Текст книги "«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского"

Лишь в 1904 году в Казалинске было открыто городское собрание, в котором были и бильярд, и буфет, и газеты, и библиотека, ставились любительские спектакли и было хоть какое-то подобие культурной жизни. Городское собрание было частным предприятием, видимо, довольно хорошим, потому что было довольно доходным, но совершенно недоступным для уральцев, избегавших мест, в которых курили и распивали алкоголь.

Со своей стороны, городская администрация не приложила усилий к развитию школ, библиотек и культуры в целом до XX века. Одна русская школа в городе была, так называемое двухклассное ремесленное училище, состоявшее всего из одной комнаты, оно содержалось на местные пожертвования. Дети уральских поселенцев не могли ходить в эту школу по двум причинам: во-первых, потому что она была православной, а во-вторых, потому что уральцы не могли себе позволить платить учителю. В теории школа считалась публичной, то есть бесплатной, но учителям в Казалинске (хоть в русской школе, хоть в татарской, хоть в киргизской) платили так мало, что родители поддерживали учителей регулярными подарками и денежными взносами. В 1900 году открылась и публичная библиотека, очень маленькая.

Власти были более всего озабочены ситуацией с правопорядком. До 70 % городского бюджета уходило на содержание полиции и управления уездного начальника. То, как много денег уходило на содержание городской полиции, является индикатором того, насколько неблагополучной была обстановка в городе. Наверное, этому не стоит удивляться, ведь в Казалинск насильно согнали большое количество людей, не только уральцев. Наверное, нищета и бескультурье создавали подходящую атмосферу для преступности.

В первые два десятилетия ссылки, когда нищета среди сосланных была поголовной, начали появляться слухи, что уральцы от голода и нищеты занялись воровством и мародёрством по соседству. Слухи, записанные С. А. Судаковым в 1930-х годах, были отголоском тех сплетен. Время от времени подобные обвинения появлялись в туркестанских газетах, во всевозможных местных статьях. Однако при близком рассмотрении таких заявлений нельзя найти ни одного подтверждения подобных историй (я не нашла ни одного подтверждения!).

Большая часть таких сплетен исходила не от уральцев и тех, кто их знал близко, а от местных мещан, которые с уральцами дел не имели. У казахов и каракалпаков, с которыми уральцы чаще всего имели дела и по рыбной ловле, и по торговле, и по охоте, уралá пользовались большим уважением, в первую очередь за свою честность, а также за трудолюбие, за знание местного языка, за уважительное отношение к традициям местного населения. Я слышала тому многочисленные свидетельства от современных уральцев и казахов, несколько десятилетий проживших бок о бок друг с другом.

В 2012 году мне посчастливилось расспросить об этом специалиста, А. Адельгужина, заместителя директора Центрального архива Республики Казахстан, который как раз в то время писал историческое исследование по криминальной статистике дореволюционного Казахстана. В его собрании не было ни одного примера зарегистрированного преступления уральца; во всех случаях, когда упоминались уральцы, они были жертвами, а не преступниками.

Из рассказов своих родственников, на основании моих собственных наблюдений над старообрядцами и на основании косвенных свидетельств из печатных материалов я не могу поверить в возможность массовой преступности в старообрядческой среде. Я полагаю, что слухи о воровстве уральцев были выдуманы самими преступниками для отвода глаз или же надуманы теми, кому уральцы не нравились, а они не нравились почти всем русским!

Учитывая очень нестабильную ситуацию в регионе в 1870–1880-е годы в связи с близостью недружественной Хивы, слабой охраной границ, большим количеством туркменских банд, плохим состоянием местной экономики, уровень преступности был велик, однако нет ни одного доказательства, что уральцы были причастны к воровству, несмотря на их отчаянное положение. Зато время от времени встречаются примеры того, как люди, поставленные в начальники к уральцам, были пойманы уральцами во время совершения противоправных действий. Например, они поймали председателя ревкома в Заире (в Каракалпакии), который оказался конокрадом (Судаков, стр. 31). Эта книга полна примеров открытого воровства казалинских чиновников, обиравших сосланных уральцев.

С конца 1880-х – начала 1890-х годов финансовое положение уральцев начало медленно улучшаться, а с середины 1890-х годов, когда они получили равные права с остальным населением Туркестана, оно стало улучшаться стремительно.

Одним из главных прогрессивных экономических изобретений уральцев, позволивших им занять столь заметное место в региональной экономике, были их ледники, которые обеспечили важное экономическое преимущество по сравнению с местным и русским населением и были одним из самых главных условий выживания в знойном климате. Ледники обеспечивали почти неограниченный запас воды, что было неоценимым преимуществом в условиях пустыни и плохого водоснабжения, а также позволяли хранить продукты свежими продолжительное время. В эпоху, когда никто ещё и не мечтал о холодильниках, уральцы уже их имели.

Ямы для ледников заготавливались летом, а льдом они забивались в конце зимы, в феврале, когда лёд намерзал на реке до метра толщиной. Специалисты, группа из 5–6 мужчин, используя пешни для колки льда, пробивали борозды во льду сантиметров 30 шириной. Делали лунки и долбили их, пока льдина не отваливалась. Выбивали на реке большой квадрат метров по 15–20. Получалась свободно плавающая льдина, которую потом разбивали/пилили на квадраты (гири) приблизительно метр на метр. Эти гигантские кубы потом вылавливали верёвкой с петлёй и грузили: в XIX веке на подводы, в XX – на машины. Кубы льда, упакованные в солому и накрытые земляной крышей, не таяли до следующей зимы.

Последние ледники были в использовании вплоть до середины 1980-х годов. У всех уральцев были частные ледники для семьи: довольно большие, ведь запасались водой на всё лето, а также у уральцев-промышленников и торговцев были ледники совершенно гигантские, в которых хранились большие запасы рыбы и икры.

Евстафий Иосифович Гузиков с женой Марией Ивановной (в девичестве Павлычевой)

Г. Казалинск, 1920-е годы

Получив относительную свободу передвижения по Туркестану, уральцы начали выбирать места жительства поближе к предполагаемым промыслам и подальше от властей. Многие уральцы выехали из Казалинска и Кармакчей. Семья моего прадеда Иосифа Федотовича Гузикова была из тех, кто подался поближе к Аральскому морю. Летом они жили на острове Сарбасат, абсолютно безводном, где семья жила за счёт ледника, и занимались заготовкой рыбы. Зимой семья перебиралась в посёлок в окрестностях Казалинска, откуда было легче вести торговлю и откуда мужчины уходили с обозами на дальние рынки.

В это время началось и расслоение в среде уральцев. Начали формироваться первые предприятия, состояния, первая закупка земель, постройка домов. Всё это доказывает необыкновенную выносливость уральцев; многие из них были способны к возрождению после всего перенесённого за 20 лет ссылки.

Некоторые из быстро сколоченных состояний были довольно большими. Семья моих дальних родственников Павлычевых тому пример. Эраст (Евстратий) Павлычев был сослан в Казалинск с семьёй, включавшей и маленького сына Ивана (приблизительно 1870 года рождения). К началу революции Иван Эрастович сумел, начав с нуля, выстроить настолько преуспевающее дело, что мог позволить себе отстроить большой каменный дом, в котором после революции расположилась больница. Ивана Эрастовича расстреляли как врага народа и «культового пропагандиста» в 1930 году, а дом его служил городу Казалинску в качестве больницы до 1996 года, когда здание вернули его сыну Никифору Ивановичу, к тому времени уже весьма престарелому.

Семья Ивана Устиновича Яганова

Г. Казалинск, 1920-е годы

В семье моих родственников Ягановых из Рубеженского форпоста благосостояние тоже выросло стремительно, как только уральцы получили относительную свободу действий. 80-летний Феофан Васильевич Яганов был сослан как злостный начётчик в Оренбургский край вместе с женой его, 80-летней Татьяной Петровной, где они оба и умерли в нищете и одиночестве, надо полагать. Их сыновья, 60-летний Афонасий Феофанович и 50-летний Пётр Феофанович, и один из внуков, Игнатий Афонасьевич, которому на момент ссылки было около 30, были сосланы в Казалинск вместе с их семействами. Среди членов семейства Ягановых был Парфентий Игнатьевич, который был подростком на момент ссылки, Даниил Игнатьевич, который проделал весь этап из УКВ в Казалинск в 2– или 3-летнем возрасте, Афанасий Игнатьевич, родившийся в первые пару лет поселения в Казалинске, Фёдор Игнатьевич, родившийся уже в конце 1880-х… Может быть, семье помогло то, что в ней было много мужчин и они составляли дружную артель? Как бы то ни было, за 20 лет (к началу XX века) семья купила уже не менее двух больших домов в Казалинске и вела широкую торговлю от Аральского моря до Перовска. Стремительное обогащение Ягановых было остановлено революцией: в 1928 году, в эпоху НЭПа, мужчин Ягановых лишили избирательных прав (материалы из Кызыл-Ординского областного архива, ф. 2, о. 1, д. 15), а позднее (1931–1951 годы) кого расстреляли, кого сослали по лагерям.

Праправнучки сосланного на каторгу Якова Максимовича Гузикова из Бударинского форпоста, Евдокия Яганова и Мария Юркова, во дворе дома в Кызыл-Орде, с русской подружкой (в центре), октябрь 1950 года

Казалинск, расположенный вдалеке от государственных границ, имел более благоприятную обстановку для развития торговли и промышленности. Аму-Дарьинский отдел, находясь в опасной близости к враждебному Хивинскому ханству с его застойной экономикой и феодальным строем, часто подвергался бандитским набегам вплоть до революции. Особенно опасным такое соседство стало в 1910-х годах, когда внутренние хивинские проблемы вылились в массовое антиправительственное восстание, также перекинувшееся и на территорию русского Туркестана, но быстро подавленное. Нестабильная обстановка в Хиве продолжалась вплоть до вторжения на её территорию Красной армии в 1918 году.

С самого начала русской оккупации предполагалось, что нестабильность в Туркестане может вспыхнуть в любой момент. Туркестану не хватало армейских соединений, чтобы поддержать порядок в регионе. В этой обстановке в административных кругах в который раз возродились планы о создании казачьего войска в Туркестане, в Аму-Дарьинском отделе, которым – как и всем предыдущим маниловским планам аналогичного характера – так и не удалось осуществиться.

В конфликтной и неустойчивой атмосфере предреволюционных лет казаки показали себя фундаментальными сторонниками монархии. Несмотря на все тяготы, обрушившиеся на уральцев, несмотря на все беззакония по отношению к ним, несмотря на все прошения к самым высокопоставленным лицам в Российской империи, включая членов царской семьи и самого царя, все оставшиеся без ответа, – несмотря ни на что, уральцы так никогда и не поверили в причастность царя к событиям 1874 года. «Неприличные» антимонархические настроения начала XX века встретили единодушный отпор со стороны казачьих общин в Туркестане. «Доживем ли мы, старики, когда без душевных тревог и с спокойными сердцами могли бы посвятить остаток наших дней молитве за благоденствие нашего отечества, и увидим ли наше молодое поколение в своем родном казачьем звании, под сенью старых прославленных знамен, где оно могло бы оправдать доверие Царя и отечества в бою против врагов», – написал Ферапонт Илларионович Толстов в 1911 году.

Фотография уральцев и каракалпаков из п. Нукус. 1920-е годы

Предоставлено П. Е. Чумаковым

Революция смешала установившийся порядок и в очередной раз поставила уральцев на грани выживания: отняла у многих уже нажитое и не дала взамен особого достатка, отняла звания мещан и дала новый классовый статус, заменила старые законы новыми и тиранию царской администрации тиранией советской номенклатуры.

Смена порядков начала происходить в водовороте страшных событий и обстоятельств. Особенно страшным, по воспоминаниям уральцев, был 1920 год, когда туркестанские уральцы приняли в свою среду большое количество беженцев с Урала.

Тогда на Урале, да и по всей стране (а значит и в Казахстане) свирепствовали голод и большевистский террор, и в Сыр-Дарьинскую и Аму-Дарьинскую области потянулись политические и экономические беглецы с Урала. Кто-то прятался от власти среди сосланной в Туркестан родни, а кто-то просто выживал… По невнятным слухам, на Урале голод довёл людей до людоедства… Среди «уходцев» живут рассказы о том, что на Урале «ели сусликов». А. Комаров описал этот период в Кожехаровской станице коротко, но страшно: «Начался голод. Старшие братья, так и не начав службу, умерли от тифа. (…) Началось людоедство».

Уральцы, как и вся страна, начинали новый раунд борьбы за выживание.

Приложение к главе «Затерянные в Туркестане»

Большая часть поселенцев на Сырдарье состоит из солдат, обзаведшихся семействами; их освобождают от службы, дают пособие на обзаведение и желают от них только занятия сельскохозяйственным трудом. Охотники являются не то чтобы редко, являлись бы еще и чаще, если бы на линии было побольше невест, холостяков же в поселенцы не пускают, – но вот беда, что, вместо занятия хлебопашеством, поселенец пускается в барышничество, которым гораздо легче сколотить деньгу, и потом или спивается с круга, или, по истечении срока службы, отказывается оставаться на месте поселения и уезжает в бессрочный отпуск или в чистую отставку в свою губернию. Таких примеров было много и о них писали другие раньше меня.

Пашино

* * *

Здесь в городе уральцы тоже не признают никаких законов и не платят даже податей в виде городского оценочного налога за свои дома. Незаконность каких бы то ни было сборов так твердо усвоена уральцами, что только некоторые, самые разумные, и то по секрету, вносят налоги. Большинство же ни за что не соглашается вносить добровольно самые незначительные суммы с них следующие и предоставляют чиновникам «грабить», как выражаются уральцы, т. е. описывать за недоимки имущество и продавать с аукциона. Нужно получить с какого-нибудь упорствующего неплательщика-уральца копейки, он сам не отдает. Описывается имущество на несколько рублей, продается и копейки вносятся в доход города. Так и остаток своих денег не хочет получить упрямый уралец, боясь, как бы не подумали, что он согласился внести подати и подчинился добровольно требованиям ненавистного начальства.

А поговорите с любым уральцем, что не след отказываться от исполнения законов и каждый из них начнет уверять, что все они усердные слуги родины и готовы служить отечеству как только того от них потребуют.

Халыс

* * *

«Каз» – это «гусь». «Казалы» – «гусиное место». «Джусалы» – «полынное место». «Кармак» – «крючок», «кармакчи» – «рыбачье место». На Караузяке («чёрной речке») много людей тонуло. Вода в Сыр-Дарье была очень грязная, глинистая. Воду набирали в ведро, отстаивали часов 5–6, не меньше. Чуть не полведра глины оседало. Сверху ведра брали воду, а нижний слой сливали. Вода из колодцев была жёсткая, невкусная, так что для специальных поводов (гости, например) воду брали из Сыр-Дарьи.

Записано по рассказам Симы Нумгановны Мурзалиевой, бывшей жительницы пос. Кармакчи Кызыл-Ординской области. г. Алматы, 16 июля 2012 г.

* * *

Континентальный, сухой климат г. Ташкента, а особенно Сыр-Дарьинской области, представляет резкие переходы от дневной жары к ночному холоду.

(…)

В открытых равнинах нередки сильные бури: зимою снежные бураны, а летом вихри с сухим удушливым воздухом. Последние особенно часто и с большою силою развиваются в Кызыл-Кумской пустыне и переходят в пыльные ураганы, бушующие со страшною силою.

Шишов, стр. 36

* * *

При занятии края русскими все права на землю можно формулировать следующим образом:

По шариату вся земля делится на два главных вида: А. Земли необработанныя по негодности их и не принадлежащия никому – ни частным лицам, ни корпорациям, ни государству, и служащия предметом общаго пользования как пастбище, или для собирания топлива, строительнаго, удобрительнаго материала (…).

Б. Земли годныя к обработке. К какому бы роду эта годная к культуре земля не принадлежала, права полной собственности, по мусульманскому закону, не существует. Ни государство, ни частныя лица не имеют на землю прав, которыя допускали бы безграничное распоряжение ею. (…) Всякое право владения и пользования землею обусловлено законом обязательной обработки земли.

По отношению распоряжения поземельным имуществом, в законах мусульман существуют следующие постановления: государство имеет право отдать необработанные земли в обработку. Обработанная раз земля, которая в течение трех лет будет в состоянии необработанном, почитается государством пустопорожнею и отдается тому, кто заявит желание обрабатывать её.

(…)

Из всего вышесказаннаго можно сделать заключение, что в теперешних русских владениях в Средней Азии не было права полной собственности на землю, как это право понимается в Европе. Было только право владения и пользования землею, ограниченное известными условиями.

Шишов, стр. 186

* * *

Неопределённость земельнаго вопроса мешала развитию колонизации. Единственным средством привлечения русскаго поселенца могло быть земледелие, а это последнее, вследствие неустановившихся ещё законоположений относительно земельной собственности, не могло стать на прочную ногу, так как наличность свободных земель не была ещё приведена в известность и правительство могло отводить для поселенцев лишь небольшие участки под усадьбы (…).

Ячник, стр. 30

* * *

Пароходство на Сыр-дарье чрезвычайно затруднительно, вследствие особых свойств этой реки, а именно: извилистости, быстроты течения, достигающей местами 7–8 верст в час и неустойчивости фаватера. Но всего вреднее на развитие нашего пароходства по Сыру сказывалось и будет сказываться мелководье Джаман-дарьи. (…) Следовательно, пароходам, находящимся в верхней части реки, никак нельзя попасть в нижнюю и наоборот.

Костенко, т. II, стр. 250

* * *

(…) смертность в Казалинске во времени гораздо более устойчива, чем рождаемость, что противоречит общепринятым данным, по которым смертность менее устойчива, так как последняя скорее отражает все неблагоприятные обстоятельства. Такое противоречие указывает на неблагоприятные социальныя условия жителей Казалинска. (…) усиленную смертность мужчин нельзя объяснить большею рождаемостью их, так как в Казалинске, на перекор общепринятому, мальчиков рождается менее чем девочек. (…) смертность мужчин по отдельным годам очень неравномерна. (…) громадное преобладание мужской смертности над женской приходится на лето, а затем уже идет осень. (…) смертность в Казалинске весьма неравномерно распределяется по отдельным возрастам, а именно: на смертность детей до 10 летняго возраста приходится более 2/3 всех умерших. (…) в своей чудовищной детской смертности (от 0 до 10 лет), г. Казалинск превосходит не только западную Европу и Россию в целом, но и ея отдельные уезды и города. (…) много детей умирает от истощения на первых днях жизни.

Шишов, «Смертность…», стр. 256, 257, 259

* * *

(…) пеструю въ этнографическомъ отношении картину представляетъ край, въ который были принудительно поселены семейства ссыльныхъ уральцевъ, где они были оставлены совершенно безпомощные, не только неподготовленные къ местнымъ условиямъ жизни, но даже не знавшие какъ и не имевшие чемъ бороться за свое существование. Удаляться отъ поселка въ поискахъ за заработкомъ было опасно. Дороги здесь глухия, того и гляди натолкнешься на вооруженныхъ, съ виду мирныхъ купцовъ, но въ действительности разбойниковъ-туркменъ. И вотъ начинается постепенное вытеснение уральцами этого племеннаго конгломерата, объединеннаго исламомъ, и на воде, на быстрыхъ лодкахъ, и въ камышахъ и тугаяхъ, на охоте за дикимъ зверемъ. Стойко, рука объ руку, вполне солидарно, но упорно и властно захватываютъ уральцы, сознающие, что речь идетъ лишь о праве сильнаго, что борьба ведется на жизнь и смерть за право существования, захватываютъ они Дарью, отбирая у туземцевъ пойманную ими рыбу, постепенно захватываютъ они и озера въ пределахъ Хивинскаго ханства, на которыхъ начинаютъ рыбачить и, не стесняясь присутствиемъ туземцевъ, безстрашно и свободно охотятся по хивинскимъ тугаямъ.

Понемногу уральцы становятся въ крае властными господами, и туземцы, чувствующие въ нихъ непреклонную силу, сдаютъ и уступаютъ имъ первенство. Но эта упорная борьба, отвлекающая всю энергию и силу уральцевъ, не даетъ имъ возможности обстроиться, обзавестись домашнимъ хозяйствомъ, позаботиться о своемъ материальномъ благосостоянии.

Сандръ

* * *

Рыболовъ-поселенецъ отдается своему занятию съ тою унаследованной отъ дедовъ любовью, даже страстью, которая составляетъ типичнейшую особенность казака-уральца. На своей легкой лодке, съ сетью въ рукахъ, онъ и на Дарье чувствуетъ себя, какъ на родине, забывая все печали и огорчения тяжелой жизни изгнанника. Въ то же время эти казаки-рыболовы быстро разработали до тонкости всю технику любимого промысла, устанавливая приемы и способы ловли рыбы, ее хранения и разделки, добывания и выделки икры и прочихъ продуктовъ. Рыболову туземцу остается только трудъ подручнаго, и понемногу, приспособляясь, этотъ туземецъ невольно попадаетъ въ полную зависимость отъ казаковъ.

Но и казаки-рыболовы не сами извлекаютъ главную пользу отъ разрабатываемаго ими промысла. За ними стоятъ казаки-рыбопромышленники, организующие въ широкихъ размерахъ этотъ промыселъ. Они собираютъ огромное количество лодокъ, не жалея средствъ, выписываютъ изъ России пряжу, корье, веревки и другие необходимые въ рыбномъ промысле предметы; снабжаютъ снастями какъ беднейшихъ рыболововъ-казаковъ, такъ и туземцевъ и скупаютъ у нихъ впередъ весь ихъ уловъ. Для хранения запасовъ рыбы у нихъ въ низовьяхъ Аму-Дарьи уже заготовлены ледники. Дело организовано настолько прочно, что разве только въ Чарджуе, где, впрочемъ, рыболовство не досягаетъ крупныхъ размеровъ, съ ними еще решаются конкурировать татары, да и те перекупаютъ рыбу у нихъ же изъ вторыхъ, такъ сказать, рукъ, и уже затемъ устанавливаютъ свою цену.

Сандръ

* * *

(…) значительное число случаев насильственной смерти бывает связано с рыбной ловлей на Аральском море, где, благодаря примитивному устройству суден и малой пригодности их противостоять Аральским бурям, гибнет всего больше от утопления; бывают случаи и голодной смерти, и замерзания на необитаемых островах Аральскаго моря, во время осенних бурь и холодов.

Шишов, «Смертность…», стр. 269

* * *

Не было случаев, чтобы уралец жаловался на уральца в суд: дела у них решаются между собою. С большою неохотою также выступают они в качестве свидетелей.

Неимение паспортов значительно усложняет все экономическия и торговыя взаимоотношения. Так, уралец не может доказать пред судом своих прав на наследство. Случалось, что деньги, положенныя в сберегательную кассу, после смерти владельца переходили в казну, а не его детям, и вообще, наследникам, т. к. они не могли доказать документами своего родства. Впрочем, в сберегательную кассу редко кто обращается, предпочитая деньги держать дома.

Путник

* * *

Земледелием уральцы не занимаются, боясь, что благодаря этому их «прикрепят» к земле. Они не перестают мечтать о том, что в угоду им на Урале вернут старое положение и – тогда у них явится возможность переселиться туда. Впрочем, некоторые идут на «уступки». – «Мы согласились бы, – рассказывал мне в толпе уральцев один парень, – остаться здесь, если бы нам отдали всю Сыр-Дарью и нарезали наделы, обязав казачьей службой». – Однако, ему тут же досталось от стариков за его либеральные взгляды.

Как ни странно, а от времени до времени возникают проекты отдать Сыр-Дарью в руки уральцев. Это значит – воспретить рыболовство киргизам и жителям приречных городов и поселений, предоставить их в исключительное пользование ссыльных уральцев. Спрашивается, однако, за что же наказывать местных мещан, потомков завоевателей этого края, и киргизов и за что же награждать ссыльных уральцев?

Да и с практической точки зрения такой проект невыполним. В самом деле, в Казалинске не более 3.500 уральцев, следовательно, годных к военной службе около семисот человек, – количество совершенно недостаточное, чтобы образовать из них казачье войско.

Путник

* * *

Вот уже 35 лет прошло с тех пор, как уральцы появились на берегах Сыр-Дарьи, а они все еще не могут примириться со своей участью, считают себя кем-то обиженными и надеются, что правительство сознает свою вину перед ними. Уже давно желающим разрешено вернуться на родину, конечно, при условии подчинения порядкам, введённым в 1874 г. Но никто не воспользовался этим правом: они желают вернуться при том только условии, чтобы им вернули их «старыя права». Я часто разспрашивал уральцев о том, чего они, собственно желают, каких прав и преимуществ добиваются на Урале, но пришел к убеждению, что они сами решительно не знают, чего хотят. Старики повторяют, а за ними и молодежь, что подписаться под новым положением – это значит отречься от старой веры и т. п.

От времени до времени они умудряются посылать ходоков в Москву и Петербург, где они различным высокопоставленным лицам подают прошения с описанием своих «страданий» на Сыр-Дарье и просят вернуть их на родину, введя там предварительно старое положение.

Путник

* * *

Кому приходится, в силу своих экономических условий, иметь постоянные сделки с мещанами или киргизами, тот держит для них особую «нечистую» посуду. В своем стремлении удаляться от «нечистаго» уральцы нередко доходят до смешного, чтобы не сказать – до абсурда. Приведу несколько примеров: уральцу приходится ехать по почтовому тракту, но он ни за что не напьется воды из колодцев по дороге, потому что туда опускали «нечистыя» ведра. Во время поездок по Аральскому морю со мной был уралец Кирьян; он возил с собою для воды отдельный боченок. На острове Николае мои рабочие киргизы выкопали колодезь и наполнили мои бочки свежей водой. То же пожелал сделать и уралец, но предварительно он вычерпал всю воду из «опоганеннаго» колодца. В другом месте мы набрали на берегу моря плоских галек, чтобы на них печь лепешки. И Кирьян взял себе гальку. Когда впоследствии его галька куда-то пропала, уралец ни за что не хотел воспользоваться нашими: в его глазах это была всё же посуда, а раз она побывала в наших руках, то, стало быть, сделалась нечистой.

Путник

* * *

Нельзя не отметить трезвость уральцев в сравнении с казалинскими мещанами, а, особенно, крестьянами внутренних губерний. Из стариков и пожилых людей употребляют спиртные напитки очень немногие и то тайком, чтобы никто не знал; пьяниц же уральцев во всем городе найдется трое-четверо. Молодежь же – особенно, холостая – нередко позволяет себе излишества в этом отношении. Строгие к взрослым, уральцы к невоздержанности молодых относятся, хотя неодобрительно, но снисходительно: «женится остепенится», – говорят они. Поэтому стараются как можно раньше оженить парня – «оболванить», по уральскому выражению. Нередко мальчишек 17–18 лет женят на пятнадцатилетних. И замечательно, что они сейчас же бросают пьянство, драки, товарищей, с которыми они участвовали в холостых похождениях и т. п.

(…)

По языку уральцы отличаются тем, что вместо с они перед мягкими гласными выговаривают ш, напр., ше-ти вм. сети, «ашотр» вм. осетр. Как это ни странно, говор уралок ещё более отличается от великорусскаго. Оне говорят каким-то пискливым, стрекочущим, крайне неприятным, как бы птичьим языком. Вместо ч они употребляют ц, напр., «не хотите ли цаску горяцаго цаю». Чем больше уралка шепелявит, тем большим шиком считают это у уральцев, и, если жена начинает перенимать от казалинских мещанок их правильный великорусский говор, уралец ей замечает: «Ты што! Как говоришь! Не «мужичка» чай!»

Вместе с тем уральцы занесли сюда множество своеобразных выражений, никому, кроме них, в России непонятных, напр., «духу» (совсем ничего), «не то што» (восклицание, обозначающее высшую степень чего нибудь), «несколько» (в смысле много).

Путник

* * *

Сосланнымъ на Аму-Дарью высочайшее повеление о разрешении возвращаться казаками на Уралъ было объявлено въ 1882 г., при чемъ также ставилось условиемъ, чтобы каждый изъ нихъ письменно заявилъ о своемъ раскаянии въ совершенномъ проступке, но поселенцы подписки не дали. Въ 1883 г. имъ было объявлено разрешение возвратиться на Уралъ казаками безъ всякой подписки, но поселенцы отнеслись къ этому съ большимъ недовериемъ и продолжали оставаться на местахъ поселения и вести жизнь, какъ на биваке, не устраиваясь. Наконецъ, имъ обещаны были денежные на переездъ пособия отъ казны, но поселенцы и после этого продолжали оставаться на месте.

Между темъ, положение ихъ въ Туркестанскомъ крае, какъ видно изъ предлагаемаго читателямъ очерка, далеко не таково, чтобы они имъ дорожили. Тяжелее всего для уральцевъ, поселенныхъ на Дарье – ихъ внутреннее неустроение и полная неопределенность юридическаго ихъ положения. Эти два фактора настолько тягостно отражаются на всей жизни уходцевъ, что они только и мечтаютъ, только и добиваются возможности определять свое назначение и сообразно съ тем свои занятия; они умоляютъ дать имъ определенные гражданские права и корпоративное устройство. Только при такихъ условияхъ считаютъ они возможнымъ вполне проявить свои производительные силы и стать полезными обществу и государству.

Сандръ

* * *

Съ 1883 г. все поселенцы, какъ отказавшиеся вернуться казаками на родину, должны были быть приписаны въ мещане по местамъ ихъ жительства. Но они ни за что не желаютъ приписываться и даже избегаютъ бумагъ, въ которыхъ ихъ именуютъ или только могутъ прописать мещанами: не берутъ билетовъ на право рыбной ловли, не получаютъ денегъ съ почты и прочее. Во многихъ случаяхъ они упрашиваютъ власти не называть ихъ мещанами, а писать «уральцами» или даже ссыльно-поселенцами.

Такимъ образомъ, они до сихъ поръ фактически не имеютъ определенного юридическаго положения и хоть какого-либо внутренняго устройства. Въ продолжение всей тридцатилетней ссылки нравственной для нихъ связью было именно это безправное ихъ положение за религиозныя убеждения, сплотившия ихъ въ одно целое, крепкое своей солидарностью и создавшее, въ лице стариковъ, нравственно-авторитетную организацию и власть. Все те вопросы, которые волновали ихъ въ 1875–76 годахъ, разумеется, утратили свое значение въ настоящее время, и многие поселенцы откровенно заявляютъ, что имъ решительно все равно, где бы ихъ окончательно ни поселили и какъ бы ни устроили, лишь бы не нарушали установившейся между ними религиозно-нравственной связи. Лишь бы возстановили ихъ въ правахъ, даровали имъ юридическое положение, гражданские права и корпоративное устройство, соответствующее бытовому складу ихъ жизни и унаследованнымъ традициямъ.