Текст книги "Крымский мост"

Вечернее солнце светит нам в спину. Спускаемся еще немного. Поворачиваюсь и смотрю на колоннаду как бы со стороны. Пристань в контровом освещении, то есть свет проникает с противоположной от нас стороны. Мы попали сюда в удачное время дня. Именно такое освещение позволяет сейчас подчеркнуть достоинства этого памятника истории и архитектуры. Я щурю глаза и любуюсь Графской пристанью. Особенно эффектны ее рифленые колонны. Солнечные лучи как бы просвечивают инкерманский камень на каннелюрах колонн, и они кажутся прозрачными, словно сделаны из белоснежного оникса.

Папа идет по Севастополю не спеша, пытается вспоминать. И у него, судя по выражению его лица, то сосредоточенного, то смягченного улыбкой, это получается. Мы с женой некоторое время идем рядом с ним, потом оказываемся впереди, когда он останавливается, чтобы оглядеться, всмотреться. Слушаем его, когда он нам о чем-то рассказывает, и все время поглядываем ему под ноги, чтобы он не засмотрелся и не споткнулся. Папа идет по городу, слегка приподняв подбородок, как идут навстречу чему-то светлому. Он сейчас занят одним важным для него делом. А мы чувствуем себя здесь просто гостями. С детства мне запомнился лишь кусочек Севастополя от Графской пристани и площади с бронзовым адмиралом во весь рост до памятника затопленным кораблям и морского аквариума. А моя жена здесь впервые.

Крутим головами по сторонам. Мы с дороги еще не ели. Хотим найти какой-нибудь летний ресторанчик, чтобы в нем перекусить. Заходим в один, другой, но отказываемся там заказывать: нет ничего постного, а папе жирного нельзя.

Прогулка по городу продолжается.

Вот флотский мемориал. Среди высеченных на памятных плитах надписей папа находит название крейсера «Ворошилов». О чем-то задумывается. Читает до конца весь список боевых кораблей. Снова стоит молча. Вдруг, как бы очнувшись, смотрит в одну сторону, потом в другую. Сориентировавшись, «взлетает» по крутым ступенькам, ведущим к памятнику Александру Ивановичу Казарскому. За папой мы не поспеваем. Потом присоединяемся к нему, чтобы тоже почтить память героя-моряка и экипажа брига «Меркурий». Кстати, это первый памятник, установленный на севастопольской земле.

Мы проводим остаток первого дня нашего путешествия по Крыму, рассматривая достопримечательности города-героя. Сначала долго фотографируемся у памятника затопленным кораблям. Нежарко и солнце вот-вот скроется, но я лезу в воду, прямо с тех камней, где восьмилетним мальчишкой первый раз нырнул в Черное море и так его полюбил. Это не купание. Это скорее ритуал.

Находим среди вывешенных на продажу летних головных уборов белую фуражку с золотым якорем на околыше и лаковым козырьком. Каждый из нас примеряет этот головной убор. Но папе он больше к лицу. Фуражка также гармонирует с белой папиной сорочкой. Да и вообще, мне кажется, она была пошита специально к его приезду в Севастополь.

С приближением сумерек все более назойливой становилась мысль о том, где мы заночуем. В багажнике, в конце концов, есть палатка, есть спальники, покрывала, зонты и зонтики. Не зная, как в Севастополе найти ночью жилье, мы решили вернуться сюда на следующий день, а на ночь из города все же уехать в Балаклаву.

«Обновленная» Балаклава

Уже ночью мы въехали прямо в центральную часть города, который в былые времена являлся секретнейшей базой подводных лодок Черноморского флота. В одночасье он перестал быть секретным. Кстати, административно Балаклава входит в состав Севастополя, хотя и находится в двенадцати километрах южнее.

В 1475 году крепость была захвачена турками, давшими ей название Балык-Юва, что в переводе на русский язык означает «рыбье гнездо». Со временем турецкое название трансформировалось в Балаклаву.

В гавани пришвартованными к причалу стояли в ряд не военные корабли, а большие белоснежные пластиковые яхты, на корме которых развивались звездно-полосатые флаги. Вначале я подумал, может быть, кто-то просто решил, как говорят, «приколоться». Но судя по обрывкам перемешанной со смехом английской речи, доносившейся с палубы, это действительно была яхта заокеанского яхтсмена. Повстречалась бы мне яхта эта где угодно, только не в Балаклаве, скорее всего, осталась бы она мною незамеченной.

Была теплая южная ночь. Возле яхт веселилась вальяжная, в меру подпитая публика в гавайских рубахах и шортах. То и дело в небо взлетали фейерверки, по-видимому, в честь какого-то праздника. Возможно, это был день независимости, сделавший бухту независимой от сегодня уже не базирующихся в ней современных российских ударных субмарин типа «Барс», относящихся к серии подлодок «Щука», хорошо зарекомендовавших себя в истории войн. Конечно, война – это всегда кровь. Но стоит ли ликовать, забивая голы в собственные ворота. Да, мир изменился. Но спросим себя, стал ли он крепче после всего того, что произошло в последние годы? Позже я узнал, что живописные берега, удобная бухта привлекают в Балаклаву множество яхтсменов и не только американских. Наверняка, кто-то скажет: «Каким же нужно быть косным и отсталым человеком, чтобы не отличить яхты от канонерок!» Что ж, раз так получилось, я отвечу на это известной фразой: «Миру – мир!», – и добавлю: «А чьим-то слишком разыгравшимся аппетитам – Нет!»

Прожили мы в Балаклаве трое суток, причем весело. С утра мы отправлялись на пляж. Не вылезали из воды. Мне кажется, больше всех нравилось купаться папе. Я пытался загнать его под зонт, чтобы защитить от палящего солнца. Но он не слушался, а только коротко отвечал мне: «Я греюсь, все нормально». Потом, нагревшись, падал в воду и плыл баттерфляем, не поднимая головы, то есть, не дыша, метров двадцать. Остановившись, лежал на воде лицом вниз еще секунд десять, а потом, поднимал голову и, фыркнув, осматривался по сторонам. Кого он мне напоминал в такие моменты? Конечно же, моржа или тюленя – лучших морских пловцов. А ведь он давно не видел моря. Очень давно.

Как-то раз мы с женой оставили папу на пляже, а сами пошли посмотреть другой пляж, расположенный за скалами. Это был обрывистый берег, который примыкал к самому мысу Фиолент. Пока мы, заплыв далеко от берега, качались на волнах, море неожиданно разволновалось. Вернувшись к скалам, мы долго не могли найти лазейки, где бы можно было безопасно выбраться на берег. В конце концов, это нам удалось, но потеряли не менее часа. Когда мы вернулись в тихую Балаклавскую бухту к нашему папе, он, как нам показалось, наслаждаясь морем, даже не заметил нашего отсутствия, поскольку никак не отреагировал на наше возвращение.

Капитан первого ранга

Отъезд из Балаклавы был запланирован на следующий день. Насладившись с утра купанием в море, к вечеру того же дня мы поехали попрощаться с Севастополем. Это было и прощание, и продолжение знакомства с городом одновременно.

Бродя по Приморскому бульвару, мы решили покатать папу на тихоходном ботике по Севастопольским бухтам. От Графской пристани началась наша морская прогулка.

Два парня, моторист и гид, были заняты каждый своим делом. Один из них, рулевой, вел катер вдоль выстроившихся на рейде в длинную шеренгу военных кораблей, от громадных крейсеров и линкоров до небольших тральщиков. Другой бойко рассказывал историю почти каждого из этих постаревших стальных героев. Крутясь с фотоаппаратом и пересаживаясь со скамейки на скамейку, чтобы сделать хорошие снимки, половину рассказа я прослушал. Наверное, нужно было заниматься чем-то одним. Но зато фотографирование помогает зрительной памяти. Я и сегодня вижу, как наяву наш катерок, скользящий вдоль нависающих над нами гигантских корабельных носов, из ноздрей которых к нам, словно руки, тянулись толстые якорные цепи и уходили под темную воду. Да, с берега такого не увидишь.

К сожалению, папиного крейсера мы не увидели. Но мы и не надеялись на такую встречу.

В конце бухты наш кораблик развернулся. Я сидел впереди, развернувшись лицом к остальным пассажирам, и продолжал фотографировать папу и жену.

Навстречу нам шел такой же прогулочный катер. Видя, как я увлеченно фотографирую своего отца, моторист, возможно, догадавшись, кем был мой папа раньше, решил мне кое в чем помочь. Подав короткий звуковой сигнал, он слегка повернул наш кораблик в сторону приближавшегося к нам судна. Оба катера остановились напротив друг друга. После небольшого диалога с борта прогулочного катера нашему мотористу кинули черный морской китель, который через других людей передали папе. Он немного смутился, а потом согласился надеть китель, но накинул его только на одно плечо. Я сказал, что так не пойдет, сниматься одетому не по форме нельзя. Тогда папа надел китель как полагается, застегнув все пуговицы и поправив морскую фуражку с черным лаковым козырьком, украшенным золотыми дубовыми листьями.

Мне хорошо запомнился момент, когда совершенно незнакомые люди, молча улыбаясь, радовались за папу, возведенного совместными усилиями в чин капитана первого ранга, о чем свидетельствовали золотые звезды на погонах кителя. Затвор фотоаппарата щелкнул.

Через пару недель я любовался фотографией, на которой был запечатлен капитан первого ранга в черном кителе и белой фуражке на фоне большой черной подводной лодки, пришвартованной к берегу.

Вернувшись в Балаклаву, мы присели в рыбном ресторанчике на набережной, где нам подали горячий борщ, кстати, очень вкусный. Папа был всем очень доволен. Он был настолько весел и разговорчив, что незаметно для самого себя выпил огромный бокал свежего пива, совершив тем самым нехарактерный для него поступок. А потом спросил: «Бокал этот точно пол-литровый? Не больше?» – «Нет, нет», – успокоил его я. Хотя за слова свои я не ручаюсь. По-моему, все-таки это был литровый пивной бокал, похожий на те бокалы пива, которые подавали в тавернах вернувшимся из дальнего похода капитанам, если те отказывались от надоевшего им рома.

Утром мы сели в машину и, выехав из Балаклавы, направились по извилистому южному побережью Крыма на восток в сторону Судака, в местечко, где нас уже давно ждали наши друзья. По извилистой дороге мы доехали до южной оконечности Крымского полуострова – мыса Сарыч, который прозвали нашим «Мысом доброй надежды». Мы увидели немало красивейших мест. Поплавали в синих водах, омывающих вместе с ветром мыс Форос. Провели некоторое время в переполненном отдыхающими, жарком и многолюдном Симеизе. И к шести часам вечера были уже в Алуште. До Судака оставалось всего-навсего семьдесят четыре километра.

Справа от нас Черное море. Слева, вдалеке, виднеется гора Демирджи. Ты движешься, а гора все время как бы остается на одном и том же месте. Такой он, Крым: кажется, до всего можно дотянуться рукой, но на самом деле, это не так просто.

Подъезжаем к поселку Рыбачье. Впереди на дороге «пробка». Нет, не автомобильная. Это толпа отдыхающих. Перерыв на обед. Пляж пустеет. Едем с той же скоростью, с которой двигаются загорелые, разморенные на солнце и проголодавшиеся люди. Их дети, которых им не удается контролировать, мечутся перед капотом нашего автомобиля. Замечаю, что один из родителей все же держит ребенка за руку, но делает он это своей левой рукой, при этом его чадо беспечно идет по асфальтовому покрытию главной дороги на Феодосию.

Наконец-то приморские поселки заканчиваются. Мы немного отдаляемся от моря, с трудом обогнав несколько коптящих туристических автобусов, устремляемся вперед. Затем снова съезжаем к морю.

Тихий уголок. Это наше излюбленное место. Жена – мой штурман, а по совместительству и «диспетчер взлетно-посадочной полосы» – дает отмашку о прибытии к месту назначения.

Освежаемся в море и едем к друзьям в село. Там нас ждут, и там нам предстоит провести неделю купания в море и загорания на солнце или лежания под зонтом, все время срываемым с места неукротимым морским бризом – характерным явлением для начала осени в Крыму.

Мой отец до этой поездки не был в Севастополе с 1960 года. И на этот раз он был очень счастлив, что побывал в этом городе. Будучи в свои семьдесят девять лет стоической личностью, что было доказано за четырнадцать дней путешествия по Крыму, он, даже не колеблясь, согласился повторить путешествие в Крым вторично, через год. Только вот снова побывать в Севастополе он отказался наотрез, сказав, что не станет рисковать своими впечатлениями о его городе и что разбавлять их новыми не собирается.

На следующий год мы в том же составе и на том же автомобиле, въехав на территорию Автономной республики Крым, на одном из главных перекрестков дорог свернули с трассы, ведущей на ЮБК, на восток, в сторону Феодосии…

Вот, пожалуй, и все, что я хотел и, надеюсь, сумел рассказать о близких мне людях и таком же близком для меня полуострове, с которым я останусь связанным навсегда, как бы далеко я от него ни был.

ЗНАКИ ВРЕМЕНИ

Людмила Гоенко (Рязань)

В 1968 году в Симферополе торжественно отмечали 70-летие одного из первых разведчиков нашей страны Павла Макарова. И среди множества поздравлений было письмо школьников из Скопина. Давняя дружба связывает скопинских ребят с Павлом Васильевичем. А секрет тут прост: детские годы провёл Павел Макаров в уездном городе Скопине. До сих пор сохранился дом, в котором жила семья Макаровых. В тот торжественный день пионеры 62-ой школы приняли П. В. Макарова в почётные пионеры.

Я пытаюсь представить его в те годы, когда слава ещё не пришла к нему, а был он просто Пашкой с Ущемиловки – так в начале века называлась одна из улочек старого Скопина. Белобрысый или тёмный, озорной или тихоня – этого не вспомнят сейчас даже старожилы. Помнят одно: у паренька детство было не безоблачным и не беззаботным. Да откуда быть ему беззаботным, ежели и семи не исполнилось мальчонке, когда в дом пришла первая беда. Мать, задыхаясь, бежала к станции – не может быть, не может быть… Но у железнодорожной стрелки в хаосе щепы, металла, кирпичей – всего того, что прежде звалось товарным составом – нашла она изуродованное тело мужа. Шёл 1905-й, революционный год.

Ещё три года тянула прачка Саввична средненького Пашу, он ходил в церковно-приходскую школу. Ей хотелось дать ему образование, но сыновей было трое, а руки у матери одни. Павел стал работать по вечерам в переплётной мастерской у деда. Там все сосредоточенно работали, а кто-нибудь один нараспев читал книги – страницу за страницей… Чего только не было в этих книгах: другая жизнь – яркая и красочная, трагическая и горькая. Много лет спустя знакомые удивлялись, как это сыну прачки и стрелочника, маляру и трамвайщику удавалось стать кадровым офицером, эрудитом и щёголем? Секрет был прост: долгие зимние вечера в переплётной мастерской, чтение книг.

А потом старший брат Владимир перетянул всю семью в Балашов, под Москву. Старший брат на всю жизнь стал его другом. В одно майское утро 1912-го года Володя сказал: «Меня уволили из мастерской, грозят тюрьмой». Друзья переправили Владимира в Крым, а за ним переехала и вся семья.

Оттуда и начался боевой путь Павла Макарова, участника войны 1914 года, потом одного из первых советских разведчиков. Ему вручили удостоверение: «Предъявитель сего капитан 1-го офицерского стрелкового генерала Дроздовского полка П. В. Макаров действительно адъютант командующего Добровольческой армией, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется».

Не раз по кромке льда ходил разведчик Макаров, но оступиться было нельзя: он понимал, что его гибель повлечёт гибель десятков нужных стране людей. Сидя в камере севастопольской тюрьмы, он уже знал: отсюда ушел на казнь брат, здесь, на этой койке лежал он в последнюю ночь. Вставали в памяти глаза матери: «Вернись, сынок, живым вернись!» Массовый побег из тюрьмы, подготовленный разведчиком Макаровым, неслыханное дело, – был совершён. И снова партизанские тропы Гражданской войны в Крыму.

В годы Великой Отечественной войны его вновь разыскивали ищейки, только теперь уже фашистские. И в самые трудные минуты вспоминал он свою мать, бывшую подёнщицу из Скопина.

Рязанские бабы – так звали их прежде, теперь зовут – рязанские мадонны. Откуда силы ваши, женщины моего края? От берёзок ли, пригорюнившихся по над речкой, от спокойных вод озерца или речушки, взявшейся невесть откуда, от всего этого размаха степной дали?! Полоскала ноги в светлой воде Вердовки, дёргали за косички озорные соседские мальчишки. Звали Танькой, потом Татьяной, а там и вовсе Саввичной величать стали. Саввична, сколько горя выпало на твою долю? Схоронила в пятом году мужа, в двадцатом – сына старшего, а в сороковых…

Немец лавиной катился на восток. Двух сынов проводила Саввична, ласково улыбалась, сурово наставляла. Сердцем чуяла, что Пашенька где-то рядом будет. А по дворам уже грузились машины, затягивали узелки соседки: «А что же ты, Саввична? Торопись…»

– А куда торопиться-то мне? Некуда, да и незачем…

Она не боялась немцев, но зато они боялись. Потому и повесили её, 76-летнюю старуху, у ворот дома как мать партизана-разведчика. За все долгие годы ни разу не изменила она себе, ни разу не отговаривала сынов от трудной дороги верности.

А в Крыму в это время с гордостью говорили о неуловимых бойцах Макарова. С ним вместе воевала жена Аннушка. Общими у них были и радости, и горе. У Ани немцы уничтожили всю семью. Весь боевой путь прошла она рядом с мужем, но Победы не пришлось увидеть. День Победы Павел встречал с боевыми товарищами – мать, жену, сына отняла война. Разведчик Павел Васильевич Макаров видел столько героев, столько, что он не мог примириться с тем, что человеческая память не сохранит трагические события военных лет. И у него появилось желание рассказать людям о подвиге своих товарищей по оружию. Написать о прошлом было очень трудно. Груды исписанных листов летели в корзину, а на письменный стол ровным рядком ложились чистые. Он писал о своих фронтовых друзьях, о тех кто погиб, и о тех, кто выжил и трудится рядом. В результате вышла в свет его книга «Партизаны Таврии».

Шли годы, и в Скопине, на Рязанщине Павла Васильевича вспоминали лишь старожилы. На Ущемиловке появились новые дома, да и сама Ущемиловка потеряла своё название. Росло новое поколение, и другой мальчишка ловил карасей в речушке за околицей. Но однажды легла на стол в учительской 62-й школы книжка «Партизаны Таврии». А вскоре почтальон стал приносить ребятам письма с обратным адресом: Симферополь, Раздольная, 6, П. В. Макарову. С каждым годом росла эта пачка, и наконец…

Семья собралась у телевизора.

— Ну, сегодня последняя серия, как-то уж Кольцов найдёт выход?

– Да ладно, мать, такой человек, да чтоб погиб!

Промелькнули кадры фильма:

– Ну вот, погиб…

– Да он не погиб, батя.

– А ты-то, пострел, почём знаешь?

– Знаю. Он нам в школу письма пишет. А мы его в почётные пионеры приняли. И зовут его Павел Васильевич Макаров, он наш земляк, скопинец.

И родители стали припоминать те далекие годы, когда сами были ещё ребятишками и не раз замирали у костра, слушая рассказы дяди Паши. Даже не верилось, что он и легендарный Кольцов из фильма «Адьютант его превосходительства» так похожи. А впрочем, чему удивляться – щедра земля рязанская на таланты. Сегодня мы с благодарностью вспоминаем своих знаменитых земляков.

Юрий Дрюков (Санкт-Петербург)

В Крыму войска союзников планировали захватить Севастополь и уничтожить Черноморский флот. Именно здесь состоялось главное и самое кровопролитное сражение, ставшее решающим для всей Восточной войны.

Для переброски войск в Крым союзниками было подготовлено 34 линейных корабля, 55 фрегатов и других военных судов и 300 транспортов.

Высадка неприятельских войск (Франция – 28 223 чел., Англия – 27 000 чел., Турция – 7 000 чел. Итого – 62 223 чел.) произошла 2 сентября, когда в Петербурге царила полная убежденность, что по позднему времени нападение уже не состоится.

Но неприятель считал иначе. Вселяя в своих солдат уверенность в скорой победе, он твердил о «великом военном пикнике», что поход к Севастополю будет легкой прогулкою и что уже через месяц все будут пировать дома у родного очага. Никто тогда и предположить не мог, что этим войскам придется зимовать в Крыму, причем без дров и соломы.

Место высадки было равнинным и защищалось огнём корабельной артиллерии, поэтому русские войска встретили неприятеля у реки Альмы, заняв позиции на её холмистом берегу.

Русскую армию возглавлял генерал-адъютант князь А. С. Меншиков. Как о нём будут говорить потом, «худой адмирал в море, а ещё хуже, как полководец в поле».

«Светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков (морской министр Российской империи), в каждом из своих подчиненных видел либо недоброжелателя, подкапывающегося под его авторитет, либо интригана и лихоимца, изыскивающего случая к обогащению себя на счет казны, прикрываясь предписанием или разрешением главнокомандующего».

Против более чем 60-тысячного неприятельского войска Россия смогла выставить всего 30-тысячную армию. Правда, позиция, где расположились русские войска, была чрезвычайно сильна. Эту крепкую от природы позицию можно было сделать совсем неприступной. Но…

Распоряжение по подготовке к сражению Меншиков доверил своим любимцам – начальнику штаба подполковнику Вуншу (перед войною – полицеймейстер г. Симферополя) и другим, таким же профессионалам. Альминская позиция даже не укреплялась, не была обеспечена защита войск с флангов, кроме того, и в самом бою был совершен ряд грубых ошибок.

Сражение началось 8 сентября 1854 г. В 12:00 в наступление пошла цепь из зуавов и алжирских стрелков, а за ними – войска в двух колоннах. Зуавы перешли реку и беспрепятственно поднялись на высоты правого берега Альмы. Генерал Боске, удивленный тем, что по его войскам не было сделано ни одного выстрела, сказал окружавшим его офицерам: «эти господа решительно не хотят драться»… Но русские войска драться хотели и яростно сражались против основных сил противника.

«Неприятель все ближе и ближе подходил к нам, так что уж ядра наши стали понемногу долетать до них и вырывать из их рядов жертвы, но вот, лишь только подошли они на пушечный выстрел, наша артиллерия уже целыми рядами стала истреблять их, а они все-таки шли вперед, как бы не замечая и не заботясь о своих убитых собратьях!.. Наконец они подошли к нам почти уж на ружейный выстрел, как на сцену явились их убийственные штуцера, а с моря посыпались тучи ядер, которые в несколько минут уничтожили Минский полк, поставленный близ моря под неприятельские выстрелы бог знает для чего и для какой пользы…»

Убийственный огонь артиллерии и штуцеров союзников просто выкашивал ряды русских войск. Попытки же одолеть врага штыковыми атаками не приносили результата.

«Используя это свое преимущество, неприятель уклонялся от рукопашной схватки, и отступив на расстояние вне зоны поражения от наших выстрелов, открывал убийственный ружейный огонь, что приводило к огромным потерям русских. И тем не менее легкой победы у противника не получилось».

Несмотря на полное отсутствие руководства, на совершеннейшее отсутствие даже просто толковой и понятной, имеющей хоть тень смысла команды, не говоря уже о плане сражения, – офицеры и солдаты сражались с обычным мужеством и держались долго в самых невозможных условиях.

«Не более 10 000 наших удерживали за собою позицию часов семь. Артиллерия наша большое пространство уложила неприятельскими телами, и будь хоть какое-нибудь распоряжение светлейшего поумнее, вероятно наши не уступили бы своей позиции. А удержать за собою поле битвы – выгод слишком много! Но бог еще милостив был к нам: не потеряли ни одного знамени, только 3 подбитых орудия достались неприятелю».

Расстреливая с самого близкого расстояния жестоким огнем своих батарей один из русских полков, генерал Боске с любопытством наблюдал, как русский офицер скакал на лошади вдоль рядов, одушевляя своих погибающих солдат. «Храбрый офицер! Если бы я находился сейчас возле него, я бы его расцеловал!» – вскричал Боске.

Участник сражения, состоявший в штабе Раглана, Кинглэк с уважением отметил большую стойкость и храбрость (a great fortitude) русских солдат при отходе с высот. Их громила французская артиллерия, «страшно избивая их», а они не могли отвечать ни единым выстрелом. И при этих отчаянных условиях «порядок был сохранен, и колонна, с минуты на минуту истребляемая все больше, шла величаво (the column marched grandly)».

Да, русская Армия отступила. Но отступила именно величаво!

«По одним показаниям, союзники потеряли в день Альмы 4300, по другим – 4500 человек. По позднейшим подсчетам, наши войска потеряли в битве на Альме 145 офицеров и 5600 нижних чинов» (Е. В. Тарле).

Путь на Севастополь экспедиционному корпусу был открыт, но противник действовал осторожно, полагая, что имеет дело только с авангардом русской армии. «И в самом деле, кто бы мог поверить, что у русских для защиты Крыма, для сохранения Черноморского флота оставлена только горсть войска, когда привыкли считать нашу армию в миллион?»

10 сентября отступающие войска подходят к Севастополю. Но посчитав, что армия не в состоянии предотвратить его падение, а вот быть отрезанной от сообщения с Россией может, Меншиков принимает решение оставить город. Как потом пелось в солдатской песне: «Молвил: „Счастия желаю“, сам ушел к Бахчисараю, ну вас всех в п…».

Для защиты города против хорошо вооруженной 60-тысячной армии, которая находилась уже в 5 верстах (1 верста = 1066,8 м), был только гарнизон – 1612 человек и моряки Черноморского флота, корабли которого стояли на Севастопольском рейде: 14 кораблей, 7 фрегатов, 11 пароходов и суда мелкого ранга (численность экипажей – 18501 человек, орудий – 1908).

Находящийся на юго-западном берегу Крымского полуострова Севастополь располагался по двум сторонам Севастопольской бухты – южной и северной, и, в соответствии с этим, делился на Южную (собственно город) и Северную стороны. Южная сторона тоже разделялась бухтой, но уже меньшего размера, и тоже состояла из 2 частей: Городской – по западному берегу бухты и Корабельной – по её восточному берегу.

Для отражения неприятеля со стороны моря была создана грозная оборона, состоявшая из пяти линий батарей – 610 орудий. А вот от нападения с суши город был защищен очень слабо.

Война была объявлена еще в феврале, но высадка неприятельских войск состоялась только 2 сентября. К сожалению, за эти 7 месяцев для обороны города с суши почти ничего сделано не было. Хотя имелись и силы – 18,5 тыс. матросов и 30 тыс. армии, и огромные запасы корабельного леса на миллион рублей. Склады с этим лесом будут сожжены при движении неприятеля к Севастополю.

Когда адмирал Корнилов представил Меншикову проект укреплений, которые на собственный счет, «по подписке», предлагали возвести офицеры Черноморского флота и жители города, то князь с негодованием отверг это предложение. А когда прибывший в Севастополь уже в августе Тотлебен указал Меншикову на слабость защиты крепости со стороны суши, то услышал в ответ, что «со стороны крымских татар он никаких покушений на крепость не ожидает!».

Существовало убеждение, что союзники не решатся высадить в Крым значительную армию, а поэтому сухопутные укрепления если и усиливались, то только для отражения нападения малых десантов, при этом работы велись без особого старания.

Северное укрепление, созданное ещё в 1818 г., представляло собой капониры с земляными брустверами, которые по давности постройки пришли в совершенный упадок – осыпались, развалились и совершенно утратили свой первоначальный профиль. Эти сооружения поспешно укрепили и поставили на них 47 орудий.

Южные укрепления возводились по проекту 1837 г. – 8 бастионов, соединенных между собой оборонительными стенами общей протяженностью до 7 верст. Но работы были выполнены только частично – VII бастион у батареи №8; оборонительная стенка, без рва и банкета, облегавшая город и Корабельную слободку; 3 оборонительных казармы позади сооруженных впоследствии I, V и VI бастионов; 2-ярусная Малахова башня с круглым гласисом. Созданные оборонительные сооружения прикрывали не более четверти всей окружности города, остальные же три четверти были совершенно открыты. Пушечными выстрелами эти укрепления могли быть разбиты с самого дальнего расстояния.

Их непрочность подтверждалась даже рапортом коменданту одного из инженерных офицеров о том, что оборонительную стенку Малахова кургана неоднократно разрушал рогами игривый козел, принадлежащий живущему поблизости священнику.

На южных укреплениях были установлены 145 орудий (т.е. примерно по 20 орудий на 1 км).

Неприятель приближался к городу с Северной стороны. В случае удачного штурма он потом смог бы легко сжечь весь Черноморский флот, стоящий на рейде.

Командовать обороной Северной стороны Меншиков назначил адмирала В. А. Корнилова, при этом на его вопрос: «Что делать с флотом?», светлейший довольно неудачно сострил: «Положите его себе в карман!»

Из дневника В. А. Корнилова:

11-го сентября. Мы, моряки, останемся защищать Севастополь. Бог да поможет нам устоять против двадесяти языцев.

12-го сентября. Я взял на себя защиту Северной стороны… У меня 10 000 наших моряков, взятых с кораблей. … Третьего дня, перекрестясь, со слезами на глазах, затопили на фарватере пять старых кораблей, и обратился прекрасный Севастопольский рейд в озеро…

«Корнилов и Тотлебен энергически принялись за дело, рассчитывая на то, что им, может быть, удастся соорудить кое-что в виде укреплений, чтобы в течение хотя бы трех только дней воспротивиться открытому натиску союзников и не сделаться бесславными жертвами торжествующего врага».

Но армия союзников, огибая город, подошла к его Южной стороне, а потом направилась дальше – к Балаклаве, чтобы там устроить лагерь и начать подготовку к штурму Южной стороны Севастополя.

Подходящему к Балаклаве противнику оказали сопротивление 110 человек под командой полковника Манто, у которых были 4 медные полупудовые мортирки. Они вели бой, пока не кончились боеприпасы. На вопрос: «Зачем же они бились против целой армии?» командир роты капитан Стомати ответил: «безусловной сдачей я навлек бы на себя и гнев моего начальства и ваше презрение, теперь же совесть моя спокойна, потому что я исполнил свой долг»…

Корнилов, по данному ему праву, мог распоряжаться обороной только Северной стороны. Для решения вопроса организации защиты всего города он собирает штаб и берет на себя всю ответственность за осуществление этого трудного дела. Его ближайшими помощниками становятся адмирал П. С. Нахимов, контр-адмирал В. И. Истомин и военный инженер-полковник Э. И. Тотлебен.