Текст книги "Крымский мост"

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Любовь Егорова (Санкт-Петербург)

 
Я так люблю весь этот знойный мир,
Где с веток зрелый падает инжир,
Томленье южных улиц, шумный тир,
Беспечность летних временных квартир…
И пляж, и счастья золотую лень,
И моря рык, и ласковую тень…
 

Крым… Он был моей мечтой, когда я впервые прочитала книгу Анастасии Цветаевой «Воспоминания о Марине». Я тогда жила в ауре Серебряного века и дышала поэзией Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама (читала в «самиздате»), Максимилиана Волошина, Брюсова, Андрея Белого, «почти знакома» была с Сергеем Эфроном, с Пра (матерью Волошина). Судьбы молодых литераторов переплелись здесь, в Крыму. Все они, на взлёте, ещё не тронутые разрушительной рукой наступающей новой жизни 1917 года, приезжали в дом Волошина и «обормотствовали», спорили и дружили, любовались девственной природой берегов восточного Крыма. Здесь запрятан был мир, где они наслаждались близостью моря и рыжих холмов, похожих на спины гигантских доисторических животных, наполовину укрытых пылью веков, мир, где можно было забыть чахлые города, меркантильность человеческих отношений, прошлые обязательства и заботы.

Это было «послевкусие» книги. В те годы я сама, желая учиться писать стихи, поступила в ЛИТО, которым руководил Герман Борисович Гоппе. Крым… Тогда ещё земля, где граждане самых разных уголков Советского Союза встречались на берегу ласкового пляжа в Планерском (Коктебеле). Светило солнце, ласковые бирюзовые волны Чёрного моря принимали всех гостей и дарили беззаботную радость почти первобытного пребывания на древней киммерийской земле.

 
Окружённый высокими холмами,
Овечьим стадом ты с горы сбегаешь.
И розовыми, белыми камнями
В сухом, прозрачном воздухе сверкаешь…
 

Осип Мандельштам

Я впервые увидела море! Потом оно мне непременно снилось весной, когда зима уже была несвежа и серый снег, обречённый на таянье, уныло лежал вдоль улиц Питера (Ленинграда). Море синело, чернело, розовело, голубело, в зависимости от погоды, и, как живой зверь, рычало мне в лицо. Я ещё застала Кара-Даг, не закрытый для посещения. Самым увлекательным путешествием среди отдыхающих считалось дойти до Сердоликовой бухты. Но дойти до неё не так-то просто. Надо было пробираться вдоль берега по подножию Кара-Дага, а потом вплавь обогнуть выступающий в море горный мыс. Некоторые смельчаки обходили его по узким горным выступам. Но однажды мы с друзьями весёлой стайкой, вплавь, со спасательными кругами и матрасами добрались до маленькой безлюдной уютной бухточки и там купались, загорали целый день, любуясь неожиданно новыми красотами морского пейзажа со стороны горных выступов, обнимающих бухту. Гора впустила нас в свою сущность, таинственную и немного пугающую своей вечностью.

 
Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,
Причащусь я горькой соли, задыхающихся волн,
Обовью я чобром, мятой, полынью седой чело,
Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!
 

Максимилиан Волошин

Светило солнце, поэты, живые и трепетные бессребреники, сжигающие так нерасчетливо свои жизни и по-детски ранимые суровостью реальной жизни, были незримо рядом. Если смотреть на море со стороны пляжа, то справа Кара-Даг повторяет профиль Волошина. Это не легенда. Так иногда бывает, и сама природа ставит человеку памятник задолго до его рождения. Максимилиан Волошин, с его широкой душой, был пожалован таким подарком. Он был другом и спасителем для многих талантливых людей, чья беззащитность нуждалась в участии. Его дом четверть века прослужил «летней резиденцией» русского модернизма.

А Марина грезила встречей с Пушкиным…

 
Я поднималась по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой,
Не устают мои лёгкие ноги
Выситься над высотой.
Слева – крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна – окрест,
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.
 

Марина Цветаева

Земля не любит, когда её топчут бессмысленные люди, продают, предают. Она, как цветок, раскрывается поэтам и влюблённым, дарит поэзию, любовь, новые смыслы. Крым и был таким местом, где можно прикоснуться к вечности моря и гор. И романтики слетались сюда, чтобы почувствовать вкус несуетной жизни. Крым был и остаётся моей мечтой.

Лев Золотайкин (Москва)

Слово «Крым» у нас всегда было радостным.

Вот говорил человек: «Я еду в Крым», – и широко улыбался. И всем было ясно, что местком выделил ему путевку, и он едет отдыхать, купаться в море и кушать фрукты.

А что ещё делать в Крыму, где сплошь растет виноград «Мускат» и льются вина Массандры.

Казалось, что у Крыма свой календарь – одни выходные дни. Поэтому, если в кино и показывали рыбаков там, или животноводов, то все равно труд у них был праздничный и обязательно с песней.

Я с детства знал, что есть лагерь Артек для заслуженных пионеров. И опять же кино показывало песок и море, заполненные хохочущими детьми.

Тогда каждый сеанс начинался с «Новостей дня», и вся страна видела сказочную природу Крыма, роскошные исторические дворцы, и Сталин приветливо улыбается, и улыбаются наши союзники – Рузвельт и Черчилль. Приближался день Победы, и главы государств собрались в Крыму, чтобы обсудить каким дальше будет мир.

Война кончилась, Крым залечил свои раны и снова стал «всесоюзной здравницей», и снова массы людей заполняли санатории, пансионаты и дома отдыха. Хотя, конечно, для такой огромной страны Крым все же был только маленькой светлой точкой.

И для меня в детстве Крым не имел никакого значения. Все летнее время я проводил у бабушки, в деревне, недалеко от Москвы.

У бабушки было тринадцать детей. Семеро из них умерло в младенчестве от болезней и тогдашних невзгод. Один сын служил на границе и пропал без вести в первые дни войны, а оставшиеся три сына и две дочери жили и работали в Москве.

В те голодные послевоенные годы все мы ждали первых урожаев на огородах и в лесу, а еще рыбы из нашей красавицы Протвы, в которой старшие братья быстро научили меня плавать, спихивая в воду и оставляя барахтаться на глубине.

Так что живой Крым я увидел только, когда поступил в московский институт инженеров транспорта. Раз в год студентам полагался бесплатный проезд в любую точку страны. Разумеется, большинство выбирало юг и море. И в летние каникулы по берегам Крыма миитовцы гуляли, как по институтским коридорам. Карманы были пустые, но солнце светило и море плескалось совершенно даром.

А через много лет в Крыму поселился мой старший брат.

Опять же в военные годы нужда заставляла детей рано определяться в жизни: поступать в ремесленные училища, совмещать учебу с работой, а мой старший брат уехал в далекий Баку и поступил в военно-морское подготовительное училище.

Потом он закончил Высшее Военно-Морское училище в Ленинграде, пятнадцать лет отслужил на Северном флоте и был переведен на Чёрное море. Получил квартиру в Севастополе, приехала жена с сыном, стали обрастать хозяйством, построили дачу, сын вырос, тоже стал моряком, женился, родились дочери…

Время летит быстро. И вот уже брат с женой стали южными дедушкой и бабушкой. Внучки жили у них в Крыму, сын с женой приезжали в отпуск, и я бывал в гостях.

То есть наш род как бы укоренился в Крыму.

А дальше пришла моя очередь, и я буквально породнился с Крымом, когда на очередном повороте судьбы женился на крымчанке из солнечной Евпатории – Елене Кириченко.

Окончив школу, Елена приехала в Москву и тоже поступила на мостовой факультет МИИТа, только годом раньше меня. Так что несколько лет мы ходили по одним коридорам, не догадываясь, что тайные нити уже связали нас на всю жизнь.

После института меня распределили в «Гипростроймост», который занимался разработкой проектов строительства мостов через все большие реки нашей страны. А Елена уже год работала в подмосковном Мостоотряде. Но через пару лет их отряд расформировали, и Елену перевели в наш институт. Тут судьба нас и познакомила. Мы оказались не только в одной проектной бригаде, но и за соседними кульманами, то есть каждый рабочий день мы проводили рядом друг с другом. Очень естественно завязался служебный роман, и вроде бы легкое увлечение растянулось на всю жизнь.

У нас обоих были семьи, маленькие дочери, но все это распалось, и мы в конце концов поженились. Вроде бы напрашивалось свадебное путешествие в Крым, но мы отправились на Север.

Я давно ушел с предприятия «Гипростроймост» и работал на производстве, но тут обо мне вспомнили и предложили организовать филиал института при новом мостостроительном тресте, который располагался недалеко от нефтяной столицы – города Сургута, на очень красивом берегу Оби. А объекты треста были разбросаны по Тюменской области, Ямало-Ненецкому и Ханты-Мансийскому национальным округам. Семь лет Елена трудилась в нашем отделе, а я мотался по всей этой огромной территории на разных видах транспорта, вплоть до оленьих упряжек.

Вернулись мы в Москву (как у нас говорили – на Большую Землю) незадолго до перестройки, и скоро я оказался в самой гуще новых, рыночных отношений, стал работать в частных строительных фирмах.

Между тем у Елены связь с Евпаторией не прерывалась. Родители, правда, умерли, но остались близкие родственники и главное – родной брат. Так что и телефон звенел, и письма шли, и настойчиво звали нас в гости. Каждый раз, получив письмо, Елена воодушевлялась: «Надо ехать. Соскучилась». Но все мешали разные дела, и собрались мы только, когда Елена ушла на пенсию. Встреча с родственниками оказалась такой сердечной, что мы несколько лет подряд, обычно в сентябре, непременно отправлялись в Евпаторию.

Все родственники Елены жили в старой части города. Родительский дом не сохранился, и мы останавливались у двоюродной сестры: такой одноэтажный квадрат с двором посредине, прикрытым ветвями двух разросшихся деревьев: абрикосовым и виноградным. По периметру четыре квартиры: хозяйская и три гостевых.

Мы бродили по старому, одноэтажному городу, который, к радости Елены, почти не изменился. Дома были в состоянии естественного старения, лишь изредка попадались кокетливо подновленные фасады. Школа сохранилась. Базар. Узкие, путаные улицы с историческими ямами и колдобинами. Одноколейный трамвай тихо дребезжал и на разъездах терпеливо ждал встречного коллегу. И, конечно, древняя беда всего юга – отсутствие канализации – благоухала своими выгребными ямами.

Море плескалось тут же рядом – родной для Елены дикий пляж, протянувшиеся на несколько сот метров и уходящие в воду огромные бетонные ступени. Видимо, когда-то городские власти решились на что-то грандиозное, но отступили перед величием замысла, к радости отдыхающих, которые удобно располагались на этой дармовой бесхозяйственности. Ступени в море обрывались и дальше просто валялись бетонные обломки. Ты плыл в море, и вдруг ощущал под ногой камень, вставал и оказывался далеко от берега по пояс в воде – такая неожиданная передышка.

В советское время многие крупные предприятия строили в Крыму свои дома отдыха. Один такой сохранился на набережной Евпатории. Название было врублено в фасад красивого здания: «Трехгорка» (это, как известно, старейшая московская фабрика). Теперь все было тихо, и трудящиеся не выбегали из ворот к морю. Приватизация.

Брат Елены тоже уезжал работать на Север. А вернувшись в Крым, они с женой купили квартиру в небольшом поселке.

От Евпатории до поселка тридцать километров. Мы ехали на автобусе по голой, безлюдной степи. Я оглядывался с удивлением. Как же так? Это же Крым, юг, все должно быть в садах и цветах. Ну ладно, в конце концов, пусть степь, но ведь и берег моря, который все время тянулся недалеко от дороги, был совершенно пустой и никем не обжитый. Совершенно не понятно. На мой северный взгляд, дикость какая-то. Тысячи людей мечтают о тепле и море, а здесь вот они, сколько хочешь, и ни единой души.

Так эта пустота и уперлась в пятиэтажку, где жил брат Елены. Видимо, дом был задуман, как часть нового микрорайона, и все годы, что мы ездили, по соседству рыли еще один котлован, но дальше фундамента дело не продвинулось.

Родственников это особо не волновало, потому что вся жизнь была с другой стороны пятиэтажки: центр посёлка, рынок и море.

Большой песчаный пляж скрывался в воде, и далеко в море тянулось песчаное мелководье. Просто идеальное, богом созданное курортное место, но совершенно не оборудованное. Все годы мы так и переодевались за кустиком.

На берегу стояли два небольших дома, где сдавали комнаты, работало несколько забегаловок и высилась горка, по которой дети скатывались в воду – вот и весь сервис.

Кстати, и в Евпатории платные пляжи были грязнее наших ступенек, а набор развлечений тоже не блистал разнообразием.

Когда рухнул Союз Нерушимый, братские республики с удовольствием освободились от кремлевской опеки.

Прибалтика без оглядки устремилась на Запад, на Кавказе и в Средней Азии бывшие партийные секретари превратились в пожизненных «отцов народа», в Белоруссии «батька» доил двух коров – то нас, то Запад, а вольница Украины меняла президентов и каждый следующий был вороватей предыдущего.

Крым сразу стал местом стычки новых властей России и Украины. Начался дележ Черноморского Флота и определение статуса Севастополя.

В горячке взаимных упреков наши моряки оказались в довольно враждебной обстановке. Хотя мой брат к тому времени ушёл в отставку, жить в наступившем безобразии оказалось так тошно, что они с женой продали все хозяйство и переехали к сыну в Ленинград-Петербург.

Конечно, эти беглые заметки не претендуют ни на какой глубокомысленный анализ. Это дело специалистов. Но и просто очевидцу многое в Крыму бросалось в глаза.

В один из приездов родственники устроили нам две экскурсии: на завод по ремонту самолетов и в район, где располагался Центр Космической Связи.

Раньше завод был в Евпатории элитным предприятием. Нас поразила огромная зона отдыха с фонтанами, бассейнами, спортивными площадками и просто настоящим грибным лесом. Но с началом перестройки завод остался почти без заказов – новым хозяевам самолёты были нужны, пока они летали и приносили доход, эксплуатировали их нещадно, а на ремонт денег жалели. Зарплата покатилась вниз, и коллектив почти растаял. Племянница Елены работала на заводе всю жизнь, но тут подоспела пенсия и она тоже уволилась, а её муж – классный специалист – остался работать за гроши, здоровье пошатнулось и других вариантов у него не было.

Так что, оглядываясь, мы видели только следы разрухи: фонтаны не работали, бассейны высохли и спортивные площадки заросли травой.

Центр Космической Связи, в общем, представлял собой то же самое, что и завод, только в более грандиозных масштабах. Располагается он в пригороде Евпатории. Место выбрано статистически – это географическая точка, где больше всего безоблачных дней в году. Южный Центр был одним из важнейших объектов космической отрасли советского хозяйства. С 1960-го года отсюда шло слежение за нашими межпланетными станциями, запущенными на орбиты Венеры и Марса. Активно участвовал Центр и в полётах космонавтов. То есть это был прекрасно оснащенный научный коллектив численностью более двух тысяч специалистов.

Для новой власти он оказался слишком дорог, и Россия про него забыла, у неё собственная космонавтика оказалась в загоне, и ракеты стали часто падать или бестолку исчезать в пространстве.

Так что за глухим забором и высокими кипарисами было тихо. Говорили, что людей там осталось человек двести и занимаются они хозяйством. О былых масштабах работ напоминали только огромные конструкции сферических антенн, разбросанные по окрестным полям.

Вообще, это была грустная поездка. Родственники вспоминали, что когда-то пригороды заваливали Евпаторию и молоком, и мясом, и овощами в самом прекрасном, натуральном виде. А теперь попадались только ржавые указатели: «с/х Молочный – 2 км», «с/х Урожайный – 1,5 км», и ещё много таких же указывали в пустоту. Единственным действующим хозяйством встретилась страусиная ферма – ироническая прихоть какого-то богатого оригинала, любителя страусиных яиц и перьев.

Евпатория не пережила никаких волнений, подобных севастопольским. Город был и остался русским, и все вокруг было на русском языке. Только деньги стали украинскими, и мы выгодно меняли свои рубли на карбованцы. Но было ощущение, что город жил как бы сам по себе, а власть погрузилась в собственные заботы. Тихо было вокруг огромных пансионатов, и странно выглядели недостроенные дома с неподвижными кранами. Казалось, они чего-то ждут в оцепенении. Но всегда есть беспокойные люди, которым не сидится без дела. Напротив дома, где мы жили, медленно, но неуклонно рос трехэтажный особняк – просто небоскреб среди домишек, прижавшихся к земле.

И сестра Елены, Валентина, была сгустком энергии. Все у неё кипело в руках. Да и муж был ей под стать, такой универсальный мастер. Квартиры для отдыхающих они отделали до идеального удобства, но пиком комфорта стала именно нормальная канализация. Казалось все просто: рядом с домом проходила городская канализационная магистраль от прибрежных пансионатов. Вот Валентина и просила – раз власти не в состоянии осилить проблему всего старого города, то пусть разрешат ей выполнить своими силами кусочек этой работы – проложить трубу от дома до магистрали. Валентина заказала и оплатила проект, получила согласования от кучи организаций и три года добивалась «разрешения» – подписи на своем заявлении. Соседи посмеивались над её утопией. Но она победила и стала частной владелицей кусочка канализации. Так что ленивым соседям пришлось ей кланяться и просить разрешения подключиться уже к её трубе.

В общем, оказалось, что улучшать жизнь можно, просто «слугам народа» было плевать на людей. Естественно, что за все наши приезды об украинской власти мы не слышали ни одного доброго слова. И также естественно, что наши родственники радостно встретили своё возвращение в Россию. И до сих пор они в счастливой уверенности, что все их обиды позади и наступила правильная жизнь.

Действительно, сразу повысились пенсии и улучшилось медицинское обслуживание. Но больше всего было роздано самых радужных обещаний. Я стараюсь следить за всем, что происходит в Крыму. Жена, к несчастью, уже не увидела этих перемен. И для меня поездки в Крым стали невозможными, не хватает сил для такого сложного путешествия.

Основной доход в Евпатории – отдыхающие. Последние два летних сезона их поток сократился. У племянницы их вообще не было. К Валентине приезжали её постоянные гости, а вот спрос со стороны уменьшился, и случались простои жилой площади.

А теперь ещё начались проблемы с электроэнергией. Два года назад вопрос энергетической безопасности Крыма называли важнейшим, но в последующей суете про него забыли. Причиной энергетического кризиса стала национальная политика местных властей. Сегодня национальные проблемы вышли на первое место в мире. И научные открытия в этой области идут потоком, так что поэтическая метафора «Все люди братья» становится абсолютно реальной. За тысячелетия существования человека произошло такое смешение кровей, что по большому счету национальность можно считать понятием условным.

В то же время большинство из нас не знает даже своих ближайших предков и, появись в обиходе машина времени, нас ожидали бы удивительные сюрпризы прошлого. Орлиные профили в рязанской глубинке или рыжий китаец с курносым носом – все это приветы забытых бабушек и дедушек, следы их увлечений и перемещений.

Вот и мы с женой, русские по паспорту, глядя в зеркало, посмеивались друг над другом: такая «русская» брюнетка с украинской «о» в конце фамилии и с неистребимой южной певучестью в голосе и московско-калужский мужичок с очень еврейскими глазами.

Каждый раз, приезжая в Евпаторию, мы обязательно ходили в небольшое кафе при духовном центре караимов. Десяток столиков во внутреннем дворе, чисто, доброжелательно и очень вкусно: тающие во рту чебуреки, супчик с крохотными пельменями, спиртного нет, но можно принести с собой и выпить – никакого церковного ханжества. А ещё очень интересный музей, откуда мы и узнали, кто такие караимы.

История караимов началась в четвёртом тысячелетии до нашей эры, когда произошло разделение тюркоязычных племен, часть их осела на территории Турции, Сирии и Ирана и стала основой будущей народности – «караимы», что в переводе означает «читающие». То есть по тем временам караимы были одним из немногих грамотных народов.

О национальности караимов нет единого мнения, конкурируют еврейская и тюркская версии. В общем процессе движения народов караимы перешли через Кавказский хребет, приняли участие в создании Хазарского каганата, его развития и последующего разгрома ордынцами. Оказавшись под властью захватчиков, караимы, как более культурный народ, оказали сильное влияние на обычаи и особенно на язык крымских татар. В дальнейшем это своеобразие выделяло крымских татар среди многочисленных соплеменников.

Национальная пестрота Крыма – одна из его самых красочных и перспективных особенностей. Именно она должна лежать в основе превращения Крыма в туристический центр мирового значения.

Ну вот, дорогой мой, прекрасный Крым.

Мы ждали перемен, и они пришли. Как мы любим петь: «Это праздник со слезами на глазах…». Мир движется извилисто, но к лучшему. А с нами всегда наша духовная опора: Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, то есть мудрость.