Текст книги "«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского"

* * *

Уральск

Генералу Веревкину

Против сбора депутатов не имею ничего, но назначьте тогда если уверены что они соберутся добровольно. Телеграфируйте когда одна из трех неподчинившихся станиц приступит к положению. Подписал Г. А. Крыжановский.

Принята 6 Октября 1874 года

Стоим. 1 р. 50 к.

Копия телеграммы

ГАОО, ф. 6, о. 13. 6 д. 3931, л. 11

* * *

В виду такого положения дел были приняты следующие меры:

Для облегчения службы 1 батальона прислана в г. Уральск ещё одна рота 3-го батальона, а другая рота введена в войсковые пределы, для конвоирования казаков, подлежащих высылке из войска административным порядком и по суду.

Присланные в Уральск войска расположены по квартирам у более виновных казаков, в городе и в станицах, где замечено особое упорство и неповиновение.

На виновных возложены расходы по содержанию войск, по найму помещений для арестованных, по довольствию их пищею, на пересылку высылаемых из войска и т. п. расходы.

Назначены сроки, к которым выборы на съезд должны быть произведены, а именно: в Уральске – к 11 сентября, в Уральском и Калмыковском отделе – к 16-му, а в Гурьевском – к 18 сентября, с тем, чтобы станицы, окончившия выборы, освобождались от вышеуказанных расходов, разлагая их на одне неповинующиеся станицы.

«Столетие …», стр. 275

* * *

Копия с рапорта Командующаго войсками Уральской области, от 12 Октября 1874 года № 8649, Командующему войсками Оренбургскаго военнаго округа.

За Уральскаго Полицмейстера, Есаул Бородин, рапортом, от 10 сего Октября за № 1263, донес мне, что этаго числа, в 9 часов утра, во время отправления из Уральскаго тюремнаго замка – 17 человек казаков из войска, за конвоем, в г. Оренбург, не принявших новое положение о войске, один из толпы зрителей отставной казак Федор Тихонов Болдырев, с криком «и меня берите», пробрался в середину конвоя к арестантам-казакам и пошол с ними, крича что «как эти казаки не подписались, так и я не подписываюсь и иду с ними». Затем, этот казак был взят из под конвоя и арестован на главную гауптвахту, как ближайшее помещение. При чем присовокупил, что, после проводов арестантов, возвратившись на главную гауптвахту и удостоверившись, что казак Болдырев, будучи совершенно трезв, объявил ему, Бородину, что: «настало последнее время, ждать нечего, Христос не это терпел, что священное писание доказывает, и что единственный наш монастырь Сергиевский – и тот раззорили, значит у нас гонение в вере».

(…) я, с своей стороны, полагаю: казака Болдырева, как самаго вреднаго человека – из раскольников-казаков, распространяющего нелепыя толки, выслать на всю жизнь в самыя отдаленныя места, и что, на этот предмет, Болдырев мною будет выслан, в первый этапный день, в г. Оренбург.

Из рапорта Н. А. Верёвкина Н. А. Крыжановскому

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931, л. 34

* * *

(…) Вообще говоря конфирмация над подсудимыми и административная высылка 19 человек, отправленных с Мартыновым, оказали довольно значительное влияние на упорство многих казаков. Из партии Мартынова 10 человек изъявили раскаяние и дали подписку тотчас же по выступлении из Уральска о чем я уже (донес?) Вам. Все арестованные Калмыковскаго уезда тоже изъявили покорность, но ещё не освобождены из-под ареста впредь до собрания об их действиях более подробных справок. Из Круглоозерных подчинились до 50 человек, а остальные колеблются, уверяя что готовы исполнять все, но подписываться (отказываются?). Переметные тоже колеблются и должно полагать что наднях заявят покорность. В Сахарной, в которой выборы были однажды только (…?) незначительным большинством, еще дали подписки (…?) 50 человек. Наиболее упорства замечается по отдельным хуторам, как например Теплый, Ранний, Дьяков и Вшивый, а потому я и сделал распоряжение что бы рота 1го батальона, квартировавшая в Рубежном была перемещена повзводно в Дьяков и Вшивый хутора, а В. батальона переведена из Иртека в Ранний (4 в. роты от Иртека). Выступление 3 рот (…) 10 октября; затем остающиеся ещё (…) в роте 1ого батальона будут располагаться в Гниловском и Круглоозерном. (…) Пообсуждении всех обстоятельств я пришел к заключению, что отъезд депутатов лучше не откладывать в умет, а назначить в Круглоозерную и Переметную депутатов по усмотрению начальства, собрать съезд к 15 или 20 октября, тем более что до меня дошли сведения, что выбранные депутаты вообще на рыбную ловлю не поехали – частью потому что люди старые, а частью потому что ожидают призыва на съезд.

Надпись на полях рукой Крыжановского: «Прошу сейчас же телеграфировать что против сбора не имею ничего, но что прошу назначить его только тогда, когда можно быть уверенным что депутаты соберутся добровольно. Кроме того прошу мне телеграфировать, когда одна из трех оставшихся станиц приступит к (…?). Прошу написать бумагу чтобы из фанатических хуторов выслать административно сколько окажутся главных зачинщиков.

Из письма Н. А. Верёвкина Н. А. Крыжановскому. Первая половина октября 1874 г.

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931, л. 8–9

* * *

…Последняя, Круглоозёрновская станица избрала депутатов законным большинством, достигнуто согласие с новым военным уставом, водворено спокойствие. Этим кончается оказавшееся в войске неповиновение.

Депеша генерал-губернатора Н. А. Крыжановского Императору 16.10.1874 (цитируется по В. Чеботарёву)

* * *

Разумеется, не все казаки отнеслись къ новому положению съ такимъ наивнымъ невежествомъ; на ряду съ темною толпою были и группы казаковъ, прекрасно понимавшихъ это новое положение и даже входившихъ въ подробное его рассмотрение до опубликования проекта положения. Еще 12 марта 1873 г., – свидетельствует полковникъ Темниковъ, – казаки, въ числе 25 человекъ, подали командующему Уральскимъ войскомъ генералъ-майору Бизянову, замещавшему наказнаго атамана, коллективное заявление о томъ, что, ознакомившись съ проектомъ положения объ общественномъ хозяйственномъ управлении въ Уральскомъ войске, они находятъ, между прочимъ, что имъ, казакамъ, по сравнению съ «чиновниками» предоставлено слишкомъ мало представительства въ управлении (по проекту все чиновники участвовали въ управлении съ правомъ голоса, а казакамъ предоставлено было иметь лишь по два представителя отъ станиц), и просили собрать въ Уральске выборныхъ отъ войска, которымъ поручить ознакомиться предварительно съ общимъ положениемъ о земскихъ учрежденияхъ 1864 года, а затемъ по большинству голосовъ составить сводъ замечаний на проектъ Положения съ указаниемъ техъ его статей, въ которыхъ будетъ усмотрено ими несоответствие съ интересами общественнаго, нераздельнаго хозяйства и самоуправления. Этотъ сводъ замечаний подписавшие заявление казаки ходатайствовали представить на высочайшее благоусмотрение.

Намъ неизвестна дальнейшая судьба этаго заявления, но во всякомъ случае оно осталось безъ последствий; между темъ, слухъ о такомъ коллективномъ заявлении, безъ всякаго сомнения, облетелъ все станицы, форты, хутора и уметы, поселивъ еще большее недоверие среди казаковъ к предстоявшей реформе. Недоумение ихъ росло, а съ нимъ и волнение. Ничего не разъясняющее циркуляры, коими уральцы предупреждались, что за распространение «ложныхъ толковъ о новомъ положении» виновные будутъ предаваемы суду – только усиливали общее тревожное настроение.

Наконецъ, последовало опубликование на станичныхъ сходахъ высочайше утвержденнаго 9 марта 1874 года Положения. Казаки отнеслись къ нему съ большим недовериемъ; они не видели подъ нимъ собственноручной подписи государя императора, и по войску пронеслась молва, что Положение это дело рукъ местныхъ властей. Подобная молва по поводу техъ или другихъ Высочайшихъ указовъ явление далеко не исключительное. Смущаетъ, напримеръ, казаковъ-уральцевъ, по собственному ихъ объяснению, следующее. Судится уралецъ у мирового судьи. Разобравъ дело, судья тутъ же объявляетъ, что по указу его величества онъ, судья, определилъ то-то. Когда могъ получить судья царский указъ? Или: выдается казаку аттестатъ о довольствии, где также упоминается, что по указу его величества такой-то удовлетворенъ следуемымъ ему довольствиемъ. Бывали даже случаи, что казаки наводили справки, действительно ли получаются въ такихъ случаяхъ царские указы. Отсюда уже прямой выводъ: чиновники, не получая указовъ, пишутъ своевольно отъ царскаго имени, а потому нетъ на эти распоряжения начальства царскаго соизволения; отсюда упорный отказъ подчиниться новому Положению безъ непосредственнаго о томъ повеления государя императора. И казаки начинаютъ изощряться на всякие лады, чтобы довести до сведения монарха о чинимомъ надъ ними, якобы, произволе: подают прошение за прошениемъ, посылаютъ ходоковъ и ходатаевъ, но все ихъ попытки въ этомъ роде остаются безуспешными, и даже техъ ходоковъ, которымъ посчастливилось добраться до Петербурга, возвращаютъ, по распоряжению начальства обратно.

(…)

Съ одной стороны, генералъ Бизяновъ, повидимому, не предвидевший возникшихъ затруднений, доноситъ командующему войсками въ Оренбурге въ успокоительномъ тоне о начавшемся среди казаковъ волнении умовъ, указывая, что у Ботова и Кирпичникова единомышленниковъ очень немного, во всякомъ случае не больше сотни, при томъ наиболее невежественныхъ и грубыхъ казаковъ, и что все прочее казачье население вполне благонадежно и продолжаетъ спокойно заниматься своимъ деломъ; при этомъ генералъ Бизяновъ придаетъ особенное значение тому обстоятельству, что среди протестующихъ вовсе нетъ молодыхъ казаковъ, забывая, повидимому, о томъ, что старики вершатъ у казаковъ дела, а не молодежь. Съ другой стороны, тотъ же генералъ Бизяновъ каждую минуту натыкается на новыя трудности и осложнения. Едва началось, по приказанию генерала Бизянова, следствие, производимое подполковникомъ Прытовымъ, с целью выяснить единомышленниковъ Ботова и Кирпичникова, казаки поспешили уничтожить «заручную», которая, какъ обнаружилось при следствии, была подписана уполномоченными от большей части поселковъ Уральскаго казачьяго войска. По слухамъ, эта «заручная» была сожжена въ присутствии всехъ уполномоченныхъ въ степи, вблизи одного изъ хуторовъ Каменнаго форпоста, Чижинской станицы. Вызванные къ допросу, казаки показали, что они отъ единомыслия съ Кирпичниковымъ и Ботовымъ не отказываются и не откажутся до техъ поръ, пока прошение ихъ не будетъ доведено до сведения государя императора, и тогда, какое бы ни последовало повеление его величества, они ему безусловно подчинятся.

Ответомъ на отказъ казаковъ дать подписку были аресты, при томъ аресты массовые. Кирпичниковъ и Ботовъ были препровождены въ Оренбургъ, где они объяснили о томъ, что собственно побудило ихъ подать прошение объ отмене новаго Положения. Результатомъ ихъ объяснения было указание генералу Бизянову, что ему следовало бы самому явиться на сборъ казаковъ, когда они обсуждали новое Положение, и разъяснить имъ все возникшая у нихъ, благодаря невежеству и незнанию законовъ, недоразумения. Вместе съ темъ, генералу Бизянову препровождены были заявления Кирпичникова и Ботова о томъ, что они отказываются отъ дальнейших домогательствъ отмены новаго Положения.

Получивъ такое указание, генералъ Бизяновъ, тотчасъ же распорядился послать офицеровъ по станицамъ, чтобы разъяснить казакамъ преступность ихъ домогательствъ и чтобы огласить подписку Ботова и Кирпичникова, но моментъ уже, разумеется, былъ утерянъ и подобное уговариванье казаковъ, кроме вреда делу, ничего оказать не могло.

Казаки отнеслись, конечно, скептически къ искренности заявлений Ботова и Кирпичникова; они высказали по прежнему сомнения въ томъ, что новое Положение высочайше утверждено; высказывали опасения, что всехъ ихъ детей будутъ обязательно обучать грамоте (?), что введение сборовъ является лишь переходом къ очередной службе, а некоторые высказывали даже опасения «за крестъ и за бороду»… Словомъ, недоразумение такъ и осталось недоразумениемъ, а казаки продолжали упорно твердить, что никакихъ подписокъ не дадутъ, а «худо будетъ, такъ видно это Богу угодно»!..

После безплодныхъ стараний убедить казаковъ, 9-го августа последовало распоряжение командующего Уральскимъ войскомъ, объявить казакамъ, что дальнейшия ихъ домогательства отмены новаго Положения подвергнутъ ихъ, какъ нарушителей дисциплины и распоряжений начальства, тяжкой ответственности по закону. Въ Уральске собраны были съ этою целью казаки ближайшихъ станиц и въ назначенный часъ къ зданию хозяйственнаго правления, возле котораго происходилъ сборъ казаковъ, приехали: генералъ-майоръ Бизяновъ, начальникъ штаба полковникъ Костенко и войсковой депутатъ полковникъ Мартыновъ. Начались увещания… «Много, – замечаетъ по этому поводу полковникъ Темниковъ, – было потрачено красноречия по пустому»… Не помогло и освобождение препровожденныхъ въ Уральскъ, Ботова и Кирпичникова, которые были, для примера, отпущены по домамъ, какъ ни въ чемъ невиновные, потому что «подали прошение не лично отъ себя, а по уполномочию, принятому ими исключительно по легкомыслию».

Тогда решено было действовать решительно и фактически привести въ действие высочайше утвержденное 9-го марта Положение, произведя, согласно этому Положению, выборы въ станицахъ депутатовъ, подъ личнымъ наблюдениемъ атамановъ отдела. При объезде съ этою целью станицъ Уральскаго отдела его атаманомъ, 15 и 16-го августа сходы некоторыхъ станицъ (Благодатной, Бородинской и Соболевской) заявили готовность приступить къ выборамъ депутатовъ; другие станицы (напр., Кирсановская) просили дозволить предварительно справиться въ Уральске объ общемъ мнении прочихъ казаковъ и, когда имъ въ этомъ было отказано, не согласились приступить къ выбору, а решили возобновить ходатайство объ отмене новаго Положения; наконецъ, некоторые станичные сходы (напр., въ Рубеженскомъ форпосте) не только отказались произвести выборы, но даже проявили столь сильное возбуждение, что были распущены по приказу атамана отдела, а въ станице Красной на сходе произошли даже безпорядки, при чемъ казаки силою противились арестованию виновныхъ, уступивъ лишь угрозе прибегнуть к действию оружием. Весьма характерно, что на всехъ станичныхъ сходахъ, по распоряжению начальства, казаки, согласные принять Положение, были отдаляемы отъ несогласныхъ и такая искусственная группировка выборщиковъ породила только лишния недоразумения, давъ поводъ казакамъ думать, что начальство не решается попросту произвести выборы, не допуская никакихъ разсуждений, какъ того требуетъ дисциплина.

Неудавшаяся, такимъ образомъ, попытка произвести выборы не научила ничему лицъ, приводившихъ въ действие новое Положение: 1-го сентября былъ командированъ въ Уральскъ начальникъ окружного штаба генералъ-майоръ Зверевъ для убеждения казаковъ подчиниться новому Положению, вследствие чего по станицамъ опять собраны были сходы. Когда же и эти увещания ни къ чему не повели, отдано было приказание отделять на сходахъ желающихъ приступить къ выборамъ депутатовъ отъ нежелающихъ, для чего предложено было казакамъ расписываться на особыхъ чистыхъ листахъ, на которыхъ, по свидетельству современниковъ, не указано было даже въ чемъ дается подписка.

(…)

Положение становилось серьезнымъ. Изъ Оренбурга вызваны были регулярные войска (первый линейный батальонъ), а 7-го сентября въ Уральскъ прибылъ генералъ-губернаторъ генералъ-адъютантъ Крыжановский, который издалъ чрезвычайно строгий приказъ и принялъ решительныя меры къ подавлению безпорядка.

Приказомъ этимъ предписывалось:

Находящияся ныне здесь и впредь могущия быть сюда присланными регулярные войска расположить казарменнымъ порядкомъ, преимущественно по квартирамъ более виновныхъ казаковъ въ техъ станицахъ, где было замечено особое упорство и неповиновение, возложивъ на нихъ все расходы по содержанию войскъ, по найму помещения для арестуемыхъ казаковъ, по довольствию ихъ пищею, на путевое содержание имъющихъ быть высланными по приговору военныхъ судовъ и т. п. расходы по этому делу.

Къ участию въ такихъ расходахъ привлечь все те станицы, где жители уклонились отъ выборовъ депутатовъ, освободивъ отъ сего, однако, такихъ домохозяевъ, которые съ самаго начала заявляли готовность и готовы были подчиниться всемъ требованиям начальства, а равно всехъ, находящихся на службъ вне войсковыхъ пределовъ и въ войсковыхъ командахъ, какъ верно и честно исполняющихъ свой долгъ.

Сделать немедленно распоряжение о производстве выборовъ, где они не состоялись, и если таковые не будутъ окончены въ Уральске къ 11 сентября, въ Уральскомъ и Калмыковскомъ отделахъ къ 16 сентября, а въ Гурьевскомъ къ 18 сентября, то съ этихъ чиселъ начнется исчисление и взыскание на означенные расходы съ виновныхъ въ неисполнении сего станицъ.

По мере производства выборовъ станицы освобождать по особому каждый раз съ разрешения начальниковъ отделовъ отъ участия въ этихъ расходахъ, разлагая ихъ на прочия станицы, гдъ выборы не будутъ сделаны. Для суждения виновныхъ въ неповиновении открыта въ Уральске особая военно-судная коммисия.

О предании же главныхъ виновниковъ и подстрекателей этому военному суду, по полевымъ военно-уголовнымъ законамъ, испрошено уже высочайшее разрешение. Приказъ этотъ былъ прочитанъ на сходахъ и выставленъ на видныхъ местахъ во всеобщее сведение.

Сандръ

Про то, как, почему и куда «уходили»

Сам термин «уходцы», который прилагался к сосланным казакам и их семьям, имеет неясное происхождение. Разумеется, он происходит от слова «уходить», но вот кто уходил и куда?

Одна версия – что «уходцами» называли избранных казачьими массами ходоков к правительству, все эти «посольства» к царю и царской семье: в Санкт-Петербург, в Москву, в Ливадию, в Тифлис. А уже потом это название прикрепилось ко всем пострадавшим в событиях 1874–1880 годов и к сосланным в Туркестан. Другая версия – «уходцами» назвали именно сосланных казаков, за то что их «ушли» в Туркестан. Слово это было придумано и циркулировало в УКВ. Сами «уходцы» этим названием не пользовались никогда. Я и не знала, что мы из «уходцев», пока не начала читать литературу по этой теме. Сколько бы я ни спрашивала в нашей среде, знакомо ли кому-нибудь это слово, всегда получала отрицательный ответ.

В Туркестане за сосланными уральцами закрепилось другое неофициальное название: уралá. В полицейских и тюремных отчётах, в рапортах начальников всех рангов их продолжали называть полным титулом: «сосланными уральцами» или «уральцами, сосланными за неподчинение новому военному положению». Позже, уже в начале XX века, в местной полицейской или газетной хронике их называли просто «уральцами», не объясняя деталей. Однако в разговорной речи и тогда, в XIX веке, и сейчас, уже в XXI, эти люди известны местному населению как «уралá». Сами же они до сих пор называют себя «уральцы» и «уральские казаки».

Эти два термина – уралá и уральцы – очень локализованы. За пределами районов, где расселились уральцы, таких как, например, Кызыл-Ординская или Жамбыльская области, эти слова уже нуждаются в переводе и объяснении. Причём объяснять приходится даже историкам. Во время моей работы с материалами в Центральном государственном архиве Республики Казахстан мне довелось разговориться с заместителем генерального директора архива Ахтямом Ахметовичем Адельгужиным, чьи этнические корни тоже произрастают из УКВ. Он в то время писал работу о дореволюционном Казахстане, и в архивных материалах ему неоднократно встречалось слово «уральцы», которое он не мог объяснить: что за люди? что за народность? Этот пример доказывает, что трагические события 1870-х годов были забыты, потому что оказались в тени куда более драматичных и масштабных событий: Первой мировой войны, революции, Второй мировой войны… И всё-таки в судьбах этой маленькой этнической группы, как в капле воды, отразилось всё безумие нашей отечественной истории.

И пусть про уральцев забыла и история, и страна, эта маленькая этническая группа жива, и слово «уральцы» до сих пор в ходу. Причём уральцы так чётко отграничивали себя от местного и русского населения (несмотря на то, что их жизнь и работа всегда были переплетены с жизнью и работой окружающих людей), что я до самой школы была убеждена, что уралец – это отдельная национальность. И я гордилась тем, что я – уралка. Быть уралкой значило быть лучше, чем русские. Русские были и ленивы, и пьяницы, и вообще полны недостатков, тогда как мы, уральцы, были и трудолюбивы, и просто хорошие люди. Поэтому когда чуть ли не в первый же день моей школьной жизни учительница завела разговор о национальностях и стала задавать вопросы, знаем ли мы, какие у нас национальные корни, я уверенно ответила, что я – уралка! Если бы я пошла в школу в Кызыл-Орде, я бы не удивила мою учительницу, и мой ответ, может быть, был бы принят без дополнительных вопросов. Но я пошла в школу в Сибири, где о такой народности не слыхали, и учительница сделала предположение, что я, наверное, русская, просто родилась на Урале. На что я возмущённо возразила, что я на Урале не родилась, а родилась в Сибири, но я – уралка! Учительница и не подозревала, как сильно меня оскорбило предположение, что меня можно принять за русскую… И уж совсем меня добила моя мама, когда объяснила мне после уроков (надо полагать, с наущения учительницы), что мы называем себя уральцами, но на самом деле мы – русские. Я до сих пор не забыла, каким обидным и болезненным было «свержение с пьедестала».

Мои детские представления о ценностях разных этнических групп не были моим собственным изобретением, конечно. Они были отражением тех убеждений, с которыми жили уральцы и которые я впитала из бытовых разговоров взрослых. Эти убеждения помогли им сохранить свою этническую целостность, но, несмотря на несгибаемую этническую «гордость», своё мнение о других людях не выносилось за порог и уральцы легко строили отношения и с русскими, и с казахами, и с любой другой национальностью. И вообще уральцы умели строить хорошие отношения с людьми.

Может быть, именно это качество – умение налаживать отношения – объясняет успех многих «посольств» к царю (но не самих прошений, потому что ни царю, ни его семье жалобы казаков были не интересны), и, может быть, именно благодаря исключительным личным качествам и навыкам в общении некоторые из тех «уходов» по невероятности событий, которые происходили в пути, похожи на голливудские фильмы. По разрозненным свидетельствам, в частности, из очерка Путника во «Всемирной панораме» за 1910 год (он описал несколько способов подачи прошений уральцами), мы знаем, что, помимо официальных каналов, таких как Сенат и личные канцелярии высших чиновников и членов царской семьи, уральцы подкарауливали царя на улицах, во время прогулок в дворцовом парке в Царском Селе, находили высокопоставленных сторонников (включая придворных дам!), которые могли бы передать бумаги лично царю.

Иллюстрация из книги Н. П. Мартынова «Исторический очерк столетия лейб-гвардии Уральской казачьей сотни», С.-Петербург, 1898

Казаки начали посылать «посольства» в столицу почти с самого начала событий. Как только в войске стали формироваться сомнения, что местная администрация пытается протащить закон, придуманный и напечатанный в обход монаршей воли, они начали обращаться с двумя просьбами: сначала – показать им личную подпись монарха под НВП как доказательство, что он действительно в курсе, а позже добавилась вторая просьба: разрешить лично встретиться с Его Величеством, чтобы услышать подтверждение из его уст. Разумеется, письмо им показано не было (хотя мне так до сих пор и непонятно, почему эта просьба показалась государству такой невыполнимой!), и разрешение на то, чтобы казачья делегация съездила к царю, тоже не было дано. Чем больше отговаривалась администрация, тем больше казаки подозревали её в обмане и думали, что Крыжановский и Бизянов прячут правду от царя. Исчерпав все возможности добиться правды, казаки осознали необходимость оповещения Его Величества лично о творимых беспорядках. Они начали отправлять выборных людей с прошениями к царю и членам царской семьи.

Задача эта была не из простых. Свободы перемещения по Российской империи не было с 1649 года. Для того чтобы доехать из пункта А до удалённого пункта Б, нужно было получить подорожные документы. Соседняя деревня не в счёт, но для того чтобы отъехать на 30 вёрст, уже требовались паспорт или подорожная, в зависимости от того, какой закон был в силе в тот или иной период. Впрочем, расстояния тоже менялись с годами (при царице Елизавете Петровне можно было без паспорта и на 60 вёрст от Москвы отъехать). Зато процедура по выдаче паспорта или подорожных документов оставалась одной и той же: тщательная проверка благопристойности и платёжеспособности человека, подавшего заявку на паспорт или подорожную. Любой человек, проживавший где бы то ни было без соответствующих документов, рассматривался как бродяга, арестовывался и высылался к месту своего законного проживания или, если такое место невозможно было установить, судился и отправлялся на поселение в удалённые местности Российской империи, чаще всего за Урал или на Кавказ, по принципу: чем дальше, тем лучше.

Уральские казаки могли выправить проездные документы в войсковой канцелярии, если бы ехали по войсковой нужде или по личной нужде, одобренной войсковой канцелярией (как поехал на излечение наказной атаман УКВ Н. А. Верёвкин). Потом они получили бы разрешение в полиции, потом оплатили бы своё путешествие «повёрстно», а затем уже могли бы и выезжать. Если же канцелярия не посчитала причину для путешествия уважительной и отказала в выдаче подорожных документов, то оставалось или сидеть дома, или отправиться в путь незаконно, без соответствующих документов. Без документов было невозможно поменять лошадей на станции, получить корм для лошади, нельзя было остановиться в гостинице. Невозможно было даже выехать за пределы города или въехать в другой город: всех въезжающих-выезжающих встречали у заставы, а дорогу преграждал шлагбаум, который поднимали только после проверки документов. Бродяг было много, поэтому проверки велись самым тщательным образом. Если же человека заподозрили в хранении поддельных документов, то по закону 1747 года, который отменили только в конце XIX века, к нему можно было применить пытки. На выдачу паспортов существовали и дополнительные ограничения в зависимости от того, кто подавал заявление на паспорт и куда этот человек направлялся. Например, старый и увечный человек не получил бы паспорт и подорожную для поездки в Петербург, потому что правительство старалось хранить благопристойный вид на столичных улицах. Также не мог получить паспорт и человек, не заплативший все налоги, так что бедняк, ставший жертвой обстоятельств, финансового преступления или административной ошибки, не имел законной возможности лично появиться в столице, чтобы искать справедливости и помощи.

Подача прошения от несанкционированных сообществ и сборищ не считалась уважительной причиной для поездки, и прошения, написанные на таких сборах, считались незаконными. Так что казаки, пытавшиеся возразить против НВП, не имели никаких шансов получить разрешение путешествовать куда бы то ни было.

Вообще-то для подачи прошения не нужно было ехать самому. С 1550 года в государстве начал формироваться механизм работы с прошениями, и к 1870-м годам этот механизм был уже испытан опытом трёх столетий. Существовали хорошо отработанные каналы, по которым можно было подать прошение, и административный механизм приходил в действие и реагировал на прошение в процедурном порядке. Процесс мог занять годы, и, разумеется, это не нравилось просителям, но подать прошение, минуя прямые административные каналы, было практически невозможно. В «Описании внутренней киргизской орды» мне встретилось упоминание о постановлении Сената в деле о землевладении киргизов, что они должны немедленно вступить в права. Это было в 1849 году. Это «немедленное» постановление начало исполняться лишь 14 лет спустя, в 1863 году. А в течение всех этих лет русская администрация продолжала сдавать киргизские земли в аренду русским, при этом киргизам ничего не перепадало, разумеется («Обозрение…», стр. 13). Как бы медленно ни крутилась государственная машина, избежать официальные каналы делопроизводства было практически невозможно. С 1649 года закон запрещал обращаться с челобитными напрямую к царю. В 1720 году Пётр I, наряду с другими реформами, ввёл новый административный орган, занимающийся прошениями на Высочайшее имя, а также и новую систему субординации прошений, по которой вырабатывалась чёткая иерархия подачи жалоб, и каждый тип прошений был описан, и было описано, кто и куда может жаловаться в каждом конкретном случае. Главной целью этих реформ было не столько намерение дать гражданам право голоса и рассмотреть все прошения самым срочным и грамотным образом, сколько оградить Его Величество от докучливых просителей: «Предерзостию своею везде докучают и прошения свои приносят его величеству самому, не дая нигде покою», – жаловался Пётр I. Обращаться напрямую к царю было категорически воспрещено, и добиться царского внимания можно было только после длительного бюрократического процесса.

Капитанская дочка, подкараулившая Её Величество Екатерину II в парке, нарушала законы Российской империи. Однако закон и цари относились к дворянам мягче, чем к другим сословиям, поэтому отдельные отклонения в системе подачи прошений случались. Хотя бывало и так, что, вопреки всем собственным указам и положениям, цари вдруг смягчались и рассматривали прошения от казаков. Одной из таких немногочисленных побед здравого смысла над бюрократией была отмена набора яицких казаков в легионеры во времена Екатерины II. Яицкое казачье войско дружно выступило против службы в легионе, где бы им пришлось бриться, носить «бесовский» мундир и таким образом предать веру отцов и дедов. Императрица «смилостивилась»: казаков перестали набирать в легион (см. приложение к этой главе). Может быть, память об этой победе войска над Военной коллегией теплилась все сто лет, давая казакам надежду на возможность апелляции напрямую самому царю? К тому же этот исторический прецедент был напомнен казакам в большом историческом очерке «Борьба партий в Яицком войске» в «УВВ» за 1869 год.

Вполне возможно также, что надежды казаков подогревала память о казацких «станицах», исторически посылавшихся к царю за «милостями»? Была лишь одна, хоть и сомнительная, причина для надежд на благополучную подачу прошений напрямую монарху. В XVIII веке было принято постановление, разрешавшее всем сословиям Российской империи подавать прошения. Однако это право не было вписано ни в один закон, что лишало его юридической силы (и я не знаю, были ли среди казаков, писавших прошения, юридически грамотные и знакомые с этим постановлением). Зато был закон, который запрещал групповые прошения под страхом приравнивания их к бунту, и этот пункт был особенно чётко описан в положении «О порядке принесения жалоб военнослужащими и запрещении коллективных челобитий» (см. приложение к этой главе). Казаки, радевшие о коллективном деле и сотнями подписывавшиеся под прошениями в ходе событий 1870-х годов, по законам Российской империи были преступниками, бунтовщиками. Может быть, именно поэтому прошение донских казаков об отмене НВП в 1898 году было подано от имени дворян Донского казачьего войска, а не от имени рядовых казаков (см. приложение к этой главе)?