Текст книги "«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского"

Исаев, не понимая почему Синод мог оскорбляться условиями, дозволенными уставом единоверческой церкви, хранящимся в Москве при единоверческой Троицкой церкви, свидетельствованным митрополитом Филаретом и графом Закревским и служащим общим уставом для всех единоверческих церквей, вошел вторично с прошением, ссылаясь на закон и прося Синод снизойти к его просьбе и утвердил его пожертвование. Но Синод отказал вторично, не обращая внимания на то, что поступает противозаконно и лишает предлагаемого приюта многих православных из бедных и престарелых.

Огарёв, «Синод начинает преследовать Единоверческую церковь»

* * *

(…) развитие хозяйства и промышленности подействовали благодетельно на характер уральских казаков. За последние 20 или 30 лет, в них заметно проявилась любовь к мирным занятиям, более понятною сделалась идея порядка и гражданственности, а этот переход говорит тем более в пользу нравственных и умственных способностей народа, что не далее как 50 или 60 лет тому назад, он был известен по своей дикости и своеволию.

Рябинин, стр. 279

* * *

(…) уровень общественной образованности не может стоять высоко. И действительно уральское общество, понимая под этим словом чиновничье сословие, отстало даже от провинциальных русских городов; недостаток образования и умственного развития сказывается во всём: и в образе жизни, и в понятиях, и в отношениях к другим и в служебной деятельности.

Рябинин, стр. 292

* * *

Обер-прокурор, по соглашению с членами Синода, полагая необходимейшей мерой, для разрушения всех замыслов означенных вредных людей немедленное удаление их без огласки из края, обращался к военному министру с просьбой об испрошении высочайшего разрешения на то, чтобы по особому личному к генерал-адьютанту Катенину и генерал-майору Столыпину доверию его величества, впредь до особого повеления и в виде особого исключения, даровано было им право – людей, препятствующих уничтожению раскола, несмотря на чин и звание, хотя бы то были лица войскового сословия, немедленно высылать: Столыпину из войска в Оренбург, а Катенину – из Оренбурга в отдалённые губернии, по своему усмотрению.

(…)

Одним из элементов внутренней политики оренбургских властей была борьба с различными течениями старообрядчества в этом крае. Так, в официальной записке от сентября 1857 г. генерал-губернатор Перовский ставил перед министром внутренних дел С. С. Ланским вопрос о необходимости «принятия против раскола мер более действенных», в том числе наказания раскольников-казаков за уклонение от воинского порядка. Аналогичную линию по борьбе с расколом продолжили преемник В. А. Перовского генерал-губернатор А. А. Катенин и наказной атаман Уральского казачьего войска генерал-майор А. Д. Столыпин, при которых и происходили события, описанные в заметке «Уральское дело».

«Общее вече», 1862, 15 июля, стр. 5–6

Цитируется по Э. В. Муравцевой

* * *

Генерал-адьютант Катенин во время 1½ (полуторагодичного – Э. М.) управления краем неуклонно следовал указанию императорского величества в непреследовании раскольников за мнения о вере при строгом наблюдении за нераспространением ими своего заблуждения между православными. Катенин при содействии исправляющего должность Войскового наказного атамана полковника Столыпина достиг по уральскому войску многих благоприятных результатов. Вскоре, после вступления Катенина в управлением краем, казаки Горячинского форпоста обратились с просьбою о разрешении устроить единоверческую церковь.

РГВИА, ф. 853, о. 1, д. 47, л. 43

Цитируется по Э. В. Муравцевой

* * *

Из людей, решительно нетерпимых властию, раскольники делались теперь членами государства, имевшими право на открытое сущестование. Если же мы обратим внимание ещё и на то обстоятельство, что указами 1719, 1720 и 1722 годов позволено было раскольникам не ходить на исповедь, венчаться не у церкви, носить бороду и стариннаго покроя платье, – с условием только платить за все это штраф, то должны будем согласиться, что с царствованием Петра для ревнителей старины настали сравнительно светлые дни. Вместо прежняго странствования по лесам и болотам, раскольники могли теперь спокойно селиться в городах и селах и пользоваться всеми удобствами жизни оседлой. Те же из них, кои по ревности к «древнему благочестию» не хотели жить вместе с мнимыми еретиками, могли по-прежнему устроять в пустынях скиты, не опасаясь уже более, что труды их будут истреблены агентами власти.

Нильский, стр. 85–86

* * *

Хозяин объяснил, кто мы и что нам нужно. Лицо казака просветлело…

– Вот оно что… А я, признаться, думал на другой предмет… – И, повернувшись к хозяину, он продолжал:

– Прибегает ваш парнишка и говорит: «Ступай поскорее. Там какой-то из Питербурху приехал. Зовет… чтобы ты пришел»… Ну я и подумал: кому быть. Непременно это миссионер…

Лицо его опять стало холодно, взгляд подозрителен.

– А между прочим, вам, господа, тоже известно: частные беседы о вере не дозволены. Вот у меня тут (он порылся в карманах) и листок есть.

Он вынул печатный листок, которым, очевидно, вооружился на всякий случай, и, указывая подчеркнутое заглавие, сказал:

– Вот тут видите: о совращении православных в иноверие… Полагается ссылка в Сибирь на поселение… И бывали случаи…

В те годы как-то вдруг оживилось миссионерское усердие, а с ним, как это часто бывает, и некоторые неприятные последствия для противников господ миссионеров. Я засмеялся.

– Так ведь это, Григорий Терентьевич, за совращение из православия… А мы не совратимся…

– Вы-то не совратитесь, да я-то, выходит, вас совращал. Ну, я и не пошел. Как тут прибегает второй посланец. – «Иди, – дожидаются». – Ладно, думаю, – пойти пойду, ну, только часто о вере беседовать не стану. Угодно – так назначайте собрание… И опять – то еще сказать: пора рабочая…

Короленко, VI

* * *

Яков Михайлович Тарасов обладал большой начитанностью из св. писания; в беседах был тих: не спорил, а убеждал; иногда говорил не в пользу раскольников, но они, хотя мало убеждались, снисходили ему и уважали его за ум, – так Тарасов был симпатичен! К нему обращались за разными советами и богатые, и бедные, а более всего – к его компетентности в разборе родословных, при начинавшихся сватовствах: он же бывал и миротворцем в семейных распрях; у него была школа для обучавшихся читать и писать. В 1848 году мне пришлось слышать разговор Тарасова с начётчиками-стариками о вере. Кроме книжного знания, Яков Михайлович отличался бойкой диалектикой, но без софистических уловок. Всё, что он говорил, было твёрдо, ясно. Он, сколько я помню, учил более других применять писание к жизни на основную тему: «вера без дел мертва есть». За всем тем Тарасов не мог быть неподозрительным для людей, официально преследовавших раскол.

Витевский, стр. 87–88 (описание одного из самых знаменитых начётчиков УКВ)

* * *

Под страхом непомерного наказания «чистые листы» начали заполняться фамилиями «согласников», хотя это не означало, что «согласники» поверили в пользу новых правил.

Но что делать, если на глазах стоят плачущие жёны и дети в ожидании разлуки? Не каждый способен легко преодолеть привязанность к родному очагу.

Иначе обстояло дело со сборами в наиболее упорствующей Круглоозерновской станице. Здесь некоторым «несогласникам» удавалось за взятку незаметно скрыться из толпы и спрятаться в лугах на «бухарской» стороне. По точным сведениям, в один из «сортировочных» дней атаман Свистуна сотник Корин набрал взяток в сумме 225 рублей, его помощник, писарь Свешников – 50, серебряковский хуторской начальник урядник Карташёв – 25 рублей.

Взяточников наказали, бежавших изловили. Но покорить Свистун так и не удалось. Именно здесь, в свистунских пределах, издавна подпавших под власть самых закоренелых раскольников, зародилась страшная мысль вывести правительство из терпения и тем самым вызвать уничтожение Уральского казачьего войска вообще, самим же добровольно уйти в ссылку на поселение в новых местах. Лишь бы удержать за собой казачье звание – ведь и в ссылке казаки будут называться ссыльными казаками, а те, кто останется на Урале в «согласии», пусть превратятся в мужиков.

Чеботарёв

* * *

Сделавшись, по местному выражению, «некудышниками», не имея ни священника, ни благословенного старика, Бударинские сектанты чувствовали себя в каком-то неловком положении. Между ними начались сходки и сборища, на которых судили и толковали, что необходимо же избрать и благословить всем обществом старика, хотя бы и малограмотного, который бы исполнял требы, а то «что мы за христиане!» – говорили казаки. Сказано – сделано: выбор общества пал на старика Я. М. Г-ва. Этот казак, избранный в «попы», всё время служил в линейной страже; об его грамотности ничего не было известно: никто его не считал ни грамотным, ни начётчиком. Несмотря на это Г-в принял предложение общества и ревностно принялся за своё дело: начал крестить, исповедовать, приобщать и брачить, не рассуждая о недействительности совершаемых им якобы таинств. Доверие, оказанное обществом Г-ву, возымело своё действие. Сделавшись «попом», по выбору общества, Г-в не только изменил образ своих мыслей, но и образ самой жизни: он начал одеваться прилично своему новому положению, а с большой тёплой шапкой не расставался даже и летом, чем резко отличался от своих пасомых. Схоронив свою жену, он начал проводить суровый образ жизни: выкопал у себя на заднем дворе землянку, поселился в ней один и повёл отшельнический образ жизни. Сюда собирались на молитву его приверженцы, но землянка скоро оказалась тесной для собраний, и его стали приглашать в дома. Вскоре Г-в устроил нечто вроде клира: две женщины из рода покойного начётчика К. С. Ч-ва, хорошо знавшего грамоту, исполняли у Г-ва обязанности дьячков; они могли бегло читать и звучно петь, – большего Г-в от них и не требовал.

Витевский, стр. 113

* * *

Так, духовник в раскольничьей секте, беспоповщинского толка, в Бударинском форпосте, Калмыковского отдела, отставной казак Уральского казачьего войска, Яков Максимов Гузиков, 63 лет от роду, как обнаружено произведённым о нём военно-судным делом, отказавшись сам открыто от принятия нового положения, вынуждал к тому и других злоупотреблением нравственного влияния своего на них, а именно: подчинившихся сему положению устранял от участия в общей с ним, Гузиковым, молитве, отказывал им в так называемой разрешительной молитве на первой неделе великого поста и внушал, что принятием новаго положения они приняли печать антихриста.

Такой гнев Гузиков обрушивал не только на самих принявших новое положение, но и на всех членов их семейства, оставаясь непреклонным ни к каким просьбам и даже слезам подвергшихся столь тяжкому духовному наказанию.

Учение Гузикова о пагубности новаго положения имело своим последствием то, что из всех жителей беспоповщинского толка, которых в названном выше форпосте считалось наполовину, только два казака, Истомин и Раставин, приняли новое положение. Но на первого из них наложение Гузиковым означенного наказания, имевшаго значение как бы отлучения от церкви, так сильно подействовало, что он, вслед за тем, обратился с просьбою об исключении его из списка казаков, принявших новое положение.

«Столетие …», стр. 274–275 и ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931, л. 358 (приложение к рапорту генерал-губернатора Н. А. Крыжановского военному министру Д. А. Милютину)

* * *

Описание обряда крещения, привезённое из УКВ в Казахстан в XIX веке семейством начётчика Я. М. Гузикова

* * *

Страничка с описанием обряда крещения, хранившаяся в семье начётчика Я. М. Гузикова

* * *

Уральские казаки, по степени своего образования, к сожалению, не представляют в этом счастливого исключения. Напротив, в течение последних лет, как я теперь узнал, вследствии происходивших в расколе смут, здесь столько появилось новых толков, так перепутались религиозные понятия, что можно безошибочно сказать о полном отсутствии всякой веры в целой массе казаков. Что не селение, то особый толк. Удивительно ли, что в среде подобных людей являются такие, которые во всяком добром деле усматривают деяния антихриста. И именно большинство таких-то людей, если даже не все, и заявляют недовольство новым положением, которое действительно должно будет разбить все их безобразные убеждения.

Письмо подполковника УКВ Мартынова начальнику ГУ иррегулярных войск генерал-лейтенанту А. П. Богуславскому от 21 августа 1874 г.

* * *

Для начала введения положения в Уральском казачьем войске было предписано избрать станичных депутатов. Этому требованию подчинились только немногия станицы, остальные же упорно отказались от выбора депутатов; но теми мероприятиями, о которых тогда же было донесено Вашему Впр-ву, сопротивление казаков собственно по выбору депутатов было подавлено: депутаты были выбраны повсеместно; затем в свое время подстрекателей, высылкою упорствующих казаков из области, усиленными нарядами на службу и т. п. успело образумить заблуждающихся, но к сожалению ожидание мое не исполнилось: упорство и изуверство этих людей продолжается, что я объясняю, как полагает и Наказной Атаман тем, что большая часть из них состоит из раскольничьих попов, начетчиков и вообще испорченных людей, они безпредельно измышляют самые нелепые толки, собирают деньги и подстрекают более закоренелых из своей среды отправляться в Петербург и лично утруждать ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА и высшие власти об отмене новаго положения. Такия преступныя действия этой бездумной части Уральских казаков держат умы в напряжённом состоянии и могут дурно влиять на тех казаков, которые уже подчинились новому положению. А потому настоящим случаем, как благоприятным, дабы очистить Уральское войско от этаго вреднаго элемента, уже неоднократно приводившаго Правительство к необходимости принимать против этаго войска меры строгости. По моему мнению, с высылкою этих людей Уральское войско, может быть и потеряет в материальном отношении как пишет Г. Л. Веревкин, зато много выиграет в нравственном отношении, избавившись от этой злокачественной язвы. Полагаю, что число приблизительно указываемое Генералом Веревкиным 600 – менее того, что в действительности может быть придется выслать потому что есть целые хутора как например Вшивый – более 100 домохозяев, – которые поголовно отказываются от принятия положения и готовы подвергнуться всему, лишь бы остаться по-старому. Вообще же я одобряю предположения Г. Л. Веревкина о порядке переселения и первее всего признаю необходимым начать высылку Уральских казаков с предстоящею весною, и потому покорнейше прошу В. Впр-во, не изволите ли войти в сношение с Туркестанским Генерал Губернатором о том, какое количество семейств может быть переселено в Аму-Дарьинский край.

(…)

Издержки по переселению казачьих семейств должны быть столь значительными, что сами казаки не могут удовлетворить их, равно как не могут быть покрыты и из войскаваго капитала, без расстройства этаго капитала, а потому обращаюсь к Вашему Впр-ву с покорнейшею просьбою испросить Высочайшее соизволение на отнесение этих издержек за счёт казны. О размере издержек я буду иметь честь донести особо.

(…)

Этот документ без начала – черновик письма, написанный, скорее всего, зимой 1874–1875 годов и адресованный, судя по содержанию, начальнику ГУ иррегулярных войск Богуславскому или военному министру Милютину. Документ подписан оренбургским генерал-губернатором Н. А. Крыжановским.

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931, л. 181–186

* * *

Усматривая из письма Вашего Высокопревосходительства, от 3 сего Октября, что в 43 названных Вами хуторах казаки продолжают упорствовать в принятии положения, я имею честь покорнейше просить Вас распорядиться и арестовать в этих фанатических хуторах, главных виновных в неповиновении, и сколько таковых окажется представить их к высылке в отдаленные места административным порядком; о последующем же меня уведомить.

Подлинное подписал Генерал Адьютант Крыжановский и Управляющий канцелярией Холодковский.

Письмо Н. А. Крыжановского военному губернатору Урал. области

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931, л. 10

* * *

Вчера я обходил казарму Губернскаго батальона и видел Ваших 43 уральцев, высланных сюда административно. Кроме двух все заявили мне полное подчинение всем правилам новаго положения и совершенную готовность подписать все что угодно. Разумеется они слезно умоляют о прощении и просят дозволить им возвратиться домой; но я полагаю что в настоящее время возвращение их в свои станицы пользы не принесет и думаю расселить их временно по станицам Оренбургскаго казачьяго войска. В будущем году можно будет решить их участь.

Из письма Н. А. Крыжановского Н. А. Верёвкину от 7.11.1874

ГАОО, д. 4020, л. 7–8

* * *

(…) в каком положении находятся умы в войске? Что за подписки, к которым вынуждают казаков? Они не хотели подписываться на выборных листах, когда приказано было выбирать депутатов; но эти листы были подписаны наконец законным большинством, с тех пор никаких новых выборов делано не было. Что же они теперь подписывают? Недоумеваю! Между тем требование какой то подписки с одной стороны и отказ дать её – с другой, ведут к взяткам, к арестациям, к наказаниям, озлоблению, к явному неповиновению и к тревожному состоянию умов и может привести наконец к бунту.

Из письма оренбургского генерал-губернатора Н. А. Крыжановского наказному атаману УКВ Н. А. Верёвкину от 9.12.1874

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 4020, л. 12

Сборы 1875 года

С начала событий прошёл год. Прокатилась первая волна протестов, арестов, посольств к царю, выборы депутатов, потом съезд хозяйственных депутатов, прошли первые суды, угнаны первые каторжане и ссыльные. Казалось бы, накал страстей начал стихать. На поверхности казаки привыкали к положению дел. А в действительности?

Традиционно историки УКВ называют учебные сборы 1875 года вторым этапом «бунта». Также традиционно этот этап называют то стихийным и бессмысленным, совсем как и первый этап, по мнению некоторых исследователей, а то как хорошо организованное сопротивление группы консервативно настроенных казаков. Сам факт, что есть столь полярные мнения, указывает на то, что истинная картина событий не очень изучена. Несмотря на ошеломительные события лета 1875 года, на удивление мало внимания уделено этому периоду, приведшему к самым массовым арестам за всю историю УКВ. И В. Н. Витевский, который пережил этот период и был свидетелем событий, и Сандръ, сделавший самый подробный и объективный анализ событий в дореволюционный период, и А. И. Никольский, писавший для серии «Столетие Военного министерства» и имевший доступ к министерским архивам, очень мало написали о драматических событиях лета 1875 года. Однако хотелось бы задать вопрос: почему тысячи казаков не вынесли уроков из репрессий 1874 года? Осудили, держали «в замке», пригрозили высылкой и сослали почти 1000 человек. Сколько семей разорили – не поддаётся подсчёту. В войске прошла вакханалия террора в лице оренбургских армейских соединений. Почему же казаки упорствовали наперекор своему инстинкту самосохранения?

За весь год казаки не получили никаких подтверждений того, что новое положение было введено по приказу царя (утверждения штабных офицеров не воспринимались как доказательство). Не было доказательств и того, что репрессии 1874 года, развязанные местной администрацией, были устроены по приказам царя. Переписка по делу о волнениях в УКВ велась под грифом секретности. Секретность была такова, что атаман УКВ Верёвкин не имел права обсуждать переписку с генерал-губернатором Н. А. Крыжановским даже со своими подчинёнными в штабе. В результате каждый приказ Верёвкина, основанный на приказах Крыжановского, постановлениях военного министра и самого царя, был полной неожиданностью для населения УКВ и производил впечатление местной самодеятельности. Видимо, тот факт, что многие действия администрации были незаконными, лишь усиливал это впечатление. Надо полагать, казаки не могли поверить, что распоряжения, противоречащие букве закона и здравому смыслу, могут исходить от августейшей особы. Поэтому и продолжали тянуться в столицу «посольства» с новыми прошениями об очередных несправедливостях. А начальство продолжало недоумевать: «Отчего такое непостижимое упрямство, я понять не могу, но вижу только, что никто из нас не нашёл ещё той меры, которая бы привела казаков к сознанию своих обязанностей, и того лекарства, которое бы вылечило их от той умственной болезни», – писал Крыжановский 22 марта 1875 г. (ГАОО, д. 4020, л. 36). А заодно, конечно, беспокоился о том, что докладывать в Петербург: «Куда приведет нас такое не повиновение, так долго уже продолжающагося и как нам выйти из этаго положения? надо бы знать наперед как вести дело дальше (…)».

У казаков был целый год, чтобы обдумать ситуацию и сделать какие-то выводы. Главной разницей между летом 1874 и 1875 годов было то, что отсутствовал элемент неожиданности, казаки за этот период организовались до какой-то степени и «ушли в подполье». Стихийные депутации к администрации УКВ прекратились, публичные разговоры об НВП – тоже. Из рапортов о следственных делах видно, что население УКВ выбрало тактику «ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу». А из прошений казаков и разрозненных свидетельств наблюдателей мы знаем, что при всём недоумении населения по поводу многих вещей, происходивших у них глазах, войско было настроено мирно и в подавляющем большинстве покорно. Разумеется, это была естественная реакция на террор и тотальную полицейскую слежку в УКВ, и такое поведение поддерживалось старообрядческой философией смирения воле Божией. Это, конечно, не значит, что всё население войска внезапно стало безразличным к происходящим событиям или перестало замечать беззакония и насилие, но свидетельств явных протестов очень немного, да и те были пассивными. Например, двух казаков сослали в арестантские роты за отказ исполнять служебные обязанности («УВВ», 1875, № 12), что вряд ли вписывается в понятие слова «бунт».

Тотальная полицейская слежка сформировала второе отличие от 1874 года: в войске сложилась нездоровая обстановка, когда невозможно обсудить общественные дела привычным образом, то есть на сходах, всем обществом. Возможно, начали происходить повсеместные подпольные митинги (это моя догадка, не подтверждённая документами), а с ними начала формироваться почва для всевозможных, в том числе радикальных, действий против местной администрации, а с идеями сопротивления наверняка стали обнаруживаться и лидеры, в том числе и самозванцы (своего рода представители «альтернативной власти»), потому что уважение к настоящей власти сошло на нет. Этому тоже нет никаких документальных доказательств, только мои догадки, потому что такое развитие событий кажется логичным. Самозванец майор Свистунов – единственный тому пример, найденный мною в следственных документах, из чего напрашивается вывод, что, скорее всего, это был и в самом деле единственный случай самозванства на «справедливую» администрацию (см. приложение к этой главе). В теории обстановка вполне способствовала появлению какого-нибудь нового самозванца и на монаршую роль, этакого нового Пугачёва в роли Петра III или Александра I. Вполне возможно, что Н. А. Крыжановский и Н. А. Верёвкин рассуждали в том же направлении, и именно их страх перед возможным настоящим бунтом предопределил их действия в 1875 году.

Такой сценарий кажется правдоподобным в том случае, если рапорт о самозванце Свистунове не является подделкой. В архивах есть свидетельства интенсивной следовательской деятельности, когда были подозрения на неблагонадёжность конкретных людей, как было в случае с мещанином Дементьевым. Со Свистуновым/Пискуновым ситуация другая. Никаких следов этого человека мне обнаружить не удалось: не было ни следственных рапортов, ни переписки между канцеляриями – ничего. Далее у нас будет шанс ознакомиться с несколькими фальшивыми рапортами вышестоящему начальству, содержание которых можно проверить и опровергнуть. Информацию (или дезинформацию) о Свистунове я не могу проверить, но никаких свидетельств существования самозванцев, которыми Крыжановский пугал правительство, мне найти не удалось. Однако и без самозванцев забот у администрации было хоть отбавляй: 1875 год начался тревожно.

В октябре 1874 года прошёл первый суд, в ноябре и декабре суды продолжились, в декабре 1874 года была сослана первая группа казаков, в январе 1875 года был ещё один большой суд. Продолжалась высылка партий казаков. Поместить в тюрьму всех «неблагонадёжных» не было никакой возможности и выслать всех «неблагонадёжных» за пределы области – тоже. Большой группе казаков (приблизительно 450 человек) объявили, что их сошлют, но временно разрешили жить дома. Видимо, сама ситуация, когда начальство говорило казакам: «Ты виноват, но посадить я тебя пока не могу, поэтому накажу тебя потом, когда будет возможность это сделать», создавала гротескную ситуацию и подрывала авторитет властей.

Из рапортов наказного атамана становится ясно, что одной из животрепещущих тем, обсуждавшихся казаками в начале 1875 года, была судьба УКВ. Всё, что творила администрация, видимо, производило впечатление разгрома УКВ: разорительные финансовые обложения, неумное расписание учений, немыслимо долгая служба, от 22 до 32 лет в некоторых случаях (в то время как по всей стране люди служили по 7 лет, с перспективой перехода на 3-летнюю обязательную службу – см. приложение к «Предыстории бунта»), – всё это могло восприниматься как акции по систематическому уничтожению войска. Казаки понимали, что с государственной точки зрения их роль изменилась в связи с отодвинувшимися границами. Все объективные причины, указанные в литературе о военных реформах 1870-х годов (см. приложение к главе «Предыстории бунта»), были поняты и казаками. Оказавшись в глубине страны после присоединения Туркестана, УКВ перестало играть пограничную роль, а с этим и нужда в войске отпала. Казаки пришли к выводу, что и привилегии, которые они имели за свою пограничную службу, будут рано или поздно потеряны (см. приложение к главе «Предыстория бунта»). В войске начали поговаривать о том, что массовая ссылка казаков в Туркестан, поближе к новым границам, на самом деле является подготовкой к созданию нового Туркестанского казачьего войска (догадки казаков были очень близки к планам военного министра – см. главу «И всё-таки, почему Туркестан?»); говорили, что сосланным туда будут даны все казачьи привилегии, которые отнимут у тех, кто останется в старом войске, которое вообще упразднят (и эта мысль об «отмене» УКВ близка планам, обсуждавшимся в Военном министерстве; разница в том, что министерство обсуждало отмену казачьих войск в целом, а не только УКВ). Однако подтверждения этим догадкам не было, никто с казаками не говорил о государственных планах, и тревожное брожение умов продолжалось. Практически речь шла о финансовом выживании всего войскового населения, и всем казакам нужно было решить, что лучше для них: остаться в УКВ или быть сосланными?

В апреле 1875 года администрация провела опрос среди осуждённых и их семей (а также среди тех, кто не был арестован, но которым сказали, что их накажут в будущем) с целью выяснения, сколько семей нужно будет сослать вместе с мужьями. Выяснилось, что никто не хочет брать с собой семью, что было совершенно не в интересах администрации (см. главу «Воссоединение семей»). В мае 1875 года администрация объявила списки семей, предназначенных к ссылке, вопреки закону и желанию семей. Можно предположить, что и эта акция была воспринята казаками как произвол местного начальства. Рапорты атамана Н. А. Верёвкина генерал-губернатору Н. А. Крыжановскому отметили лишь незначительное количество населённых пунктов, открыто возмутившихся таким бессовестным нарушением закона, но сам Верёвкин понимал, что атмосфера накаляется и потенциально очень опасна, о чём он постоянно предупреждал своё начальство. Особенно тревожными его предупреждения стали в апреле и мае 1875 года, из чего можно предположить, что ситуация в войске накалилась, несмотря на видимое спокойствие. Если судить по рапортам местного начальства, единственным приемлемым для администрации способом успокоения войска была ссылка.

И вот в такой трудный для местной администрации момент правительство начало сомневаться в своих планах по выселению казаков в Туркестан, после получения категорического отказа от туркестанского генерал-губернатора впредь принимать уральских казаков. Уральская и Оренбургская администрации могли оказаться в дурацком положении людей пригрозивших, но не имеющих власти довести свои угрозы до конца. И кажется, опять, совсем как в августе – сентябре 1874 года, нашла коса на камень: Крыжановский и Верёвкин не могли допустить, чтобы войско взяло верх над своими начальниками. Самолюбие власть предержащих было задето, и никаких компромиссов быть не могло. Но как заставить правительство и царя пересмотреть свои решения и как заставить туркестанского губернатора фон Кауфмана принять ссыльных вопреки его воле и возможностям? Чтобы правительство изменило «благодушное» отношение к уральским казакам, нужно было свершиться чему-нибудь совершенно экстраординарному; например, если бы казаки начали массовый бунт, которым так настойчиво пугали правительство Крыжановский и Верёвкин и для которого в войске уже были все условия. Учитывая все вышеописанные обстоятельства, спровоцировать бунт казаков было бы очень просто.

Положа руку на сердце, я думаю, что лето 1875 года вполне могло вылиться в протест пугачёвского типа, если бы те, кто был «организаторами бунта», поставили своей целью начать бунт. Все составные элементы для этого были: неуверенности в будущем было много, причин для недовольства тоже было много, и юридических, и экономических, время для создания программы действий тоже было, массовость недовольства была налицо, физическая неспособность администрации разрешить эти проблемы тоже была налицо. Если уральское начальство не могло контролировать ситуацию, кто-то другой мог бы попробовать взять управление в свои руки. Как говорится, свято место пусто не бывает. Так начинаются бунты: при многочисленных проблемах и слабом руководстве. Это осознавали и в администрации УКВ, и в администрации Оренбургской губернии. В переписке администраций начинает появляться озабоченность по поводу потери контроля над войском, несмотря на то что войско, кажется, вполне сознательно избегало решительных действий.

Местное начальство всё настоятельнее напоминало вышестоящему, что была «крайняя необходимость получить в возможно непродолжительном времени разрешение по этому вопросу (то есть по вопросу прекращения «бунта» и самому педантичному исполнению всех обещанных наказаний – Т. Е.), дабы положить конец нынешнему напряженному состоянию умов казачьяго населения», основывая это утверждение не на вещественных доказательствах, а на голых заявлениях о «близком знакомстве (…) с характером и духом Уральских казаков, которые без раздумия принесут всевозможныя жертвы, лишь бы настоять на своем требовании: оставить за ними право отбывать службу по-прежнему, без малейших изменений. Поэтому смею надеяться, что настоящия заявления мои будут рассмотрены с тем глубоким вниманием, какого они заслуживают по своей важности, как одно из средств для успокоения возбужденного состояния умов казачьяго населения, колебающегося между страхом потерять здесь свои права и надеждою сохранить их в изгнании» (из обширного письма наказного атамана УКВ Н. А. Верёвкина генерал-губернатору Н. А. Крыжановскому от 10 мая 1875 г., см. приложение к главе «Воссоединение семей»). «Разрешение вопроса» продолжало затрудняться тем, что привести наказание виновным казакам не было настоящей возможности до мая 1875 года. Прошёл год с начала волнений, а наказано было «всего» лишь несколько сотен казаков, да и то большая часть осуждённых была наказана только на бумаге. Осудить-то их осудили, а дальше что? Сослана в Туркестан была «всего» пара сотен казаков, да ещё столько же осели в Оренбургской губернии. Тех, кто проявлял недостаточно энтузиазма по поводу нового положения, физически невозможно было наказать, потому что сажать было некуда – все возможные места заключения были переполнены, а отправка виновных куда бы то ни было за пределы УКВ была невозможна: и оренбургские атаманы, и туркестанский генерал-губернатор открещивались от новых ссыльных. И Военное министерство перестало давать добро на очередных ссыльных. В результате среди казачьего населения начала расти уверенность, что наказывать их не будут. Может быть, именно эта ситуация и породила мифы о полковнике Свистунове, который якобы готовил царскую ревизию о злоупотреблениях в УКВ. Однако даже эти легенды не носили в себе признаков каких бы то ни было призывов к бунту. А пока войско пассивно игнорировало приказы начальства, пассивно ждало царского вмешательства и ничего поистине драматичного в УКВ не происходило, возможностей изменить позицию правительства к ссылке непокорных уральцев не было.