Текст книги "«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского"

В результате многовековых преследований старообрядцев осталось мало, а грамотных старообрядцев, знакомых со старообрядческой догмой, – и того меньше, а среди историков, писавших о событиях 1870-х годов, их нет вообще.

Неудивительно, что религиозные воззрения старообрядцев знакомы широкому кругу людей по случайным источникам: по художественным произведениям вроде фильма «Тени исчезают в полдень» (угрюмые злобные антисоветчики, не имеющие друзей и даже не любящие своих детей) и по антирелигиозной пропаганде советских времён, пугающей нас рассказами о самоубийствах всевозможных сектантов и об убийствах, в том числе собственных детей. Неудивительно также, что в результате такого «образования» отношение к старообрядцам если не поголовно отрицательное, то всё равно настороженное.

Просветительная литература по старообрядчеству полна такого количества мусора, что в потоке макулатуры трудно найти информированное и грамотное описание догмы, а уж тем более всех хитросплетений в развитии этой догмы. А среди добросовестной, объективной литературы ещё нужно суметь найти писателя, который и сам является старообрядцем и пишет о своей вере не понаслышке, а основываясь на собственном опыте. Конечно, «нельзя не сознаться в том, что сами раскольники могут лучше знать истинные стремления своих собратий, чем посторонние исследователи раскола» (Нильский, стр. 37), но старообрядцы не имели права «пропагандировать» свои взгляды вплоть до конца XX века, а потому и не существовало традиции старообрядческой общеобразовательной литературы, рассчитанной на широкую публику.

К сожалению, я являюсь продуктом типичного советского воспитания. Живя вдалеке от старообрядческой общины, я не получила полноценного «домашнего образования» и не научилась принимать все внешние атрибуты старообрядчества за аксиому. Я не обладаю такой же силой духа отстаивать веру моих предков, какой обладали наши бабушки и дедушки, и нет у меня таких знаний Священного Писания, какими блистали практически все члены нашего семейства в старшем поколении. Нет, я совсем не ровня своим предкам и не дерзну выдавать своё мнение за «учёное».

Но я жила рядом с этими людьми, я их помню, я их знаю. И для меня они не пугала из книжек по религиозному «просвещению», а нормальные (и в большинстве совершенно замечательные!) люди. Я готова засвидетельствовать, что, вопреки всем мифам, старообрядцы умеют и петь, и смеяться, и танцевать; есть такие, кто и на пианино играет. И покушать любят, и как вкусно готовят для регулярных семейных посиделок! Только на их столах вы не увидите раков (потому что они «грязные») или бутылку с водкой или пивом (разве что для гостя-нестаровера). Если и будет спиртное, то своего приготовления: на юге – вино, в Сибири – наливочка. И пить будут очень в меру: одна стопочка на весь вечер. И не будет никто валяться пьяный под столом и затевать пьяные склоки и драки. И никто не будет курить за столом и вообще в доме, а многие никогда не курили и не будут курить, потому что табак – это грех. А значит, в домах староверов не воняет, как во многих других местах. А тот, кто и курит (не все же сильны духом!), то делает это подальше от дома и от стола, чтобы не опоганить скверной иконы и еду. И никто не матерится. В среде уральцев меня всегда очаровывает русская речь: красочная, красивая – ни тебе пошлых анекдотов, ни тебе хамства и грубостей. Не могу сказать за всех староверов России, но такими я запомнила и знаю уральских староверов из сосланных в Казахстан казаков. Однако есть один момент, в котором мифы про староверов совпадают с действительностью: они строги нравами. Есть некоторые принципы, которыми поступиться нельзя, потому что альтернатива – это погибель бессмертной души своей и вечные муки в геенне огненной. Компромиссы и индульгенции не предусмотрены.

В противостоянии 1870-х казаки-староверы нашли себя в теологической ловушке, из которой нельзя было найти приемлемый с общепринятой точки зрения выход, а точнее: нельзя было избежать самопожертвования.

Истинный христианин обязан жить по заповедям, данным людям самим Богом. Их десять. Не каждый человек сходу скажет все десять, но некоторые заповеди известны всем, какой бы религии люди ни придерживались. Даже атеистам. Шестая заповедь гласит: не убий. Не человек сотворил жизнь, а Бог, а потому жизнь человеческая не принадлежит другому человеку или себе самому: не ты дал, не тебе и забирать. Поэтому христианство в корне против любого убийства, в том числе и самоубийства. Истории о старообрядцах, склонных кончать самоубийством чуть ли не тысячами, – из числа провокационных мифов, состряпанных государственным аппаратом ещё с начала раскола церкви в России: «Готовясь к концу мира, одни умирали голодной смертью, другие сжигали себя, третьи строили гробы, чтобы лечь в них перед вторым пришествием, читали друг над другом молитвы, отпевали друг друга. Были ещё и омут, и топор, и нож», – какая чушь, какая неинформированность. Такие мифы создаются по принципу: «Слышал звон, да не знаю, где он». Мученическая смерть в очистительном огне не была самоубийством в обыкновенном смысле; такую смерть принимали только когда не было возможности продолжать исправлять религиозные обряды «как положено», когда правительственные войска вот-вот возьмут штурмом последний приют/цитадель и отнимут детей, которых, по их молодости и неопытности, «погубить» легче всего, когда выбор был между верностью Богу или дьяволу. Практика массовых самосжиганий начала формироваться во времена правления царевны Софьи и продолжилась в правление Петра I, когда законы против «раскола» стали особенно свирепыми, вплоть до наказания смертной казнью за принадлежность к «старой вере»; смертная казнь также могла быть на «очистительном» костре (вспомните казнь протопопа Аввакума), так что старообрядцу в любом случае грозила мученическая смерть в огне, но в случае самосжигания старообрядец избегал предварительных (и обязательных!) пыток (Нильский, стр. 54–56). Если бы правительственные войска не атаковали старообрядческие поселения и монастыри, то не было бы и самосожжений. Но таких радикальных общин было сравнительно мало даже до того, как отменили смертную казнь за принадлежность к «расколу». Смягчился закон – прекратились самосожжения среди «раскольников».

На заповеди «Не убий» основан один из краеугольных принципов христианства: непротивление злу насилием. Этот принцип тоже на слуху у всех, даже у тех, кто не знаком со старообрядчеством и не очень-то знаком с христианством. Все, кто окончил школу в России, «проходили про Льва Толстого» и его духовные искания в последние годы, его личную интерпретацию учения Христа. С христианской доктриной, так же как и с доктриной Льва Толстого, можно соглашаться или не соглашаться, но для правильного понимания событий 1870-х годов её нужно понять, а также понять и то, что участники событий в подавляющем большинстве были убеждённые христиане, абсолютно верящие в христианское учение. Более того, казаки-старообрядцы очень отличались от большинства христиан (и других старообрядцев) в России своим теологическим образованием. Россия была страной, где подавляющее большинство населения не умело ни читать, ни писать и не имело никаких интеллектуальных занятий… Достаточно почитать повесть Н. Ф. Решетникова «Подлиповцы», чтобы понять весь ужас и убожество крестьянской жизни того времени (кажется, это единственное произведение в русской литературе XIX века, посвящённое жизни именно крестьян/крепостных, а не дворни, которая ошивалась вокруг дворянства), или взглянуть на статистику грамотности по результатам переписи 1897 года, по которой на Урале светская (общепринятая) грамотность была от 10 до 20 %, и этот уровень был выше, чем во многих районах Российской империи. То, что грамотных людей в принципе было очень трудно найти, свидетельствует и объявление в местной газете о вакансиях на должности инструкторов в учебной сотне: «Докладные записки грамотными казаками должны непременно писаться собственноручно, как кто может, и должны быть поданы не позже 1 сентября. Особенно хорошего знания грамоты от поступающего в сотню не требуется. Знание арифметики не обязательно» («УВВ», 1878, № 29, стр. 4). Во время расследования событий 1870-х годов мне довелось перечитать огромное количество документов из переписки министров и губернаторов. Можно было бы предположить, что генералы и министры выбирали себе в секретари не совсем безграмотных людей, но как часто я, глядя на многостраничные рапорты, ловлю себя на мысли (как учительница русского языка, пусть бывшая и многое уже забывшая из родной речи и правил правописания – всё ведь ржавеет в бездействии, и тем более на расстоянии, в том числе и языковые навыки!), как часто я ловлю себя на мысли, что эти секретари не сдали бы выпускной экзамен в моём классе. Нельзя давать аттестат зрелости человеку, делающему по 25 ошибок на каждой странице. Уж если таков был уровень грамотности на министерском уровне, то чего можно было ожидать от простонародья в глубинке? Многочисленные документы, использованные в этой книге, свидетельствуют о поистине трагическом положении образования в Российской империи. В такой безграмотной стране уральские казаки поддерживали чуть ли не стопроцентную грамотность, пусть и не светскую.

Старообрядчество в целом стремилось поддерживать домашнее религиозное образование, но в УКВ образование детей было не семейным, а общинным делом, поэтому практически каждый ребёнок, включая девочек, на каком-то этапе учился хотя бы читать. Раскольники УКВ заклеймены в литературе как упрямые консерваторы, не дозволявшие строить школы, не пускавшие своих детей учиться, а между тем все дети проходили обучение у местных мастеров и мастериц. И пусть обучались они не светскому чтению и письму, а церковно-славянскому, но ведь обучались! Хоть какое образование лучше, чем никакое! А религиозное образование в УКВ было не хоть какое, а достаточно основательное.

Система обучения у мастеров и мастериц была эффективной и популярной в народе. Во времена атамана Столыпина было даже предложено «поощрять занимавшихся издавна в войске обучением церковно-славянской грамоте «мастеров» и «мастериц» грамоты» (Бородин, стр. 190). А вот попытки местной администрации выстроить систему светского образования в войске были зачастую неуспешными. В литературе о том времени причиной неудач реформ в местном образовании часто называют упрямых старообрядцев, не желающих учиться, но Н. А. Бородин называет другую причину: просто нехватка средств и учителей, а тем более учителей хороших. В то время как в больших станицах было по одной школе на 4–6 тысяч человек; причём школы были маленькие (всего одна классная комната) и тесные, зачастую без парт и досок, даже полок не было, чтобы сложить книжки, не было грифеля, бумаги и чернил для письма, не хватало учебников; расположены многие школы были в неспециализированных помещениях, не отвечающих требованиям здравоохранения; а то и вовсе ни одной школы не было; зато в каждой станице были мастера и мастерицы. Так, в Круглоозёрной станице, где к 1885 году проживало почти шесть с половиной тысяч человек, была всего одна начальная школа, зато было 16 мастеров и мастериц. В Бударинской или Кожехаровской, где проживало почти по пять тысяч человек и было тоже по одной школе, было по 7 мастеров и мастериц (Бородин, стр. 196). Многие из школ в войске были построены на деньги обществ, то есть жители станиц (те же самые старообрядцы, так же как и мусульмане, и невойсковые) собирали деньги частным порядком, чтобы открыть в своей станице светскую/войсковую школу. Это является косвенным свидетельством того, что не так уж и противились старообрядцы новым веяниям и не были они против публичного светского образования. Но войсковая администрация не сумела поддержать начинания казаков, не организовала подготовку учителей (не было программ, «всякий учил, как бог на душу положит», Бородин, стр. 212, а первые программы появились в середине 1880-х) и не обеспечила школы даже самым необходимым; а бывало и так, что школы, открытые с таким трудом, закрывались в итоге по каким-нибудь финансовым или административным причинам. Так в августе 1878 года закрылась Чаганская школа: помещение стало непригодным, учителя уволили («УВВ», 1878, № 33, стр. 1). А по утверждению Витевского, в 1860-е годы таким образом закрылось много школ.

Нормальные родители желают своим детям добра, и будем надеяться, что никто не сомневается: старообрядцы – нормальные родители, желающие добра своим детям. Поэтому и не хотели они, чтобы их дети сидели зимой в грязной и нетопленой школе, а летом задыхались от жары в здании без форточек, и чтобы теряли они время с учителями, которые не могли ничему научить. В местной газете иногда встречаются упоминания о наёме учителей в войсковые школы, из которых становится ясно, какого рода образование они могли дать своим ученикам. Например, в Котельниковской школе преподавал недоучка войсковой гимназии, отчислившийся из 5-го класса («УВВ», 1880, № 1, стр. 2), в Зелёновском форпосте преподавал «уволившийся из 3-го класса войсковой гимназии» («УВВ», 1877, № 37, стр. 1), а в Баксайской школе «бывший ученик 2-го класса» той же самой гимназии («УВВ», 1873, № 46, стр. 1). Но как бы ни были ограничены возможности казаков получить образование, оно всё-таки было нужно. Почти каждому казаку нужно было вести счёт деньгам, сдавать и получать товар (многие занимались торговлей и извозом), каждому бывает нужно написать прошение или даже просто письмо родственнику, служащему где-то на внешней службе. Жители станиц пытались восполнить этот пробел как могли, но что они могли поделать? Некоторые из мастеров и мастериц, грамотные в современном русском языке, пытались преподавать современную грамоту, но таких было мало, и нет ни одного свидетельства, насколько успешным было такое частное современное образование.

Конечно, можно было бы отдавать детей и в войсковое училище, благо что среди казаков было немало вполне зажиточных и они могли бы позволить себе более качественное обучение для детей, но вот беда: чтобы записать ребёнка в гимназию или училище, нужно было предоставить (помимо прочих документов) «метрическое свидетельство о законном рождении и крещении малолетнего, засвидетельствованное духовною консисториею» («УВВ», 1880, № 21, стр. 4), что далеко не всегда относилось к детям староверов, особенно беспоповцев, а также в войсковом училище в обязательном порядке преподавалось православие и читались православные молитвы, на что старообрядцы, конечно же, не соглашались. В самом начале существования войсковой гимназии руководство, зная, что подавляющее большинство учеников является выходцами из старообрядческих семей, отменило утренние молитвы и исповеди в дни Страстной недели, чтобы не создавать щекотливых ситуаций. Через четыре года, когда гимназия набрала достаточное количество учащихся и уверенность в себе, церемонии по отношению к детям староверов отменили (Витевский, стр. 185). Неудивительно, что станичное религиозное образование было более доступным, чем светское, и тому есть много свидетелей: это было качественное образование.

Может быть, не каждый уральский казак мог подписаться под документом на современном русском языке, но когда в 1878 году в УКВ разрешили публичные дебаты о религии, на которые сходились и православные, и единоверцы, и старообрядцы, то дискуссии заходили на любую теологическую тему, вплоть до содержания Стоглава, принятого в 1551 году, или Собора 1666 года, на котором церковь осудила патриарха Никона и низложила его (Витевский, стр. 197). То, что старообрядцы могли вести столь глубокие беседы, – свидетельство их осведомлённости в истории и теории религии. Далеко не каждый заурядный житель России мог поддержать такую беседу (да и сейчас далеко не каждый может), а уральский казак мог. В рассказе Хохлова о поисках Беловодского царства (наивная и несбыточная мечта о старообрядческом рае на земле) есть пример того, как на Урал приезжает самозванец из этого самого Беловодского царства. Какими бы наивными и необразованными могли показаться казаки-староверы с их мечтами, но в то же время были они «осторожными и подозрительными» и не давали водить себя за нос. Лжеархимандрит нашёл поклонников в других местах, но на Урале у него этот номер не прошёл. Ему не дали прямой отпор, но довольно твёрдо (хоть и дипломатично!) отказались верить на слово, пока не проверят его утверждения. И провели научный эксперимент: снарядили географическую экспедицию, чтобы проверить слова «архимандрита». Экспедиция эта добралась и до Сингапура, и до Японии и экспериментально доказала, что в указанном месте Беловодья нет. Каковы консерваторы-староверы?

Более того, я свидетель, что уралá отличались глубокими теологическими познаниями вплоть до конца XX века, пока живо ещё было поколение уральцев, не ходивших в светские школы (сначала ещё российские, потом уже советские), пока школьное образование не стало обязательным. За годы советской власти в уральскую общину влились старообрядцы (немного!) из других общин, из других районов страны. При беседе со старообрядцами из разных окружений поневоле замечаешь, насколько хорошо уральские староверы осведомлены об исторических тонкостях своей веры, насколько пытливо и критично они относятся к формальным и идеологическим аспектам своей веры, в то время как «пришлые» просто повторяют всё, что заучили от своих родителей, не отступая от традиции ни на букву, следуя знаменитому утверждению протопопа Аввакума: «Держу до смерти, яко же приях; не прелагаю предел вечных. До нас положено, лежи оно так во веки веков!»

Моя тётя Анна Игнатьевна Злобина (в девичестве Яганова) как-то в середине 1960-х вывела свою тётушку (и мою двоюродную бабушку) Татьяну Иосифовну Пискунову на экскурсию в Кремль, а там зашли в музей, в зал русской иконы. Гида не было, и Татьяна Иосифовна сама начала экскурсию. Вокруг неё быстро образовалась толпа не только посетителей, но и сотрудников музея: не каждый день им доводилось встречать столь глубокие познания и способность дать грамотный ответ на любой каверзный вопрос. А ведь Татьяна Иосифовна никогда не была экспертом ни в своём соборе в Джамбуле, где она жила с мужем, ни в Кызыл-Ординском, где проживали её родители, она на роль мастерицы не претендовала, и тем не менее её обширные познания произвели глубокое впечатление на специалистов-иконоведов.

Старообрядческая книга из библиотеки Ф. И. Петровской

Да это и не удивительно, что уральцы имели глубокие познания в религии: в отличие от уральских войсковых школ, в каждой семье была своя библиотека (во всяком случае, мне ни разу не довелось встретить семью уральцев («уходцев») без церковно-славянской библиотеки). Все покупали книги по возможности, хоть и нечасто, но так как книги хранились в семьях из поколения в поколение, то у многих бывали (и до сих пор есть, конечно!) церковные библиотеки книг по 5–10, даже 20. Книгами делились, давали друг другу на время. Семьи часто собирались по вечерам вокруг стола, чтобы почитать, поговорить, подумать, обсудить прочитанное. Причём, если была возможность, то читали и светские книги. В УКВ школы были также и станичными библиотеками, и многие учителя отмечали, что местное население и хотело бы пользоваться этими библиотеками, и желание читать в людях есть, но читать нечего, потому что школьные библиотеки были из рук вон плохи (Бородин, стр. 219). Только после революции ситуация с публичными библиотеками стала улучшаться и светские книги можно было легко найти в библиотеках. В 1870-х казакам приходилось ограничиваться исключительно домашними книгами религиозной тематики.

В свете всего вышесказанного, я думаю, становится понятно, что казаки, принявшие участие в событиях 1870-х годов, были в большинстве своём «подкованными» христианами, обученными дискутировать о религии и привыкшими это делать. Можно не сомневаться, что все они были в курсе, помимо прочего, что их вера запрещает насилие и убийство.

И был же кто-то (кто как не старообрядческий наставник?), напоминавший казакам в минуты кипения об этих простых и важных христианских истинах: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» (Евангелие от Матфея, 5:44–47).

Уральские казаки не отличались в этом отношении от основной массы старообрядцев. Мирный характер старообрядчества виден из всей истории «раскола». Старообрядцы почти никогда не бунтовали, не нападали ни на кого. Знаменитый лидер старообрядчества протопоп Аввакум был одним из немногих исключений – не смиренный был человек, судя по его книгам, но, при всём авторитете его пламенных и несомненно талантливых произведений, староверы, как правило, не брали «на вооружение» его агрессивный стиль общения с миром. Когда государство наседало на них слишком сильно, они снимались с места и уходили: хоть в соседнюю губернию, хоть на окраину России – на Дон, на Урал или в Сибирь, хоть в другую страну, например в Польшу в XVII–XVIII веках, или даже на другой континент, например в Америку в 1880-х. От всех конфликтов они старались уходить, следуя завету: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Евангелие от Матфея, 7:1–2).

Традиционно дореволюционная православная литература о «расколе» содержит постоянные обвинения в том, что «раскольники» были причиной чуть ли не всех смут в России (Андерсон, стр. 115). Хотя, если вглядеться в каждую конкретную ситуацию, то краеугольным камнем всех волнений в первую очередь будут вопросы экономические и юридические, а религия «валится до кучи», потому что она является неотъемлемой частью жизни многих. Но литература о «расколе» почему-то предпочитала заострять внимание именно на поверхностных, и зачастую случайных, религиозных аспектах волнений: напрочь забывала про невыплаченное жалованье стрельцам, но помнила про то, что они не хотели носить «богопротивного» немецкого платья; не помнила, что царь отнял у донских казаков доходный соляной промысел и начал облаву на беглых крепостных, которых в Донском войске было немало, но помнила про то, что в своих воззваниях Кондратий Булавин призывал казаков умереть «за истинную веру».

Нет, истинный христианин не призовёт к кровопролитию во имя веры.

Мирный, незлобивый аспект христианства был особенно важен для воспитания именно казаков, людей военных, призванных своей профессией творить насилие и убийство, и его обязательно объясняли мальчикам, а мне впервые объяснил кызыл-ординский дедушка Роман Васильевич Максин. Истинный христианин знает, что даже задумать убийство – это грех, который искупить нельзя. Неважно, при каких обстоятельствах происходит убийство. Если оно совершено «своей охотой», убийца обречён на вечные муки, замолить это нельзя! Поэтому казаки не могли, не имели морального/христианского права поднять руку на другого человека по своей воле. Однако существовала моральная лазейка, которая позволяла казакам служить в войске и участвовать в боевых операциях. Главная ответственность за убийство лежит на том, кто принимает решение. Исполнитель тоже не освобождается от моральной ответственности, но его вина меньше вины того, кто отдал приказ поднять оружие на другого человека. Командир, посылающий казаков в бой, брал грех на душу, и это ему, без сомнения, грозило гореть в геенне огненной, а вот рядовым казакам – по усмотрению Всевышнего (может, поэтому ветераны в УКВ нередко ударялись в самое суровое покаяние и так истово молились на склоне лет – боевые подвиги замаливали?). А командир, в свою очередь, полагался на приказ сверху. Таким образом, ответственность за убийство на поле боя передавалась по цепочке вверх до самого царя. А уж царь, Божий помазанник, сам держал ответ перед Богом. Впрочем, если рядовой казак горел желанием поднять руку на врага, то он разделял грех командира. Именно эта вера и удерживала казаков от радикальных шагов, от насильственного решения вопросов, несмотря на все провокации и насилие со стороны администрации. И думается мне, что «раскольничьи начётчики» (уважаемые старейшины УКВ) сыграли значительную роль в том, чтобы события не пошли по кровавым стопам Пугачёвского бунта.

Я не специалист по Крестьянской войне под предводительством Пугачёва и не могу судить, почему события 1773–1775 годов оказались столь страшными, но из учебников истории я помню, что хоть яицкие казаки и стали зачинщиками событий, они не были большинством в пугачёвской армии. Армия состояла из тысяч крестьян, башкиров, калмыков – людей всевозможных национальностей и религий. Сам Пугачёв тоже был пришлый, не с Яика, и, кстати, не был старообрядцем. Мне не встречались работы по количеству староверов в пугачёвском войске, но моя интуиция и здравый смысл подсказывают мне, что они не делали погоды в войске Пугачёва. Мысленно я обращаюсь к тому факту, что Екатерина II, пережившая ужас войны с Пугачёвым, в 1795 году даровала уральским старообрядцам право печатать их книги и отправлять свои религиозные обряды без ограничений. Императрица Екатерина тоже понимала, что уральские старообрядцы – пацифисты?

Не могу я прокомментировать и предыдущие кровавые бунты в Яицком войске, например, бесславный конец генерала Траубенберга и атамана Тамбовцева в 1772 году. Это отдельные темы, и не о тех событиях речь. Я занималась историей событий 1870-х годов, именно этот «мирный бунт» я и пытаюсь понять.

До сих пор в среде староверов можно встретить людей задумывающихся и читающих, к кому можно обратиться с теологическим вопросом, совсем как в стародавние времена. В конце концов, система наставничества была придумана народом не от скуки. Своё мнение о возможных мотивах событий 1870-х я проверяла среди старообрядческих наставников, более меня искушённых в теологических дебатах и размышлениях.

Итак, летом 1874 года атаман Бизянов зациклился на обеспечении верноподданнических настроений в войске вместо «неповиновения» и на сборе подписей о согласии УКВ с новым положением. К выполнению обеих задач он подошёл как чинуша и солдафон, видимо, рассчитывая на то, что сможет приказать войску «повиноваться». А дело повернулось из рук вон плохо. Прежде всего, войско не понимало, почему их разумное прошение усовершенствовать НВП было «неповиновением». По станицам разъехались офицеры, чтобы прочитать подмётные письма о раскаянии просителей. Неудивительно, что войско с новой трактовкой прошения не согласилось. Казаки выслушивали письма и – по простоте душевной – не верили. Станица за станицей поголовно отказывались верить, что письма были написаны Ботовым и Кирпичниковым, и требовали представить их на сходе. Чего, конечно, нельзя было сделать, потому что старики до сих пор находились под арестом в Оренбурге, хотя офицеры и уверяли собрания, что стариков выпустили. Сходы волновались: если Ботова и Кирпичникова выпустили, то где же они? Наверное, не стоит удивляться, что офицеры, приехавшие зачитать «покаянные письма», кончали свои уговоры повиноваться властям угрозами сурового наказания тем, кто будет продолжать упорствовать. На это казаки отвечали: «Как будет угодно Богу». Попытки собирать сходы бывали неоднократными. Так, в Трекинской станице, например, подполковник Мартынов организовывал сходы три раза подряд, видимо, в надежде, что одна сила пересилит другую. Но казаки продолжали не верить фальшивым письмам.

На этом этапе вся энергия начальства была направлена на получение согласия казаков с НВП, и согласие это чиновнику виделось только в письменной форме и только скреплённое подписью. А вот казаки к подписям имели совсем не трепетное отношение. Скорее наоборот, агрессивное. А подписывание пустых бумаг, видимо, казалось и вовсе невообразимой опасностью. Сейчас, 150 лет спустя, трудно поставить себя на место тех людей, посмотреть на подписки их глазами и, пожалуй, невозможно испытать такую же паранойю по поводу ужасов, которые могут последовать за «неправедной» или «фальшивой» подписанной бумагой. В. Г. Короленко оставил замечательное и убедительное свидетельство того, какая логика лежала (или могла лежать) за отказом подписаться (см. приложение к этой главе) и как казаки разделяли в своём сознании государство и царя. Служить царю было не то же самое, что служить своему начальнику, хотя само государство, наоборот, ожидало послушания и верности всем ступеням государственной пирамиды, и непослушание на любом уровне было изменой государству и автоматически – царю. В сознании казаков помазанник Божий был абсолютной властью. Старовер никогда не идёт против власти, данной Богом. Те, кто пишет клевету на староверов о разжигании антиправительственных настроений, сознательно лгут или глубоко ошибаются. Вся дореволюционная литература по расколу полна заявлений о том, что «раскольничьи» писания «совсем не верноподданического характера» (Андерсон, стр. 113) только на том основании, что в них много «негодования на жестокосердное начальство» и критика царя, которого «невнимающего себе западнии еретицы (…) свели во тьму» (Андерсон – лишь один из многих типичных писателей, можно было бы назвать и других; не перечисляю множество имён и цитат, чтобы не утомлять ни себя, ни читателей однообразными высказываниями). Однако негодование на начальство и критика царя – две совершенно разные вещи, с точки зрения старовера. Как бы жёстко ни критиковали староверы царя, всё равно в своих неправедных делах он – жертва «невидимого змия». В старообрядческой литературе вы не найдёте призывов к насильственному свержению царя, тем паче – физической расправе с ним. Староверы молились, чтобы царь «прозрел» и принял веру отцов вместо «эллинской ереси». Верность староверов царю не вызывает сомнения. Насилие против неправедных начальников тоже не пропагандировалось. Нельзя противиться Божьей воле. Всё, что происходит, происходит по воле Божьей, включая аресты, поборы начальников, клевету врагов, смерть. Это смирение перед Божьей волей и объясняет, почему так покорно терпели они за веру свою. Кажется, самая первая присказка, которую я услыхала в детстве (или первая, которую я запомнила, потому что слышала её так часто?) была: «Бог терпел и нам велел». А вторая популярная присказка была: «Терпи, казак, атаманом будешь». Кажется, именно терпение было главным качеством в домашнем воспитании.