Текст книги "Драконий пир"

– Я нарочно её разрабатывал, – признался Штефан Турок. – Но даже если б она у меня иссохла, я научился бы действовать левой так же хорошо, как правой.

– Надо же, как велико твоё стремление научиться сражаться, – удивился Дракулов сын. – Но почему оно так велико? Чего ты хочешь этим достичь?

– Я хочу отправиться с тобой в поход, чтобы ты завоевал себе власть и наказал тех, кто погубил твоего отца и брата.

– О том, что я собираюсь отомстить за отца и брата, сегодня ни разу речь не заходила, – заметил Влад. – Я при тебе об этом не упоминал. Откуда ты знаешь о моих намерениях?

– Все знают, – пожал плечами Штефан Турок. – Я хочу тебе помочь.

Он покосился на своих товарищей по обучению, которые, исполняя повеление Молдовена, готовились ко сну, но продолжали ходить по поляне, а некоторые начали прислушиваться к беседе, которую вёл Влад с одним из лучших учеников.

Штефан Турок вдруг перешёл на-турецкий:

– Ты ведь не поверишь, если я скажу, кто мой отец? Ты решишь, что я – самозванец, и не станешь доверять мне? Поэтому я лучше помолчу. Я не жажду отцовского наследства или места в твоём совете. Я просто хочу тебе помочь, чем могу. Так я отомщу за отца, за мать и за сестру. Я слышал, что ты хочешь рассадить всех предателей, погубивших твоих родичей, по кольям. Я хочу посмотреть на эту казнь! Мне этого довольно. Но если ты захочешь оказать мне особую милость, то позволь стать на этой казни главным распорядителем.

Дракулов сын вскочил с бревна, на котором всё это время сидел, а затем ухватил Турка за левое плечо и потащил прочь от костра, в чащу.

Когда лесная поляна осталась позади и со всех сторон к Владу и Штефану подступили тёмные деревья, чуть озаряемые светом костра, Влад строго спросил по-румынски:

– А ну рассказывай, где и как ты получил свои ожоги!

– В отцовском доме, когда был пожар, – ответил Штефан Турок. – Кто-то поджег дом, а спаслись только я и ещё четверо слуг. Мой отец, мать, сестра, а также остальные слуги – все погибли.

– А почему не погиб ты? – спросил Влад.

– Да, знаю, что должен был, – сказал Турок. – Люди, которые подожгли дом, хотели моей смерти, но меня спасла случайность.

– Рассказывай! Не увиливай.

– Меня не было в доме в ту ночь.

– А где ж ты был?

– В соседнем доме. Пробрался туда через чердак и по крыше. А когда увидел, что начался пожар, то ринулся назад, в свой дом.

– А в соседнем доме что делал? С бабой, что ли?..

– Ну да, – ответил Штефан Турок. – Это сейчас бабы на меня не очень-то смотрят, а до пожара было по-другому. Отец обещал меня женить, но всё откладывал, однако я времени не терял. Я и так слишком много времени потерял в Турции. При дворе старого султана Мурата всё было строго. Ты и сам это помнишь. Никого не заботило, что заложники – уже давно не дети.

Влад смотрел в обожжённое лицо и силился вспомнить то, что случилось много лет назад, когда Янош Гуньяди посадил Басараба на румынский престол. Тогда отец уехал в Турцию, сам Влад с братьями прятался в имении боярина Нана довольно долго, а затем Нан получил известие о том, что Владов отец наконец договорился с султаном, то есть получил от турок войско, чтобы прогнать Басараба.

Это случилось в марте, когда солнце светило ярко, земля просыпалась, поля зеленели, поэтому для Влада новость о возвращении отца, радостная сама по себе, стала особенно приятной, ведь совпала с радостью, которую испытывает каждый человек, наблюдая приход весны.

Нан и другие бояре, взяв с собой Влада и Владова брата Мирчу, отправились к Дунаю – туда, где турецкое войско устроило лагерь, когда переправилось с турецкого берега на румынский. В лагере османов Влад встретил отца, и там же произошло ещё одно важное событие – оказалось, что Владов родитель привёз из Турции многих боярских сыновей, которых прежний государь, Александр Алдя, отдал туда как заложников.

Дракулов сын помнил, как боярин Нан вдруг изменился в лице и пробормотал:

– Сынок… – и оказалось, что юноши в турецкой одежде, собравшиеся неподалёку, – вовсе не турки.

Влад помнил, как Нан радостно обнимал своего сына, а вот лицо этого сына никак не вспоминалось. В те далёкие времена Нанову отпрыску было лет двадцать, а сейчас Влад видел на месте юного лица изувеченное лицо тридцатилетнего человека и наконец сдался, понял, что не вспомнит, но всё равно готов был поверить в то, что Штефан Турок – это сын Нана.

– И что ты сделал, когда вернулся в горящий дом? – начал спрашивать Дракулов сын.

– Начал искать, кто там есть, – ответил Штефан Турок. – Я звал, но никто не откликался. Увидеть мало что можно было – всё окутал дым. И я никого не нашёл, пока не открыл дверь в спальню матери…

И тут Влад засомневался. Он вспомнил свидетельства Нановых слуг, пересказанные старым писарем из отцовой канцелярии. Четверо спасшихся челядинцев рассказывали, что хотели спасти хозяйскую семью, но никого не нашли, а одна дверь в хозяйских комнатах оказалась закрыта намертво. Спасшиеся говорили, что бились в неё, пока не увидели, что из-под порога течёт густой коричневый дым.

– Значит, ты всё-таки кого-то нашёл? И дверь легко открылась? – с подозрением спросил Дракулов сын.

– Да. А что? Не веришь? – спросил Штефан Турок.

– Это противоречит другим свидетельствам.

Турок обречённо махнул рукой:

– Я знал, что ты станешь верить другим людям, а не мне. Лучше б я молчал. Хочешь считать меня самозванцем – считай, но возьми с собой на войну.

Влад не стал отвечать на рассуждения насчёт самозванца и с нарочитым бесстрастием пояснил:

– Мне говорили, что слуги, которые хотели помочь Нану и его семье, никого не нашли в хозяйских комнатах, а одну дверь не смогли открыть.

– Врали, – вдруг неожиданно осмелел Турок. – Дверь открылась легко. Просто слуги, наверное, знали, что в горящем доме нельзя открывать двери, если из-под порога сочится густой дым. Они побоялись открывать, а после застыдились своего страха и поэтому соврали. Но я-то открыл. И получилось вот что.

Штефан Турок повернулся к Владу правой стороной лица, откинул длинные волосы, закрывавшие ухо, и Дракулов сын даже при слабом отсвете костра увидел, что уха как такового нет. Вместо уха осталась только дырка, а вокруг – всё те же узловатые сплетения, похожие на рисунок древесной коры.

– Я открыл дверь, а на меня оттуда – пламя, – сказал Штефан Турок. – Хорошо хоть, успел голову отвернуть, и глаза остались целы. Даже правый глаз не задело. Только волосы мне справа хорошенько опалило, правый рукав кафтана вспыхнул, потому что как раз правой рукой я дверь открывал. Я пытался кафтан сначала просто потушить – не вышло. А прежде чем я успел левой рукой расстегнуть его и скинуть, ткань почти насквозь прогорела, кожа на правой руке начала отходить. Как позже оказалось, кафтан я с себя снял вместе с кожей.

– И что ты делал дальше?

– Я заглянул в дверь, которая теперь оставалась открытой. И увидел, что на полу лежат люди – шесть человек. Сильно обгорелые, но я всё равно их узнал. Среди них были отец, мать и сестра.

– Ты уверен, что не ошибаешься? – спросил Влад.

– Уверен, – ответил Штефан Турок. – И поэтому я не жалею, что открыл ту дверь. Если б не открыл, то ничего бы не увидел и не узнал. А так я сразу понял, что это не простой пожар. Не могли они все просто так оказаться в одной комнате. Их туда согнали и убили или затащили уже мёртвых, а затем подожгли. Что-то точно сделали, чтоб никто не попытался спастись. Мой отец, мать и сестра не были связаны – я бы заметил по особому положению рук, если б оказалось иначе.

– Значит, перед тем, как поджечь дом, их убили? – Влад опять вспомнил свой давний сон про Нанову дочь.

– Это быстрее, чем связывать, – уверенно отвечал Штефан Турок, и его лицо исказилось так, будто он сейчас заплачет. – Я даже в дыму видел, что всё в доме раскидано. Те, кто устроил пожар, искали что-нибудь ценное, но времени на поиски не имели, поэтому только раскидали вещи, но даже не стали взламывать запертые сундуки. Времени не было. Значит, эти люди во всём торопились… Понимаешь? Они всё – всё! – сделали так, чтоб получилось побыстрее.

– Понимаю, – сочувственно отозвался Дракулов сын.

– Отцовских денег эти люди не нашли, – продолжал Турок. – Не знали, где искать. А я знал, где лежат деньги. Я взял их и выбрался из дома.

– Как выбрался?

– Через крышу. Опять в соседний дом.

– Ты сразу решил скрываться?

– Да. Та женщина, с которой я… ну, в общем, соседка… помогла мне. Я прятался на чердаке соседнего дома некоторое время, пока не поджили раны. Я знал, что мне нельзя показываться в городе и что меня убьют, если обнаружат, что я жив. Я слышал о том, что случилось во дворце. Там убили троих.

– И что ты дальше делал?

– Когда смог, я скрытно уехал в Трансильванию и решил ждать, пока ты не вернёшься из Турции. Мне стало ясно, что в одиночку я не смогу отомстить за своих родичей.

– А откуда ты знал, что я хоть когда-нибудь вернусь из Турции? – удивился Влад.

– Я же вернулся. – Штефан Турок впервые за всё время своего рассказа улыбнулся. – Значит, и ты должен был вернуться рано или поздно. И ты вернулся. Я прислушивался к известиям о тебе и сначала хотел поехать в Сучаву, но затем подумал, что, если предстану перед тобой и назовусь, ты мне не поверишь и назовёшь самозванцем. А затем я услышал, что Молдовен готовит армию. Я сразу, не раздумывая, вступил в её ряды[45]45
  Штефан по прозвищу Турок – реальное историческое лицо. Состоял на службе Дракулы, входил в боярский совет. Неизвестно, кто был отцом Штефана Турка, но прозвище свидетельствует о том, что Штефан был одним из тех боярских сыновей, которых румынский князь Александр Алдя (дядя Дракулы) отправил к турецкому двору в качестве заложников в начале 1430-х годов. Затем, в 1444 году, этих заложников вернул домой отец Дракулы, а вместо них оказался вынужден отправить в Турцию двух своих сыновей (Дракулу, бывшего в то время подростком, и малолетнего Раду).


[Закрыть].

Турок вдруг посмотрел куда-то за спину Владу, поэтому Дракулов сын оглянулся.

Оказалось, что у него за спиной стояли все тридцать с лишним учеников Молдовена, да и сам Молдовен там находился тоже. Они стояли и слушали разговор, поэтому Влад на мгновение пожалел, что говорил всё это время не по-турецки. «Ведь я мог бы», – подумал Дракулов сын, но тут же понял, что про такое говорить на чужом языке оказался бы просто не способен. Только на родном, на румынском.

– Ну вот, – произнёс Влад, глядя на собравшихся юных воинов. – Теперь вы знаете больше о том, почему мне надо вернуть власть. Мне надо отомстить не только за отца и брата, но и за тех, кто мог бы стать мне семьёй, но не стал из-за пожара!

* * *

Султан Мехмед выполнил своё обещание и денег дал. Султанские казначеи отсчитали Владу ровно десять тысяч золотых, после чего Дракулов сын приготовился вместе с Нае и Штефаном Турком везти всё это в Трансильванию, чтобы купить там оружие, доспехи и много чего ещё.

Также султан сказал, что турки выступят в поход на Белград не позднее начала лета, а Раду, когда узнал от Влада про готовящийся поход, воскликнул:

– Как жаль, что я не могу отправиться с тобой, брат!

Дракулов сын, сидя в покоях младшего брата во дворце, невольно думал: «Когда-то мы жили здесь вдвоём. И вот я уже давно свободен, а мой брат по-прежнему здесь».

Время летело быстро, и это становилось видно по тому, как младший брат рос. Казалось, совсем недавно он был отроком, а теперь уже стал юношей. Ему почти исполнилось девятнадцать, и желание отправиться в поход свидетельствовало не о боевом задоре, а о том, что Раду очень скучает. О том, как ведётся война, Владов брат ничего не знал. Мехмед не брал Раду в свои походы – ни в поход на Караман, в Азию, ни в поход на Константинополис.

Сам Раду объяснял такое положение дел своим возрастом.

– Когда султан ходил на Константинополис, мне было только шестнадцать. Наверное, если б мне исполнилось хотя бы семнадцать, меня бы на войну взяли. Поэтому я надеюсь, что в этот раз возьмут. Жаль, что я не могу вступить в твоё войско, но я, наверное, попаду в войско султана.

Увы, отправившись на Белград, Мехмед снова оставил Раду во дворце, но Влад, когда поехал с золотом в Трансильванию, ещё ничего об этом не знал. Была ещё только осень, а лето будущего года оставалось весьма далёким.

Глава VIII

Наступила зима. Вся Трансильвания сделалась ослепительно-белой. Снег красиво искрился на солнце, которое в горах всегда светит как-то ярче, чем на равнинах. Говорят, это оттого, что горы находятся чуть ближе к небу, пусть оно всё равно остаётся бесконечно далёким от них.

Пути, по которым Владу теперь приходилось путешествовать, стали иными. Если летом и осенью можно было перемещаться по малонаезженным дорогам и лесным тропкам, устраивать ночлег прямо в лесу, то теперь всё изменилось. Малоизвестные дороги и тропки оказались погребены под сугробами – и не думай по ним проехать. В лес тем более не проберёшься – там такие же сугробы. Оставалось пользоваться трактами, по которым ездили все, а ночевать под крышей тёплого жилья.

Дракулов сын всё чаще ловил себя на том, что без удовольствия смотрит на снег. Точно так же, как Штефан Турок побаивался огня, Влад побаивался снега как предвестника беды – побаивался даже тогда, когда февраль обрадовал хорошей новостью.

Выяснилось, что Янош Гуньяди, который вместе с венгерским королём и венгерской знатью два года провёл в пустых рассуждениях о будущем крестовом походе и освобождении Константинополиса, наконец-то начал действовать. Лишившись должности управителя королевства, Гуньяди понял, что единственное средство укрепить своё влияние – война, успешная война с турками.

Оказалось, что в Венгрии начинают собирать ополчение, однако многих в Трансильвании это не воодушевило, а возмутило. Здесь жило значительное количество православных румын и сербов, которые почувствовали себя задетыми, когда оказалось, что православных в ополчение принимать не будут – только католиков. Освобождать столицу православного мира хотели без помощи православных!

Когда Молдовен только сообщил Владу эту новость, услышанную от кого-то в городке, через который они проезжали, Дракулов сын не удержался от смеха:

– Освобождать Константинополис без помощи православных? И кто же придумал такую глупость? Неужели Янош?

– Нет, – ответил Молдовен. – Янош хоть и католик, но не дурак.

– А кто же дурак?

– Римский папа, – ответил Молдовен. – Папа обещал дать Яношу денег на поход и настоял на этом условии.

– Ну, тогда для нас с тобой это прекрасная весть. Благодаря глупости Папы мы сможем увеличить нашу армию вдвое.

– Ты думаешь, господин? – неуверенно спросил Молдовен, но уже начал догадываться о замысле Влада.

– Конечно! – воскликнул Дракулов сын. – Ведь должны же будут куда-то вступить те люди, которых не возьмут в крестоносное ополчение. Им же всё равно захочется воевать. Боевой задор не угасает в ту же минуту, когда тебе говорят «нет». Даже наоборот – после отказа он только возрастает, потому что начинает подпитываться злостью.

– Ну да.

– Так вот отвергнутые ополченцы неминуемо придут в наше войско, – заключил Влад.

К тому времени в Венгрию из Рима уже прибыла делегация монахов-францисканцев, которые должны были помогать с подготовкой крестового похода и прежде всего воодушевлять людей проповедью, прося их стать под знамёна христианского воинства.

Возглавлял этих монахов некто Джованни да Капистрано, которого венгры называли по-своему – Янош Капистран[46]46
  Монах-францисканец Джованни да Капистрано – реальное историческое лицо. Был отправлен в Венгрию римским папой, чтобы собирать народное ополчение и идти в крестовый поход освобождать Константинополь. Этот папский посланец действительно не принимал в ополчение православных христиан и даже устраивал суды над ними, сжигал на кострах. В католической церкви причислен к лику святых (в 1690 году).


[Закрыть]. Он доживал свой седьмой десяток, но, несмотря на преклонный возраст и слабое здоровье, оставался человеком деятельным.

Капистран был словно создан для того поручения, которое исполнял, – худощавое лицо аскета и простая серая ряса, подпоясанная веревкой, сразу вызывали уважение и доверие, поэтому, если такой проповедник произносил речь, стоя на улице, очень трудно казалось пройти мимо.

Впоследствии авторы хроник сообщали, что Капистран являл собой образец католического праведника, кроткого и милосердного, а когда надо – яростного и непреклонного, и последние два качества проявлялись довольно часто, поскольку он был не просто монахом и священником, а ещё и инквизитором, который с помощью костров боролся с ересями.

Приехав в Трансильванию, Капистран обнаружил, что румыны и сербы, переселившиеся в эти места из других земель ради спокойной жизни, так и не отказались от веры предков, то есть от православия. Вот почему он сразу вспомнил о своих обязанностях инквизитора и даже успел запалить несколько костров, на которых сгорели «еретики».

Неизвестно, чем бы это кончилось, если б Капистрану позволили продолжить, но Янош Гуньяди недвусмысленно указал представителю церкви, что сейчас просто нет времени для судов, после чего инквизитор отдал все силы проповедям.

Капистран слыл превосходным оратором, умеющим собрать вокруг себя многотысячные толпы, но в Венгрии словесное искусство не могло проявиться в полной мере. Этот оратор говорил лишь на одном из итальянских диалектов и на латыни, а простые жители в венгерских землях не понимали ни того ни другого.

Вот почему в каждом городке мастер слова, произнося на латыни очередную речь с паперти местного храма, то и дело оглядывался на местного священника, который переводил на венгерский как мог. Сила слов Капистрана от этого значительно ослабевала, но это частично восполнялось тем, что местный священник, служивший переводчиком, сам по себе вызывал доверие у паствы.

Вокруг паперти обязательно собиралась кучка любопытных, которая быстро разрасталась. В окнах ближайших домов начинали маячить лица, а иногда на крыльце появлялся местный богач с семьёй, который чинно выходил на улицу и наблюдал за происходящим.

Капистран очень долго не замечал, что всякий раз в толпе оказывались подозрительные люди, которые сеяли смуту. Смутьяны не обращали внимания на венгров, но если видели румын или сербов, случайно проходивших мимо и остановившихся послушать, то заводили с ними дерзкие разговоры.

Румыны заметно выделялись в толпе венгров своей светлой полотняной одеждой и овечьими тулупами, сразу привлекая к себе внимание незнакомца с обожжённым лицом, стоявшего неподалеку от паперти и кутавшегося в медвежью шубу.

Если прохожий-румын выглядел как человек, способный воевать, человек с обожжённым лицом протискивался поближе, выжидал немного, снова приглядываясь к выбранному собеседнику, и произносил по-румынски:

– Ничего не поймёшь? Думаешь, ты станешь понимать серую рясу лучше, если сделаешься католиком?

– Ты о чём?

– О том, что серая ряса вещает не для тебя, а лишь для тех, кто может прочитать по-латыни «Отче наш».

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю, – уверенно произносил обожжённый. – Я сам хотел вступить в крестоносное воинство, чтобы идти освобождать православные святыни, только меня не взяли, хотя я мог бы пригодиться в походе.

– Не взяли? А ты обиделся и ищешь, кому бы обиду высказать? – мог ехидно заметить собеседник.

– А ты сам попробуй попроситься в ополчение, – отвечал обожжённый, – и услышишь, как тебя оскорбят. Скажут, что тебе прежде, чем освобождать православные святыни, надобно перейти в католичество, то есть покаяться, что исповедовал веру своих отцов. Не знаю, как ты поступишь, а я плюнул и отправился восвояси. И забрёл в другой стан, где православными не брезгуют.

– И куда же?

– К Владу, Дракулову сыну. Он тоже собирается в поход. В Румынию. И обещает хорошо наградить всех своих воинов, если вместе с ними завоюет себе престол. Не надоело тебе жить в Трансильвании, где католики считают тебя почти за скота? Хочешь вернуться на землю отцов, где православие в почёте? Дракулов сын даст тебе надел в Румынии в награду за твою службу. Но, конечно, ты можешь идти в другой стан, заделаться католиком, и тогда тебе, недостойному, окажут великую милость – позволят идти в поход под началом серых францисканских крыс и умереть во славу папы римского!

Если все эти речи оказывали на слушателя правильное действие, то его приглашали в ближайшие два дня прийти в трактир или дом на окраине города, где хозяином был румын или серб.

– Может быть, ты даже самого Влада там увидишь, – доверительно сообщал обожжённый, а меж тем на другом краю той же толпы рослый светловолосый человек, закутанный в коричневый шерстяной плащ, говорил то же самое по-сербски.

Сербов светловолосый здоровяк угадывал больше по лицу, чем по одежде, поскольку многие из них одевались в венгерские кафтаны. И вот светловолосый смутьян, углядев подходящего собеседника, протискивался к нему через толпу и начинал увещевать, а люди, стоявшие рядом, волей-неволей прислушивались, ведь гораздо удобнее слушать того, кто находится близко, а не того, кто пытается докричаться до тебя издалека, с паперти.

К обожжённому смутьяну также прислушивались многие, и при этом сразу становилось ясно, есть ли среди слушателей другие румыны – они одобрительно кивали. Зато венгры в толпе, хоть и не разбирали речь иноплеменников, возмущались:

– Чтоб вас! Не мешайте проповеди.

Смутьяны обычно умолкали или отводили тех, с кем беседовали, чуть дальше, за угол, но обожжённый смутьян однажды не выдержал. Услышав требование говорить тише, он лишь огрызнулся на ломаном венгерском языке:

– Значит, слушать проповедь мешаю?

– Мешаешь.

– Вот и слушай эту францисканскую крысу! Складно пищит? Приятно? Может, и про еретиков сейчас речь заведёт. Скажет, что жечь их надо. А тебе, наверное, приятно смотреть, как еретики на кострах горят?

В отличие от венгров, которым ни к чему было учить язык приезжих румын и сербов, румыны и сербы старательно учили язык старожилов, поэтому поняли сказанное. Послышались одобрительные возгласы, и обожжённого это ещё больше раззадорило.

Влад стоял толпе, всё слышал и видел, но раздумывал, надо ли вмешиваться. Он мог бы приказать Штефану Турку, который с таким удовольствием обзывал инквизитора серой крысой, замолчать, но ещё не решил, надо ли.

– Еретиков сжигать – святое дело, – меж тем заявил венгр. – А ты, часом, не еретик, с костра сбежавший? Где тебе так рожу попортили?

– В турецком плену! – не моргнув глазом соврал Штефан Турок, очевидно, полагая, что для общего дела такая ложь окажется на пользу. – А теперь какой-то католик будет запрещать мне пойти и поквитаться?! Ишь, взяли власть! Решаете, кому можно идти в крестовый поход, а кому – нет? Да я лучше пойду в ополчение к Владу, Дракулову сыну, чем в ваше католическое стадо. Всё равно у вас, католиков, ничего не выйдет с этим походом. А Влад, когда возьмёт власть за горами в своей стране, поквитается с вами за то, что оскорбляли его людей небрежением. А затем и до турок очередь дойдёт.

– Так ты отнимаешь людей у крестоносного воинства?! – вдруг воскликнул священник, стоявший рядом с Капистраном.

– Не отнимаю, а подбираю то, что католики выбросили в придорожную канаву.

– Ах ты… – Священник не нашёл слов от возмущения, но прежде, чем он успел позвать стражу, смутьян припустился бегом по улице и очень скоро скрылся за углом.

Влад, по-прежнему стоя среди толпы, никем не узнанный, удивлялся: «Откуда такая неостывающая ярость?» Он и Штефан Турок оказались во многом похожи судьбами – оба пережили турецкий плен и оба почти в одно и то же время потеряли родных, ставших жертвами одного и того же боярского заговора, однако груз невзгод Влад и Штефан несли по-разному.

Штефан Турок умудрился сохранить всю силу своей ненависти к врагам и даже Капистрана возненавидел, как только узнал про костры, которые возжигал инквизитор, а вот у Влада ненависть к боярам-предателям то вспыхивала, то угасала, а в инквизиторе Дракулов сын видел лишь средство увеличить своё войско. Казалось, Владу следовало помнить, что сгоревшая семья Штефана Турка могла бы стать семьёй самого Влада, если б свадьба состоялась. Это дало бы повод ненавидеть «серую францисканскую крысу», любившую запалить костерок, но ненависти не было.

Глядя вслед Штефану, Дракулов сын думал: «Пламя, которое обожгло его, как будто передало ему свою силу, а моё сердце всё замерзает и замерзает».

* * *

Неизвестные люди, подговаривавшие православных идти в Румынию, следовали за Капистраном и прочими монахами-францисканцами так же, как нищие, которые перебираются из города в город вместе с обозом или караваном.

Иногда вербовщики-смутьяны действовали порознь, иногда собирались вместе, но всё равно нельзя было понять, кто из них главный. Они прикрывались вымышленными именами и потому чувствовали себя в безопасности, а со временем настолько осмелели, что последовали за францисканцами даже в земли самого Яноша Гуньяди, будто дразня его.

В одном из городков в Яношевых землях вербовщики-смутьяны собрали на площади хороший урожай. Многие румыны, послушав Капистрана, вещавшего с церковной паперти, вняли тихому приглашению Штефана Турка явиться в трактир, чтобы послушать совсем другие речи.

За окнами трактира порошил снег, да так сильно, что в комнате потемнело и пришлось зажечь лучины.

– Знаете, отчего пала Византия? – вопрошал Молдовен, сидевший за столом и сделавшийся центром всеобщего внимания. – Оттого что в храм Святой Софии в Константинополисе занесли католическую грязь. Папский прихвостень Исидорос уговорил византийского правителя осквернить храм таким молебном, где был бы почтительно упомянут папа римский! И правитель сдуру позволил, а ведь знал, что Исидорос – человек презренный, который предал православие ради того, чтобы надеть кардинальскую сутану.

Влад, Войко, Штефан Турок, Нае и другие Владовы люди сидели по углам среди других собравшихся, как простые слушатели, а остальные, наверное, думали, что слушают сейчас самого Влада.

Влад и сам произносил речи в трактирах, но частенько передавал эту обязанность Молдовену, когда чувствовал, что от постоянных речей уже охрип. Да и надоедало постоянно повторять одно и то же, а вот, Молдовену, кажется, нравилось изображать из себя Дракулова сына.

Даже в голосе и жестах Молдовен сильно подражал своему господину, пусть в этом не было никакой нужды, поскольку случайные слушатели не знали самого Влада и всё равно не могли оценить, насколько велико сходство.

Дракулов сын, конечно, видел, что сходство есть, и забавлялся этим. Приятно временами посмотреть на себя со стороны, пусть и видно, что тебя слегка передразнивают. «Неужели я так часто сдвигаю брови к переносице?» – с затаённой улыбкой думал Влад.

Молдовен меж тем продолжал:

– А знаете, что случилось во время молебна? Не имея силы прогнать Исидороса, находившегося под защитой правителя, народ сам кинулся прочь из храма. А немного погодя случилось вот что – ночью в Святой Софии возгорелся свет и поднялся к небу, и небеса тот свет поглотили, а храм остался тёмен. Вот что случилось! Вся святость вытекла из храма, словно вино из треснувшего кувшина! А после этого турки взяли Константинополис.

Затем оратор долго говорил о том, что православные не должны давать над собой властвовать католикам, ведь ничего хорошего из этого не получается, и Константинополис пал поэтому. Оратор говорил, что православным лучше переселиться в Румынию, которая была и остаётся православной, и что сейчас для этого есть удобная возможность. Надо лишь вступить в войско и отправиться в поход на Тырговиште, чтобы на румынский трон сел законный наследник покойного государя, прозванного Дракул, и после этого все воины, которые попросят, получат земельные наделы и смогут осесть в Румынии.

Слушатели стали спрашивать, что нужно, чтобы вступить в войско, и Штефан Турок взялся объяснить, а Молдовен тяжело поднялся и, зачем-то прихватив со стола винный кувшин, направился к выходу.

– Ты куда? – спросил Влад, подходя к Молдовену.

– На двор.

– А кувшин-то оставь.

– Не-е, так сохраннее будет, – ответил Молдовен.

– Мы с Войко его постережём, – пообещал Дракулов сын.

– Не-е, – ответил Молдовен.

– Неужто ты нам не доверяешь? – прищурился Влад.

– Доверяю. – Молдовен, прижал кувшин к груди и, хитро улыбаясь, продолжил тихо: – Жизнь свою доверю, а кувшин – нет. Уж больно вы беспокоитесь, что я, бывает, пью лишнего. Оставь вам кувшин, а вы, заботясь обо мне, опорожните его в моё отсутствие. Не-е.

Недавний оратор скрылся в дверях, однако не прошло и минуты, как снаружи раздался звон бьющейся посуды и чьи-то крики.

Все в трактире поспешили во двор и увидели, что Молдовен, схватив жердину, отбивается от двух людей, вооруженных мечами. Нападающие уже загнали свою жертву в угол меж забором и конюшней.

– Э! Вы что?! – пытался вразумить нападавших Молдовен. – Не берите грех на душу!

– Убивают! – вопила стоявшая рядом баба.

– Да что ж это делается! – восклицал один из постояльцев трактира, как раз чистивший копыта своей лошади и потому оказавшийся свидетелем драки с самого начала. Вмешиваться он не решался.

Влад и Войко скрутили одного из неизвестных злодеев. Штефан Турок и другие посетители трактира, только что одобрительно слушавшие Молдовена, обезоружили второго нападавшего.

– Я выхожу, а эти двое, ни слова не говоря, начали мечами махать! – рассказывал Молдовен, который от испуга забыл, зачем на двор вышел. – Разве я обидел их чем? Хорошо, что кувшин у меня в руках оказался, а то сперва и оборониться было бы нечем!

Посреди двора, виднелось большое бордовое пятно от вина, выплеснувшегося на снег и мгновенно впитавшегося. Черепки от кувшина, расколотого ударом меча, валялись здесь же.

– Вы кто такие? – строго спросил Влад у злодеев.

– Защитники Святой Римской церкви!

– А зачем хотели убить моего человека? – спросил Дракулов сын.

– А! Так это ты смутьян Влад, а не он!

Влад не ответил и продолжал допрашивать:

– Кто приказал вам меня убить?

– Господь приказал!

Дракулов сын усмехнулся:

– А чьими устами приказывал вам Господь?

Вопрос остался без ответа.

– Что ж. И так ясно, – Влад махнул на них рукой и даже отвернулся, показав, что потерял к ним всякий интерес, а Молдовен, очевидно, истолковал это так, что теперь ничто не мешает поквитаться с нападавшими.

– Вот гады ползучие! – крикнул он и чуть ли не с разбегу залепил в зубы одному из своих обидчиков.

– Прихвостни францисканской крысы! – крикнул Штефан Турок и ударил под дых второго Молдовенова обидчика, которого держал.

Пример оказался заразительным. Обидчиков Молдовена метелили всем трактиром, а двое побиваемых, надеясь остановить побоище, вдруг начали твердить, что на самом деле францисканцы тут ни при чём и что их нанял некий Николае из Визакны.

Влад не придал этому значения. Лишь много позже он вспомнил, что Николае из Визакны был тем самым человеком, от которого много лет назад пришло письмо с приглашением приехать в Брашов – письмо пришло в Тырговиште, когда Дракулов сын ненадолго оказался на румынском троне.

Да, в тот день во дворе трактира Влад этого не вспомнил, и побиваемые, видя, что их признание не произвело никакого действия, начали грозить. Дескать, они пожалуются некоему Яношу Геребу из Вингарта, а этот человек – шурин самого Яноша Гуньяди. Самого Гуньяди!

Признание опять не возымело действия. Вернее, возымело, но не то, на которое надеялись побиваемые – теперь и у самого Влада правый кулак зачесался.

Однако, нанеся пару хороших ударов, Дракулов сын как будто очнулся ото сна и живо вспомнил давнюю брашовскую историю, когда оказался схвачен из-за драки в трактире. Следовало избежать встречи с городской стражей, поэтому Влад велел товарищам немедленно собираться и ехать.