Влада, пойманных людьми Яноша Гуньяди на постоялом дворе в деревне Былтэнь, выяснить ничего не удалось.

– Об этом я ничего не узнал, – вздохнул Войко, – однако слышал о других беглецах. Эти люди бежали от Владислава. Бежали вскоре после того, как твой отец и брат умерли.

– Что это за беглецы? – спросил Влад.

– Боярского рода. Они не хотели видеть Владислава на троне, а когда Владислав всё-таки получил власть, испугались, что он станет мстить.

– И где они теперь?

– За горами, в Трансильвании.

– В Трансильвании? – задумался Влад. – Значит, Яноша они не боятся, если живут в его владениях?

– Может, и не боятся, – ответил серб. – Не знаю, господин. Я просто рассказываю то, что слышал. Услышал про то, что некие румынские бояре оказались недовольны Владиславом, и говорю тебе это. А уж что они делают в Трансильвании и почему подались именно туда, не ведаю.

Обо всём этом Влад часто вспоминал, когда пил со Штефаном в корчме. Богданов сын не понимал, отчего друг так мрачен и сидит, зябко втянув голову в плечи, будто нахохлившись, а Влад мысленно переносился в Тырговиште, почти ощущая холод той зимы, когда отец и старший брат погибли.

В воображении часто возникала не только комната в доме боярина Мане Удрище, но и стяг с гербом Яноша Гуньяди, где чёрный ворон держал в клюве золотое кольцо. Этот стяг развевался на холодном зимнем ветру, воткнутый в землю возле шатра в венгерском военном лагере. Воображаемый стяг развевался на ветру, а в чистом синем небе кружили чёрные птицы – такие же, как на стяге.

* * *

Однажды зимой Владу приснился странный сон, опять похожий на вещий. Приснилось, будто двоюродный брат Александр снова у власти и позвал своего румынского родича вместе поохотиться. Привиделось Владу, будто ехали они вдвоём по широкому заснеженному полю под ярко сияющим синим небом. Александр – на гнедом коне, а Влад – на своём вороном. Начальник псарни и помощники с гончими, наверное, находились где-то рядом, но незаметные. Влад видел лишь, что возле Александрова коня бежали восемь лохматых волкодавов.

– А знаешь, что селяне про воронов говорят? – вдруг произнёс Александр. – Говорят, что чёрный ворон своим криком указывает волкам, которую корову те могут резать.

Влад подумал, что, кажется, слышал об этом крестьянском поверье, а двоюродный брат замолчал и не пояснял, почему вдруг об этом вспомнил.

Ещё некоторое время оба ехали в молчании, и казалось, что дальше будет так же – пустая равнина, размеренное движение коней, тишина морозного зимнего дня. Затем справа показалось селение, заметное главным образом по дыму из печных труб, а без них оно выглядело бы просто грядой холмов, потому что крыши из дранки завалило снегом, а стены мазанок по цвету сливались с сугробами.

Со стороны домов протяжно замычала корова, стоявшая где-то в хлеву, но Влад не связал это с недавней беседой про воронов. Он взглянул на Александра, чтобы спросить, не заехать ли сейчас в деревню и не отведать ли горячей похлёбки, но тут оказалось, что двоюродный брат смотрел не в сторону деревни, а на небо, где кружили странные чёрные птицы.

Вдруг восемь волкодавов одновременно сорвались с места и с громким лаем бросились вперёд.

– Э-ге-ге, брат! Волки! – крикнул Александр. Он уже припустился вслед за своими собаками, завидевшими серых врагов.

Вопреки своему обыкновению охотиться по ночам, волки вышли к деревне днём, но не только это обстоятельство делало охоту странной. «Разве можно догнать волков, когда их еле видно? – удивился Влад. – Кто ж так охотится!» Вот почему он ехал вслед за Александром, не слишком торопясь. И всё же охота оказалась успешной: стало видно, как два волкодава, взрывая снег, держат волка, норовящего вырваться.

– Этот – твой! – крикнул Александр, а сам погнал дальше.

У Влада в руке очутился Александров нож, тот самый. Оставалось спрыгнуть с седла и подойти к волку, чтобы вонзить лезвие меж рёбер – туда, где сердце. Рука уже нацелилась ударить, как вдруг глядь – из-под волчьей морды выглядывает бородатое человечье лицо. Это был не волк, а человек в волчьей шкуре!

– Не убивай меня, отпусти, – попросил человек.

– Ты кто? – удивился Влад. – Зачем надел волчью шкуру?

– Не убивай меня, – твердил человек. – Это ворон мне указывал, а сам бы я никогда. Я крови не люблю.

– Ворон указывал? – насторожился Влад. – Что указывал?

– Людей резать. Я многих зарезал, потому что карканье слышал. Я не хотел, но исполнял чужую волю. Отпусти меня, пожалей.

– А если отпущу, будешь ещё людей зарезать?

– Если ворон каркнет, буду. Как я могу его ослушаться!

– И кого же ты зарезал? – Влад крепче сжал в руке нож, но вдруг проснулся и, как ни цеплялся сознанием за сон, не мог вернуться на то поле.

Кого убил странный человек, не составляло труда угадать. Влад задал этот вопрос только для разгону, а дальше хотел спросить, кто окажется убитым в будущем, но, увы, наступило пробуждение.

Владу казалось, что сон предвещает чью-то смерть, которая случится до того, как растают сугробы, и даже возникло подозрение, что бородач в волчьей шкуре мог бы назвать имя Богдана. «Ах, как некстати всегда просыпаешься! – думал недавний румынский государь. – Только доберёшься до самой сути сна, и она ускользает!» Однако и на этот раз сон вещим не стал.

Подозрение по поводу опасности для Богдана, наверное, возникло оттого, что при молдавском дворе кое-кто из бояр имел обыкновение носить шубу с волчьим воротником, но оно оказалось пустым. Богдан продолжал править как ни в чём не бывало даже после того, как сугробы растаяли полностью.

Как видно, снег в сновидении имел совсем другое значение. «Может, это знак для меня?» – начал думать Влад, ведь отец умер зимой, в декабре, а старший брат умер зимой, в январе. Сам Влад, лишившийся власти, бежал из Тырговиште в ноябре, когда начали падать первые снежинки. Наверное, поэтому казалось, что именно вместе со снегом приходит беда. Именно снег о чём-то предупреждает.

А с Богданом беда всё же стряслась. Она пришла в Молдавию на следующий год, без предупреждения, – пришла серой осенью, в октябре, – и произошло с Богданом то, что случилось со многими молдавскими государями: он умер, пав жертвой волков в овечьих шкурах… или людей в шкурах волчьих.

Всё произошло во время войны с поляками. Молдавского государя внезапно застигли, когда тот с небольшим отрядом заночевал в селе Реусень[32]32
  Это случилось в ночь на 17 октября 1451 года.


[Закрыть]. Кто же донёс вражеским воинам, что надо поспешать именно в это село? Ясное дело – те из бояр, которые ждали смены власти.

Влад не присутствовал там. Знал лишь, что Богдану отрубили голову. Тут же мелькнула мысль: «Как и моему отцу в своё время!» Пусть это случилось не зимой, но сразу же всколыхнулось знакомое чувство – ненависть к румынским боярам-предателям, которой было тесно в сердце.

Значит, Александр был не прав, говоря, что истребление бояр ведёт к уничтожению государства. И Богдан был не прав, когда вторил Александру. Если б Богдану пришлось выбирать между своей жизнью и жизнями изменников, неужели он оставил бы бояр жить, чтобы самому умереть «во благо государства»?

«Чем больше изменников умрёт, тем крепче станет государство», – теперь Влад уверился в этом ещё больше, чем раньше, но пока что главным делом было спасти Штефана, чтобы этого телёнка тоже не убили, как когда-то убили Владова старшего брата.

* * *

На молдавских равнинах господствовала осень, а в горах уже выпал первый снег. Выпало немного, так что закрыть жёлтую осеннюю траву в горных долинах не вышло. Ветры разогнали снежный пух по расщелинам, овражкам, прибили его к земле, и теперь белые пятна снега виднелись тут и там: у подножия холмов, у кромки дальнего лесочка, под камнями, под придорожными кустами и даже в бурьяне.

За пегими, в снежных клочьях долинами и холмами высились горы, укутанные синими туманами и оттого казавшиеся лёгкими, воздушными, как грёзы. Влад всё время смотрел туда, ведь путь лежал через горы, в Трансильванию, пусть над этими землями и властвовал Янош Гуньяди, давний смертельный враг. Туда следовало отвезти Штефана, ведь в договоре, который был заключён год назад между Богданом и Яношем, говорилось, что в случае нужды Богдан с семьёй могут получить у Яноша убежище и защиту от врагов. Богдану, которого предательски убили в селе Реусень, убежище уже не требовалось, а вот Штефан очень нуждался в тихом уголке, где мог бы пересидеть и спокойно решить, как жить дальше.

Влад оглянулся влево, на Богданова сына, с небольшим отставанием ехавшего следом по дороге. Этот телёнок о чём-то задумался, но, поймав на себе взгляд друга, вяло улыбнулся:

– Я здесь. Не потерялся.

– Хорошо, – тоже улыбнулся Влад.

– Тебе не обязательно провожать меня так далеко, – в который раз сказал Штефан, на что получил всегдашний ответ:

– Раз я обещал проводить, то провожу.

Штефан понимал, что ехать в Трансильванию для друга опасно, но даже не подозревал, что друг затеял ещё более опасное дело.

Влад не говорил никому о том, что в действительности задумал, ведь затея казалась чистейшим безумием. Войко ни за что не отпустил бы господина из Сучавы, если бы знал правду, да и Нае начал бы отговаривать, поэтому своим слугам Влад сказал, что лишь немного углубится в трансильванские земли и сразу же повернёт назад:

– Я скоро вернусь, а вам незачем подвергаться опасности. Хватит с вас того, что было в Былтэнь.

Слуги подчинились и теперь терпеливо ждали господина, а тот, преодолев горы, назад не повернул, а поехал дальше, через трансильванские долины мимо селений и небольших крепостей, понатыканных чуть ли не на каждом холме.

Влад взирал на эти крепости с лёгкой опаской, но успокаивал себя тем, что люди в крепостях совсем не собираются его ловить: «Тебе же не обязательно рассказывать всем вокруг, что ты Влад, сын того самого Влада, которому Янош Гуньяди отрубил голову как изменнику. Если не будешь узнан, то можешь путешествовать спокойно».

Войко бы такого не одобрил, но Войко здесь не было – только Штефан, а заболтать Богданова сына оказалось гораздо проще, чем умного серба.

Влад сказал Штефану, что желает добраться хоть до одного немецкого города, которых в Трансильвании было семь, а когда простодушный Богданов сын спросил о причине, то получил ответ:

– Из-за женщин. Ведь у католиков, знаешь ли, нравы свободные. Вот у вас в Молдавии трудно сыскать гулящих женщин, и в Румынии трудно, а здесь совсем другие порядки. А я хочу воспользоваться случаем, раз уж приехал.

На самом деле цель у Влада была иная, но Штефан поверил. Особенно после того, как обнаружил, что у католиков в корчмах очень много женщин.

В Сучаве почти невозможно было увидеть, чтобы еду и питьё разносила женщина или даже просто находилась рядом с посетителями. В Сучаве в корчмах народ лишь ел, пил да играл в кости. Так же было и в румынском Тырговиште, а вот в трансильванских корчмах зачастую предлагалось и кое-что иное, если еду и питьё разносили женщины. В Трансильвании – да и в других частях Венгерского королевства – пышным цветом цвёл «разврат».

Правда, население Трансильвании не отличалось однородностью. Здесь, в землях, принадлежавших католической стране, находилось много селений, где жили румыны и молдаване, сохранившие православную веру и строгие нравы, а вот в венгерских селениях (и особенно в немецких городах!) господствовали другие обычаи, католические.

– Я слышал, – рассказывал Влад, – что в немецких корчмах со всякой женщиной можно договориться, чтоб за отдельную плату попотчевала тебя не только едой и питьём. Однако такие дела держатся в тайне.

– Ну ещё бы! – воскликнул Штефан.

– Да вовсе не по той причине, о которой ты думаешь, – возразил ему друг. – Не знаю, как в остальном королевстве, а в немецких городах Трансильвании разврат узаконен.

– Ты шутишь, брат?!

– Нет, не шучу. Он узаконен. В немецких городах женщины, торгующие собой, приравнены к ремесленникам и купцам, как если бы производили товар или продавали. Эти женщины платят налог в городскую казну. А те женщины, которые занимаются развратом в корчмах, не хотят платить налогов. Поэтому и таятся, а вовсе не потому, что боятся порицания.

– Разврат считается ремеслом? Да там все рехнулись! – Богданов сын, воспитанный весьма строго и к тому же очень мало успевший повидать в жизни, округлил глаза.

– Может, и рехнулись, – пожал плечами Влад, – но я хочу посмотреть на их безумие поближе.

– Поэтому и хочешь поехать в немецкий город?

– Да, – кивнул друг. – К тому же не каждый день увидишь безумие, которое подчинено строгому порядку.

– Впервые слышу, чтоб безумные подчинялись порядку, – продолжал удивляться Штефан.

– У немцев всё по правилам и по порядку, даже разврат, – продолжал балагурить Влад, – поэтому те гулящие женщины, которые платят налог, подчиняются тем же правилам, что и ремесленники. К примеру, ремесленникам можно работать только в особом здании, называемом «цех». Так вот гулящие женщины организованы так же. Они занимаются развратом в отдельном доме и нигде больше – это место называется «дом терпимости». А поскольку у каждой в том доме есть своя комната и постель, женщины живут, где работают.

– Ты пойдёшь туда? – брезгливо нахмурился Штефан.

– Нет, – совершенно искренне ответил Влад, – я лучше попытаю счастья в корчмах.

– Почему?

– Потому что, как мне говорили, дом терпимости в немецком городе обычно находится под надзором городского палача, а мне что-то не хочется иметь никаких дел с палачом.

За этими разговорами друзья доехали до большого немецкого города, называвшегося Коложвар. Вернее, немцы, которые там жили, именовали его иначе, а название Коложвар было дано окрестными венграми, но Влад запомнил именно венгерское название, потому что изъяснялся по-венгерски, а по-немецки почти ни слова не знал. В Коложваре путешественник-румын и путешественник-молдаванин веселились недели две, но когда Штефан засобирался ехать дальше, Влад вызвался провожать друга до следующего города:

– Провожу-ка тебя до Брашова. – Это опять было венгерское название.

– А чем женщины в Брашове отличаются от тех, которые здесь? – спросил Штефан.

Он говорил о них уже без брезгливости, ведь теперь окунулся в здешнее безумие с головой, однако погружение в чужое безумие не отняло у молдавского княжича здравый смысл, который у этого телёнка всё-таки имелся.

– Брат, зачем тебе ехать дальше? Это опасно.

– Значит, хочешь побыстрее от меня отделаться? – произнёс Влад с напускной обидой. – А я думал тебе помочь. Ты ведь не знаешь ни одного здешнего языка, а я говорю хоть на одном из двух, который в городах понимают.

Штефан помялся немного, но путешествовать вместе с Владом действительно казалось проще. Так оба доехали ещё и до Брашова, а от этого города оставалось всего два дня пути до Тырговиште.

По правде говоря, безумная затея Влада, которую он держал в тайне, состояла как раз в том, чтобы доехать до Тырговиште. Недавнего румынского князя неудержимо тянуло туда, пусть в Тырговиште и не нашлось бы доступных женщин. Влад очень хотел попасть в Румынию и только ради этого проехал с севера на юг почти всю Трансильванию. Хотелось, пусть лишь один день, побродить по городским улицам, послушать разговоры, о которых так подробно рассказывал Войко.

Влад надеялся, что никто из румын не узнает своего недавнего государя, а если кто-то вдруг узнает, всегда можно было бы сказать особо памятливому подданному «ты обознался», и рассмеяться, и со смехом поблагодарить за честь – государем назвали.

Влад уже заранее подыскивал слова для просьбы к Штефану, чтобы друг на время уступил своего коня. Владов вороной жеребец особенной породы наверняка запомнился жителям румынской столицы, а вот Штефанова коня они не знали.

* * *

«Хоть один раз взгляну на Тырговиште и поеду обратно в Сучаву», – мечтал недавний румынский государь. Он мечтал об этом и тогда, когда сидел в захудалой брашовской корчме, расположенной близ северных ворот.

Снаружи та выглядела неопрятно, а внутри и подавно – стены с тёмными пятнами от чьих-то спин, захватанные углы и дверные косяки, щербатые столы, серый песок на полу – но в таких корчмах проще скрывать свою личность, даже если одет богаче окружающих.

Народу внутрь набилось много. Мимо ходили женщины, разносившие еду, но Влад пока не высмотрел среди них ни одной, которая показалась бы достаточно миловидной.

К Владу и Штефану подошёл хозяин корчмы и спросил:

– Что угодно господам?

Недавний румынский государь, как и в Коложваре, решил невзначай показать, что у них со Штефаном есть деньги, поэтому, спросив пива и горячих колбас, расплатился золотом.

Получив сдачей кучу потёртых серебряных монеток, друзья снова огляделись, не привлекли ли женского внимания. Оказалось, что нет, но это вовсе не означало неудачу. Следовало ещё немного подождать.

На первый взгляд корчма выглядела как все другие, но вдруг выяснилось, что здесь за одним из крайних столов играют в такую игру, о которой Влад и Штефан только слышали, но не видели, – игру в стаканчики. «Посмотрю пока», – подумал Влад и, оставив недопитое пиво, которое показалось слишком горьким, пошёл смотреть. К тому же найти себе женщин друзьям стало бы проще, если искать, разделившись.

За игрой следило множество зевак, а устроителей было двое. Первый проворно двигал по столу три глиняных стакана, под одним из которых, судя по звуку, перекатывалась пробка, а второй устроитель старательно зазывал новых игроков.