Текст книги "«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского"

Идея возникла не у Крыжановского, а у его предшественника и дяди, Александра Павловича Безака, пять лет прослужившего оренбургским генерал-губернатором. Оренбургские чиновники вожделенно мечтали о воплощении проекта, однако автору проекта улыбнулась должность генерал-губернатора в другом месте, а в Оренбург назначили совершенно постороннего человека – Крыжановского, разумеется, по рекомендации дяди. Крыжановский, ознакомившись с планом аферы, не только одобрил её, но и усовершенствовал.

Суть аферы состояла вот в чём: администрация предложила государству проект по поддержке беднейших оренбургских чиновников за счёт «ничейной» башкирской земли по примеру западно-сибирского образца (там беднейшим чиновникам позволяли покупать участки земли по очень низким расценкам под очень низкий процент), а за спиной у государства этот план был перекроен в операцию по обогащению самых обеспеченных чиновников. Дело было в том, что у башкир были самые плодородные земли в Оренбургской губернии и «при распределении подушных наделов по 30 десятин на каждого башкира, по настоящему месту жительства этих аборигенов, придётся отдать в душевой надел самые лучшие черноземныя поля» (Жакмон, стр. 860), а на эти земли уже зарились самые видные из оренбургских чиновников и помещиков. Начальник канцелярии Аполлон Дмитриевич Холодковский нашёл «законное» обоснование для всех стадий проекта:

• для экспроприации земель и всего недвижимого имущества у башкир;

• для высылки 100 тысяч человек башкирского населения в непригодные для агрономической деятельности земли, где они в буквальном смысле вымирали от голода;

• для раздачи башкирских земель чиновникам оренбургского генерал-губернаторства, но не самым нуждающимся, а родственникам и самым приближённым к генерал-губернатору офицерам;

• для цен на лучшие чернозёмные земли в губернии, которые оказались самыми низкими ценами на землю в Российской империи. Земли шли по цене от 80 копеек до 1 рубля 20 копеек за десятину по беспроцентной ссуде на 39 лет, в то время как рыночная цена по губернии была 22 рубля, а крепостные крестьяне выкупали землю у своих помещиков по 26 рублей за десятину.

Среди людей, облагодетельствованных этим проектом, были Крыжановский и туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман – оба получили по 10 000 десятин земли за их «особые заслуги», а Крыжановский сверх того взял себе корабельную рощу на судоходной реке Каме, стоимостью от 300 до 500 тысяч рублей, где он выстроил на казённые деньги дачу, где и жил, несмотря на то что ему также полагался генерал-губернаторский дом; для докладов чиновники ездили к нему из Оренбурга (Чернов, стр. 210). Также башкирские земли перепали Холодковскому (3000 десятин), всевозможным генералам, получившим по 2000 десятин. Обер-офицерские участки по 400–500 десятин раздавали любимцам Крыжановского. Башкирские земельные наделы отдали чиновникам со всеми уже имеющимися постройками, включая дома, мельницы и т. д.

Крыжановский и его окружение составляли лишь часть группы людей, нагревших руки на этой афере. Н. А. Крыжановский имел право распоряжаться только третью всех отведённых для этой операции земель, две трети земель были в распоряжении министра, который раздал их между чиновниками, не служащими в Оренбургской губернии (Чернов, стр. 210–212). Помимо малоимущих чиновников, обделённых при разделе башкирских земель, и помимо самих обворованных башкир, к пострадавшим в результате этой аферы следует отнести тысячи «припущенников» – русских крестьян, мигрировавших в Оренбургскую губернию после отмены крепостного права и арендовавших земли у башкир. Когда афера открылась, обвинения были выдвинуты против Н. А. Крыжановского и оренбургских помещиков, не донесших об афере вверх по инстанциям.

Российская империя обращалась с высокопоставленными ворами деликатно, может быть, оттого что слишком много высокопоставленных чиновников из Петербурга было вовлечено в это дело. Крыжановского мирно отправили в отставку, так же как и генерала К. Ф. Бизянова в своё время. Организаторы разгрома УКВ мирно ушли на покой. Крыжановский занялся писанием романов на старости лет, Бизянов больше занимался обустройством своего удобства. В конце 1875 года докупил вторую половину дома, в котором он жил, и ещё к нему «двухэтажный дом с флигелем и прочим надворным строением и двором» («УВВ», 1876, № 50, стр. 1). В это время тысячи семей уральских казаков теряли всё нажитое и оказывались в буквальном смысле слова без крыши над головой. П. П. Жакмон пишет в своём очерке, что «поездка в Петербург природного уральского казака генерала Бизянова выяснила, к несчастью слишком поздно, мотивы печальных недоразумений, создавших это искусственное возмущение» и послужила исходным пунктом в расследовании уральского дела (см. приложение к этой главе), однако неизвестно, насколько эти сведения верны; мне пока не встретилось ни одного доказательства этого события в архивных делах.

Хочется отвлечься на минутку, чтобы отметить, что все участники погрома УКВ в 1870-х годах остались в памяти потомков как достойные сыны Отечества. Про начальника ГУ иррегулярных войск А. П. Богуславского помнят, что он был «всегда упорный в труде, отзывчиво относился ко всякому доброму делу, чем и оставил по себе добрые воспоминания среди сослуживцев» (цитируется по «Википедии»). В некрологе К. Ф. Бизянова было написано: «Пожелаем вечного блаженного покоя душе этого доброго кроткого и уважаемого члена нашего общества» («УВВ», 1883, № 51). Н. Витевский написал про Н. А. Верёвкина: «Знавшие его хорошо долго не забудут этого молчаливого, но много думавшего и много сделавшего добра другим человека» (стр. 184–185). Пока «отзывчивое и кроткое» начальство вершило судьбу УКВ, в войске процветала «теневая экономика». Масштабы этой экономики мне неизвестны, конечно, потому что официально её как будто и не было, но ведь есть многочисленные косвенные свидетельства: теневая экономика была. И есть многочисленные свидетельства теневой экономике на губернском уровне.

Что если мы добавим ко всем перечисленным незаконным финансовым обложениям ещё и финансовые преступления? Они, как и подарки вышестоящим начальникам, редко фиксировались, и то лишь на самом мелком уровне, когда на воровстве (например, на незаконной вырубке леса) попадались станичное начальство и казаки, за что им обычно давался выговор с пропечатыванием в «Уральских войсковых ведомостях» (а может быть, даже и не обычно, а иногда. Процент раскрытых, нераскрытых и положенных под сукно финансовых нарушений мне неизвестен).

Крупные махинации всплывали редко, да и то после того как казаки писали прошения на высочайшее имя. Например, когда наказной атаман Покатилов продавал войску своё недвижимое имущество по исключительно завышенным ценам, а покупал недвижимость у войска по исключительно заниженным, в результате чего ему перепадали десятки тысяч рублей, казаки послали прошение на монаршее имя с жалобой на такое открытое воровство. В 1760-х годах, после прошения на атамана Тамбовцева, было даже положительное решение в пользу казаков (наверное, уникальный случай в истории Российского государства, и уж точно уникальный в истории УКВ, см. главу «Про то, куда, как и зачем уходили»), которое так и не было обнародовано в войске, хотя войско об этом решении уже знало.

После подачи прошения казаков обычно наказывали, иногда начинался бунт. В 1772 году казаков наказали, несмотря на то что комиссия признала их прошение основанным на фактах и предусматривала наказание атамана и старшин (только финансовое) – и бунт после этой несправедливости вылился в зверское убийство наказного атамана Тамбовцева и генерала Траубенберга, а в 1773 году на Яике началась Пугачёвская война. Историки, заинтересованные в тех событиях, поневоле обращают внимание на финансово-уголовные причины волнений. Финансовые преступления, не вошедшие в казачьи прошения, уже никогда и никому не будут известны, но нет сомнения – они были. Просто у казаков УКВ в 1870-х годах были более неотложные заботы, чем копаться в финансовых махинациях администрации.

Жители Уральска Павел Евстигнеевич и Елена Фёдоровна Самсоновы,1890–1892 годы

Фотография предоставлена В. В. Кутищевым

Зато сами власть предержащие, видимо, имели время на проблемы такого характера. Оба, и Верёвкин, и Крыжановский, посвятили вопросам взяточничества в УКВ довольно много внимания в переписке, собранной в деле № 4020 в ГАОО. Письма эти писались лично (видимо, они не предназначались ни для чьих глаз, включая писцов), неразборчивым почерком и о самых секретных темах. Одной из таких тем, поднятых Крыжановским в результате чтения писем жителей вверенной ему губернии, вскрытых почтовыми служащими, и после чтения донесений его секретных агентов, которые работали на территории УКВ за спиной наказного атамана Н. А. Верёвкина, была тема бесконтрольного взяточничества и воровства в УКВ, что довольно иронично, учитывая, кто это писал.

В процессе изучения статистического отчёта Н. А. Бородина я с удивлением обнаружила и ещё одно экономическое обстоятельство, негативно влиявшее на доходы населения. Бородин (стр. 832) приводит сравнительные данные по налогам на одного человека в разных казачьих войсках Российской империи и русских крестьян разных губерний: уральские казаки были обложены самым высоким налогом в стране! А на стр. 892 Бородин даёт сравнительную таблицу пособий от государственной казны различным казачьим войскам. УКВ получало меньше всех, даже меньше, чем соседнее, Оренбургское, войско. Меньше в 4 раза! Уральцам давали 52 тысячи рублей, тогда как оренбуржцы получали от государства 218 тысяч.

От собственной войсковой казны казаки тоже получали мало помощи. В 1885 году, например, из войскового капитала в 424 тысячи рублей менее 18 тысяч было потрачено на пенсии и пособия, тогда как в государственное казначейство было выплачено 33 тысячи (на администрацию оренбургского генерал-губернатора, на ремонт казарм лейб-гвардейцев в Петербурге), на содержание войсковой администрации – 35 тысяч рублей (самая дорогая администрация среди всех казачьих войск после оренбургской администрации, которая частично содержалась тоже за счёт уральцев), на гражданскую администрацию – 55 тысяч и т. д. (Бородин, стр. 897).

А были ещё и сверхсметные расходы, в том числе и на дополнительно нанятых чиновников для ведения дел по «непокорным казакам», которые содержались на сверхсметные деньги по распоряжению военного министра (ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931)… Даже канцелярские расходы раздулись непропорционально в связи со срочностью переписки и частым использованием новейшей технологии – телеграфа, потому что телеграмма приблизительно в 15 слов стоила не меньше рубля (эта книга полна примеров куда более длинных и дорогих телеграмм: и за 5 рублей, и за 10, и даже за 20). Если припомнить, что за 50 копеек можно было купить 16 кг ржаной муки, то многие телеграммы администрации стоили по одному-два центнера муки, или месячному хлебному обеспечению для 6–10 человек. Перечислению всех войсковых расходов нет конца…

Более всего меня поражает в этой раскладке расходов необъяснимый бухгалтерский фокус-покус: практически все расходы на дело о «бунте» были переложены на плечи «виновных», и множество казаков было дотла разорено поборами лишь потому, что кто-то внёс их в число «несогласных». Однако расходы войсковой казны на это же самое дело выросли пропорционально поборам с войска. И чем больше рядовые казаки платили, тем всё больше денег не хватало, и канцелярия выпрашивала дополнительные средства у вышестоящих инстанций… Спрашивается, куда уходили все эти колоссальные средства? На обеспечение арестантов? На обеспечение НВП? Или в карманы местных и оренбургских начальников?

Усадьба семьи последнего наказного атамана УКВ В. С. Толстова в Гурьеве

Фотография предоставлена В. В. Кутищевым

После выплат всех налогов получить какую-либо помощь от войска казаку было практически невозможно, даже в кредит, несмотря на то что существовала система кредитов на очень хороших условиях. Бóльшая часть казаков не могла воспользоваться войсковым кредитом, чтобы поправить свои дела и сделать инвестиции в дело или хозяйство, потому что кредит выдавался с одной оговоркой: только под залог каменных застрахованных домов. Хороший дом в УКВ обычно был каменным лишь наполовину – первый этаж, а то и вовсе только фундамент был каменным, а верхние этажи обычно были деревянные. Даже семья последнего уральского наказного атамана В. С. Толстова из Тополинского форпоста, весьма зажиточная, относящаяся к уральской элите на протяжении столетий, проживала в доме с каменным первым этажом и деревянным вторым, а это значит, что даже им кредит из войсковой казны не дали бы, случись у них нужда в деньгах. Я привожу примеры стоимости деревянного и каменного домов, взятые из «Уральских войсковых ведомостей» (см. приложение к этой главе). Конечно, эти цены нужно рассматривать с учётом конкретной обстановки: деревянный дом продавался в 1869 году, ещё до начала неурожаев, плохих рыболовецких сезонов и НВП, поэтому цены на дома были выше, чем в 1870-е. Каменные дома были редкостью, и их цены не изменились значительно с началом НВП. Да и кто в УКВ мог позволить себе дом за 4000 рублей, как не весьма ограниченный круг людей? Так что лишь самые богатые чиновники могли воспользоваться кредитом из войсковой кассы (Бородин, стр. 913).

«УВВ», 1869, № 20, стр. 7

Закрывая тему цен на недвижимость, хотелось бы напомнить, что в связи с массовой распродажей имущества сосланных казаков, в том числе и недвижимого имущества, цены в УКВ упали и на сельскохозяйственное оборудование, и на дома.

Чрезмерное бремя службы и налогов подкосило и экономику войска, и способность казаков служить. В первую очередь экономически были раздавлены именно «непокорные». Через 8 месяцев после начала арестов, в апреле 1875 года, наказной атаман Н. А. Верёвкин оценивал в своём рапорте Крыжановскому две трети всех «непокорных» семейств, готовящихся к высылке, как бедные. Потом пришла очередь всех остальных.

Один из способов измерить достаток в обществе – это взгляд на то, как народ выплачивает налоги. В 1877 году недоимки в УКВ составляли исключительно неровную картину. Было несколько станиц, где недоимки были низки, как, например, в Рубеженской – всего 12 % (самый лучший показатель в войске!), в Бородинской и 1-й Уральской по 16 %, в Горячинской – 17 %. Но таких вроде как «благополучных» на общем фоне станиц было подавляющее меньшинство. Среднестатистический показатель был 34–37 %, что значит: треть казачьих семейств не справлялась с их финансовыми обязательствами. Однако среднестатистические цифры не отражают трагедий тех станиц, где недоимки были ошеломительными. Хуже всего дела обстояли в станице Чаганской – 71 % недоимок. В Зелёновской – 60 %. В Трекинской – 54 %. В Илецкой и Кругло-Озёрной – около 50 % («УВВ», 1877, № 23, стр. 2).

Можно было бы предположить, что финансовые обстоятельства каждой конкретной станицы сыграли роль в формировании и развитии «бунта», а потом продолжились в «послебунтовское» время. Однако это не так. Действительно, среди «благополучных» станиц была Бородинская, в которой не было ни одного сосланного по суду. Среди «неблагополучных» станиц были Круглоозёрная и Трекинская станицы, в которых было очень много осуждённых. Но есть и противоположные примеры, которые опрокидывают привычную и простую логику. Илецкая станица имела около 50 % недоимок, но не участвовала в «бунте» активно (во всяком случае, там не было осуждённых и сосланных, насколько я знаю). А вот Рубеженская станица с лучшими показателями по сбору налогов оказалась очень активно вовлечённой в «бунт». Эти факты требуют глубокого хозяйственно-экономического и административного расследования, чтобы понять, что же именно заставило некоторые из станиц «сопротивляться» и чему именно.

Когда я рассматривала запутанную и удручающую финансовую картину в УКВ того периода, мне в голову пришла ещё одна мысль о возможной причине «затяжного бунта». Когда и. о. наказного атамана К. Ф. Бизянов и оренбургский генерал-губернатор Н. А. Крыжановский создали «бунт» на голом месте, предполагалось, что расходы на всю эту историю можно будет покрыть за счёт самих казаков. В 1874 году оштрафовали 4,5 тысячи казаков – по 6 рублей с человека – и собрали свыше 27 тысяч рублей (см. приложение к этой главе), чего должно было хватить с излишком на все предполагаемые расходы, потому что первоначальный бюджет на историю с «бунтом» был всего 12 тысяч. Однако события развернулись не по плану администраторов и расходы оказались намного выше запланированных. Чтобы покрыть эти повышенные расходы, нужно было собрать больше штрафов. Чтобы собрать больше штрафов, нужны были новые «провинившиеся» или же нужно было повторно обложить штрафом уже наказанных (что и было предложено Н. А. Крыжановским, как можно понять из того же рапорта, и чему воспротивился Н. А. Верёвкин). В свою очередь, нужда в добавочных средствах спровоцировала (или могла спровоцировать) вторую фальсифицированную волну «протестов» в 1875 году и новую волну грабительских поборов с населения… Пока население не оказалось вконец разорено и из него уже ничего нельзя было выдавить, кроме полной апатии или настоящего вооружённого протеста.

Позднее начались разговоры о том, чтобы простить и списать долги тем «нетчикам», которых Бородин называет «безнадёжными», что было бы «огромным облегчением для массы населения» (стр. 857). В конце концов и правительство поняло, что УКВ на грани краха, и начало делать послабления.

С какой бы стороны мы ни рассматривали экономические показатели и как бы мы их не интерпретировали (что, кстати, пока никто не делал с точки зрения исторического процесса, насколько я знаю) одно не вызывает сомнений: финансовое положение войскового населения было неудовлетворительным, так как оно не могло платить налоги. Это значит, УКВ перестало быть финансово самодостаточным, а следовательно не могло функционировать без финансовых влияний извне, то есть из государственного бюджета. Эту ситуацию можно было исправить, вернув войско в «предбунтовое» состояние: старая налоговая система, прежние размеры населения. Но отмена НВП была бы слишком радикальным шагом (к тому же это было бы вразрез с государственными планами), поэтому экономических изменений не произошло, но начались изменения в отношении к сосланным казакам.

В 1881 году ссыльным казакам была оказана «монаршия милость», и им «было позволено вернуться» (см. приложение к этой главе). Частично это могло быть спровоцировано сменой власти: Александр III пришёл на смену отцу Александру II, и традиционно в честь нового главы государства (или из траура по ушедшему?) государство объявляет амнистии преступникам. Однако вполне возможно, что меркантильные соображения играли бóльшую роль, чем сентиментальные. УКВ нуждалось в рабочих руках, и срочно. Напомню ещё раз, что в том же году Крыжановского «ушли» в отставку: новый император перекроил Оренбургское генерал-губернаторство за спиной у бессменного генерал-губернатора, и Крыжановскому объявили постфактум, что он может отправляться на покой в связи с отменой его должности.

Имеется какая-то связь между его уходом и изменением отношения к сосланным казакам?

«Монаршей милостью» могли воспользоваться далеко не все (по разным причинам, о которых подробнее рассказано в следующих главах); некоторые из сосланных всё-таки сумели вернуться. Так, на фото 1889 года четверо «уходцев» запечатлены с их боевыми товарищами по Иканскому бою 1864 года: георгиевский кавалер Савин Терентьевич Горин, Александр Андреевич Портнов (был сослан вместе с братом Максимом), Венедикт Денисович Панькин (был сослан вместе с сыном Автономом), Василий Гурьянович Герасимов. На официальной фотографии всё красиво и презентабельно: 15 лет поборов, унижений, насилия, тюрьмы, этапов, ссылки, беззакония – всё забыто?

Фотография ветеранов Уральской сотни есаула В. Р. Серова, сделанная к 25-летию Иканского боя

Катастрофические последствия НВП для Уральского войска не были уникальны. Аналогичный процесс разорения в результате НВП происходил и в Донском казачьем войске, куда более многочисленном и нéкогда куда более богатом, чем Уральское. Единственное, чем ситуация на Дону была лучше, чем на Урале, – в Донском войске не было человеческих потерь в несколько тысяч человек. Но и эта положительная деталь не спасла Донское войско: в 1898 году донцы «всеподданнейше» попросили обратить внимание на «тяжкое положение местного населения», как написано в «Столетии Военного министерства» (стр. 153). Комиссия, назначенная для расследования этой финансовой ситуации, пришла к выводам, которые пункт за пунктом совпадают с возражениями уральских казаков, высказанными ещё в 1874 году: НВП слишком долго держит казаков на службе, разрушая этим их хозяйства, учения проходят не в тот сезон, снаряжение слишком дорого, обучение неэффективно, войсковой казне и индивидуальным казачьим хозяйствам слишком накладно (см. приложение к этой главе).

Но дело уже было сделано: два самых старинных казачьих войска в России, родоначальники казачества, были разорены и оказались в финансовой зависимости от государства, а потому были уравнены с регулярными войсками и выполняли функции регулярных войск. Это было лишь вопросом времени, когда казачество как не имеющее своего лица и собственного дохода будет упразднено вообще. Но тут вмешалась революция 1917 года, которая «упразднила» всю Российскую империю как несостоятельную.