Текст книги "Драконий пир"

– Смотри внимательно, Влад-бей, – сказал Мехмед, движением головы указывая на закрытые решетчатые двери в конце коридора. – Тебе, иноверцу, сейчас представится редкая возможность своими глазами узреть рай для правоверных.

Сквозь мелкие просветы в решетке виднелись пятна зелени и более ничего, но по мере приближения из-за дверей всё отчётливее раздавалось щебетание птиц или чьи-то звонкие голоса, а может, то и другое вместе. Помня разговоры о птицах, Влад уже догадывался, что именно увидит, и всё же такого он не ждал…

Двери вели во внутренний двор дома, похожий на большой колодец. Сюда смотрели окна многих комнат, но эти окна оставались наглухо закрытыми, а поверху во всю ширину двора растянулась мелкочешуйчатая сеть. Здесь, как в клетке, жили птицы. Десятки разноцветных созданий, привезённых невесть откуда.

По углам двора росли большие деревья, а птицы, если усаживались на одно из них все разом, то облепляли каждую ветку, и дерево казалось увешанным яркими спелыми плодами – но лишь до того мгновения, пока пернатые не вспархивали и не начинали кружить по двору.

Конечно, птицы во дворе являлись частью хитроумного стариковского замысла, ведь среди многоголосого щебетания, постоянного порхания, мельтешения пёстрых крыл и прочей беспечной суеты Влад не сразу увидел двенадцать женщин, вернее – дев. Каждая из них стояла, вытянув вперёд оголенную руку в золотых браслетах, а птицы проносились мимо, на лету хватая корм с ладони. Девы старались сохранять неподвижность, чтобы не спугнуть пернатых, и эта неподвижность в центре пестрокрылого вихря завораживала.

Услышав звук открывающихся дверей, девы медленно обернулись, а увидев гостей, засмеялись, сохраняя всё ту же позу. Браслеты качнулись на руках и зазвенели. Птицы ещё стремительнее принялись носиться вокруг, да и сами девы мало отличались от птиц. Разноцветные одежды, подобные яркому оперению. Звонкий смех, подобный трелям. «Для кого эта клетка? – невольно подумал Влад. – Для кого поверху натянута сеть?»

– Ну что, господин? – меж тем спросил старик у султана. – Есть из чего выбрать. Вот товар, достойный тебя.

– Чтобы убедиться в этом, я должен посмотреть, что умеют твои птицы. – Мехмед хитро прищурился. – Хорошо ли они танцуют и поют?

Старик проводил гостей в просторную комнату, устланную коврами, и усадил на самое почётное место – напротив дверей, на небольшом возвышении, заваленном подушками. Влад вдруг подумал, что надо запомнить этот день: «В первый и последний раз ты сидишь рядом с султаном. Такой чести удостаиваются немногие», – однако эту великую честь очень хотелось променять на возможность остаться во дворе с девами-птицами, посмотреть на них ещё раз, поговорить. Очарованный, Влад наверняка говорил бы лишь глупости, невольно заставляя дев смеяться. А впрочем, почему невольно? Он охотно слушал бы их смех, пьянящий, как вино.

Пока Влад размышлял, в комнате уже успели появиться фрукты и напитки, принесённые слугами, а затем явились четыре музыканта, усевшиеся на значительном расстоянии от возвышения, но всё же не слишком далеко.

У двоих из них были в руках струнные инструменты, похожие на румынскую кобзу. Они назывались – уд.

Два других музыканта играли на барабанах, выглядевших особенно – узкие, длинные и сужающиеся книзу подобно кубку, причём основа была сделана не из дерева, а из тонкого металла, что ещё больше роднило инструмент с кубком, а палочки отсутствовали, и, значит, стучать по такому барабану полагалось ладонями.

Держать этот инструмент тоже следовало по-особенному – так, как держат узел с ценными вещами, расположившись на отдых в людном месте. Такой узел лучше пристроить под бок и положить сверху руку, и, может, от этого пошла особая манера игры, ведь у музыканта лишь одна драгоценность – музыкальный инструмент, а играть приходится почти всегда в людных местах.

Старик три раза хлопнул в ладоши, и вот на середину комнаты выпорхнула одна из дев-птиц, одетая для танца. На ней был лишь огромный шёлковый платок, туго охватывавший бёдра и похожий на юбку, которая оставляла видным одно колено, а грудь скрывал тканевый пояс, повязанный крест-накрест, – вот весь наряд, не считая звенящих браслетов и ожерелья.

Один из музыкантов начал стучать пальцами по своему барабану. Удар ближе к середине отзывался глухим звуком, а ближе к краю – звонким.

Дева несколько мгновений вслушивалась в ритм, а затем начала откликаться. Босые ноги неслышно ступали по ковру, а движения стана уподобились движениям воды в кувшине, как если бы кувшин встряхивала чья-то сильная рука. Всплеск – это резкое движение груди и плеч. Колыхание волн, когда потревоженная вода качается в кувшине, набегая то на одну стенку, то на другую, – это движение бёдер.

Порой дева изгибалась назад, иногда кружилась, как кружатся дервиши, а иногда опускалась на корточки и снова вставала, но встряхивание кувшина не прекращалось и точно соответствовало звукам барабана. Он приказывал, двигаться быстрее или медленнее. Звонкий звук – всплеск, глухой – колыхание.

Мехмед принялся хлопать, внося в этот танец новый ритм. Барабан тут же смолк, а дева продолжала танцевать, повинуясь уже не барабану, а хлопкам султана, звучавшим совсем не одинаково. Влад сразу же подметил, что если сложить каждую ладонь лодочкой и хлопнуть, то получится глухой звук, а если хлопнуть полностью раскрытыми ладонями – звонкий.

Мехмед создавал свою мелодию, таким способом приказывая деве двигаться так или эдак. Звонкий звук – всплеск, глухой – колыхание. Правда, не прошло и двух минут, как султан махнул рукой музыканту: дескать, играй снова.

Теперь танцовщица опять подчинялась барабану, а Мехмед толкнул Влада, пребывавшего в глубоком оцепенении, локтем в бок:

– Понял, как надо?

– Да, господин…

– Тогда хлопай сам.

Едва Влад поднял ладони, барабан замолчал. Дева повернулась к своему новому повелителю, прямо взглянула на него, и от этого он поначалу хлопал рассеянно и слишком медленно. Дева повиновалась, но явно досадовала: «Ну что же ты! Я сейчас усну! Прикажи мне что-нибудь потруднее!»

Через полминуты она получила, что просила, а под конец мелодия, которую создал Влад, оказалась такой замысловатой, что дева не всегда успевала подстроиться, ответить своим танцем. А ведь именно в этом заключался смысл: чем точнее дева отвечает, тем большее удовольствие доставляет тому, кому повинуется.

Теперь Влад понял, когда можно махнуть рукой музыканту – тогда, когда станет ясно, что дева показала всё, на что способна, и больше её незачем испытывать.

Со следующей танцовщицей повторилось то же. Сначала она повиновалась барабану, затем – султану, затем – опять барабану, а затем – Владу, который через некоторое время снова отдал её во власть музыканта.

Испытание дев казалось весьма занятным, но утомительным. Не случайно музыкантов пришло двое. Они всё время менялись, чтобы не устать. А Мехмед после третьей танцовщицы уже ленился долго хлопать – теперь ему хватало одной минуты, чтобы всё понять.

Лишь Влад старался превозмогать себя. Ему не хотелось обижать дев невниманием. К тому же некоторые из них поначалу тоже бывали растерянны, как он сам недавно. Влад стремился дать каждой возможность исправиться, пусть такая снисходительность пару раз обернулась полнейшим разочарованием. Увы, не все девы оказались так хороши, как уверял старик, торговавший ими. Некоторые могли похвастаться лишь внешней красотой, и этого казалось мало, ведь другие девы, тоже красивые, взглядом и движениями обещали нечто большее.

Все двенадцать «птиц» танцевали перед гостями, а когда последняя выпорхнула вон, Мехмед спросил Влада:

– Которая отвечала лучше?

Новоявленный хлопальщик ждал этого вопроса.

– Господин, здесь не может быть сомнений. Та, что выходила танцевать восьмой по счёту, затмила всех остальных.

– Будем слушать пение этой «птицы»? – спросил султан.

– Птица должна уметь петь, господин, – задумчиво начал Влад, – поэтому, если послушать её необходимо…

– А ты полагаешь, что необходимо? – спросил Мехмед.

– Пусть споёт, – пожал плечами Влад, – но вряд ли она поёт лучше, чем танцует.

– Главное, чтобы не пела гораздо хуже, – засмеялся султан.

После этого один из музыкантов, державший в руках уд – то есть струнный инструмент, похожий на кобзу, – заиграл что-то, и гости слушали пение восьмой девы.

Влад по её слегка необычной манере выговаривать турецкие слова всё пытался определить, откуда родом эта птица. Пусть волосы её были тёмные, но черты лица казались отнюдь не турецкими. Её привезли из неких земель, куда турки ходили в очередной поход. Но где находились эти земли? Теперь уже казалось невозможно понять, ведь деву привезли в Турцию не вчера. Красавица, наверное, оказалась тут, когда ей было лет десять или одиннадцать. Турецкий язык стал для этой «птицы» родным, а свой прежний она позабыла.

И вот пение окончилось.

– Ну что? – спросил султан.

– Она – не соловей, но звук её голоса мне нравится, – сказал Влад.

– Да, голос приятный, – согласился султан и вдруг произнёс: – Я дарю эту птичку тебе. Не правда ли, хорошо, что у тебя уже есть дом, где ты можешь поселить её и проводить с ней время?

– Господин, так, значит, я выбирал не для тебя, а для себя?

– Да. Ты сам выбрал себе подарок.

Влад в крайнем изумлении поднял брови и чуть не испортил всё веселье, совсем позабыв, что у турок поднятые брови означают «нет». Он знал про эту турецкую особенность ещё с тех давних времён, когда Караджа-бей и другие турецкие военачальники помогли ему прийти к власти. Помнится, военачальники не захотели остаться в Румынии, когда услышали о приближении войск Яноша, а своё «нет» выражали именно так – поднятыми бровями.

– Ты отказываешься? – удивился Мехмед.

– Господин, я с благодарностью принимаю твой милостивый дар. – Влад поклонился. – Прости мою несдержанность. У меня на родине подобное выражение лица означает удивление и только.

– Чему же ты удивлён? – засмеялся султан. – Тому, что птицы счастья – не сказка? Или тому, что птица счастья скоро прилетит в твой дом?

Мехмед казался уж слишком довольным – ни один щедрый даритель, осчастливив кого-то, так не радуется, а вот купец, провернувший удачную сделку, может радоваться именно так. Влад вдруг начал подозревать, что недовольство султана, проявленное вчера, могло быть показным. Возможно, турецкий правитель хмурился нарочно, а затем притворился, что обрадован вестями об Александре, и этим притворством хотел скрыть то обстоятельство, что подарил Владу невольницу вовсе не за заслуги, а потому, что давно решил так сделать. Но зачем?

Влад скоро забыл об этом думать, потому что не имел времени на размышления. Сознание заволоклось каким-то туманом, и все мысли были только о невольнице, которую отправил в дом к её новому господину в тот же день.

Чуть раньше, чем доставить саму деву, были привезены два сундука с её вещами. Эти вещи сразу заняли свои места в одной из комнат на женской половине дома, и Владу стало казаться, что их обладательница жила здесь всегда. Просто он не знал об этом.

И вот узнал. Ему сказали, что красавица готова принять своего господина, если он пожелает прийти. Конечно, Влад пришёл. А она сидела посреди комнаты и стыдливо прикрывала лицо полупрозрачным покрывалом, однако эта стыдливость казалась притворной, потому что в разговоре птичка нисколько не робела.

Она сразу спросила:

– Скажи мне, мой господин, я здесь рабыня или хозяйка?

– А если скажу «хозяйка», тогда что это будет значить? – в свою очередь спросил Влад.

– Это будет значить, что я могу приказывать всем слугам в доме. А ещё – что я в ответе не только за то, чтобы ты оставался доволен моим телом. Я стану заботиться, чтобы твоя пища была вкусной, твоя одежда – чистой и нигде не порванной, а твои покои – хорошо прибранными, не душными и не холодными. Даже о твоих конях я начну беспокоиться – чтобы они всегда оставались сытыми, чистыми и здоровыми. Вот что случится, если ты скажешь, что я хозяйка.

– Но ты ведь не начнёшь работать по дому сама? – спросил Влад. – Не хочу, чтобы твои руки огрубели.

Руки у красавицы были нежными, ладони – маленькими, но не похожими на детские. У детей пальчики слабые, а у неё оказались сильные, привычные к тому, чтобы перебирать струны, ведь невольниц учили не просто петь, но также играть на музыкальных инструментах.

Влад сжал обе её руки в своих, тем самым заставив отпустить покрывало и перестать закрываться:

– Хочу, чтобы эти ручки оставались такими, как сейчас.

– Останутся, господин, – ответила дева. – Останутся, даже если ты сделаешь меня хозяйкой дома.

Ей явно хотелось именно этого, а не просто жить на женской половине.

– Что ж. Если так, то будь хозяйкой.

Красавица обрадовалась, но тут же смутилась, теперь непритворно:

– Ты должен сказать это слугам, а не только мне.

– Скажу, – пообещал Влад. – Завтра же скажу.

* * *

И полетели дни. Один счастливее другого. Правда, они быстро закончились, потому что Владу следовало вернуться в Сучаву.

Уезжать из Эдирне, конечно, не хотелось, однако следовало перебороть себя, как уже случалось раньше. Не в первый раз приходила мысль задержаться ещё хоть на несколько дней, но если раньше Влад стремился остаться из-за брата, то теперь – не только из-за него. Мелькнула мысль: «Неужели Мехмед подарил мне наложницу затем, что хочет привязать к турецкому двору?»

Лишь позднее, когда женщина-птица родила Владу сына, смысл султанской щедрости стал окончательно ясен. Глядя, как младенец, лежащий в колыбели, дрыгал ножками и махал ручками, новоявленный отец стукнул себя по лбу: «Как я мог не понять! Как не заметил подвоха! Да, Мехмед ничего не делает зря, он расчётлив и дальновиден».

Нет, Раду не мог считаться прозорливым. Он полагал, что старшему брату окажут милость, а на деле всё обернулось бедой. Влад, в отличие от Раду, не являлся пленником Мехмеда, но теперь стал – из-за сына оказался привязан к Турции невидимой верёвкой… или даже прикован цепью!

В пятнадцать лет Влад не очень понимал своего отца – как того угораздило отдать двух сыновей в заложники в Турцию. И вот спустя годы Влад сам оказался в похожем положении. Бывший пленник обрёл свободу, но сам же её потерял, когда сошёлся с турецкой женщиной и та родила.

«Если захочу предпринять что-либо, что может не понравиться туркам, надо хорошенько задуматься – а надо ли? – запоздало понял Влад. – Всё-таки в Эдирне у меня некое подобие семьи. Поссоришься с султаном, и эту семью придётся бросить. Увезти в Тырговиште навряд ли когда-нибудь сможешь – не отдадут».

Такова оказалась плата за турецкую помощь в получении румынского престола. Весьма высокая плата!

* * *

В Молдавии дела шли своим чередом. Влад прикупил себе в Сучаве большой дом, из окон которого даже виднелся край площади с митрополичьим собором. Место оказалось шумное. По утрам теперь приходилось просыпаться не от петушиного крика, а от гомона и топота множества людей, пришедших на базар. Зато люди, по той или иной причине просившие, чтобы Влад их принял, ещё с порога начинали питать уважение к хозяину такого жилища.

Теперь Влад стал набирать себе бояр в совет заранее – задолго до того, как надеялся оказаться на княжеском престоле. Так когда-то делал отец, живя в трансильванском городе Шегешваре, и теперь сын начал понимать, что набирать заранее – это лучше.

Несколько лет назад, явившись в Тырговиште вместе с турками и набирая для себя совет в первый раз, юный турецкий ставленник принимал людей, особо не присматриваясь, поэтому эти люди оказались случайными и ненадёжными. Теперь же Влад имел время проверить того, кто набивался ему в слуги.

Кто-то находил дорогу в сучавский дом самостоятельно, а кто-то приезжал вместе с Молдовеном, но всем соискателям будущий государь говорил одно и то же:

– Я ищу людей, которые прислушиваются к моим словам, а не к звону моего кошелька. Ты таков?

Этот прямой вопрос смущал многих. По тому, как вёл себя человек, слыша подобное, удавалось понять, насколько он лукавит. Влад быстро сообразил, что слишком сильное смущение, когда соискатель не знал, что ответить, так же плохо, как излишняя уверенность, когда ответом становилось твёрдое: «Да, я тот, кто тебе нужен». Влад брал на службу лишь тех, кто, услышав вопрос, проявлял себя по-особенному – ведь кто ведёт себя не как все, тот искренен, ни под кого не подстраивается.

Первым из принятых стал боярин Кодря. Молодой, чернявый и кудрявый. Он просто засмеялся и сказал:

– А я как раз ищу господина, который привлекает к себе людей разумным словом, а не звоном монет. Ты таков?

Боярин Опря, человек немолодой, седой и уже начавший лысеть, тоже ответил неожиданно:

– Достойный человек всегда говорит так, что к его словам хочется прислушаться. Я почитаю тебя достойным человеком. А достоин ли я того, чтобы быть у тебя на службе, – суди сам.

Слова рослого русоволосого боярина, звавшегося Буда, Владу тоже понравились.

– Там, откуда я к тебе приехал, звона твоих монет не слыхать, – прогудел Буда. – А вот про то, что ты хочешь вернуть трон, который принадлежит тебе по праву, я наслышан. То, что ты стремишься восстановить справедливость, мне нравится. Потому и хочу к тебе на службу.

Принял Влад к себе и ещё одного боярина – человека с рыжей бородой, похожего скорее на лавочника, чем на благородного. Боярин звался Йова, а принятым на службу оказался потому, что об этом попросил Молдовен – однажды привёз Йову в сучавский дом, самолично ввёл в трапезную, где сидел Влад, и сказал о привезённом человеке много хороших слов:

– Он знает толк в конях, а кони для войска нам понадобятся. Да и не только в них он понимает. Йова – человек оборотистый. Знает, где что купить получше и подешевле. Такие в войске тоже нужны, ведь войско – это не только полки, но и обоз.

– Раз он умеет торговаться, – ответил Влад, – пусть сейчас за себя передо мной похлопочет, набьёт себе цену.

– Господин, – с поклоном произнёс Йова, – как же я могу набивать себе цену? Зачем оценивать то, что не нужно покупать? О том, что предлагается даром, не торгуются, а я как раз прошусь служить бесплатно. Ты ничего не потеряешь, если примешь меня на службу. Для тебя здесь одни выгоды, ведь я не требую у тебя денег, а наоборот – хочу помочь тебе уберечься от неразумных трат. И вот когда ты увидишь, сколько денег я тебе сберёг, тогда и поймёшь мою ценность.

– Хорошо, беру тебя на службу[41]41
  Бояре Кордя, Опря, Буда и Йова – реальные исторические лица. Эти бояре действительно служили Дракуле и упоминаются в его грамотах.


[Закрыть], – усмехнулся Влад. – Но не слишком ли ты бескорыстен?

– Я, как и все твои слуги, надеюсь на милости, которые ты окажешь, став государем, – ответил Йова. – Недаром я назван именем праведного Иова, у которого Господь отнял всё достояние, а затем дал вдвое больше прежнего, потому что Иов проявил терпение и не отчаивался в невзгодах, посланных Богом. Вот и я почитаю себя терпеливым человеком, который благодаря своему терпению приобретёт многое.

Влад снова усмехнулся, показывая, что весел и доволен, но сердце почему-то не хотело веселиться, и это казалось удивительно. Дела шли на лад, с каждым днём румынский престол становился всё ближе. Казалось бы, отчего не веселиться! Но Влад не мог. Он по-прежнему желал вновь обрести власть и отомстить боярам-заговорщикам, но мысль о том, что мечты всё больше претворяются в жизнь, уже не радовала.

Раньше Влад частенько представлял, как насадит заговорщиков на колья, и улыбался, сознавая, что казнимые станут умирать долго и мучительно. Отец умирал долго и мучительно, и старший брат – тоже. Вот почему Влад поначалу даже не рассматривал в качестве возможного наказания для изменников отрубание головы. Такая смерть казалась слишком лёгкой. Она не стала бы наказанием по заслугам. Но теперь Влад всерьёз задумывался: «Надо ли использовать колья? Отсечение головы – это проще, а крови и так будет довольно, ведь я предам казни несколько десятков человек».

Горячей безрассудной мальчишеской ненависти к предателям Влад уже давно не чувствовал, но даже та холодная ярость, проявившая себя несколько лет назад – в ноябрьскую ночь, которую он провёл один в лесу, скрываясь от людей Яноша Гуньяди, – тоже начала исчезать.

Было время, когда Влад старался сдерживать свою жажду мести, а теперь подстёгивал её, как уставшую лошадь, понимая, что и сам устал. Устал ненавидеть. Но если он не отомстит за отца и брата, тогда зачем жил последние семь лет?

Семь лет назад Влад узнал о боярском предательстве. Пять лет назад впервые попытался что-то предпринять, чтобы совершить возмездие, и потерпел досадную неудачу. За эти годы он набил себе шишек, но стал мудрее и теперь знал, как осуществить то, чего хочет. И именно теперь, когда пришло это знание, Влад всё чаще ловил себя на мысли, что отомстит не потому, что хочет, а потому, что должен.

Тот юнец, которым Влад являлся когда-то, не смог бы ничего сделать. Зато юнец хотел делать! А нынешний Влад мог, но уже не хотел.

«А может, всё это не более чем обычная усталость?» – думал Влад в один из дней лета, сидя на скамье под деревом во внутреннем дворе своего дома. Крона у дерева была велика и давала хорошую тень в жаркие летние дни, но всё же пропускала солнечных зайчиков, которые теперь играли на клинке обнажённого меча, лежавшего у Влада на коленях.

Неподалёку, посреди двора, стояло соломенное чучело, одетое в старый кожаный панцирь и в такой же старый ржавый шлем. Это чучело стало противником Влада в учебных поединках, ведь теперь рядом не было ни Войко, ни Молдовена, ни даже Штефана, а упражняться всё равно следовало.

Намахавшись мечом, Влад присел отдохнуть, но лишь ненадолго, потому что если уж тренироваться, то добросовестно. Он по-прежнему готовился к тому, чтобы сразиться в честном бою с Владиславом – ставленником Яноша, узурпировавшим румынский трон, – но теперь фразы «честный бой» и «честная победа» приобрели для Влада другое значение.

Раньше казалось, что в таких поединках всё решает не столько умение бойца, сколько Божья воля – Бог помогает победить тому, кто прав. А вот теперь Влад пришёл к мысли, что должен сам себе помочь. «Что сейчас делает Владислав? – частенько думал он, подходя к чучелу. – Наверное, сидит на троне или за пиршественным столом, отращивает себе пузо. А за меч в последний раз брался когда? Владислав, может быть, не понимает, что рано или поздно я приду и он окажется вынужден защищать себя сам. Слуги-предатели не помогут, не заслонят. Ему следует готовиться, а если он не готовится, тем хуже для него».

Вот что Влад теперь считал честной победой – победу, которая достаётся упорными трудами, а не победу над противником, равным тебе по силам, одержанную благодаря счастливой случайности. «Если долго упражняешься и приумножаешь своё боевое мастерство, то побеждаешь честно, даже если перед тобой более слабый воин, – мысленно повторял Влад. – Не моя вина, если Владислав обленился. Я не стану намеренно избегать тренировок, уравнивая свои силы с силами своего врага и надеясь, что в трудную минуту мне поможет Бог. Нет, я превзойду моего врага мастерством. Но моя победа окажется честной».

Об этом Влад и размышлял, сидя на лавке под деревом, когда во двор с заднего крыльца выглянул Нае. Теперь этот паренёк сделался более степенным, ведь господин переехал в большой дом, и у Нае, который по-прежнему вёл всё домашнее хозяйство, появилось в подчинении трое других слуг. Правда, к Владу этих слуг он старался не допускать. В комнатах господина прислуживал сам и о посетителях докладывал тоже всегда сам. Вот и теперь, наверное, пришёл доложить о ком-то. Иначе не стал бы беспокоить Влада во время воинских упражнений.

Нае старался не слишком шуметь, однако господин заметил слугу почти сразу – просто виду не подавал и наблюдал краем глаза, сидя на скамье. Умение изобразить невнимательность в бою тоже может пригодиться, чтобы неожиданно напасть на того, кто к тебе подкрадывается, поэтому Влад не стал спрашивать, что слуге нужно.

Меж тем Нае тихо спустился по ступенькам крыльца, сделал пять-шесть осторожных шагов по двору в сторону скамьи, на которой сидел господин, и только теперь намеренно привлёк к себе внимание – кашлянул.

– Да, – произнёс Влад, глядя не столько на слугу, сколько на солнечных зайчиков, которые играли на клинке меча, по-прежнему лежащего на коленях.

Нае поклонился:

– Господин, тебя хочет видеть Драгомир, Манев сын. Прикажешь впустить или пусть в другой день явится?

Влад поднял голову:

– Кто? Что за Драгомир?

– Отец этого Драгомира – Мане по прозвищу Удрище[42]42
  Драгомир, сын боярина Мане Удрище, – реальное историческое лицо, как и его отец, ранее упоминавшийся в романе.


[Закрыть], – медленно и с расстановкой произнёс Нае.

– Что?! – Влад вскочил. – Мане Удрище? Тот самый?

Казалось невероятным, что человек, которой являлся зачинщиком боярского заговора, теперь сам – пусть и не напрямую – решил обратиться к сыну того государя, которого погубил.

– Драгомир – сын того самого Мане. – Нае снова поклонился.

– Ты, должно быть, неверно расслышал этого просителя.

– Нет, господин, – отвечал Нае. – Я всё расслышал верно. И я знаю, кто такой Мане Удрище. Ты не раз говорил о нём при мне. Поэтому я даже переспросил этого Драгомира: «Ты сын того самого Мане, который занимает первое место в совете у государя Владислава?» Он сказал: «Да». Я спросил: «И ты приехал к моему господину, отец которого был государем до Владислава?» Он сказал: «Да». Я спросил: «Зачем ты приехал?» А он ответил, что скажет это только тебе и с глазу на глаз.

Влад слушал, чувствуя, как сердце гулко ухает в груди. Он вдруг снова превратился в того юнца, которым был пять лет назад, впервые оказавшись на престоле в Тырговиште.

Ненависть – уже почти угасшая – вспыхнула с новой силой. Откуда только взялась? Влад почувствовал, что его бросило в жар, а ведь было и так не холодно в этот летний день.

«С глазу на глаз хочет говорить, – говорила ненависть. – Значит, ни письма, ни чего другого от своего отца не принёс. Жалко. Я бы этому Драгомиру письмо в глотку затолкал или куда-нибудь в другое место. Пускай едет обратно к своему отцу-предателю с таким моим ответом».

– Что ж, я приму этого Драгомира, – задумчиво проговорил Влад, направился к чучелу и резко нанёс по его старому панцирю сильный рубящий удар – меч свистнул в воздухе; послышался глухой звук удара; чучело содрогнулось; наземь посыпалась труха.

Нае даже ойкнул от неожиданности, часто заморгал, но совладал с собой.

– Прикажешь подать тебе умыться, господин? – начал спрашивать он. – Гостя примешь в трапезной?

– Нет, – ощерился Влад, – веди его прямо сюда. И сообщи ему, чем я сейчас занят. А если этот Драгомир побоится предстать передо мной, когда у меня в руках меч, то, значит, поедет обратно в Румынию ни с чем. В другое время и в другом месте я этого гостя принимать не стану.

– Хорошо, господин, я всё ему передам. – Слуга снова поклонился и вышел, а господин продолжил свои воинские упражнения.

Влад только что чувствовал себя усталым из-за жаркой погоды, а теперь ему казалось, что сил хватит на то, чтобы в одиночку сразиться с десятком воинов. Чучело непрерывно сотрясалось, сыпало трухой.

Разумеется, эта яростная стычка с соломенным противником не помешала заметить, когда дверь дома снова открылась и на крыльце появился Нае, а затем ещё один человек – молодой, с короткой чёрной бородой, одетый в дорожный кафтан.

Если Влад до этого ещё сомневался, что ему предстоит встреча с сыном того самого Мане, прозванного Удрище, то теперь сомнения исчезли. Драгомир походил на своего отца. Такой же невысокий и не слишком приметный, так что Влад, глядя на его иссиня-черную бороду, невольно подумал: «И у Мане была такая же. А теперь, наверное, вся пегая от седины».

Тем не менее, оценивая вошедшего гостя, хозяин дома притворился, что никого не замечает, и продолжал нападать на чучело, наносил удары со всех сторон.

– Господин, я привёл его, – произнёс Нае, и в это самое мгновение голова чучела слетела с плеч и кубарем покатилась по двору, звеня ржавым шлемом и подпрыгивая. На месте шеи осталась торчать палка в два пальца толщиной, перерубленная одним точным ударом.

Драгомир Манев внимательно проследил за полётом соломенной головы и, судя по всему, оказался весьма впечатлён. А вот Нае не испугался, ведь ему уже не раз приходилось чинить чучело, попорченное так. Он привычным движением подобрал упавшую голову и повернулся, чтобы унести в дом, ведь починкой следовало заниматься после окончания упражнений господина, а не во время их.

– Нае, останься, – сказал Влад, перехватив меч в левую руку, и снова принялся кружить вокруг соломенного противника.

– Я хотел бы говорить с глазу на глаз, – скромно произнёс гость.

Только теперь Влад удостоил его взглядом:

– Так, значит, ты – Драгомир Манев?

– Всё верно, Влад, сын Влада. – Гость поклонился. – Я прибыл к тебе издалека с добрыми намерениями и прошу меня выслушать.

– С глазу на глаз мы говорить не будем. – Влад с размаху ударил по чучелу и, на время прервав свои упражнения, продолжил: – Мой слуга останется здесь, и, поверь, для тебя так будет безопаснее. Я слишком хорошо помню, что твой отец предал моего отца, причём так предал, что теперь занимает в совете Владислава первое место. Может, скажешь, что за услугу оказал твой отец Владиславу? За что такая высокая награда, а?

– Я всё-таки предпочёл бы говорить о таких делах с глазу на глаз, – повторил Драгомир.

– И не боишься рискнуть?

– Мой отец, отправив меня к тебе, рискует больше, чем я сейчас, – сказал Манев сын. – Если государь Владислав узнает, что я был здесь, моему отцу непременно отрубят голову.

– Ну что ж, ты выбрал то, что выбрал, – усмехнулся Влад и повернулся к слуге: – Нае, иди в дом, а мы с моим гостем поговорим.

* * *

Как только дверь за пареньком захлопнулась, Драгомир Манев подошёл к Владу, махавшему мечом, чуть ближе и медленно произнёс:

– Я понимаю, что в тебе кипит обида, Влад, сын Влада. И мой отец это понимает. И он просит тебя о прощении.

– О прощении? – Влад снова рубанул по чучелу. – Экая наглость! С чего это я должен простить?

– Мой отец просит тебя поступить по-христиански, – сказал Драгомир. – Он просит, чтобы ты простил его, а также его брата Стояна, моего дядю.

– Наглость вдвойне! – ответил Влад, снова рубанув по чучелу. Он чувствовал, что левая рука пока натренирована гораздо слабее, чем правая. Пусть удар получился сильный, но следующий вряд ли оказался бы таким же.

«Левой руке надо уделить ещё больше внимания», – отметил про себя Влад, однако показывать свою слабую сторону Драгомиру не собирался, поэтому непринуждённо прошёл к скамье под деревом и сел, положив обнажённый клинок на колени.

Манев сын последовал за своим собеседником, но сесть без приглашения не посмел, пусть рядом с Владом и оставалось ещё достаточно места – по меньшей мере для троих человек.