Текст книги "Драконий пир"

– Отчего? – продолжал спрашивать Влад. – Ведь он был ещё совсем не старый человек.

– Слухи ходят, что отравили его, – встрял Нае.

– Однако это точно не дело рук твоего врага Яноша, – добавил Войко. – Яношу совсем не выгодна была эта смерть. Не для того он свою сестру выдал замуж за твоего дядю. Тут, скорее, кто-то из бояр постарался. Из тех, кто на ляхов оглядывается и хочет видеть Молдавию под покровительством ляшского короля, а не Яноша.

Веселье с Влада как ветром сдуло. «Что ж такое делается! – подумал он. – И там, в Молдавии, такие же бояре, которые ради своей выгоды готовы предать и отравить государя. Куда ни сунешься, везде одно и то же! Везде измена и убийство!»

– И кто же теперь правит в Молдавии? – наконец спросил Влад.

Войко начал обстоятельно объяснять:

– Поначалу там заправлял Яношев военачальник, Чубэр некий – так его все называли[24]24
  Реальное историческое лицо. Подробнее см. статьи в Приложении к роману «Драконий пир».


[Закрыть]. Он помогал твоему дяде сохранять власть, а когда твой дядя умер, то Чубэр постоял-постоял с войском в молдавских землях ещё месяца два, понял, что делать нечего, да и ушёл. А на престоле теперь сидит твой двоюродный брат Александр[25]25
  Александр – двоюродный брат Дракулы – пришёл к власти в Молдавии не позднее весны 1449 года.


[Закрыть]. Юноша ещё совсем. Сам ничего не решает. За него боярский совет правит. Однако все бояре ищут покровительства ляхов, поэтому ты, поскольку враг Яноша, при молдавском дворе легко приживёшься.

* * *

Велика и богата была Сучава, столица Молдавской земли. Если в остальной Молдавии многие жаловались на бедность, то в столице народ жил хорошо, потому что торговля в городе велась бойко, приносила хороший доход местным купцам и ремесленникам, а те охотно тратили заработанное, принося достаток всем вокруг, у кого они что-то покупали даже по мелочи.

Князья в столичном дворце сменяли один другого, а город будто не замечал этого – днём шумел, ночью затихал, иногда окутывался дымом пожаров, но быстро отстраивался и рос, рос.

После тихой и неторопливой жизни в глухой горной деревеньке Влад особенно ясно ощущал суету города, ещё только въезжая в его южные ворота. Такой ему помнилась и румынская столица, но не та, в которую он вернулся прошлой осенью, а та, которую он запомнил, когда вместе с отцом уезжал ко двору турецкого султана Мурата.

Между Сучавой и Тырговиште было много общего – такие же ничем не мощённые улицы, такие же белые дома-мазанки, такие же храмы на площадях. Вот только оборонительные стены в молдавской столице были сложены из камня, а не из кирпича. «Я почти как в родных краях», – думал Влад, миновав ворота.

Погода в тот день стояла хорошая. Небо сделалось по-весеннему ясным. Лишь иногда набегало стадо белых облаков-барашков, но вскоре, гонимое ветром, устремлялось дальше, и тогда яркое солнце снова могло озарять широкую улицу, по которой двигалось множество народа, – в том числе и Влад, одетый в серый крестьянский кафтан с простой вышивкой вокруг ворота и на рукавах.

Сверху, из седла, только и виделись войлочные и бараньи шапки, белые женские платки, чей-то холщовый заплечный мешок, чей-то вихрастый русый затылок. Иногда это людское море расступалось, чтобы дать проехать купеческим возам, следовавшим на гостиный двор, где с каждого воза возьмут пошлину, а товар из возов разместят на хранение.

Владу проехать не очень-то давали – иногда даже оглядывались и грозили кулаками, если его конь начинал особенно дерзко прокладывать себе путь к корчме, которая уже виделась впереди, на краю широкой торговой площади.

– Да куда ж ты ломишься! Осади! – говорили возмущённые прохожие, которых толкнули, а недавнему князю нравилось, что люди вокруг считают его ровней, не кланяются, шапок не ломают. От этого он чувствовал себя здесь своим, местным, ведь язык в Молдавии был почти тот же, что в Румынской земле, если не считать некоторые слова.

Войко и Нае ехали следом за господином, но держались не как слуги, а как друзья или попутчики. Въехав во двор корчмы, они даже обогнали Влада, но всё же любезно отвоевали ему место у коновязи, которое хотел занять ещё какой-то незнакомец.

В самой корчме оказалось людно, шумно, пахло нестиранной одеждой, кашей и жареным мясом. Между столами едва удавалось протиснуться, но Владу нравились и теснота, и галдёж, слышавшийся со всех сторон. За прошедшую зиму так надоели безлюдье и тишина!

Свободный стол удалось найти только потому, что четверо посетителей собрались уходить. Нае заботливо уложил на освободившуюся скамью три дорожных мешка и устало плюхнулся рядом.

– Надо бы комнату подыскать для ночлега, – сказал он, глядя на Влада, но не называя его господином. – Ишь, народу-то сколько! К Пасхе, что ли, в столицу понаехали? Как бы все места не позанимали.

– Сейчас хозяин корчмы подойдёт – спрошу его, – задумчиво ответил недавний государь, но самого его заботило иное.

Затаённо жить в молдавской столице Влад не собирался. Ему хотелось непременно попасть ко двору, увидеть своего двоюродного брата Александра, нынешнего правителя Молдавии. Со слов Войко было известно, что при дворе не жалуют венгров и стремятся к союзу с поляками, поэтому Влад думал, не удастся ли уговорить молдаван отправиться в поход, дабы свергнуть в Румынии венгерского ставленника Владислава.

Надеяться на то, что молдаване согласятся, особо не стоило, но Владу следовало хоть попытаться. Ничего другого придумать он пока не мог. Вернее, мог – оставалась возможность съездить в Турцию и попросить войско у султана, но это следовало делать лишь тогда, когда положение станет совсем безвыходное.

– Как думаешь к Александру попасть? – спросил Войко у Влада, когда все уселись за стол.

– Не знаю ещё, – ответил недавний государь. – Вот так просто заявиться, наверное, не выйдет, хоть мы с ним и родня.

– Можно составить письмо, а я отнесу, – предложил серб. – Только, думаю, ответа ждать придётся долго.

– Если письмо составлять, это надо делать с умом, – сказал Влад. – Не надо в письме говорить, что я уже здесь, в Сучаве. Надо сказать, что я лишь собираюсь приехать, если меня примут.

– Верно, – кивнул серб и оглянулся по сторонам. – Что ж хозяин корчмы-то всё нейдёт? Схожу, что ли, потороплю его…

Влад тоже принялся оглядываться по сторонам и вдруг понял, что хозяин корчмы давно бы пришёл, если б не разбирался с неким смутьяном, который сидел за столом у дальней стены.

Лица смутьяна видно не было – только тёмные взъерошенные волосы. Голос звучал молодо – лет на тридцать или тридцать пять. А затем в воздухе мелькнула ладонь этого человека, которая выразительно хлопнула по столешнице:

– Ну, поверь мне в долг! Разве ты меня не знаешь?

– Знаю, – отвечал хозяин корчмы, дородный человек с длинными усами.

– Тогда поверь, а?

– Знаю, потому и не верю. Ты и без этого задолжал мне.

– Ну а что ж мне делать, если у меня сейчас с собой денег нет?! – продолжал кричать смутьян. – Ну нету! Хоть обыщи!

Корчмарь нависал над ним, уперев руки в бока, и Влад видел, что эти руки уже начали сжиматься в кулаки. Даже издали кулаки казались весьма внушительными по размеру.

– Нет денег – тогда снимай кафтан.

– Да как же? – Смутьян опешил. – Мне нельзя по улице так идти. Я – лицо важное. Я к самому государю вхож. И что ж я, как голый оборванец, пойду? Не-ет!

– Раньше надо было думать, – возразил хозяин корчмы. – Вот тебе наука – сперва кошель свой проверяй, а затем пей. Тогда и долгов не наделаешь.

– Да ты всерьёз? Не надо. А? – просительно произнёс должник.

Меж тем корчмарь успел знаком подозвать двух своих помощников – тоже весьма крепких молодцев – и велел:

– Держи-ка его. Бережно. Сейчас мы с него мой кафтан снимем. Как бы не порвать.

Загремела лавка. Это должник вскочил с места, но деться было некуда, поэтому затевать драку смысла не имело.

– Не сметь меня трогать! Я – лицо неприкосновенное! Я к самому государю вхож…

– Ой, да знаем мы! – насмешливо ответил хозяин корчмы, а его помощники уже успели зайти смутьяну-должнику за спину и порывались ухватить под локти.

Тот не давался и даже, пробуя силы, резко наступил каблуком сапога одному из молодцев на ногу, но сразу получил предупреждающий тычок под рёбра. Затевать драку действительно не имело смысла, когда трое на одного.

– Да что ж это делается! – Крик смутьяна, уже схваченного, раздался теперь на всю корчму. – Воры честного человека раздевают! Эй, люди!.. Да что ж вы!.. Ну, дайте кто-нибудь в долг!..

Хозяин корчмы начал деловито расстёгивать пуговицы на кафтане должника, когда рядом появился Влад и спросил:

– Сколько тебе не заплатил этот человек?

Хозяин, не отвлекаясь, назвал сумму.

– И ты из-за такой малости его позоришь? – спросил Влад, потому что сумма действительно показалась ему небольшой. По дороге из Сербии в Молдавии он выкопал часть зарытого клада, причём достаточную, чтобы чувствовать себя богачом.

– Для кого малость, а для кого – деньги, – не оборачиваясь, возразил корчмарь. – А ты не встревай. У самого-то деньги имеются? Или тоже задаром есть-пить пришёл?

– Имеются, – ответил Влад, достал из кошелька пригоршню серебра и, не считая, высыпал на край стола. – Хватит тут, чтоб долг покрыть?

Хозяин корчмы оглянулся на звук звенящей монеты, а затем с подозрением посмотрел на Влада, чей кафтан выглядел куда проще, чем кафтан смутьяна, у которого денег в кошельке не оказалось. Смутьян был одет как боярин, а тот, кто собирался заплатить за него, – как крестьянин. Это ли не повод для подозрений! Однако взять деньги для корчмаря было выгоднее, чем пытаться продать кафтан, снятый с посетителя за долги.

Дородный усач наклонился над столом и медленно отсчитал из кучи серебра ровно ту сумму, которую назвал только что. В итоге на столе осталось ещё несколько монет.

Влад не собирался их забирать, но человек, которого он выручил, сгрёб их в кулак и протянул своему спасителю:

– Благодарю тебя, добрый человек. А это лишнее. Лишнего мне не надо.

– Что ж. Тогда возьму назад, – ответил Влад, принимая серебро и ссыпая обратно в кошелёк.

– Скажи, как тебя звать и где найти, – продолжал недавний смутьян. – Я ведь теперь должен тебе. Верну, не сомневайся. Я же не пьяница какой-нибудь.

– Не пьяница? Однако тебя здесь знают, – заметил Влад, кивнув на корчмаря, который уже успел удалиться и теперь стоял возле того стола, где устроились Войко и Нае. Судя по всему, Владовы слуги беседовали с корчмарём на счётеды и комнаты для ночлега.

– Ну да, знают, – согласился смутьян и снова сел на лавку, с которой недавно вскочил, – однако я не пьяница. А если и пью, то со скуки. Не те нынче в Молдавии времена, когда можно полезным делом заняться, вот и маюсь.

– А что для тебя полезное дело? – спросил Влад, усаживаясь рядом на табурет.

– Ну, к примеру, было бы у меня хоть несколько сот хороших воинов в подчинении, уж я бы пользу принёс.

– Значит, ты – человек военный? – Пожалуй, только теперь Влад взглянул в лицо своему собеседнику и мысленно отметил, что тот и вправду мог бы принести пользу в войске.

Смутьян смутьяну рознь, ведь есть такие, которые в заварушке всякий раз оказываются биты, а есть такие, которые сами умело машут кулаками, и поэтому битыми не оказываются. Человек, сидевший на лавке, принадлежал ко вторым.

Лицо его раскраснелось от выпитого вина, но глаза смотрели по-прежнему внимательно. Если попробовать ударить, успел бы уклониться, однако такое умение явно было не всегда. Над левым глазом обращала на себя внимание рассечённая бровь, которая давно зажила, но след остался. А вот нос этому человеку не ломали ни разу – тут сомневаться не приходилось. Да и по зубам он получал редко. Губы, пусть и полускрытые усами, не имели даже застарелых следов побоев. К тому же руки недавнего смутьяна ясно говорили, что они привычны к кулачному бою, а не только к тому, чтобы держать меч.

Конечно, этот человек и сам понимал, что воина определяют не по словам, поэтому на вопрос Влада ответил просто, полагая такую краткость вполне оправданной:

– Да, я воин.

– А когда мир, тебе скучно? – продолжал спрашивать Влад.

– В том-то и дело, что нет в Молдавии никакого мира, – грустно вздохнул смутьян. – Что ж это за мир, когда приходят к нам рати то от мадьяр, то от ляхов и всё свои прядки норовят установить. А, глядишь, скоро и турки начнут приходить, и тоже со своими порядками.

С такими рассуждениями трудно было не согласиться. Особенно это касалось мадьярской, то есть венгерской, армии, которая подчинялась Яношу Гуньяди. Янош любил везде навести свой порядок.

Влад задумался о Яноше, а смутьян повторил недавний вопрос:

– Так как же тебя зовут? Мне нужно знать, кому вернуть деньги.

Недавний румынский правитель не хотел раскрывать свою личность, да и деньгами он сорил вовсе не по доброте душевной:

– Можешь считать, что ты мне ничего не должен, если дашь совет, который окажется полезным.

– Что же я могу тебе посоветовать, если тебя не знаю?

– Ты тут кричал, что вхож к нынешнему молдавскому государю, а я как раз хочу к нему попасть. Вот и скажи, как мне пройти во дворец.

– А ты, оказывается, хитёр! – засмеялся смутьян. – Деньги, которые ты дал, чтобы заплатить мой долг, – это и впрямь небольшая плата за ценный совет.

– Так что же? Посоветуешь? – улыбнулся Влад.

– А зачем тебе к государю? – Теперь смутьян уже не смеялся, а пристально вглядывался в своего собеседника.

Влад молчал, но его новый знакомый начал сам отвечать на свой вопрос, проявив себя человеком наблюдательным:

– Нет, ты совсем не прост. Пусть на тебе простая одежда, но вот лицо у тебя не простое. Видно, что ты науки изучал. Ты, наверное, знатного рода? Но кто же ты? Может, твоя матушка в своё время приглянулась кому-то из прежних молдавских государей? У нас такие государи, что никогда случая не упускают. Если дальше так пойдёт, то государевых отпрысков станет больше, чем подданных.

Влад возмущённо нахмурился вопреки тому, что его собеседник почти угадал, ведь по материнской линии Влад действительно состоял в родстве с правителями Молдавии, последние лет двадцать постоянно сменявшими друг друга на троне. Все эти правители происходили из рода Мушатов, как и мать Влада. Однако она была не кто-нибудь, а законная дочь великого молдавского государя Александра Доброго, в честь которого наверняка получил своё имя нынешний молдавский князь Александр.

Княжну нельзя равнять с любовницей очередного недолговечного правителя. Влад уже думал возразить, но его собеседник примирительно улыбнулся:

– Нет? Ну, прости меня. Ты ведь сам ничего не говоришь, а я своим скудным умом соображаю, как могу… А если подумать… Нет, ну, конечно, ты не наследник кого-то из Мушатов. Будь у тебя право на молдавский трон, ты бы не добивался приёма у нынешнего государя, а сидел бы сейчас у мадьяр или у ляхов за столом и подговаривал бы их собирать войско, чтобы прийти в Молдавию и посадить тебя на трон.

– Это больше похоже на истину, – снисходительно отозвался Влад.

– Тогда кто же ты?

– Я потому и заплатил тебе за совет, чтобы ты меня ни о чём не расспрашивал, – усмехнулся недавний румынский государь. – Просто скажи мне, как попасть во дворец, и разойдёмся. Если твой совет окажется хорош, тогда скоро ты узнаешь, кто я, ведь при дворе мы встретимся. А если твой совет окажется плох, то, возможно, ты никогда меня при дворе не увидишь, а значит, имя моё тебе ни к чему.

Смутьян подумал ещё немного и, наверное, решил, что и впрямь незачем ломать голову.

– Ты вовремя приехал, – наконец сказал он, – ведь совсем скоро Пасха[26]26
  Пасха в 1449 году пришлась на 13 апреля.


[Закрыть], а на Пасху во дворце будет пир. Сначала все бояре вместе с государем пойдут в церковь на праздничную службу, а затем толпой повалят во дворец пировать. Если ты наденешь богатый кафтан, то стража тебя пропустит вместе с ними, и имени спрашивать не станет. Когда тут спрашивать, когда столько гостей!

– Благодарю, что надоумил, молдаванин, – улыбнулся Влад. – Совет хороший. Исполнить его будет легко.

* * *

После деревенской церковки главный храм молдавской столицы мог показаться очень просторным, но в нынешнюю, пасхальную ночь в этом большом храме было так же тесно, как в той церковке в горах, потому что молдавские бояре и их жёны набились под высокие каменные своды плотной толпой.

Влад в красном отцовском кафтане, единственным из оставшихся, поэтому теперь тщательно сберегаемом и надевавшемся только по особым случаям, стоял в правой части храма, где полагалось находиться прихожанам-мужчинам. Недавнего румынского государя оттеснили к самой стене и всё равно продолжали напирать, так что Влад вынужден был смиренно, но всё же с укором попросить:

– Братья, ради праздника не давите меня.

Влад пожалел, что не отличается высоким ростом, ведь увидеть происходящее перед входом в алтарь не мог, даже вытянув шею. Вот если б стоял на почётном месте, впереди всей толпы, то и не вспомнил бы о своём росте! Однако незнакомца, даже подобающе одетого, на почётное место никто не пустит. Приходилось мириться с тем, что за ходом службы удаётся следить лишь на слух – по басовитым возгласам митрополита, священников и дьякона, а также по пению хора, состоявшего сплошь из отроков с высокими чистыми голосами.

Влад видел только боярские затылки, тщательно причёсанные и приглаженные, а также часть стены с древней, потемневшей и потрескавшейся росписью. Впрочем, затылки и роспись он видел смутно, ведь ночью в храме, несмотря на зажжённые свечи, царил полумрак.

Пасхальная ночь была безлунная, только звёзды ярко блистали на небе, не освещая землю, поэтому Владу не составило большого труда затесаться в толпу знати, совершавшей вместе с клиром крестный ход вокруг храма. Стража, призванная отделить знать от простолюдинов, также собравшихся возле храма на площади, ничего не заметила.

Затем церковнослужители и прихожане вошли в храм, а Влад последовал туда вместе со всеми, но теперь стоял в толпе один, предоставленный сам себе – никого знакомого здесь не обнаружил. Даже святые, изображённые на стене в ряд, будто воины в строю, казались незнакомыми, а их имена, написанные возле нимбов белой краской, не удавалось разобрать.

Наверное, не только Влад чувствовал себя так, ведь в толпе бояр мало кто знал друг друга. В Сучаву по случаю восшествия на престол нового государя съехались многие знатные люди, которые прежде жили в своих поместьях, но теперь надеялись, что смогут занять должность при дворе.

Недавний румынский государь, следя за ходом службы, вдруг услышал, как по соседству двое неизвестных тихо разговаривали:

– Сам-то откуда?

– Из Нямца.

– А ты?

– Из Хотина.

– Первый раз здесь?

– Нет, но в прошлый раз не повезло.

– А я в прошлый раз не был, но теперь хочу счастья попытать.

– Тихо вы, – сказал кто-то третий. – Служба же идёт.

Все замолчали, а Влад подумал, что под «прошлым разом» должен разуметь недолгое правление своего дяди Петра, поддержанного Яношем Гуньяди и неожиданно умершего. Теперь же оба боярина, обсуждавшие свои дела во время церковной службы, явно хотели пристроиться у нового государя – Александра.

Заходя в церковь, Влад всё же смог разглядеть этого Александра, своего двоюродного брата, и потому сейчас, даже оказавшись заслонённым чьими-то спинами, мысленно продолжал его видеть. Новый молдавский князь, которому едва исполнилось двадцать лет, стоял на почётном месте, недалеко от Царских Врат, облачённый в богатый кафтан, расшитый золотом, а светлые волосы, ниспадавшие на плечи, тоже казались почти золотыми.

Также мысленно Влад видел, что неподалёку, на левой половине храма, где положено стоять женщинам, находилась государева матушка – вдовица, облачённая в чёрные одежды монахини. Наверное, приехала из своей обители, чтобы помочь сыну устроить во дворце пасхальный пир, и тотчас по окончании праздника соберётся ехать обратно.

Вокруг Александра, конечно, толпились избранные бояре с сыновьями, а жёны и дочери избранных собрались вокруг матери князя. Об этом можно было судить по облаку света перед Царскими Вратами, которое создавалось зажжёнными свечами в руках княжеской семьи и избранного боярского круга. Держать в руках свечи – пасхальная традиция, но плотная толпа за спинами избранных не могла её соблюсти. Приходилось слишком тесниться, и существовала опасность поджечь кого-нибудь. Вот почему церковь озарялась светом не вся, а только та часть, где стояли наиболее знатные прихожане.

Влад, пока что далёкий от них, тоже стоял без свечи и вдруг подумал, что слишком самонадеян и зря рассчитывает легко попасть к молдавскому князю в приближённые. Просто предстать перед Александром, назваться родственником и попросить убежища вряд ли могло оказаться достаточно, чтобы тебя приняли при дворе и не выгнали из Сучавы. Требовалось за короткое время ещё и подружиться с Александром так крепко, чтобы этот юноша проявил неподдельное участие к судьбе румынского беглеца. Только тогда бояре из княжеского совета не стали бы требовать, чтобы беглец уехал.

Пусть Войко говорил, что в Молдавии нынче не любят венгров и врага венгров примут наверняка, следовало помнить, что бояре всегда осторожны и могут побояться злить Яноша Гуньяди. На гостеприимство казался способным лишь Александр, который действовал бы не по расчёту, а по зову благородного сердца.

Так рассуждал Влад, краем уха следя за ходом службы, но пока не мог придумать, как исполнить свой замысел и понравиться родичу, ведь ничего не знал об Александре – о его привычках, пристрастиях. Запоздало понял, что следовало расспросить об этом незнакомца в корчме, но теперь уже ничего нельзя было поделать, разве что этот незнакомец отыскался бы среди толпы в храме.

Надеяться на встречу и подсказку особо не стоило, но времени для самостоятельных раздумий пока хватало, ведь нынешнее богослужение стало долгим. По окончании утрени почти сразу началась литургия, и из храма никто не выходил – все старательно перебарывали усталость.

Очевидно, из-за усталости такое оживление в толпе вызвало «слово» Иоанна Златоуста, которое читал с амвона митрополит. В речи Златоуста среди прочего говорилось об обильной трапезе, которой надобно насладиться. Правда, тут же пояснялось, что речь идёт о пире веры, но большинство собравшихся явно предвкушали праздничное застолье в княжеском дворце, которое ожидалось по окончании богослужения – люди сразу зашушукались, заволновались.

«Попасть на пир – полдела, – меж тем продолжал размышлять Влад. – Главное, чтоб не выгнали. Недаром говорят, что незваному гостю всегда сесть некуда».

И вот служба окончилась.

Когда всё вышли из храма, было уже раннее утро. На улице оказалось очень свежо, прохладно. Солнце поднималось из-за куполов храма, отбрасывавших на вытоптанную землю перед папертью тёмные, почти чёрные тени.

Пасха – светлый праздник, но Влад замечал лишь тёмное – не огонь свечей, а темноту вокруг них; не солнце, а тени. Всё из-за того, что нынешнее празднество странным образом напоминало об отце и старшем брате, а точнее – о боярах, по вине которых отец и брат умерли.

Влад, как высокородный человек, привык, что бояре всегда обращают на него внимание, а теперь он стал для них будто невидимым, но это новое положение позволило ему услышать то, чего не доводилось слышать прежде, – как бояре говорят о государях.

– Пир решил закатить, а у самого казна пустая, – ехидно проговорил один приезжий, глазами указывая на Александра. – Лучше б поберёг последние гроши на случай войны. А то денег не станет даже на порох.

– Тебе-то что? – усмехнулся другой. – Когда угощают, так ешь-пей вволю. Не у тебя же казна оскудеет.

Да, молдавские бояре, даже не входившие в избранный круг, чувствовали себя вольготно и говорили об Александре весьма дерзко. Влад же думал о боярах румынских: «Наверное, именно так они о моих родичах рассуждали, твари двуличные. В глаза говорили одно, а за глаза – другое». Ему хотелось окрикнуть нынешних бояр, назвать своё имя и спросить, как они смеют разговаривать непочтительно, но он сдерживался.

Александр меж тем христосовался с наиболее знатными боярами и дарил им куриные яйца, окрашенные в красный цвет и покрытые росписью. Князь вынимал свои подарки из корзины, покачивавшейся на руках у слуги, причём для кого-то вынимал не одно яйцо, а по два и по три, желая почтить особо.

Матушка князя точно так же поздравляла боярских жён и дочерей. Она первая заметила, как из храма вышел митрополит и священники, успевшие снять богослужебные одежды и остаться в чёрных монашеских.

Александр, обернувшись по слову матери, похристосовался с митрополитом, но яйцо владыке подарил не крашеное куриное, а отлитое из чистого золота.

Влад, стоя за спиной кого-то из бояр, опять услышал дерзкие речи – некий наглец в синем кафтане хмыкнул и сказал соседу слева, одетому в зелёный кафтан:

– Видал, что владыке досталось? Неужто Александр хочет показать, что не беден? Кого обмануть решил? Или надеется, что мы подумаем, будто он сам научился яички нести, да не простые, а золотые?

Народ, собравшийся на площади, тоже ждал своей очереди получить от Александра что-нибудь. Впрочем, только сейчас, при свете солнца, Влад увидел, что это не просто люди, а бедняки и даже нищие. Судя по всему, они надеялись получить не яйца, а деньги.

Недавний румынский князь не мог избавиться от подозрения: «А вдруг эти оборванцы – такие же притворщики, что и я? Вот я надел дорогую одежду и потому нахожусь среди бояр. А если б надел рубище, то мог бы так же оказаться среди нищих и получить подаяние, которое мне не положено. В этой толпе наверняка много бездельников и даже разбойников, которые пришли сюда в надежде, что удастся получить от государя золотой. Для них даже один золотой – богатство».

Наконец стража расступилась, чтобы несколько десятков счастливцев могли прорваться к молдавскому государю, сказать «Христос воскрес» и получить милостыню. Между нищими едва не дошло до драки, но Александр отнёсся к этому спокойно и, опустошив свой кошелёк, вместе с митрополитом и матерью отправился пешком во дворец.

Бояре и боярские жёны, следуя за своим князем, тоже на ходу одаривали милостыней, кого успевали, но нуждающиеся, даже получив подаяние, почему-то не отставали, а продолжали идти по улице вместе со всеми.

Влад понял, в чём причина, как только миновал широкие, настежь распахнутые ворота княжеского двора: во дворе, прямо перед дворцовой хороминой были накрыты столы. Пусть угощение на них стояло самое простое, но беднякам казалось довольно и этого – возле столов началась толкотня и давка, а Александр и его знатные гости, уже не обращая внимания на чернь, взошли на крыльцо и проследовали в пиршественную залу.

Влад старался держаться спокойно. Ему почему-то всё время казалось, что сейчас его кто-то грубо окликнет:

– А ты куда? – или даже схватит за руку, однако ничего этого не произошло.

Место на лавке непрошеный гость, к своему удивлению, нашёл без всякого труда. Собравшиеся бояре знали друг друга плохо, поэтому не спорили меж собой, кому положено сидеть ближе к князю, а кому – ближе к дверям.

Конечно, пробраться в дальний конец залы, где стоял княжеский стол и столы избранных бояр, можно было даже не пытаться, но середину и пространство возле дверей гости могли делить, как хотели.

Государева матушка, а также боярские жёны и дочери кушали отдельно в другом зале, так что мужчины, не боясь женских ушей, стали вести себя вольнее. Иногда в речи прорывалось крепкое словцо.

Стало шумно. К тому же перед столами стояли музыканты и играли кто на чём – тут были и флейты, и дудки, и гусли. Эта музыка заглушала голоса. Расслышать друг друга могли лишь собеседники, сидящие бок о бок. Никто уже не боялся оказаться услышанным посторонними, и потому речи сделались злее – особенно после второй чарки вина.

– Глянь-ка, как гордо восседает. Будто всё ему нипочём, – говорил один боярин другому, указывая краем кубка на Александра. – Посмотрим, долго ли просидит.

– Вот-вот, – согласился товарищ, разламывая ягнячью ногу, и спросил небрежно: – А отец-то Александров отчего умер? Молодой же был.

– Да кто его знает. Может, от яда, – сказал первый боярин.

Услышав про яд, Влад невольно начал прислушиваться лучше.

– А почему от яда? – продолжал спрашивать второй. – Может, хворь напала.

– Знаем мы эти хвори, – усмехнулся первый боярин. – Что-то у нас все государи хворые. Тебя послушать, так они как чихнут, так сразу с ног валятся и прямо в гроб.

– Я такого не говорил, – возразил второй.

– Да разве от хвори может быть такое, что у нас творится! – продолжал первый боярин вполголоса и тут догадался: – Так тебя же при дворе не было – ты не знаешь ничего…

– Ну… чего-то знаю, а чего-то не слышал, – уклончиво ответил второй.

– Так я тебе расскажу, – раздобрился первый. – В позапрошлом году дядя Александров умер. А в прошлом году совсем худо было. Только одного покойника успевали проводить, так ему вслед – новый. Весной отец Александров умер. Летом – старший брат. Осенью – ещё один дядя[27]27
  Илиаш, отец Александра, умер 23 апреля 1448 года. Роман, старший брат Александра, умер 2 июля 1448 года. Упоминавшийся князь Петр, дядя Дракулы, умерший осенью 1448 года, также приходился дядей и Александру.


[Закрыть]. Слава Богу, год кончился. А теперь поглядим, доживёт ли сам Александр хоть до лета.

Услышав такое, Влад, которому всё вокруг казалось мрачным, вдруг почувствовал, будто погрузился в тёмный омут – свет померк перед глазами, а голоса и музыка сделались далёкими, нечёткими.

Чтобы избавиться от странного наваждения, недавний румынский государь сильно тряхнул головой, дёрнул плечами, как будто хотел вынырнуть. Затем сам не заметил, как вскочил, да так неловко, что ударился ногой о край столешницы. Сдвинувшийся стол громыхнул; каждое блюдо, плошка и чаша на тонкой скатерти стукнули или звякнули, чуть подпрыгнув.

Опомнившись, Влад увидел, что беседа прекратилась, и даже музыканты смолкли, причём все смотрят на него, стоящего перед столом, где по скатерти на пол стекало пролитое красное вино. Что тут было делать?

Влад взял со стола свой кубок, ещё не пустой, и провозгласил:

– Пью за здоровье и удачу моего венценосного брата Александра. Живи долго, брат. Правь долго. Пусть казна твоя полнится золотом, пусть боевая слава год от года множится, а у тех, кто злословит о тебе, пусть языки отсохнут.

– Ты мой родственник? – удивился Александр, наклоняясь вперёд через свой стол, чтобы лучше разглядеть незнакомца. – Кто же ты?

Влад назвался, и никто вокруг не усомнился в истинности его слов. Наверное, смотрели на него точно так же, как недавний знакомый в корчме, и мысленно отметили, что по лицу и по повадкам «государев родственник» явно похож на человека из знатного рода.

Влад меж тем добавил:

– В прошлом году был я государем, а сейчас – не государь и потому решил вот явиться в гости запросто. – Затем он оглядел стол перед собой. – Ты уж прости, брат, побуянил я немного – со столом повоевал. Толкнул его, а он не упал, и потому не знаю я, кто победил – он или я.

Недавний румынский государь виновато развёл руками и улыбнулся с нарочитым простодушием, так что многие в зале улыбнулись, а некоторые беззлобно засмеялись.