Текст книги "«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского"

По моему мнению, сношение по 3-му П. с Министром Внутренних Дел, удобнее было бы предоставить заодно уже Военному Министру.

Неподписанный черновик письма из канцелярии Оренбургского генерал-губернатора. Июнь 1875 года

ГАОО, д. 3931

* * *

(…) всех способных к труду немедленно выслать в Туркестанский край, разместить их там впредь до окончательнаго устройства при войсках где признается возможным, к чему препятствий быть не может, так как люди эти будут пока без семейств и употреблять их на казенныя работы и другие надобности по усмотрению местных начальников (…)

Из письма Н. А. Крыжановского Н. А. Веревкину от 6 июля 1875 г.

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931, л. 405

* * *

(…) как поступать с неповинующимися Уральскими казаками, кои обнаружатся по высылке 15 Августа сего года последней партии, т. е. прекратить ли арестование их в местах жительства и доставку в Уральск, или же по прежнему производить арестование и арестованных содержать в Уральске или в местах их жительства до особаго распоряжения.

Из рапорта на имя военного губернатора Уральской области от 15.08.1875

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 3931, л. 483

* * *

«УВВ», 1876, № 1, стр. 1

* * *

На основании Высочайшаго повеления, состоявшагося в день Августа текущаго года, каждый из высланных политических преступников, судебным или административным порядком, под надзор полиции в губернии Европейской России, уличенный в покушении на побег, или же за свершение таковаго, наказуется, по задержании, ссылкою в Якутскую область.

6 Октября 1878 г.

Министерство Внутренних Дел,

Департамент Полиции Исполнительной

Отделение II

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 377, л. 356

Министр Внутренних Дел, отношением от 6 Октября 1878 г. за № 139, уведомил что состоящие под надзором полиции политические преступники, уличенные в покушении на побег, или за совершение онаго, на основании Высочайшаго повеления, состоявшагося 8 Августа 1878 г., наказуются по задержании ссылкою в Якутскую область.

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 377, л. 350

* * *

ЦГА РК, ф. 267, о. 1, д. 106, л. 133

* * *

Туркестанский

Военный Округ

Окружный Штаб

Судная часть

28 Сентября 1879 года

№ 1191

г. Ташкент

Командующему Войсками Сыр-Дарьинской Области

Главный Военный Суд, разсмотрев военно судное дело о сосланных по Высочайшему повелению из Уральскаго казачьяго войска, с лишением казачьяго звания, в Туркестанский Округ Ефиме Голованове, Кирилле Снегиреве, Мине Скачкове, Егоре Жинжине, Петре Аронове и Иване Зубареве, нашел, что 20-го Сентября 1876 года, как видно из приказа Командира Казалинскаго военно-рабочаго Батальона Майора Панцырева, подсудимым было приказано, чтобы они, в числе прочих поселенцев, вышли из казарм для расчета по ротам, но подсудимые приказание это исполнять отказались и несмотря на увещания как Майора Панцырева так и присутствовавшаго при сем Сыр Дарьинскаго Губернскаго Воинскаго Начальника Генерал Майора Чемерзина, продолжая упорствовать в своем отказе, начали шуметь и кричать: «не желаем, бейте нас, режьте, в конец не желаем». Когда же для принуждения их к исполнению приказания, была назначена военная команда и ей приказано было силою выталкивать не повинующихся из казармы, то подсудимые, сопротивляясь Команде, стали подстрекать к тому же и своих товарищей, вследствие чего тотчас же были арестованы; после чего безпорядок заметно уменьшился.

Подсудимые Голованов, Снигирев, Скачков, Жинжин, Аранов и Зубарев, не сознаваясь в возникшом на них обвинении, показали, что они, при выходе 20 Cентября из казарм никаких беспорядков не делали и только говорили Майору Панцыреву, котораго за батальоннаго своего командира не признают, что желали бы знать, для чего к ним в казармы послали солдат с ружьями и куда их хотят выгонять, но на это Майор Панцырев ничего не объяснил, а приказал казакам и солдатам бить их плетьми и прикладами, вследствие чего они начали кричать, и, не помня себя говорили что попало.

Несмотря на таковое показание, подсудимые в неповиновении и сопротивлении распоряжению своего начальника (…) положительно изобличаются собственным сознанием, что они Майора Панцырева не признают за своего Начальника и что, в день происшествия, они кричали и требовали от Майора Панцырева объяснений, по поводу отданнаго им приказания о выводе их, подсудимых, из казарм.

Посему Главный Военный Суд, признавая подсудимых (…) виноватыми: в неповиновении, сопротивлению распоряжению своего начальника и подстрекательстве к тому же своих товарищей (…) определением:

Лишив подсудимых Головина, Снигирева, Скачкова, Жинжина, Аронова и Зубарева всех прав состояния сослать в каторжную работу в крепостях на двенадцать лет каждаго.

ЦГА РК, ф. 267, о. 1, д. 106, л. 154–155

* * *

ЦГА РК, ф. 267, о. 1, д. 106, л. 132

* * *

(…) Между тем ссылка в Сибирь на поселение составляет меру уголовную, которая по существующим законам может быть определена лишь властью суда и касается только лица обвиненнаго, лишая его всех прав состояния, но не налагая обязанности на семейство следовать за ними в ссылку. (…) возможно было бы испросить разрешение на высылку не на поселение, а на житье в Сибирь, т. е. на такую меру, которая предусмотрена законом как административная (…)

Начальник ГУ иррегулярных войск А. П. Богуславский (в ответ на предложение Н. А. Крыжановского ссылать казаков в Сибирь)

2.09.1880

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 377, л. 655

* * *

Начальник главного управления иррегулярных войск генерал от инфантерии Александр Петрович Богуславский

Военное Министерство

Главное Управление Казачьих Войск

25.11.1880 г.

(…) Предоставить Оренбургскому Генерал-Губернатору право отправлять в Сибирь на житье тех из бывших Уральских казаков, кои быв сосланы в Туркестанский край, совершат оттуда побег и будут задержаны в пределах Уральской области. Семейства ссылаемых на этом основании в Сибирь, подчиняются в сем случае общим, существующим об отправлении семейств за ссылаемыми в административном порядке (…).

2., объявить бывшим казакам, находящимся налично (?) в местах их ссылки в Туркестанском крае, что если они совершат оттуда побег после этого объявления, то по поимке их в пределах Уральской области, они уже не будут возвращаемы в Туркестанский край на прежния места, а сошлются в Сибирь на житье, и

3., Объявить по станицам Уральской области, что скрывающиеся в настоящее время в пределах области ссыльные, кои в течении четырех месяцев со дня объявления добровольно явятся к местному начальству и заявят о своем побеге, будут высылаемы на прежния места жительства в Туркестанский край, при чем с ними отправлены будут и семейства их, те же ссыльные, которые в упомянутый четырехмесячный срок не заявят о побеге, по прошествии этого времени, в случае обнаружения их или поимки, будут ссылаемы в Сибирь на житье. (…)

Начальник Главнаго Управления Генерал-Лейтенант Богуславский

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 377, л. 704

* * *

11 Августа 1880 г.

Г. Военному Министру

Рапорт

По поводу представления моего Вашему Сиятельству от 8 Мая сего года за № 1325, о разрешении высылать из Уральской области в Сибирь на поселение беглых из Туркестанского края уральцев, так как обратная высылка их из области на места ссылки, требуя громадных расходов из казны, не приносит никакой существенной пользы, Главное Упр-е казачьих войск отношением от 25 Мая 1880 г. За № 287 просит меня уведомить: относится ли это ходатайство только до тех беглых из Туркестанского края уральцев, семейства коих ещё не высланы в Туркестанский край, или и до тех к которым уже были высланы их семейства, и в таком случае как поступать с семьями последних.

(…)

То при поимке их (беглых ссыльных – Т. Е.) в пределах войска, они не будут уже возвращены в Туркестанский край на прежнее место, а сосланы вместе со своими семействами этапным порядком в Сибирь на поселение. Что же касается бежавших уже из Туркестанского края бывших казаков и скрывающихся в настоящее время в войсковых пределах в своих семьях, то в отношении их князь Голицин полагает объявить по станицам, что если скрывающиеся беглецы в течении четырёх месяцев добровольно явятся местному начальству и чистосердечно расскажут (?) о времени своего побега с места ссылки и прибытия в станицу, а также откуда именно, при каких условиях и с какими сотоварищами скрылись, то таких высылать обыкновенным порядком, как и теперь, на прежнее место, но с тем чтобы с ними отправлены были и их семейства, за тем все те, которые по истечении сего срока добровольно не откроются местному своему начальству, а будут обнаружены и задержаны другим каким либо образом должны быть высланы непосредственно отсюда в Сибирь на поселение вместе с их семействами, подобно вышеуказанным в первой категории бежавшим из мест ссылки в Туркестанском крае, после объявления им об этой мере.

Соглашаясь … с мнением князя Голицина по настоящему предмету, я имею честь донести об этом Вашему Сиятельству в дополнение к рапорту моему от 8 мая 1880 г. За № 1325.

Подписал Ген. Ад. Крыжановский

….. Управляющий Канц. Холодковский

ГАОО, ф. 6, о. 13, д. 377, л. 620

* * *

(…) в Разсыпном, приходил к нам в арестантское отделение молодой человек, портупей-юнкер, который как бы жалея нас, сказал: «дурно вы, уральцы, сделали, что убили генерала Бизянова, за убийство его вас, казаков, много пострадает». Мы ответили, что генерал Бизянов жив и по сие время и никто не думал его убивать. Хотя молодой человек не поверил нашим словам, но мы узнали за какие незаслуженные преступления гоняют нас.

26 августа мы были пригнаны в Оренбург, тут мне довелось видеть много односельчан, они и другие с ними казаки, только что вернулись с принудительных работ на железной дороге. 1 сентября нам объявили, что мы должны следовать в г. Казалинск. Перед выступлением из Оренбурга приехал к нам генерал Юнош с бумагой, из которой мы узнали, что на основании Высочайшего повеления мы лишены всех заслуженных казачьих прав и привилегий с переименованием нас на местах ссылки в сельские обыватели, вины же не было нам вычитано, за убийство ли генерала Бизянова или другия государственные преступления ссылают нас. Впереди стоящие казаки просили генерала объяснить проступок или преступление, за который лишают нас казачьих прав и преимуществ, но генерал Юнош, за неуместные вопросы, смельчаков приказал высечь. После того под командою сотника Гусева тронулись в поход, осень тогда была дождливая и холодная, а мы были в одном летнем платье. Не мало пришлось в пути перенести невзгод, особенно старикам. 28 октября, утомленные тысячеверстной дорогой, пришли в г. Казалинск. 29 октября приехал к нам комендант форта № 1 подполковник Косырев, сделал опрос претензий на начальника эшелона и сказал нам, что мы следуем в Туркестанский край, как добровольные переселенцы.

Толстов, стр. 72–73

* * *

В 1890 году уральцами Пальговым и Чераковским подавалось прошение о назначении суда и следствия по делу ссылки казаков, но оно было оставлено без последствий.

Заслужено или незаслужено понесли уральцы наказание в административном порядке, дадут ответ перед лицом истории те, кто решился неправильными донесениями возмутить незлобивое сердце царя.

Толстов, стр. 80

* * *

Постановление Заведующего Уральскими поселенцами Офицера по военной части Штаба капитана Шишкова 27. января 1882 года

Вприсутствии Старшаго помощника капитана жарова и Письмоводителя Коллежскаго Секретаря Албрейна было мною прочитано решение Главнаго военнаго суда находящимся под судом уральских поселенцов: Александр Вавилин, Иван Сидоров, Гаврила Подлипалин, Маркел Гогушкин, Дементий Сиговатов из них только один Александр Вавилин изъявил полное раскаяние в бывших своих поступках за своим подписом, (после сего?) тот час же был освобожден из-под ареста, а так как Иван Сидоров, Гаврила Подлипалин, Маркел Голушкин, Дементий Сиговатов Заявили так как они себя не считают (документ обрывается – Т. Е.).

ЦГА РК, ф. 267, о. 1, д. 220, л. 27

Жизнь в замкé

Арестованные неудобны тем, что с момента ареста превращаются в нахлебников под опекой государства, вместо того чтобы вносить свою лепту в государственную казну. Их нужно где-то разместить, накормить, напоить, обеспечить им возможность сходить в туалет, не задохнуться от жары, не замёрзнуть, не заболеть; если болеют – их нужно лечить; и если, не дай бог, умрут, то нужно будет отчитываться об этом и хоронить умерших (всё это в теории; на практике такая забота о заключённых не всегда была возможна). А ещё из чистой неблагодарности они совершают побеги, чем провоцируют новые потоки бумаг и новые издержки. И всё это – документация и расходы – должно делаться в рамках, предписанных законом и начальством, и в пределах финансовых возможностей.

По стечению обстоятельств история с уральским «бунтом» совпала с периодом реформ в тюремном деле, начатых ещё в 1860-е годы. В 1861 году была большая ревизия, которая обнаружила, что «тюрьмы в России и Сибири находятся в самом плохом состоянии, какое только можно себе представить. Число заключенных в каждой из них было большей частью вдвое и втрое больше максимальной цифры, допускаемой законом. Здания оказались такими старыми и развалившимися, и в таком невероятно грязном состоянии, что большей частью в них не только жить было невозможно, но невозможно было даже придумать, каким способом перестроить их» (Крапоткин, стр. 11–12). После нескольких лет сборов статистических материалов правительство было готово к следующему шагу: написанию нового тюремного положения. В 1873 году первая часть тюремной реформы была подготовлена. В январе – феврале 1874 года по тюрьмам были разосланы многочисленные циркуляры и инструкции по наведению дисциплины среди тюремного персонала, описаны правила содержания заключённых и нормативы для камер, рационов и всевозможных процедур, например: как, когда, сколько раз и кого выводить на прогулку, как обеспечить безопасность в камерах, как предотвратить побеги, как избежать межведомственных разногласий при пересылке/передаче арестованных из одной тюрьмы в другую и т. д. Надо полагать, что начались и регулярные проверки по тюрьмам с целью обеспечить исполнение этих циркуляров, потому что в архивах встречаются письма с критикой в адрес конкретных тюремных заведений. Встречаются критические замечания в адрес тюрем, где даже ворота не были заперты и арестованные бродили где хотели, без охраны, поэтому и меры по исправлению их тоже принимались серьёзные. В циркулярах встречаются очень категоричные формулировки. В одном из указаний был приказ «в каждом арестанте, не сопровождаемом конвоем, видеть преступника, имеющего намерение бежать», по которому «обязаны стрелять» (ЦГА РК, д. 89, л. 42).

Вообще-то главная проблема с тюрьмами в России была не столько в дисциплине, сколько в деньгах, а точнее, в их катастрофической нехватке. Бюджетное обеспечение тюрем было нищенским и до реформы, и после реформы. Например, в 1879–1881 годах МВД просило 3 миллиона рублей на ремонт тюрем, а получило только 1 миллион 200 тысяч (Крапоткин, стр. 13). Подобная бюджетная ситуация продолжалась, наверное, со времён Рюрика и до революции 1917 года. Соответственно, и состояние тюрем было плачевным на всём протяжении истории.

Второй большой проблемой была медлительность предварительных следствий, которые могли тянуться годами, и соответственно, все арестанты, чьё преступление не было доказано, годами висели обузой на бюджете государства и занимали пространство в тюрьмах. Например, по всей империи (по гражданскому ведомству, то есть МВД) в 1876 году арестовано было почти 100 тысяч человек, в итоге судили только 37 тысяч, из них оправдали 12 612 человек; то есть 75 тысяч человек были арестованы совершенно напрасно, а из осуждённых 25 тысяч человек 15 % были люди, совершившие совершенно незначительные правонарушения, например, нарушившие паспортный режим… Все эти 100 тысяч человек могли провести месяцы и годы, ожидая решения своей судьбы. В итоге тюрьмы были всегда переполнены. В тюрьмах, рассчитанных на 200–250 человек, могло быть 700–800 арестантов одновременно (Крапоткин, стр. 13–14), что порождало массу проблем.

Реформа не блистала достижениями, потому что и 30 лет спустя тюрьмы всё ещё нуждались в срочном улучшении, так как «все наши карательные учреждения далеко не таковы, какими они должны были бы быть, и что в сущности каждое из них является осязательным противоречием современной теории обращения с преступниками», писал П. А. Крапоткин, лично знакомый с российской Фемидой конца XIX века (стр. 3). Многие из благих намерений в итоге были благополучно проигнорированы тюремным персоналом, и по многим объективным причинам тюрьмы остались в своём первородном дореформенном состоянии. Но в 1874 году, когда тюрьмы лихорадило от постоянных проверок и потока новых инструкций и циркуляров, и у персонала ещё не было уверенности в том, как вести документы и рутинные процедуры, менее всего им нужны были арестанты «не по профилю».

ГАОО, ф. 6, о. 1, д. 377, л. 364

Когда начался наплыв арестованных уральских казаков, тюремное начальство оказалось перед лицом многочисленных административных трудностей, особенно за пределами УКВ. Прежде всего, арестованы они были по военному ведомству и должны были быть судимы военным судом и содержаться в казармах или на гауптвахте. УКВ, так же как и Оренбургское казачье войско, не имело помещений, чтобы расположить в них тысячи арестантов. В Уральске был горький опыт общения с Оренбургским линейным батальоном, ответственным за самую большую долю преступлений в УКВ, и у этого батальона были свои тюремные помещения для собственного контингента (подробнее об этом в главе «Жизнь во время бунта»). Была в Уральске и своя городская тюрьма, довольно передовая по понятиям того времени, если судить по материалам из «Уральских войсковых ведомостей»: со школой и с мастерской («УВВ», 1873, № 13, стр. 4). В ней содержались гражданские арестанты. Объединённые армейские тюрьмы и казачьи гауптвахты не давали никакой возможности расположить всех арестованных казаков. Пришлось задействовать тюрьму МВД, где сотрудники были знакомы только с процедурами по отношению к гражданским заключённым. Сотрудники тюрем ещё и сами не вполне освоились с новыми правилами, а с прибытием казаков и вовсе запутались в процедурах. Например, всего за несколько месяцев до поступления первых заключённых из УКВ работники тюрем получили инструкции, что «каждый гражданский арестант» должен быть «снабжён в день его заключения под стражу билетом по прилагаемой форме, и чтобы билет этот постоянно находился при том арестанте» (ЦГА РК, ф. 267, о. 1, д. 89). А что тюремный персонал должен был делать с военными арестантами? Подчинялись военные арестанты этому правилу о билете или нет? Арестованы казаки были по прямому указанию генерал-губернатора Н. А. Крыжановского, который не подчинялся МВД, и его военно-судная комиссия не утруждала себя формальностями, обязательными для гражданских судебных органов. Таких мелких деталей было много, и все они нуждались в разрешении, что вызвало потоки бюрократической переписки.

Литература об уральцах, содержавшихся под стражей в 1874–1880 годах, полна описаний двух основных трудностей. Одна из них: УКВ было совершенно не готово к сотням, а тем более тысячам заключённых, особенно в станицах, когда начались аресты станичных сходов. Да и в дальнейшем, на всём протяжении так называемого бунта постоянная нехватка помещений и средств на содержание арестованных была главной темой самого массивного потока бумаг. Встречается упоминание, что непокорных казаков сажали даже в пожарные будки (см. воспоминания генерала Масянова в приложении к главе «Про несомненную роль бумаг и подписей»). Скорее всего, эти воспоминания относятся к августу 1874 года, когда шли выборы хозяйственных депутатов и станицы УКВ отказывались от участия в выборах в массовом порядке. Тогда аресты были «внеплановыми», так как никто в УКВ не предугадал такого развития событий.

Ещё более массовые аресты случились летом 1875 года, но к тем арестам администрация готовилась заранее, и события – и так называемый бунт, и аресты – разворачивались вполне организованно. Для «ослушников» заготовили большие помещения, например, пустой хлебный магазин, о котором написал Ф. И. Толстов. Можно поверить в то, что летом 1874 года арестованных приходилось распределять даже по пожарным будкам, потому что до описываемых событий в Уральской тюрьме располагалось всего 79 заключённых («УВВ», 1869, № 7, стр. 9), из них 8 женщин и 2 малолетних детей, содержавшихся отдельно. Тюремные школа и мастерские перестали действовать и стали использоваться как камеры, когда нахлынули волны арестованных казаков. До описываемых событий смерть заключённого в тюрьме была такой редкостью, что про такие случаи писали в «Уральских войсковых ведомостях» и проводили расследование, не является ли смерть подозрительной («УВВ», 1870, № 22, стр. 2). Лишь только в тюрьму стали поступать «несогласные» казаки, как всякие вести из тюрьмы прекратились, а административная переписка по поводу арестантов довольно часто рассылалась под грифом «Секретно» и в закодированной форме. Были в Уральске также попечительский комитет о тюрьмах и дамский комитет, чьими заботами жизнь арестантов приобретала некоторые удобства и смысл, если верить упоминаниям о деятельности этих комитетов в войсковой газете. С 1874 года в газетах не появляются упоминания ни о какой тюремной благотворительности. С чего бы это?

Другой типичной проблемой было то, что казаки оказались исключительно неудобными арестантами, и историки неизменно приводят примеры странных инцидентов, происходивших по вине упрямых «старообрядцев-фанатиков». С самого начала этой истории, а точнее, с момента, когда начались подписки, отчёты об арестах и содержании казаков под стражей балансируют между фарсом и безумием. Мне бы хотелось добавить третью трудность, которая имеет прямое отношение ко второй: неприспособленность тюремной системы для содержания заключённых неосновной конфессии, из-за чего содержание старообрядцев под стражей было двойным наказанием для старообрядцев, и в какой-то степени это было наказанием для стражи, которой приходилось иметь дело с щекотливыми религиозными ситуациями. Была и четвёртая особенность в ситуации с арестами казаков: в связи с колоссальным количеством арестованных были наняты (задействованы) люди, не имеющие никакого опыта работы в тюремной системе, что тоже вело к трагедиям со стороны арестантов.

Первый арест в этой истории случился в июне 1874 года. Произведены были первые аресты своими же, уральскими, казаками. Потом были аресты, произведённые солдатами. Ни казаки, ни солдаты не были тренированы заниматься арестами, не имели ни малейшей идеи о специфике работы. Неумение казаков обращаться с арестованными дорого обходилось последним. В сентябре 1874 года во время транспортировки осуждённых двое (два Фёдора, Буренин и Лапшин) умерли от того, что неумелые конвоиры перетянули кровеносные сосуды слишком туго и нарушили кровообращение (этот случай описан Сандром по прошениям казаков). Несколько часов в таком состоянии оказались смертельными. Их вина или участие в «бунте» никогда не были расследованы и доказаны, однако смертный приговор они получили.

Использование казаков в качестве конвойных для арестантов случалось и раньше, до событий 1874 года. Случалось это и позже, и не обязательно по делам «раскольников-бунтовщиков». Время от времени полицейских не хватало, и тогда сопровождение преступников поручалось казакам, имевшимся в наличии. Мне не довелось встретить никаких указаний на то, что казаков обучали основам конвойного дела: как арестовывать, как вести себя с арестованными, как связывать, как обеспечить безопасность – свою и конвоируемых; то есть все те основы профессии, которые обязательно даются всему тюремному, полицейскому и конвойному персоналу. Если какой-то инструктаж и проводился, то, видимо, был незначительным, потому что нигде не упоминается.

Среди арестованных, конвоируемых казаками до 1874 года, были в основном свои же казаки или киргизы и башкиры. Киргизов и башкиров ловили на воровстве скота, чаще всего лошадей, и зачастую поимка воров сопровождалась весьма непрофессиональными разборками, в которых попадало и ворам, и казакам. Казаков же ловили на браконьерстве – пожалуй, самое распространённое правонарушение в УКВ, никто из казаков не воспринимал это как преступление, поэтому многие в войске относились к браконьерам, соответственно, очень снисходительно. Ещё «ловили» казаков-беспоповцев на внецерковных браках, что вообще воспринималось как гонения на честных христиан. Попадались среди арестованных и беспаспортные бродяги, как правило старообрядческие странники на пути в Иргизские скиты, которым казаки тоже сострадали. В результате караульная служба казаков зачастую вызывала нарекания, в первую очередь за частые «упущения» арестантов. Об этом и Рябинин довольно подробно пишет в своём обозрении, и местная газета время от времени печатала приказы о наказаниях казакам, упустившим или слишком либерально относившимся к конвоируемым. Например, в № 1 «Уральских войсковых ведомостей» за 1880 г. напечатан приказ № 914 о наказании начальника конвоя, сопровождавшего арестованных из Бузулука в Уральск и позволившего одному из арестованных (арестант был из Оренбургского линейного батальона!) ехать свободно, без охраны, впереди конвоя, и первым въехать в Уральск. Впрочем, бывали и серьёзные происшествия, достойные места в приключенческих романах из криминальной жизни, когда конвоируемые (чаще всего конокрады-киргизы) совершали нападения на конвой, с жертвами и погонями. Но и в таких случаях приключения случались из-за процедурных нарушений и незнания казаками элементарных правил («УВВ», 1873, № 28, стр. 1). И подобных примеров было немало. А уж когда начались массовые аресты своих же соседей-приятелей в 1874–1875 годах, несомненно, было много инцидентов в караулах. Этому есть косвенные свидетельства, но мне пока не удалось найти архивное дело с материалами по конвоям.

Самый доступный мне источник информации о подобных инцидентах (а точнее, должностных преступлениях) – это «Уральские войсковые ведомости». В № 26 за 1879 год напечатан приказ № 456 об упущении арестанта Немолошнова с полицейской гауптвахты группой казаков. Одного казака обвинили в прямом пособничестве арестанту и помощи в организации побега, а остальные, судя по описанию дела, не соблюдали правил караульной охраны. Есть косвенные свидетельства, что подобные случаи не были единичными, и из изложенного в предыдущей главе можно предположить, что таких нарушителей смешали с «бунтовщиками», и они могли проходить в общих списках с приговорёнными за «неподчинение».

Были зарегистрированы инциденты и во время тюремного заключения. Сами арестанты не оставили документальных свидетельств о причинах инцидентов в тюрьме. Мы можем попытаться сложить отчёты и рапорты с инструкциями по содержанию арестантов и сравнить их с современной существующей практикой старообрядцев, которая не очень сильно изменилась. Может быть, таким образом можно попытаться реконструировать логику «странных» событий.

«УВВ», 1878, № 3, стр. 4

И начинать этот разговор нужно с самого главного: с еды. В день на содержание одного арестанта полагалось 10 коп., которые в 1875 году урезали до 7 копеек на человека. Мне не удалось найти документ, на основании которого сумма содержания для уральских заключенных была урезана, однако по всей Российской империи на содержание арестантов продолжали выплачивать 10 коп. на человека. Из этих денег оплачивались питание, одежда, отопление и все прочие нужды арестантов. Рассматривая цены на продукты питания, можно подумать, что уральские казаки были в достаточно хорошем положении, потому что Оренбургская губерния имела чуть ли не самые низкие в Российской империи цены на зерновые и муку: если в Петербургской, Архангельской, Курляндской или Рижской губерниях платили по полтора рубля за пуд ржаной муки, то в Оренбургской – от 40 до 70 копеек, в зависимости от года. По циркулярам 1871 года каждому арестанту полагалось более фунта муки в день, что составляет более полукилограмма (в месяц это составляло около пуда муки, а за год около 12 пудов). Крупы полагалось 16 золотников в день, или около одного пуда в год. По праздничным и воскресным дням арестантам полагалось мясо, его выходило около трех пудов в год. Также на каждого арестанта выделяли «приварочные» деньги в размере одной копейки в день на дополнительные продукты, как-то: соль, капуста и т. д. Всего приварочных денег выходило на каждого арестанта 3 рубля 5 копеек в год. Это в теории.

По той же теории арестанты в Уральске, Орске и Оренбурге имели возможность есть в два раза больше, чем арестанты в Риге, и уж наверняка в их тюрьмах не было трудностей с получением положенной порции хлеба. Однако, как это случалось на протяжении всей истории «бунта», в Оренбургской губернии тюремные циркуляры не пересеклись с тюремной действительностью.

Тюремная переписка полна тревожных запросов вышестоящим инстанциям в связи с отсутствием денег на содержание заключённых. Губернский бюджет не был рассчитан на столь массовый приток арестантов, денег в казне на содержание всех этих «бунтовщиков» не было. Переписка тянулась месяцами, запросы становились всё отчаяннее. Значит ли это, что всё время, пока велась переписка, арестанты сидели в тюрьмах без довольствия? И даже когда дневное довольствие понизили до 7 копеек на человека (см. приложение к этой главе), денег всё равно не хватало. И если не было денег на еду, то их уж тем более не хватало на мыло, банные веники, швабры, лекарства и прочие предметы не первой необходимости. И не будет ли естественным предположить, что если заключённых морили голодом (или не мыли), то это могло спровоцировать какие-то инциденты?

Понятно, что в тюрьме не предлагали разносолов. Основные расходы на тюремное питание приходятся на муку и крупы, а циркуляр о заведении огородов при тюрьмах для выращивания капусты и картошки был написан только в 1879 году, и это ещё не факт, что этот циркуляр исполнялся! Но и то, что предлагалось (когда оно предлагалось), могло, в теории, вызвать конфликты. Уральцы были (да и сейчас) очень разборчивы и, можно даже сказать, педантичны в вопросах питания.

Убеждения старообрядцев на удивление близки древнеримскому правилу: в здоровом теле – здоровый дух. «Чистота» всего, что употреблялось вовнутрь, будь то вода, воздух, еда, была исключительно важна. Притчей во языцех у русских стала привычка староверов не делиться своей посудой с людьми другой веры. Если и входил в дом «нечистый» человек из мира и если доводилось ему есть за одним столом со староверами (не в лесу ведь жили, общались с кем угодно: и с православными, и с немцами (в Кызыл-Орду сослали много немцев во время Великой Отечественной войны), и с казахами, и с корейцами – их тоже много сослали в Кызыл-Орду с Дальнего Востока), то для таких гостей была отдельная посуда. Даже если член семьи жил в миру (например, муж работал среди казахов или русских и сам ел по столовым – в XX веке такое часто бывало, что муж-шофёр уезжал куда-нибудь в деревню надолго во время страды или муж-военный жил подолгу в казармах и т. д.), то в таких случаях и собственному мужу жена подавала еду в «нечистой» посуде. Разумеется, нечистой она была лишь по своему предназначению, не для «истинных древлеправославных христиан», потому что с гигиенической точки зрения староверки были тоже исключительно педантичны, и все, кому доводилось видеть уральские старообрядческие дома внутри, засвидетельствуют вместе со мной, что в комнатах всё было вымыто, выскоблено, накрахмалено, и грязной посуды не держали.