Текст книги "Подсказок больше нет"

Глава 5. Кэт

Вот и настал день, которого она так боялась – всё подтвердилось. Самые неприятные предчувствия родились ещё в декабре, когда Катя взбрыкнула и отказалась от путёвки в Ригу на новогодние каникулы. Отец тогда как-то подозрительно сильно огорчился, проявил излишнее беспокойство о дочери, которого за ним давно не наблюдалось. С ней, с Кэт, бесполезно спорить, Павел Петрович знал это ещё с её младенчества: любая попытка родителей настоять на своём, будь то невкусная густая каша или дневной сон, – и вот она уже плачет навзрыд, выгибает спину в коляске, будто у неё там шило, изводит и себя, и окружающих. Почему? Да просто потому, что родители так захотели. Отношения с отцом были сложные, хотя если бы о них спросили саму Катю, она наверняка бы ответила: «Нормально уживаемся. У всех предки – не подарок, мой папа не исключение». С тех пор, как её мать, главный специалист по кольчатым червям университетского биофака, уехала в Хакасию изучать какой-то доисторический ползающий вид, и в одно дождливое воскресенье почтальон вручил отцу мокрый прямоугольник телеграммы, прошло ровно десять лет. В ней, в телеграмме, было всего два предложения, девять слов и сорок две буквы: «Паша, прости, я не вернусь. Позаботься о Катюшке. Надя.» Пятилетняя Катя, вполне сносно научившаяся к этому времени читать, выучила наизусть текст телеграммы, которую ошеломлённый Павел Петрович от дочки даже не прятал. Расстроилась ли она, как часто Катя спрашивала себя потом? Не помнила. Мать так часто ездила на какие-то симпозиумы и конференции, а её присутствие в жизни дочери было таким эпизодическим, что Катя не заметила каких-либо перемен в повседневной жизни: отец – бабушка – садик, снова отец– бабушка – садик. По кругу. Так, по крайней мере, утешила обеспокоенного Павла Петровича очкастая дама-психолог. Отец хотел услышать именно это, он и услышал, успокоился, довольствовался спасительным вердиктом: психика дочери особо не пострадала. Слово «особо» психолог произнесла скорее для того, чтобы обезопасить свою карьеру и репутацию, но Павел Петрович зацепился за него и ещё несколько лет подряд продолжал по субботам возить дочурку на занудные сорокаминутные беседы. Кэт была убеждена, что виртуозно обманывает даму-психолога, напяливая на себя маску безразличия и спокойствия. О матери она специально ни с кем не заговаривала, но если кто-то начинал неделикатно задавать вопросы, ровным голосом отвечала: «Нашла себе червя по душе, создала с ним новую семью. Абакан, на мой взгляд, не самый удачный выбор для гнездовья, лучше бы Лондон какой-нибудь или Париж, но и в Абакане тоже, видимо, как-то живут». И улыбалась при этом непринуждённо и обезоруживающе. А что на самом деле творилось в её душе, ведомо было лишь ей одной.

Отец поначалу горевал, то бросался фанатично исполнять любые желания дочери, боясь ей слово поперёк сказать, то вдруг остывал, и Катя оказывалась предоставленной самой себе и бабушкиному воспитанию. Оно, это воспитание, впрочем, получалось однобоким: забрать девочку из сада или школы, накормить, проследить, чтобы больше часа за компьютером не сидела. Кэт бабушку милостиво терпела как неотъемлемую данность, но авторитетом не считала. Мать никак не проявлялась в жизни дочери, но однажды год назад Катя подслушала, как отец говорил полушёпотом, прикрывая телефонную трубку ладонью: «Всё хорошо, Надь. Нет, не болеет, учится нормально. Глаза на твои похожи». Кэт в тот день сорвалась, нахамила бабушке из-за ерунды, что случалось крайне редко, заперлась с книжкой в комнате, проревелась. Наутро же убедила всех, а, главное, себя (и совершенно искренне), что это просто очередная «Вампирская сага» на неё так подействовала. С той поры и начала подводить глаза чёрным карандашом, укрупняя и меняя их контур, чтобы были похожи на отцовские. Только на отцовские! И стрижку сделала «под пацана», и юбки заменила штанами двух цветов: либо чёрные, либо зелёные. Так ей захотелось. Но на женском кокетстве всё же крест не поставила – эта штука из приятных!

Три месяца назад отец достал путёвку в рижский подростковый лагерь с «уклоном в фотоискусство». Помимо отдыха, для ребят были организованы курсы по фотографии и фотошопу, – что может быть лучше для двух недель зимних каникул! Предполагалось, что в лагерь поедет и Олег, Катин друг. «Бой-френд», как она любила его представлять приятелям, хотя на самом деле никаким бойфрендом он ещё не был. Кэт понимала, что нравится Олегу, рядом с ней ему всегда становилось легко. Она читала запоем, намного больше него, и, что самое ценное, пересказывала книги так интересно и красочно, будто фильм голливудский крутила. И самому читать было после этого совсем не обязательно. Он тянулся за подругой, старался ей соответствовать, хотя и учился намного лучше, правда, в другой школе, «попроще». Но когда на одной чаше весов оказалась Кэт с фотокурсами в Риге, а на другой – Таиланд с предками, то перевесил, к Катиному удивлению, всё-таки Таиланд.

Она дулась неделю и заявила отцу, что ни в какую Ригу не поедет, а останется дома, и давить на неё бесполезно.

Вот тут-то неожиданно и проявилась навязчивая, необычная забота отца. Уговоры и увещевания Катя пропускала мимо ушей, настороженно выискивая доказательства зародившемуся подозрению: отец хочет сбагрить её на все праздники. Нет-нет, безмерная любовь к дочери здесь ни при чём. Чутьё подсказывало Кэт совсем иную причину. Неужели женщина?

* * *

Пару лет назад уже было такое. Павел Петрович завёл одну кралю на работе. Она была новенькой сотрудницей в офисе их логистической компании. Красивая, ничего не скажешь, холёная. Отец долго подбирался к Кате с разных сторон, действовал грамотно: заочно формировал положительный имидж своей пассии, привлек в поддакивающие сторонники бабушку. И такая, мол, Люсенька добрая, вот вафельки для Катюшки передаёт, и умница – вся контора на ней держится, и хозяйственная. А самое удивительное совпадение – это то, что Люсенькина фамилия – угадайте – Васильева! Васильчиков и Васильева, ну не забавно ли!

– Это знак, – говорила, причмокивая, бабушка.

Кэт отмалчивалась, но на очередной пассаж по поводу удивительного сходства фамилий бросила отцу:

– Пап, а давай я ей просто в паспорте лишние буквы дорисую – будет Васильчиковой. Ей ведь невтерпёж, да? А рисую я классно, ты же знаешь!

Павел Петрович на иронию дочери не отреагировал, а вскоре зазноба его пришла к ним домой на ужин.

Катя была предельно вежлива, болтала о ерунде, подливала гостье чай. Та обрадовалась, расслабилась, перестала стесняться дочери своего любовника и, накрыв ладонью пальцы Павла Петровича, выразительно произнесла:

– Я знала, что мы подружимся. Ты хорошая девочка, Катя. Мы с твоим папой часто о тебе говорим.

«Хорошую девочку Катю» больно укололо это «мы». Она молча допила чай с ненавистными вафлями, так и не смирившись с этим «мы с твоим папой», поблагодарила за приятный вечер и удалилась в свою комнату.

Павел Петрович позже заглянул к ней, хотел по старой привычке убедиться, что дочка заснула, и не сразу понял, что с Катей что-то не так. Подошёл ближе и обмер: лежит бледная, одеяло сползло. А рядом пузырёк с бабушкиным снотворным.

Приехавшая «скорая» откачала Катю довольно быстро, но ей пришлось почти неделю пробыть в больнице. Сейчас она смутно помнила происходившее, будто не два года прошло, а целая вечность, и память успела стереть, выбелить, вытравить события той ночи. Бесконечные вопросы врачей, умник-психиатр в старомодных роговых очках, заплаканная бабушка и серьёзный, постаревший отец.

О попытке отравления Кэт позже говорила: «Ой, дура была. Ну, натуральная дура!» Она не понимала суеты вокруг неё: обязательные посещения детского психологического центра на Благодатной улице, еженедельные звонки отцу от какой-то тётки из попечительского совета. Зачем? Катя ведь не самоубийца, нет, она и о смерти-то не думала, а таблетки съела, потому что… потому что… Да она и сама не знает почему.

Павел Петрович больше никогда не упоминал о милой коллеге Люсеньке. Да и самой Люсеньки в его жизни тоже больше не было.

Катя не часто размышляла о произошедшем. Отца она любила, но о том, может ли он когда-либо стать счастливым с другой женщиной, не задумывалась. Ему мало матери? Он хочет новой боли? Разве не обязаны близкие уберечь от неизбежной беды? Нет-нет, это вовсе не подростковый эгоизм, это элементарный инстинкт – сохранить семью!

И вот наступил злосчастный декабрь, когда Кэт объявила о том, что на каникулах останется дома. Бабушка предприняла попытку уговорить её, ссылаясь на красоту рождественской Риги. Отец же, в подобных случаях обычно вяло соглашавшийся с бабушкиными доводами, на этот раз чуть ли не ежедневно атаковал Катины мозги, выдавливая из неё согласие на поездку.

«Спихнуть меня пытается», – постоянно думала Кэт, и от этих тягучих мыслей её знобило.

Каникулы прошли скучно и незаметно. Павел Петрович ходил понурый, почти не разговаривал, а на все вопросы у него находилась лишь одна отговорка: «Устал на работе».

Кэт валялась с книжками на диване, смотрела фильмы, гулять почти не выходила и даже по телефону с подругами не трещала.

После Нового года школьная суета целиком поглотила её, и только спустя два месяца Кэт вновь заметила некую странность в поведении отца. В первую очередь, он неожиданно полюбил вечерами выгуливать Бубу, их бело-рыжего английского бульдога, выклянченного Катей год назад. Прогулки были ежедневной Катиной обязанностью, ведь это её собака, да и купили пса только после клятвенных заверений, что выгул будет полностью на ней. А тут вдруг:

– Доча, повторяй лучше уроки, чего тебе в слякоть выходить? И поздно уже, что ж я, плохой отец – дитя на улицу гнать! Да и на воздухе мне следует бывать чаще, врач рекомендует.

Катя сначала обрадовалась такой инициативе, потом призадумалась.

– Пап, хочешь, вместе сходим?

– Ничего-ничего, я справлюсь. Вон и мокрый снег пошёл. Сиди дома, в тепле, а мы с Бубой быстренько.

«Быстренько» оборачивалось сорокаминутной прогулкой. И отец, и собака возвращались бодрые, оба в прекрасном настроении, пёс оттого, что дали набегаться всласть, Павел Петрович по какой-то другой, настораживающей Катю причине.

Во время одной из таких отлучек «по собачьим делам» чутьё толкнуло Кэт набрать номер отцовского мобильника. Было занято. И через пять минут, и через десять. Когда Павел Петрович вернулся, дочь, принимая у него в прихожей поводок, как бы мимоходом обронила, мол, хотела попросить купить в ларьке сок, но до тебя дозвониться нереально, как в Кремль. Павел Петрович отшутился, что замучил дядя Коля с дачи по поводу продажи гаража, звонит каждый день, спасу нет.

Всю следующую неделю, уходя с собакой, отец заранее интересовался, не нужно ли дочке что-нибудь купить по пути.

Из окна их квартиры был виден лишь угол собачьей площадки, но Кэт намеренно вышла на лестничную клетку, где обзор шире, и увидела отца, вышагивающего с трубкой у уха.

Дабы подтвердить свои тревожные догадки, Кэт сделала то, что обычно входит в примитивный набор поступков ревнивых жён: когда Павел Петрович отправился в душ, схватила его телефон и принялась лихорадочно в нём копаться. Ей было стыдно, но поделать с собой она ничего не могла, лишь оправдывалась: «Он же мой папа, у нас никогда не было секретов друг от друга».

Предчувствия оправдались. Как она и предполагала, никакого дяди Коли с гаражом в «исходящих» и «входящих» вызовах и в помине не числилось. Зато были многочисленные разговоры с абонентами «Маша мобильный» и «Маша рабочий». В отличие от гулящего мужа, незадачливому Павлу Петровичу и в голову не приходило шифровать номер подруги под другим именем.

Катя заперлась в комнате и принялась отчаянно соображать, что делать с добытой информацией. Отец виделся ей предателем, разрушителем всего того, что было выстроено между ними. Она ощущала себя маленькой, брошенной всеми девочкой, никому не нужной, забытой. Ненависть к незнакомой Маше, воровке, крадущей у неё отца, гнездилась глубоко, по ощущениям где-то в районе диафрагмы, ныла, скребла куриной лапкой нутро, впрыскивала в организм едкий яд. Катя пыталась не заплакать – не получилось. Ночь она провела без сна, закутавшись с головой в одеяло и баюкая своё горе.

В школе Кэт оставалась для всех прежней, ироничношутливой. Круг общения же сократила до одного лишь новичка Кости Рымника, который выгодно отличался от одноклассников тем, что, во-первых, ничего о ней не знал, ни плохого, ни хорошего; а во-вторых, принадлежал к какому-то интригующему не то братству, не то клубу. Говорить с ним о своей беде Катя не решалась, но то немногое, что она успела понять из его мыслей и принципов, отчасти смягчало ситуацию. О чём там говорил этот странный мальчик с красивым ником Доб Джибоб? Слушай битлов, и будет тебе счастье? Кэт, считавшая «Битлз» музыкой молодящихся стариков, всё же пару вечеров просидела в наушниках, и ей даже показалось сперва, что на сердце полегчало. Но спустя пару дней снова стало отчаянно гадко. Спас альбом Земфиры, вытащил из болотной бездны. Но в сердце таился холод, а присутствие где-то рядом с отцом ненавистной Маши казалось неотступной катастрофой, равносильной смерти.

Кэт ещё раз залезла в телефон отца и переписала оба Машиных номера. Долго ходила по комнате с мобильником в руке, глядела на экран, словно ждала чего-то. Сердце тяжело ухало по центру грудной клетки – как раз там, где оно украшало анатомический манекен, живущий в кабинете биологии. Пересыхало горло, не помогала даже кола. В пластиковую бутылку она добавила немного отцовского рома. Так иногда делали подруги – «вместо успокоительного». Но спокойствие не приходило. Катя отхлёбывала из горлышка большими глотками, ёжилась в двух шерстяных свитерах, борясь с ознобом, и всё теребила телефон. Наконец, она решилась и непослушными пальцами набрала «Маша мобильный». Три гулких удара сердца, и… «Абонент временно недоступен». Кэт взглянула на часы: было около восьми вечера. Поздновато для работы, но всё же стоит попробовать…

Сделав последний глоток из бутылки, она набрала «Маша рабочий». Всего лишь один долгий гудок, и трубка заворковала:

– Компания «Диалог Плюс», оператор Мария. Чем я могу вам помочь?

Катя быстро нажала на «отбой». Чем она может помочь?!

Неожиданно стало жарко, Кэт швырнула в стену пустую бутылку, вновь набрала «оператора Марию» и заорала в трубку:

– Сука! Мерзавка! Оставь моего отца в покое! Да я тебе!.. Да я тебе!..

Она совсем не представляла, что сделает с этой Марией. Но непременно сделает! Это уж не сомневайтесь!

Дверь её комнаты открылась, и на пороге появился взволнованный Павел Петрович:

– Дочка, ты чего кричишь?

– Ничего, пап, – Катя подбежала и обняла отца, стараясь дышать в сторону, чтобы он не учуял запаха рома. – Я очень тебя люблю. Очень.

Кэт провалялась дома с высокой температурой несколько дней, ревностно отсчитывая минуты, остававшиеся до прихода отца с работы, и, если он задерживался хотя бы на пять минут, принималась ему названивать. Врачи назначили антибиотики, однако она не приняла ни одной таблетки – у неё была своя версия причин собственного недомогания. На четвёртый день температура спала, насморк и все подобающие простудные атрибуты так и не проявились, и Кэт, улучив момент, когда ни отца, ни бабушки дома не было, накинула куртку и побежала к школе. Оставшись во дворе, она спряталась за большое дерево. Закончился последний урок, и ребята начали выходить из дверей, на ходу застёгивая пуховики и пальто. Вот и Марьянка. Болтает с двумя дурочками из параллельного класса. Кэт плотнее прижалась к стволу. Ещё пару недель назад она бы непременно подошла к подруге, но сейчас… сейчас другое время. Кэт остро ощущала потребность в разговоре с Рымником. Дождавшись, когда он спустится с крыльца, она шагнула навстречу.

– Салют.

– О, Кэт, привет. Ты болеешь или сачкуешь? – задорно подмигнул ей Костик.

– Доб, есть разговор. Только между нами.

– Конечно, – Костик насторожился. – Что-то случилось?

– Случилось. Случилось! Понимаешь! Нужен твой пофигизм, как воздух. У меня сейчас ситуация такая сложная… А сама не умею. Научи хотя бы малость…

Костик опасливо взглянул на неё.

– Лады. Только если малость… Пошли, провожу тебя, по пути и поговорим.

Они направились к дому Кэт, но дорога оказалась слишком коротка, а поговорить ей хотелось о многом, и они ещё минут десять простояли у парадной.

– Чёрт, ключи дома забыла. Я ж без сумки, так, налегке, захлопнула дверь. Вот я дура дурацкая! – она стукнула себя по голове.

Костик совсем не хотел приглашать Кэт к себе, но ситуация обязывала. Не бросать же подругу на улице, да ещё и больную. Да и помочь ей, как он заметил, правда, надо, девчонка в стрессе. Мать-психолог всегда повторяла: «Выговориться для человека значит снять половину проблемы». Они развернулись и пошли домой к Косте.

* * *

– Ну, и чего ты этим добилась? – выслушав Кэт, спросил Костик.

– Я не знаю, отец ходит мрачный, – отхлебнув чай из большой расписной чашки, тихо ответила Кэт.

– Ну вот. Это же эгоизм чистой воды! Нахамила барышне, а толку? Ты же не знаешь, что там у них.

– Любовница она его, нутром чую.

– Катюха, откуда в тебе замашки ревнивой жены? Ну и что с того, что у отца кто-то есть? Он же у тебя мужик, в конце концов!

Кэт взглянула на него вызывающе.

– Вот ты говоришь, как все вы… – она искала подходящее слово, – мужики-бабники.

– Ну, и много ты знаешь мужиков? – одёрнул её Костик. – Уж прямо все и бабники?

– Все.

– И твой бой-френд?

– И мой, – не задумываясь выпалила Кэт.

Костик погладил её по голове, немного затягивая паузу, чтобы «выстроить» ещё изрядно сырую теорию джибобства.

– Так. Главный враг человека – сам человек. Точнее, его голова бедовая. Согласна? Ты сперва разложи бардак в своей башке на отдельные кучки, и каждую такую кучку перебери, как фасоль. Вон, как мы с Потехиным кладовку разбирали. Поймёшь тогда, что с тобой происходит и чего ты на самом деле хочешь.

– Да знаю я, чего хочу! – возмутилась Кэт. – Хочу, чтоб он бросил эту дрянь.

– Так. Во-первых, почему «дрянь»? Ты же её не видела. Во-вторых, ты свечку не держала, может, у них нет ничего. А в-третьих, что самое главное, почему это тебя бесит? Не филонь, отвечай – почему тебя это бесит? Только честно. Матери твоей он не изменяет, дочь не бросает, так в чём тогда трагедия?

Кэт оставалась мрачной, молчала. Наконец, выдохнув, произнесла:

– Слушай, Доб, я не просила тебя копаться в моей душе. Не я – ты мне ответь на один вопрос.

Костик насторожился, понимая, что сейчас как джибоб будет держать непростой экзамен, и от того, что он ответит, будут зависеть поступки этой девчонки. И кто знает, как всё это скажется на жизни ещё двоих людей – её отца и женщины по имени Мария.

– Говори.

– Джибобу пофиг, так?

– Так.

– А если не пофиг, то он делает, что хочет?

– Верно.

Кэт задумалась, сосредоточенно морщась, складки прорезали матовый лоб. Костик не отвлекал её от мыслей, лишь настороженно наблюдал.

– Я хочу, чтобы она исчезла.

– Это как?

– Да мне всё равно. Я в этом смысле уже джибоб. Я поступаю так, как хочу.

– Ты сейчас близка к тому, чтобы оправдать собственные планы на преступление, – попытался улыбнуться Костик. Самому же ему от этих слов стало немного не по себе.

– Я хочу, чтобы Маши больше не было. И мне не важно, умрёт она или уедет.

Костик взглянул на подругу. Сидит пасмурная, и даже тени на чистой коже рисуют заломы на носогубке, словно она до смерти уставшая, сломленная, взрослая… Будто «монстр» уже родился и живёт в Кэт, поджав лапки до поры до времени. Маленькая старушка…

– Кэт, послушай. Ты уже джибоб. И, конечно, вольна делать то, что хочешь. Но подумай, а может, эта женщина или твой отец – тоже своего рода джибобы. То есть и они имеют право поступать так, как хотят. Ты джибоб только до того момента, пока твоё джибобство не мешает джибобству других. Отец имеет право делать то, что он хочет, а Маша – то, что хочет она. Не мешай им, живи своей жизнью, а у каждого из них – жизнь своя.

Непросто давать подобные советы. Костик попробовал представить себя на месте Кати и сам себе не позавидовал.

– Демагогия, джибоб Костя, чистой воды демагогия!

Кэт казалась разочарованной.

– Ну, не убьёшь же ты её! – хмыкнул Костик, пытаясь по лицу уловить её реакцию.

Кэт не ответила.

Дверь отворилась, и в кухню заглянула вернувшаяся с работы Елена Васильевна, мама Костика. Он же, тайно радуясь, что можно немного отклониться от темы, с воодушевлением и наигранной светской галантностью представил маме Катю. И сразу принялся расхваливать её способности к рисованию, в которых успел уже убедиться по рожицам и тараканам, которые та неустанно рисовала в тетрадях.

– Замечательно! – тепло улыбнулась Елена Васильевна, – Вы голодные? Подогреть вам обед?

– Нет, – тут же замотали головами Костик и Кэт.

Елена Васильевна удалилась, деликатно прикрыв дверь.

– Симпатичная у тебя маман, – Катя задумчиво смотрела на дверь, – Лицо как будто знакомое… Но у меня часто бывает дежавю…

Она слегка дотронулась коготком до локтя Костика.

– А если бы… Если…

Кэт ещё не успела закончить своё второе «если», а он уже съёжился от догадки.

– Ты хочешь спроецировать свою ситуацию на мою семью?

– Сложно изъясняешься, Доб. Но, в принципе, да. Чтоб ты делал, если бы твоя мама или отец…

– Завели любовников? – как можно более беззаботно спросил Костик.

– Ну да.

Он никогда не думал об этом. Если бы кто-то раньше задал ему такой вопрос, послал бы к чёрту, не сомневаясь, Но сейчас он джибоб. Самый настоящий джибоб, и мир видит иначе.

– Катюх, это их дело, Только их.

– Хочешь сказать, тебе пофиг?

Костику, безусловно, пофиг бы не было. И прежде, и сейчас. Но он джибоб, Джибоб! Надо чаще себе об этом напоминать!

– Мораль бы читать уж точно не стал, Джибоб идёт своей тропой, на другие пяткой не наступает, Даже если это касается его родителей или детей,, «Пофиг» – не совсем точное определение, То есть «пофиг» с погрешностью на то, что родители – самостоятельные свободные личности и проживают свою жизнь так, как хотят. От джибобства здесь ключевая фраза «так, как хотят».

Кэт молчала, шуршала фантиками от конфет, складывая их в квадратики и разворачивая вновь. Думала, тёрла переносицу.

За окном резко заголосила сигнализация на чьём-то автомобиле, надрывно, с подвываниями. Катя слушала, пока сирена не заглохла, затем встала и, путаясь в больших, не по-размеру, гостевых тапочках, направилась в прихожую.

– Хочешь, посиди ещё. Можем битлов послушать.

– Пойду я. Бабка, наверное, уже пришла. Развопится, что больная из дома слиняла.

Костик подал Кэт куртку.

– До свидания, Елена Васильевна! – крикнула она в открытую дверь комнаты. – Думаю, Кость, ты прав: надо делать то, что хочешь. Вот пойду и сделаю, что хочу.

Она побежала вниз по ступенькам.

– Катька! – крикнул ей Костик. – Но ты не обязательно должна быть джибобом! Это вообще индивидуальная штука.

– Я тоже джибоб! – закричала она снизу. – Может, и раньше тебя им стала. Просто не знала, как называется. И не думай, я в курсе, как они поступают.

– И откуда ж?

– Ты не один такой!

Костик удивлённо смотрел ей вслед. «Вирусная реакция» – пришло ему на ум.

В прихожей появилась мама.

– Как фамилия этой девочки? Случайно, не Васильчикова?

– Васильчикова. Ты её знаешь?

– Сначала думала, ошиблась, ведь почти десять лет прошло. Катя Васильчикова… Я работала с ней, когда она была ещё крохой.

– Она – твоя бывшая пациентка? – Костик изумлённо посмотрел на маму.

Елена Васильевна кивнула и молниеносно сменила тему: как там школа, уроки, новый класс, – давая понять, что о пациентах она не рассказывает. Профессиональная этика. Но всё же, удаляясь в свою комнату, где её ждала недописанная диссертация, мимоходом бросила сыну:

– Будь с ней потактичней, ладно?

* * *

Катя вышла на улицу, глотнула свежего воздуха, закашляла. Земля покачнулась, словно в рапиде, – так порой остро ощущаешь сотые доли мгновения, когда кто-то из-под ног вырывает плетёный коврик. Вот ты стоишь вроде крепко и вдруг теряешь равновесие, хватаешься руками за воздух, пытаешься балансировать, но всё тщетно: сознание уже опередило события и подарило тебе картинку будущего, которое наступит через полсекунды: ты некрасиво грохаешься на землю, больно ударившись копчиком. Так и Катя уже ощущала удары и падения – те, которые ей предстояло испытать за долгий вечер.

Но внутри уже всё изменилось. Она – самый настоящий джибоб! И делает то, что пожелает. Даже не старайтесь убедить её в обратном!

Домой ей не хотелось. Олег? Ну конечно! Пусть утешает. Зачем ещё нужны бой-френды? Катя направилась к дому друга, живущего на соседней улице. Некстати вспомнилось, что в последнее время она вела себя с ним довольно грубо. Ладно, простит. Он ведь, кажется, влюблён в неё? Сейчас Кэт было так плохо, что она загадала: сможет Олег унять её тоску – так и быть, позволит ему, как говорит бабушка, «лишнего». И точка. Екатерина Васильчикова так решила.

К домофону долго не подходили. Кэт вдавливала кнопку с номером квартиры Олега в металлическую панель и боролась с ненавистью к бездушной трели. Наконец знакомый голос ответил.

– Олежек, я внизу, впусти меня, – выпалила Катя.

– Кать? – после паузы ответил динамик домофона. – Я сейчас спущусь.

Кэт осталась у закрытых дверей, удивлённая и растерянная. Зачем он спускается? Она не инвалид, сама подняться может.

Дверь отворилась, появился Олег.

– Слушай, Кэт, тут такое дело… У нас родня привалила из Ярославля. Жесткач, короче. Трое взрослых и два племяша.

– И все табуретки заняты? – ехидно спросила она.

– Ты чего хотела-то?

Хотела? Катя подумала, что ещё раз пересказывать историю про отца она просто не в силах.

– У меня депрессуха. Ты мне бой-френд или где? Вот и утешай!

Олег был озадачен.

– Давай я послезавтра тебя утешу, когда они свалят?

– Я не хочу послезавтра. Хочу сейчас. Ты всё скулил, что я руки тебе распускать не даю. Так вот валяй, распускай! Сейчас, а не послезавтра.

Олег нахмурил лоб, потом притянул её к себе и слюняво поцеловал. Катя еле сдержалась, чтобы не отвернуться, и поймала себя на мысли, что ей неприятно.

– Катюх, ну я послезавтра руки распущу, оки?

– Олег, ты не въехал? Мне плохо, у меня депрессняк! Я, может, развернусь сейчас и дел всяких натворю. Биографию себе испорчу. Тебе что, по барабану?

Сказала это с вызовом, потом мгновенно сообразила: а ну как бой-френд тоже джибоб? И ему до лампочки её метания. Взглянула на него: нет, не джибоб. Ну и пусть катится!

Она высвободилась из его рук и зашагала прочь.

– Катюх, ты это… – бросил ей вдогонку Олег. – Выпей рому с колой. Какие у тебя могут быть проблемы-то? Девчачьи слёзки? С Марьянкой, небось, опять перегрызлась. Ерунда! Ну всё, побёг я!

Дверь за ним закрылась, лязгнув пружиной. Кэт не оборачивалась. «Девчачьи слёзки» оставляли мокрые солёные борозды на обветренных щеках, исчезали, размазанные рукавом куртки, и появлялись вновь.

* * *

Костик попытался переключиться на свои запланированные дела, но Кэт из головы не выходила. Ему это не нравилось. У джибоба голова должна быть здорова. Золотое правило «здесь и сейчас» – рецепт здоровья головы. Например, ты со сноубордом на горе – думай о горе, о спуске, о сноуборде. В кино думай о фильме, вникай в сюжет. На уроке будь «в уроке», а не в своих заморочках. Вышел – забыл. «Точка момента» требует полнейшего погружения. Эту простую истину недавно открыл для него Антон, и Костик поначалу возражал, мол, он же – мыслящее существо, не овощ какой-нибудь. Кто-то из мудрых греков говорил: мысль – благодать богов. Что ж, получается, благодать эту гнать взашей?

Но с полным погружением в джибобство Костик уразумел: умение находиться «здесь и сейчас» – это высший пилотаж. А значит, оно непременно должно быть одним из постулатов джибобства.

Он отругал себя за то, что продолжал думать о Кэт и её персональной трагедии, и, чтобы поставить точку, взялся за учебник английского. Но тексты проскальзывали мимо, напоминали пустые составы в метро, отгоняемые на другую ветку. Так же неспешно они проходят вдоль набитого людьми перрона, издевательски замедляя ход и дразня свободными сиденьями. Вот и с английским похожая картина: текст сразу выветривался из головы, в мозгах оседали только артикли и союзы.

Костик решил договориться со своей головой: он немного ещё подумает о Кате Васильчиковой, совсем чуть-чуть, минут пять, а потом освободится и от девчонки, и от её надуманных страхов.

И только под конец этой «производственной пятиминутки», казалось бы, в самый последний момент, когда Костик уже готов был воспринимать английские словосочетания, пришла догадка: мама не работает с малышнёй, только с подростками. Сама признавалась когда-то, что брала пару дошколят, но только потому, что ситуация у них была серьёзная. Читай: критическая.

Костик вздрогнул. Нет, его подружка Кэт не самоубийца, в ней жизнь кипит через край! Но не значит ли это, что бомба, заложенная в её голове, с заводом десятилетней давности, теперь может рвануть в полную силу и в других обстоятельствах, для неё тупиковых? Возьмёт и отправит на тот свет «тётю Машу». Может она это сделать? Костик взглянул на картинку в английском учебнике. «Алиса в стране чудес»: кролик с забавными ушами протягивал читателю карманные часы. И что-то в этом рисунке показалось ему таким тревожным, что он схватил мобильный телефон.

Кэт не отвечала. «Чёрт! Она же говорила, что выключила звук, чтобы никто не доставал!» Но прошло уже довольно много времени с того момента, как Катя ушла. Должна быть дома, валяться с книжкой на диване и держать мобильник под рукой. Костик подождал минут пять, попробовал позвонить ещё раз, но снова безрезультатно. Схватив куртку, он выскочил из квартиры и направился к дому Кэт.

* * *

Катя подошла к своей парадной, достала мобильник. Ещё во дворе заметила, что свет на кухне горит – значит, бабушка уже дома.

– Алло, ба-а, привет. Ты не психуй, пожалуйста. Я отлично себя чувствую, вечером буду дома.

– Ты где? – взволнованно спросила бабушка. – Я тебе уже час названиваю!

– У Марьянки я. Мы занимаемся. Не хочу отстать, конец года на носу, – выпалила Кэт, увидев, как силуэт в окне её квартиры замер с рукой, прижатой к уху.

– Вот отец вернётся, – продолжала бабушка, – сама будешь объясняться. Вчера температура была высоченная, а сегодня самодеятельность развела!

– Так папы ещё нет? – насторожено перебила её Кэт.

– Он позвонил, что задерживается. Собрание на работе. Ты мне скажи…

– Пока, ба-а!

Она нажала «отбой», не дослушав бабушку.