Текст книги "«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского"

Так что же заставило казаков-старообрядцев так упорно отказываться от подписей, которое требовало начальство? Прежде всего, местное начальство не было Божьими помазанниками, а потому их воля была не Божьей волей, а человеческой; а там, где человек, там и Антихрист. Вы, случайно, не улыбнулись сейчас, читая это? Не подумали свысока: вот какие тёмные?! А зря! Человек – сосуд, полный слабостей. Если не делом, так словом, если не словом, так мыслью, если не мыслью, так во сне человек открыт искушению. Кто даст гарантию, что другой человек не грешен, не отдался во власть тёмных страстей и мелких слабостей?

Кто может выступить гарантом другого человека, если никто не может гарантировать даже свою собственную крепость духа? Кто может поручиться за себя, что завтра или в следующую минуту не согрешит? А если ты последуешь за грешником, если своею волею присоединишься к богопротивному делу, то ты разделишь грех с другим человеком. И будешь ты нести за это наказание в геенне огненной. Старовер не может слепо подчиниться приказу другого человека, потому что каждый верующий несёт индивидуальную ответственность за свои действия перед Богом. На Страшном суде не станешь объяснять: «Мне начальство велело поклоняться Антихристу (или: подписаться под сомнительной бумажкой)». Разве вы не согласны с сутью этого мнения, к какой бы религии вы ни принадлежали? Вы согласны, что совершая преступные (аморальные, неэтичные) действия, мы должны нести за них ответственность? Просто у староверов не было надежды на то, что можно согрешить, покаяться, а потом Бог пальчиком погрозит и простит (или отсидишь срок – и вроде как расплатился за преступление). Грех – падение бесповоротное. Конечно, можно согрешить и по неведению. Тогда грешнику остаётся уповать лишь на милосердие Всевышнего. В этом мы все в Его руках. Но с какой стати должны мы рассчитывать на милосердие Божие, если мы грешим сознательно? Ну как с таким пониманием моральной ответственности казаки могли подписаться под каким-то утверждением, пока их сомнения не были разрешены?

Но была и ещё одна причина, почему именно подписи вызывали у староверов такую паранойю. Причём подписывать не только пустые листы по требованию генерала Бизянова, но и любые бумаги. Как-то местная администрация в верноподданническом рвении родила «блистательную» идею написать письмо с изъявлением любви Его Величеству. Письмо составили, разослали для подписей, но подписывать желающих не было. Так и осталась эта идея невоплощённой. Кажется, из того случая войсковому начальству нужно было извлечь урок. Не извлекли. А ведь должны были знать в администрации УКВ, где практически все были знакомы с основными принципами старой веры, почему так тошно казакам от одной мысли о подписях. Любой христианин знает про печать Антихриста. В мире, где Антихрист уже взял верх (тот же патриарх Никон, например) верующему нужно быть особенно осторожным, чтобы не привлечь к себе внимания Антихриста. Чтобы не нашёл он душу человеческую по спискам накануне Страшного суда.

Старообрядческое кладбище в п. Джусалы Кызыл-Ординской области Республики Казахстан. Фото 2012 г.

По этой причине староверы даже не имеют кладбищ как таковых, с украшенными могилами, памятниками и именами, кто там лежит. Нéкогда умерших закапывали вовсе не на кладбищах. Соблюдали все христианские обряды, и на девять дней приходили к могилке, и на сорок – крест поставить. А через год крест убирали и на могилу больше не приходили: зачем беспокоить покойного? У него теперь другие заботы: ему держать ответ перед самим Всевышним. Живые могли лишь поминать его в своих молитвах, что и делалось ежедневно. Могила быстро зарастала. В стародавние времена, по преданиям старообрядцев, умерших хоронили в лесу, чтобы никто (и особенно Антихрист!) никогда не нашёл могил. В более позднее время ввели законы: и смерть нужно было регистрировать, и хоронить лишь в отведённых местах. Но и в тисках государственных требований староверы всё-таки пытаются обеспечить максимум покоя усопшим. Даже в наши дни старообрядческие кладбища мало похожи на русские православные. Староверы придерживаются тех же традиций, что и их предки: приходят на могилки помянуть усопших на девять дней, на сорок, на год – и всё. Кресты, может быть, и не все убирают, но и не поддерживают их в хорошем состоянии. Они – некрашенные, деревянные – со временем гниют, падают. В 1990-е годы местное население воровало кресты на дрова (да и сейчас иногда), и староверы никогда не искали виновных. Проходит с десяток лет, и никто уже не может сказать, кроме местных дедушек, где среди этого бурьяна есть могилы, а где ещё нетронутая земля. Выглядят старообрядческие кладбища неприглядно, портят своим видом настроение окружающему населению. И невдомёк этому населению, почему старообрядцы так «плохо» относятся к своим усопшим?

В свете таких убеждений для старовера, который старается всем образом жизни держаться в стороне от Антихриста, поставить подпись – всё равно что помахать красной тряпкой перед быком, всё равно что поставить на себя печать проклятия, открыться Антихристу: вот он я! Списков, паспортов и прочих бумаг, удостоверяющих личность, боялись в буквальном смысле как огня, как геенны огненной!

Поимённый список мещан г. Казалинска, 1910 г.

ЦГА РК, ф. 267, о. 1, д. 31, л. 31

По этой причине каждая ревизская сказка проходила в УКВ с боем, и ни одной из них, наверное, нельзя верить, потому что от них увиливали кто и как мог. Доходило до того, что отдельных казаков даже казнили, лишь бы заставить остальных «записаться». Ревизские сказки 200–300-летней давности трудно проверить, но столетней давности проверить ещё можно. В 1910 году в городе Казалинске была проведена перепись мещан, в которую вошли (или должны были войти) все проживавшие там уральцы. Все мои предки должны быть помечены там. Однако то в одной семье, то в другой записи ревизии не совпадают с реальностью. Мой прадед Иосиф Федотович Гузиков значится в ней холостым мужчиной 45 лет, а я-то точно знаю, что он, конечно, был женат и имел к 1910 году уже не менее 10 детей. Но ни моя прабабушка не фигурирует в том списке как его жена, ни сёстры и братья моей бабушки, как будто их и не было. Да и возраст у прадеда был другой, намного младше. Зачем он себе годы прибавил? И его старший брат приписал себе годков. Да и вообще все Гузиковы прибавили себе возраст, причём один из сыновей якобы 50-летнего Фомы Федотовича указал свой возраст 38 лет, как будто так могло быть, а сам Фома якобы родился у 15-летнего Федота Яковлевича. И в другой семье моих предков – Ягановых – тоже не обошлось без странностей. Моего прадеда Устина Ивановича сборщики информации «заловили» дважды, видимо, сначала в доме его отца, а потом в его собственном доме. И пришлось ему «давать показания» дважды. В переписи эти записи под номерами 726 и 730, и составители переписи сами выяснили, что эти две записи об одной и той же семье. По одной из записей Устину Ивановичу 36 лет, по другой – 28. Узнаю ли я когда-нибудь точную дату его рождения? По одной записи его жену зовут Александра Ивановна, по другой – Лизавета. Так как же звали мою прабабушку? По одной записи у него есть лишь один ребёнок – сын 9 лет, а по другой записи сын исчезает, но появляются две дочки. И ни в одной из этих записей не указан мой дед, а я-то точно знаю, что к тому времени он уже родился. Эти «ошибки» можно было обнаружить только потому, что эту семью опросили дважды, и потому, что в семье ещё жива память о тех людях. А сколько недостоверных сведений скрывается за каждой записью этой переписи? Достаточно взглянуть на почти все записи и увидеть бесконечные помарки в возрастах, когда человеку то 23, то 30, то 39, то 65, и сразу же легко вообразить, как проходили эти переписи: как допросы, во время которых семья была под перекрёстным огнём – когда было то? а это? а когда ты женился? а когда ты здесь поселился? а сын женился уже в этом доме? и т. д., чтобы собирающий сведения мог сличить ответы и записать более-менее достоверные данные, потому что добровольно никто сведения не давал. А по внешнему виду чиновник, человек со стороны, не мог различить, сколько лет может быть сидящему перед ним бородачу: то ли 25, то ли 35, а то ли все 50. Например, Григорий Андреевич Шурыгин записан в той самой казалинской переписи как родившийся в 1850 году, а по спискам осуждённых уральцев, сосланных в Туркестанский военный округ, он был 1830 года рождения. 20 лет разницы в возрасте – и никому из записывающих не пришло в голову, что приписываемый возраст не подходит этому человеку. А сами бородачи несли что попало… Видимо, запутывали Антихриста как могли.

Мой папа помнит, как взрослые вели разговоры по поводу переписи населения, проходившей в середине 1950-х годов: мол, говори им что попало, что в голову придёт… Чем больше наболтаешь, тем быстрее отстанут. И действительно, такую околесицу несли… Как можно отнестись к такой записи о семье из деда и внука всё из той же казалинской переписи 1910 года: деду 66 лет, а внуку – 50 (запись № 67)? Или запись № 414: отцу 44 года, сыну – 33? И всё это записывалось!

Даже почти сто лет спустя после описываемых событий многие (самые крепкие!) староверы продолжали жить без паспортов, не регистрируя детей, не регистрируя мёртвых, не получая пособия и пенсии, ведь там везде надо расписываться, а это грех (и по великому секрету добавлю, что такие беспаспортные нелегалы до сих пор ещё есть – не скажу, кто и где)! В 1953 году Советский Союз ввёл обязательную паспортизацию, и вот тогда многим даже из самых крепких (или, если хотите, самых упёртых) староверов пришлось покориться и брать паспорта. Мне довелось услыхать красочное признание одной нестароверки, работавшей в ЗАГСе Кармакчинского района в 1950-х годах, сколько она подделывала свидетельств о рождении, чтобы выправить паспорта староверам. Мы говорим о временах, когда уже все дети ходили в государственные школы, все знали и про радио (которое многие даже слушали), и про кино (в которое многие ходили), и про мотоциклы (которые у некоторых были). Несмотря ни на что, староверы продолжали опасаться печати Антихриста. Совсем недавно, уже в XXI веке, проходил Всероссийский собор староверов (я слышала о нём от знакомых), на котором обсуждался вопрос о греховности или негреховности пенсий. Как видите, дебаты о подписях не утихли. Неудивительно, что в 1874 году идея о подписках, мягко выражаясь, не была популярной.

Для администрации УКВ всё это было не внове. Как будто они не знали, каковы староверы! Почему Бизянов решил, что он может застращать казаков? Почему он решил, что его должны бояться больше, чем Божьей кары? Ещё один пример административной самонадеянности? Или, простите, непроходимой глупости?

Я заострила внимание на вопросе о подписках не случайно. На протяжении нескольких лет, пока продолжался так называемый бунт, разнообразные администрации продолжали требовать подписки по разнообразным поводам, и чем дальше от УКВ происходили события, тем упорнее собирали подписки с казаков, а казаки продолжали отказываться. Всё это вылилось в многочисленные острые ситуации, иногда нелепые, иногда трагические.

На этом этапе уже стало понятно, что ситуация в войске далеко вышла за рамки обыкновенной. К сожалению, об этой ситуации знали и в Петербурге. Разумеется, знали с подачи оренбургского генерал-губернатора, который, надо полагать, не упомянул ни одного из просчётов и преступлений местной администрации, а доложил, что казаки не желают принимать НВП. Послан был рапорт, когда у местного начальства ещё были иллюзии, что всё дело в горстке недовольных («заговорщиков», так сказать), и когда их всех выявят, войско успокоится. Рапорт был послан генерал-майору Александру Петровичу Богуславскому, начальнику Главного управления иррегулярных войск, в ведении которого находились все казачьи войска. Он, в свою очередь, подал рапорт своему вышестоящему начальнику – военному министру генералу от инфантерии Дмитрию Алексеевичу Милютину. А Милютину ничего не оставалось, как доложить о событиях в УКВ самому монарху. Ответная инструкция из Санкт-Петербурга была от императора лично и совершенно категоричной: казаки должны были принять НВП, добровольно или насильно!

И тут самое время сделать историческое отступление.

«Бунт» в Уральском казачьем войске был не первым бунтом в Оренбургском генерал-губернаторстве в годы правления Николая Андреевича Крыжановского. В 1867 году вводилось новое положение для киргизов в Туркестане, которое не прошло гладко, и около 10 тысяч кибиток ушли в Хиву из пределов Российской империи (Середа, Х, стр. 81). В 1868–1869 годах в Оренбургской губернии вводили ещё одно, «усовершенствованное», новое положение для киргизов, которое закончилось широкомасштабным бунтом. Киргизский бунт 1869 года, так же как и обстоятельства написания и введения нового положения, имеет много общего с историей, развернувшейся в Уральском казачьем войске. Оба положения были написаны в столице, «в тиши кабинетов». Положение о киргизах было написано «без всякаго участия в этих работах не только уж кого-либо из влиятельных и преданных нам киргиз, хотя бы в виде депутата от народа, жизнь котораго хотели перестроить на новый лад и о которой не имели в Петербурге почти никакого понятия, но даже и из прежних знатоков степи, каковы, например, В. В. Григорьев и М. В. Лодыженский, жившие в Петербурге, не приглашались к участию в этих работах» (Середа, VIII, стр. 24).

21 октября 1868 года царь подписал указ о новом положении для киргизов с указанием, что «новое положение высочайше повелено было вводить с 1 января будущаго 1869 года, что оставляло около полутора месяца на предварительныя к тому приготовления» (Середа, VIII, стр. 26). Однако уже в ноябре – декабре 1868 года в степи заработала комиссия по введению положения в жизнь, что позднее было оценено как «первый и самый крупный промах со стороны администрации», ибо поспешность была ничем не оправдана. На руках у комиссии не было ни одной копии положения, только рукописные указания от оренбургской администрации. Киргизы не поверили, что вводимые правила были монаршей волей, и требовали предъявить им типографский документ, потому что «даже и о поимке беглых, укрывающихся в степи, разсылаются по орде печатныя объявления», говорили они (Середа, VIII, стр. 26). Вот и второе разительное сходство с введением нового положения в Уральском казачьем войске.

Так же, как и в УКВ, среди киргизов не было никаких протестов на первом этапе, только вопросы. Не прошло и месяца, как возникли первые затруднения, которые к марту 1869 года переросли в полномасштабный бунт. Причины для возникновения волнений были названы разные. Генерал-губернатор доложил в Петербург, что причинами для восстания были «воры», которые хотят «отстаивать старую жизнь» вопреки собственным интересам, а также «невежество масс, не могущих понять своей пользы, подстрекательства мулл и султанов, терявших своё значение и авторитет со введением нового положения, и всегдашняя готовность к грабежам своего рода «голытьбы», известной под именем «байгушей», из-за куска хлеба готовых на всякую дерзость» (Середа, VIII, стр. 24). Следователи государственной комиссии и исследователи этих событий оставили список других причин: поспешность при введении положения, незнание киргизского языка и обстановки чиновниками, вводившими положение, неразумные пункты нового положения и многие другие, все явившиеся результатом непрофессионализма правительственной комиссии, писавшей положение, оренбургской администрации и Н. А. Крыжановского как руководителя.

Другим сходством с событиями в Уральском казачьем войске были слухи, сопровождавшие введение нового положения, всевозможные «нелепыя толки» о рекрутстве натурою, об обращении киргиз в православие, о чрезмерном увеличении податей, а также атмосфера необыкновенной секретности вокруг всего дела.

Когда начались волнения, Н. А. Крыжановский мгновенно отрапортовал о бунте и выпросил разрешение на подавление бунта силами войск, которое было дано сразу же, и предварительный карательный отряд был выслан сразу же. Вот и ещё одно сходство с событиями в УКВ. «Усмиритель» киргизов Байдаков проявил себя такими «пьянством и всякими безобразиями» во время карательной экспедиции, что на него было заведено уголовное дело, несмотря на ожесточённое сопротивление Крыжановского, и Байдаков получил срок в Сибири за преступления, совершенные во время «боевых действий» в киргизской степи (Чернов, стр. 233). Пока Байдаков «наводил порядок», наказной атаман УКВ Н. А. Верёвкин собирал войска для полномасштабной экспедиции против киргизов.

Выступление войск задерживалось, потому что передвижение по степи возможно было только с полным набором воды, фуража и провианта в обозе. Ничего этого не было, и Крыжановский ломал голову, где бы найти верблюдов и сухари для войны с киргизами, потому что его собственное интендантство отказалось от снабжения войска сухарями на том основании, что их не предупредили заранее, и Крыжановский собирал сухари с населения, которое пекло и сушило их для армии на благотворительных началах (Середа, VIII, стр. 36). За это время начались набеги киргизских шаек на прилинейные населённые пункты, откуда киргизы угоняли скот. Особенно тяжёлой оказалась ситуация в районе Илецкой защиты. Только к концу апреля 1869 года армия была подготовлена к походу.

Судя по рапортам Н. А. Крыжановского, Н. А. Верёвкин и Юровский, вице-губернатор Тургайской области, и их военные отряды проявили доблесть в войне с киргизами. По тем же отчётам, киргизские войска достигали 20 тысяч человек, чьему «горячему натиску» противостояли два отряда правительственных войск. Однако в рапортах указываются только незначительные потери войск в результате киргизских атак: 4 человека убитыми, 5 человек ранеными и 13 телег с овсом и сухарями, и лишь одна из смертей описана подробно; это гибель хорунжего Уральского казачьего войска И. С. Бородина и одного из его спутников-киргизов, верных правительству, «изрубленных на куски» после взятия в плен восставшими киргизами (Середа, Х, стр. 68).

Потери же киргизов описаны довольно подробно, и они были значительными и непропорциональными. Например, в отместку за 20 лошадей, угнанных киргизами из-под носа у армейских коноводов, армия начала преследование воров, угнанных лошадей не нашла, но угнала у киргизов большое количество скота (цифры не указаны). В другой раз охотились за отрядом мятежников и разорили более тысячи кибиток. Часто мирные киргизы бежали от русских войск вместе с мятежниками, бросая своё единственное богатство – скот, и животные погибали в огромных количествах в безводной степи (Середа, Х, стр. 72–73).

Последствия событий 1869 года были трагическими во многих отношениях. За год волнений убытки уральских казаков от угонов скота составили свыше 200 тысяч рублей, которые никем и никогда возмещены не были. В бунт киргизов включилось Хивинское ханство, что позднее спровоцировало поход на Хиву в 1873 году. Поступление налогов с разорённых киргизов резко уменьшилось. Исследователи отмечали «безчисленныя, неблагоприятныя в экономическом отношении последствия минувшаго мятежа не только для Киргизской степи и для Оренбургскаго края, но и вообще для русской торговли» (Середа, Х, стр. 89).

Пять лет спустя, в 1874 году, события развернулись по уже знакомому сценарию. Н. А. Крыжановский не вынес из киргизского бунта 1869 года ни одного урока.

Итак, в Уральск прибыл оренбургский генерал-губернатор Николай Андреевич Крыжановский лично, чтобы разобраться в ситуации на месте. Прибыл он с батальоном солдат, «для поддержания авторитета войсковаго начальства и чтобы принудить упорных к подчинению законным требованиям» («Столетие…», стр. 273). А ещё потому что администрации УКВ предстояла новая задача. Надо полагать, в свете всего происходившего в войске Крыжановскому было ясно, что и. о. наказного атамана УКВ К. Ф. Бизянову такую задачу доверять нельзя и что без насилия эту задачу выполнить не удастся. Помимо НВП, в 1874 году принято было ещё и НХП, или новое хозяйственное положение, по которому казакам давалось право избирать депутатов, а эти депутаты потом решали бы хозяйственные вопросы войска. Это в теории. На практике всё было далеко не так розово и однопланово. Современного человека должны удивлять и настораживать представления того времени о выборах и делегатах: в архивных документах встречаются многочисленные свидетельства того, что депутатов по новой хозяйственной реформе не выбирали в ходе демократического процесса на станичных сходах, а назначали волей атаманов отделов (см. рапорт наказного атамана УКВ Н. А. Верёвкина, а также воспоминания Ферапонта Толстова из Приложения к главе «Сборы 1875 года»).

Забегая вперёд, скажу, что даже эти крохи демократизма оказались слишком неудобоваримыми для государства, и к 1882 году министерство уже обсуждало, как прекратить съезды выборных. Но это в близком будущем, а летом 1874 года от казаков потребовали собраться на сборы (опять!), чтобы провести выборы депутатов.

В свете ещё не закончившейся истории с Ботовым и Кирпичниковым, которых якобы отпустили, но они пока так и не вернулись из Оренбурга; в свете многочисленных арестов несогласных; в свете угроз и явного подлога со стороны администрации; в свете всё более растущих подозрений, что администрация преступно ввела закон в обход законной власти (то есть царя) – и всё это случилось в промежуток времени чуть более двух месяцев – можно ли было ожидать от казаков энтузиазма по поводу депутатов? Станицы отказывались от выборов депутатов одна за другой. Масштаб неподчинения уже становился пугающим. Если до этого речь шла о прошениях отменить НВП, показать подпись царя, обсудить вопрос, подписать письмо, то есть пассивных действиях, то с хозяйственными депутатами ситуация сделала новый виток, потому что самым грубым образом была нарушена войсковая субординация: войско отказалось от прямых приказов вышестоящего начальства. Этот момент – конец августа и начало сентября 1874 года – можно считать началом сопротивления (то есть войско начало по-настоящему сопротивляться уже после того, как об этом отрапортовали начальству в Петербург). Правда, и на этом этапе сопротивление совсем не походило на классический бунт.

Вот только чему сопротивлялось войско? Только НВП и НХП или всё-таки чему-то ещё?