Текст книги "Финансист. Титан. Стоик"

– Пусть Эд утром принесет свежее постельное белье и пару смен одежды, тогда все будет в порядке. Джордж соберет мои вещи. – Он имел в виду домашнего слугу, который выступал в качестве лакея и имел другие обязанности. – Скажи Лилиан, чтобы она не беспокоилась. Со мной все будет в порядке. Ей лучше не приезжать сюда, поскольку я собираюсь выйти в ближайшие пять дней. Если не получится, тогда у нас будет достаточно времени. Поцелуй за меня детей. – И он широко улыбнулся.

После своего несбывшегося предсказания насчет предварительных слушаний Стэджер едва ли не боялся предполагать, что может сделать или не сделать Верховный суд штата Пенсильвания. Но он должен был что-то сказать.

– Не думаю, что тебе стоит волноваться по поводу апелляции, Фрэнк. Я получу свидетельство обоснованного сомнения, и тогда ты получишь двухмесячную отсрочку, а может быть, еще дольше. Твой залог на воле составит не более тридцати тысяч долларов. Что бы ни случилось, ты выйдешь отсюда через пять-шесть дней.

Каупервуд ответил, что он надеется на это, и предложил покончить с делами на сегодня. После нескольких бесплодных попыток продолжить разговор Стэджер и отец наконец пожелали ему спокойной ночи и оставили его наедине со своими мыслями. Но он слишком устал, поэтому быстро разделся, устроился поудобнее в своей жалкой постели и вскоре заснул.

Глава 45

Что ни говори о тюрьме в целом, пусть даже с особыми камерами, услужливыми надзирателями и общей тенденцией к комфортному заключению, неволя есть неволя, и от этого никуда не денешься. Каупервуд, находившийся в комнате, никак не уступавшей номеру в обычном пансионе, понимал, что находится в настоящей тюрьме, хотя он еще не стал настоящим заключенным. Он знал, что там есть тесные камеры, возможно, грязные, зловонные и кишащие паразитами, закрытые массивными решетками, которые могли бы с лязгом захлопнуться за ним, как и за другими арестантами, если бы у него не нашлось денег на оплату чего-то лучшего. Это все, что можно сказать об идее так называемого равенства людей, думал он. Даже в суровых жерновах механизма правосудия он наделяет одного человека такой личной свободой, какой он сейчас пользовался, а другого лишает всяческих благ только потому, что ему не хватает ума, влиятельных друзей и денег, обеспечивающих относительное удобство.

Проснувшись на следующее утро после суда, он с интересом огляделся по сторонам и внезапно осознал, что находится не в свободной и уютной атмосфере своей спальни, а в тюремной камере, вернее, ее более удобном варианте, арендуемой спальне в апартаментах шерифа. Он встал и выглянул в окно. Двор тюрьмы и Пассаюнк-авеню занесло снегом. Там и тут попадались немногочисленные горожане, спешившие по утренним делам. Каупервуд сразу же задумался о том, что он должен делать, как он может продолжить свой бизнес и восстановить свое доброе имя. Размышляя, он оделся и потянул шнурок звонка для вызова человека, который затопит камин, а потом принесет завтрак. Тюремный надзиратель в поношенном голубом кителе, сознававший превосходство Каупервуда из-за комнаты, которую тот занимал, положил уголь и дрова на каминную решетку, развел огонь и подал ему завтрак, далеко не похожий на обычную тюремную бурду, но и без того достаточно скудный.

После этого он был вынужден терпеливо ждать еще несколько часов, несмотря на предполагаемый благожелательный интерес шерифа, прежде чем к нему пустили брата Эдварда, принесшего смену одежды. Тюремный служитель, проявивший заботливость, принес ему утренние газеты, которые он просмотрел равнодушно, не считая финансовых новостей. Во второй половине дня пришел Стэджер, сообщивший, что занимался переносом других своих дел на более поздний срок, но договорился с шерифом, чтобы к Каупервуду допускали тех, кто имел важные дела с ним.

К тому времени Каупервуд написал Эйлин, чтобы она не пыталась увидеться с ним, поскольку он выйдет из тюрьмы к десятому числу, и тогда или немного позже они смогут встретиться. Он понимает, как сильно она хочет видеть его, но имеет основания полагать, что за ней следят сыщики, нанятые ее отцом. Это было неправдой, но задело ее за живое, а несколько презрительных замечаний, которыми обменялись Оуэн и Кэллам за обедом, переполнили чашу ее терпения. Прочитав письмо Каупервуда у Кэллиганов, она не стала предпринимать никаких действий, пока утром десятого числа не прочитала в газете, что апелляция Каупервуда была удовлетворена и он снова, по крайней мере на некоторое время, может стать свободным человеком. Это придало ей мужества сделать то, что она уже давно собиралась сделать: убедить отца, что она не обязана подчиняться ему и что он не может заставить ее поступать вопреки ее воле. У нее по-прежнему оставалось двести долларов, полученных от Каупервуда, и некоторые личные средства, всего около трехсот пятидесяти долларов. Она решила, что этого хватит, чтобы дожить до конца своего рискованного предприятия или хотя бы до тех пор, пока она не найдет другую возможность, чтобы обеспечить свое личное благополучие. Судя по тому, что ей было известно о чувствах родственников по отношению к ней, боль разлуки предстояло испытать им, а не ей. Возможно, когда отец увидит ее решимость, то предпочтет оставить ее в покое и помириться с ней. Она была настроена на этот шаг и сразу же уведомила Каупервуда, что собирается к Кэллиганам, где поздравит его с освобождением.

В каком-то смысле Каупервуд был доволен сообщением от Эйлин, так как он понимал, что его нынешнее бедственное положение в основном связано с враждебностью Батлера и он не чувствовал угрызений совести из-за возможности нанести удар старику, который потеряет дочь. Его предыдущие соображения о том, что разумно не сердить Батлера, оказались бесполезными, а поскольку старика нельзя было умиротворить, будет только справедливо, если Эйлин покажет ему, что может обойтись без него. Возможно, она заставит его изменить отношение к ней и смягчить политические интриги против него, Каупервуда. В бурю сойдет любая гавань, а кроме того, теперь ему действительно было нечего терять, и интуиция подсказывала ему, что этот ход будет хорошим в сложившихся обстоятельствах; поэтому он не попытался отговаривать ее.

Она взяла свои драгоценности, нижнее белье, пару платьев, а также несколько других вещей и упаковала их в свой самый вместительный саквояж. Потом дошла очередь до обуви и чулок, и, как она ни старалась, поняла, что не может забрать все, что ей хотелось. Эти вещи она увязала отдельно в довольно непрезентабельный на вид узел. Пошарив в маленьком комоде, где хранились ее деньги и драгоценности, она нашла триста пятьдесят долларов и положила их в сумочку. Эйлин понимала, что это немного, но не сомневалась, что Каупервуд поможет ей. Если он не сможет выделить деньги на ее содержание, ее отец не смирится, то ей придется найти себе какое-то занятие. Она не подозревала о жестокости мира к людям, не имевшим практического опыта и достаточных средств, и вообще ничего не знала о горьких превратностях жизни. Десятого января она ждала, тихонько напевая под нос, пока не услышала, как отец спускается к обеду. Она перегнулась через верхние перила и убедилась, что Оуэн, Кэллам, Нора и мать уже сидят за столом, а горничной Кэти нигде не видно. Тогда она проскользнула в отцовский кабинет, достала записку из-под корсажа, положила на стол и вышла. Записка была адресована отцу и гласила:

«Дорогой отец,

Я не могу сделать то, чего ты хочешь от меня. Я убедилась, что слишком сильно люблю мистера Каупервуда, поэтому я ухожу. Не ищи меня у него. Ты не найдешь меня там, где думаешь, меня там не будет. Я попытаюсь некоторое время жить самостоятельно, пока он не разберется со своими неприятностями и не сможет жениться на мне. Мне ужасно жаль, но я не могу поступить так, как ты хочешь. Я никогда не прощу тебя за то, как ты обошелся со мной. Попрощайся за меня с мамой, Норой и братьями. Эйлин».

Для верности она взяла очки Батлера в тяжелой оправе, которыми он всегда пользовался при чтении, и положила их сверху. На какое-то мгновение она почувствовала себя очень странно – почти воровкой, – что было новым ощущением для нее. Она даже испытала мимолетное чувство собственной неблагодарности и душевной муки. Ее мать будет так страдать! Нора будет переживать, даже Кэллам и Оуэн. Но они больше не понимают ее. Отцовское поведение казалось ей особенно возмутительным. Он должен был понять ее доводы, но нет, он был слишком стар, скован религиозными и косными представлениями. Он никогда не поймет ее. Возможно, он больше не позволит ей вернуться домой. Прекрасно, она и сама как-нибудь обойдется. Она ему покажет! Она может получить место школьной учительницы и долго жить у Кэллиганов или, если это будет необходимо, станет давать уроки музыки.

Она осторожно спустилась в вестибюль и выглянула на улицу. Фонари уже горели в темноте, и дул холодный ветер. Она быстро дошла до перекрестка в пятидесяти футах от дома и повернула на юг, шагая довольно раздраженно, так как это новое ощущение казалось ей унизительным и совершенно не похожим на то, что приходилось ей испытывать раньше. Завернув за угол, она опустила тяжелый саквояж, чтобы немного передохнуть. Мальчишка, насвистывавший неподалеку, привлек ее внимание, и когда он приблизился, она позвала его:

– Мальчик! Эй, мальчик!

Он подошел, с любопытством глядя на нее.

– Хочешь немного заработать?

– Да, мэм, – вежливо ответил он, сдвинув грязную кепку на ухо.

– Помоги мне донести этот саквояж, – сказала Эйлин, и он с готовностью подхватил ее ношу.

Через некоторое время она пришла к Кэллиганам, и с множеством восторженных восклицаний она была водворена в свое новое жилье. Она восприняла свое положение с беззаботным спокойствием, тщательно распределив туалетные принадлежности и одежду. Тот факт, что она больше не пользовалась услугами горничной Кэтрин, которая прислуживала ей, ее матери и Норе, выглядел необычно, но не более того. Она вовсе не считала, что навсегда рассталась с прежним образом жизни, так что просто устроилась поудобнее.

Мэйми Кэллиган и ее мать относились к ней с раболепным обожанием, поэтому она по-прежнему пребывала в приятной и знакомой для себя обстановке.

Глава 46

Тем временем в доме семья Батлеров собралась за обеденным столом. Грузная миссис Батлер благодушно восседала в конце стола; ее седые волосы были гладко зачесаны назад, открывая гладкий, лоснящийся лоб. Она носила темно-серое шелковое платье с полосатой серо-белой оторочкой, хорошо оттенявшее ее румяное лицо. Эйлин следила за нарядами матери, и ни один предмет гардероба не обходился без ее одобрения. Нора выглядела молодой и свежей в бледно-зеленом платье с воротником и манжетами из красного бархата. Она казалась изящной и полной жизни; ее глаза, волосы и цвет лица дышали здоровьем. В качестве украшения она носила нитку коралловых бус, подарок матери.

– Посмотри, Кэллам, – обратилась она к брату, который сидел напротив нее и постукивал по столу ножом и вилкой. – Разве они не чудесные? Это мне мама подарила.

– Мама делает для тебя больше, чем я. Ты ведь знаешь, что хочешь получить от меня, верно?

– Что?

Он задорно посмотрел на нее. Вместо ответа Нора скорчила гримаску. Тут появился Оуэн и занял свое место за столом. Миссис Батлер заметила выражение лица своей дочери.

– Можешь мне поверить, так ты не добьешься братской любви, – заметила она.

– Боже, что за день! – устало произнес Оуэн и развернул салфетку. – На сегодня с меня достаточно.

– А в чем дело? – заботливо поинтересовалась мать.

– Ничего особенного, мама, – отозвался он. – Просто все идет через пень-колоду.

– Тогда ты должен поесть с удовольствием, это поднимет тебе настроение, – добродушно сказала мать. – Томпсон (она имела в виду семейного бакалейщика) доставил нам свежие бобы. Ты просто должен отведать их.

– Конечно, Оуэн, бобы что угодно приведут в порядок, – пошутил Кэллам. – У мамы на все есть ответ.

– Они замечательные, чтобы ты знал, – с достоинством промолвила миссис Батлер, не уловившая смысл шутки.

– Разумеется, мама, – согласился Кэллам. – Настоящая пища для ума. Давай немножко подкормим Нору.

– Лучше сам поешь, умник. Как я посмотрю, больно ты веселый! Не иначе собираешься с кем-то на свидание.

– Ты права, Нора. Сообразительная девочка! Сегодня у меня пять или шесть свиданий, от десяти до пятнадцати минут каждое. Я бы и с тобой свиделся, будь ты полюбезнее.

– Попробуй, если получится, – поддразнила Нора. – Я бы тебе все равно не позволила. Просто беда, если я не найду себе кого-нибудь получше тебя.

– Ты хочешь сказать, такого же, как он, – поправил Кэллам.

– Дети, дети! – спокойно вмешалась миссис Батлер, разыскивая взглядом старого слугу Джона. – Стоит на минуту оставить вас, как ссоритесь! Ведите себя потише. Вот идет ваш отец, а где же Эйлин?

Батлер вошел тяжелой поступью и занял место во главе стола. Появился старый Джон с блюдом бобов помимо других кушаний, и миссис Батлер попросила его послать кого-нибудь за Эйлин.

– На улице похолодало, – спокойно заметил Батлер, глядя на пустой стул Эйлин. Она скоро придет…

Его самая тяжкая проблема. Последние два месяца он был крайне тактичен и старался воздерживаться от любых упоминаний о Каупервуде в ее присутствии.

– Да, стало гораздо холоднее, – согласился Оуэн. – Скоро начнется настоящая зима.

Старый Джон стал по порядку разносить блюда, но когда все уже заполнили тарелки, Эйлин так и не пришла.

– Посмотри, где там Эйлин, Джон, – распорядилась миссис Батлер. – Еда скоро остынет.

Джон вернулся с известием, что Эйлин нет в ее комнате.

– Конечно, она где-то здесь, – с легкой озадаченностью заметила миссис Батлер. – Впрочем, она придет, если захочет. Она знает, когда подают ужин.

Разговор какое-то время вращался вокруг строительства нового водопровода, запланированного в городской ратуше, а потом начал иссякать. Они обсудили финансовые и прочие беды Каупервуда, общее состояние фондового рынка, открытие нового золотоносного рудника в Аризоне, отплытие миссис Молинауэр в Европу в следующий вторник, с соответствующими замечаниями Норы и Кэллама, и остановились на благотворительном рождественском балу.

– Эйлин не захочет пропустить такое событие, – заявила миссис Батлер.

– Я точно собираюсь прийти, – вставила Нора.

– Кто отвезет тебя? – поинтересовался Кэллам.

– Это мое дело, мистер, – с вызовом ответила Нора.

Ужин закончился, и миссис Батлер пошла в комнату Эйлин узнать, почему она не вышла к столу. Батлер вернулся в свой кабинет, всем сердцем желая поведать жене причину своего беспокойства. Когда он уселся и включил свет, то увидел послание, лежавшее на столе. Он сразу же узнал почерк Эйлин. С какой стати она вступила с ним в переписку? Им овладело недоброе предчувствие; он медленно открыл послание, надел очки и прочитал его.

Итак, Эйлин ушла. Старик смотрел на слова, как будто они были написаны огненными буквами. Она сказала, что не сбежала с Каупервудом. Оставалась возможность, что он бежал из Филадельфии и забрал ее с собой. Это была последняя соломинка, последняя капля. Эйлин выманили из дома. Но куда и зачем? Впрочем, Батлер с трудом мог поверить, что Каупервуд уговорил ее на это. У него слишком много стояло на кону, включая его собственную семью и семью Батлеров. Газетчики быстро пронюхают об этом. Он встал, сжимая в руке записку, и повернулся на звук. Вошла миссис Батлер. Он собрался с силами и сунул бумагу в карман.

– Эйлин нет в ее комнате, – озадаченно сказала она. – Она ничего не говорила насчет вечерних выездов, не так ли?

– Нет, – искренне ответил он, гадая, как скоро придется сказать ей правду.

– Странно, – с сомнением произнесла миссис Батлер. – Должно быть, ей что-то понадобилось, но не понимаю, почему она никому не сказала.

Батлер сохранял бесстрастное выражение лица; он не смел сказать жене, что произошло на самом деле.

– Она вернется, – заверил он скорее ради того, чтобы выиграть время, чем для чего-то еще. Ему было стыдно притворяться. Миссис Батлер вышла, и он закрыл дверь, потом достал письмо и перечитал его. Его дочь сошла с ума. Она совершила абсолютно дикий, бессмысленный, бесчеловечный поступок. Куда она могла отправиться, кроме Каупервуда? Она находилась на грани публичного скандала, и что из этого выйдет? Насколько он понимал, ему оставалось лишь одно. Если Каупервуд до сих пор находится в Филадельфии, то он должен знать. Батлер отправится к нему и будет упрашивать его, угрожать ему, а если понадобится, убьет его. Эйлин должна вернуться домой. Возможно, она не поедет в Европу, но она должна вернуться и вести себя тише воды, по крайней мере, пока Каупервуд не сможет законно жениться на ней. Это было все, на что он сейчас мог надеяться. Ей придется ждать, и, возможно, когда-нибудь он убедит себя согласиться с ее окаянным решением. Что за ужасная мысль! Это убьет ее мать, опозорит ее сестру. Он встал, взял шляпу, надел пальто и вышел из дома.

В доме Каупервудов его проводили в приемную. Каупервуд в это время находился у себя в кабинете, просматривая личные бумаги. Когда было объявлено о прибытии Батлера, он сразу же спустился вниз. Для него было характерно, что эта новость не пробудила в нем никаких эмоций. Итак, Батлер явился к нему. Значит, Эйлин ушла из дома. Теперь им предстояла битва, но не словесная баталия, а скорее поединок двух волевых людей. В интеллектуальном, социальном и во всех прочих отношениях он считал себя более сильной стороной. Духовное содержание, которое мы называем жизнью, закалило его до стальной прочности. Он вспомнил, что, хотя рассказал своему отцу и жене об интригах политиканов, одним из которых был Батлер, и желании сделать его козлом отпущения, старый подрядчик был его бывшим другом, и правила хорошего тона требовали соблюдения формальной вежливости. Ему бы очень хотелось по возможности успокоить старика, поговорить о суровых жизненных передрягах доверительно, по-дружески. Но вопрос с Эйлин нужно было урегулировать раз и навсегда. С этой мыслью он и спустился по лестнице навстречу Батлеру.

Когда старик узнал, что Каупервуд находится у себя и готов принять его, то решил сделать свой контакт с финансистом как можно более коротким и действенным. Он вздрогнул, когда услышал шаги Каупервуда, такие же энергичные и легкие, как раньше.

– Добрый вечер, мистер Батлер, – дружелюбно сказал Каупервуд и протянул руку. – Чем я могу вам помочь?

– Для начала, можешь убрать от меня эту штуку, – мрачно отозвался Батлер, имея в виду протянутую руку. – Я пришел поговорить о своей дочери, и мне нужны честные ответы. Где она?

– Вы имеете в виду Эйлин? – спросил Каупервуд, смерив его ровным, заинтересованным, но бесстрастным взглядом, чтобы получить секунду на размышление. – Что я могу рассказать вам о ней?

– Мне известно, что ты можешь сказать, где она находится. А я собираюсь вернуть ее домой, где ей самое место. Злая судьба привела меня к тебе с самого начала, но я не собираюсь мериться словами. Ты скажешь, где моя дочь, а потом оставишь ее в покое, иначе… – Пальцы старого джентльмена сжались в крепкие кулаки, его грудь вздымалась от сдерживаемой ярости. – Если тебе хватит мозгов, парень, то ты не станешь доводить меня, – добавил он, отчасти восстановив самообладание. – Я не хочу возиться с тобой. Мне нужна моя дочь.

– Послушайте, мистер Батлер, – спокойно отозвался Каупервуд, наслаждаясь ситуацией уже из-за откровенного превосходства, которое она придавала ему. – Если позволите, я собираюсь быть с вами совершенно откровенным. Я могу знать, где находится ваша дочь, а могу и не знать этого. Если я захочу, то скажу вам, а если не захочу, то не скажу. Возможно, она сама не хочет этого. Но если вы не желаете вежливо разговаривать со мной, то на этом мы и остановимся. Вы можете делать что вам угодно. Может быть, поднимемся ко мне в кабинет? Там нам будет удобнее разговаривать.

Батлер в полном изумлении взирал на своего бывшего подопечного. За всю свою жизнь он не сталкивался с более безжалостным человеком – вкрадчивым и обходительным, но властным и неустрашимым. Этот человек пришел к нему под видом овцы и превратился в прожорливого волка. Тюремное заключение не вселило в него ни малейшего благоговения перед законом.

– Я не пойду к тебе в кабинет, – заявил Батлер, – а ты не сбежишь из Филадельфии вместе с ней, если таков твой план. Я позабочусь об этом. Как я посмотрю, ты думаешь, что у тебя есть преимущество надо мной, и хочешь что-то выгадать от этого. Так вот, ничего не получится. Как будто не достаточно, что ты явился ко мне, словно нищий с просьбой о помощи, а я принял тебя и сделал для тебя все возможное, – нет, ты решил вдобавок украсть мою дочь! Если бы не ее мать, сестра и братья – порядочные люди, которым ты и в подметки не годишься, – то я бы вышиб тебе мозги прямо на этом месте! Взять юную, невинную девушку и сделать из нее злобную женщину, – а ведь ты женатый человек! Благодари Бога за то, что с тобой разговариваю я, а не один из моих сыновей, иначе тебя бы уже не было на свете.

Старик был грозен, но бессилен в своей ярости.

– Сожалею, мистер Батлер, – тихо ответил Каупервуд. – Я готов объяснить, но вы не позволяете этого сделать. Я не собираюсь бежать с вашей дочерью или покидать Филадельфию. Вы достаточно хорошо знаете меня и должны понимать, что я не замышляю ничего подобного; у меня здесь слишком большие интересы. Мы с вами здравомыслящие люди. Нам нужно обсудить этот вопрос и прийти к определенному пониманию. Сначала я думал прийти к вам и все объяснить, но был не вполне уверен, что вы станете слушать меня. Теперь вы здесь, и я предпочел бы побеседовать с вами. Если вы пройдете в мой кабинет, я буду рад это сделать, если нет, ничего не поделаешь. Вы согласны?

Батлер понимал, что Каупервуд действительно имеет преимущество перед ним. Оставалось согласиться, иначе было ясно, что он не получит никакой информации.

– Хорошо, – буркнул он.

Каупервуд легко шел впереди него по лестнице и плотно закрыл дверь, когда они оказались в его кабинете.

– Нам нужно обсудить этот вопрос и прийти к определенному пониманию, – повторил он. – Я не такой злодей, как вы думаете, хотя понимаю, что со стороны могу выглядеть очень плохо. – Батлер презрительно смотрел на него. – Я люблю вашу дочь, и она любит меня. Понимаю, вы спрашиваете себя, как я могу так поступать, если я все еще женат, но уверяю вас: я могу так поступать и делаю это. У меня несчастливый брак. Если бы не разразился кризис, я собирался развестись с женой и жениться на Эйлин. Мои намерения были и остаются совершенно честными. Разумеется, вы имеете право быть недовольным той ситуацией, в которой застали нас несколько недель назад. Это было опрометчиво с моей стороны, но по-человечески объяснимо. Ваша дочь не жалуется, потому что она понимает.

При упоминании о своей дочери в таком контексте Батлер вспыхнул от ярости и стыда, но сдержался.

– И ты думаешь, что если она не жалуется, то все в порядке, не так ли? – язвительно спросил он.

– С моей точки зрения – да, с вашей точки зрения – нет. У вас одни взгляды на жизнь, мистер Батлер, а у меня другие.

– Тут ты прав, – процедил Батлер. – По крайней мере, в одном.

– Это не доказывает, что кто-то из нас прав или неправ. С моей точки зрения, нынешняя цель оправдывает средства. Под целью я разумею мое намерение жениться на Эйлин. Если я смогу выпутаться из этой финансовой передряги, в которой сейчас нахожусь, то я так и сделаю. Разумеется, мне хотелось бы заручиться вашим согласием, и Эйлин тоже, но если ничего не получится, значит, так тому и быть. (Каупервуд полагал, что эти слова, хотя они неутешительны для старого подрядчика, могут понравиться ему. Нынешнее положение Эйлин было опасно непредсказуемым без перспективы вступления в законный брак. И даже если он, Каупервуд, вскоре будет осужденным преступником в глазах общественности, это еще не конец. Он выйдет на свободу, восстановит свою репутацию – несомненно, он сможет этого добиться, – и тогда Эйлин будет рада выйти за него. Правда, при этом он не учитывал всей глубины религиозных и моральных предрассудков Батлера.) – Насколько я понимаю, из-за Эйлин вы в последнее время делали все возможное, чтобы я пошел ко дну, – продолжал он. – Но это лишь откладывает мои планы на более долгий срок.

– Полагаю, ты бы хотел, чтобы я помог тебе? – сдержанно, с глубоким презрением произнес Батлер.

– Я хочу жениться на Эйлин, – повторил Каупервуд, чтобы подчеркнуть свои намерения. – Она хочет выйти замуж за меня. Уверен, что в данных обстоятельствах у вас не может быть реальных возражений против этого, что бы вы ни чувствовали. Однако вы продолжаете враждовать со мной и препятствовать мне, хотя понимаете, что я доведу дело до конца.

– Ты негодяй, – сказал Батлер, ясно видевший побуждения своего оппонента. – Для меня ты мошенник, и я не хочу, чтобы любой из моих детей имел какое-то отношение к тебе. Раз уж так вышло, я не возражаю, что если бы ты был свободен от обязательств, то ей было бы лучше выйти за тебя. Это единственный порядочный поступок, который ты мог бы совершить, в чем я сомневаюсь. Но не здесь и не теперь. Чего ты добиваешься, когда где-то прячешь ее? Ты не можешь жениться на ней. Ты не можешь получить развод. У тебя на руках сплошные судебные иски да попытки спастись от тюрьмы. Она для тебя означает лишь дополнительные расходы, а тебе нужны все деньги, какие есть, совсем для других вещей. Зачем тебе было уводить ее из родительского дома и превращать в убожество, на которое ты сам бы не позарился? Если бы ты был мужчиной и в тебе была хоть капля того, что ты называешь любовью, ты бы оставил ее в покое и позаботился, чтобы она хотя бы могла остаться порядочной женщиной. Имей в виду, я думаю, что она по-прежнему в тысячи раз лучше тебя, во что бы ты ее ни превратил. Но если бы у тебя было какое-то понятие о порядочности, ты не стал бы позорить ее семью и разбивать сердце ее пожилой матери безо всякой причины. Чего хорошего ты можешь добиться теперь? Если бы у тебя вообще осталось немного разума, то, думаю, ты сам бы это понял. Ты лишь множишь свои трудности, а не уходишь от них, потом она не поблагодарит тебя за это.

Он замолчал, немного изумленный тем, что позволил вовлечь себя в подобный спор. Его презрение к «этому человеку» было настолько велико, что он с трудом мог смотреть на него, но чувствовал себя обязанным вернуть Эйлин домой. Каупервуд глядел на него с серьезным вниманием. Казалось, он глубоко задумался над словами Батлера.

– Сказать по правде, мистер Батлер, я вообще не хотел, чтобы Эйлин уходила из вашего дома, – произнес он. – Она подтвердит мои слова, если вы побеседуете с ней об этом. Я изо всех сил старался отговорить ее, но когда она настояла на своем, то единственное, что мне оставалось – обеспечить ей наиболее удобные условия для жизни, куда бы она ни отправилась. Она была чрезвычайно возмущена тем, что вы пустили сыщиков по ее следу. Это обстоятельство, как и ваше желание отослать ее подальше, вопреки ее желанию, было главной причиной ее ухода из дома. Уверяю вас, я не хотел этого. Думаю, мистер Батлер, иногда вы забываете о том, что Эйлин – взрослая женщина, обладающая собственной волей. Вам кажется, будто я управляю ею в своих целях. На самом деле я очень люблю ее, и это продолжается последние три или четыре года. Если вы что-то знаете о любви, то понимаете, что она не имеет ничего общего с принуждением. Я не погрешу против истины, если скажу, что Эйлин оказывала на меня ничуть не меньшее влияние, чем я на нее. Я люблю ее, и в этом вся трудность. Вы приходите ко мне и настаиваете, что я должен вернуть вашу дочь в родительский дом. В сущности, я не знаю, могу ли я это сделать или нет. Мне не известно, согласится ли она, если я захочу этого. Она может возражать мне и заявить, что я больше не люблю ее. Это неправда, и я не хочу, чтобы она так думала. Как я уже сказал, она сильно обижена на вас за то, что вы сделали, и за ваше желание отослать ее из Филадельфии. Вы не больше меня можете это исправить. Я мог бы сказать вам, где она находится, но не уверен, что это будет правильно. Конечно, нет, пока я не узнаю, в чем заключается ваше предложение.

Он замолчал и спокойно посмотрел на старого Батлера, который в ответ мрачно уставился на него.

– О каком предложении идет речь? – спросил Батлер, заинтригованный необычным оборотом разговора. Он невольно начинал рассматривать эту ситуацию немного в ином свете. Обстоятельства отличались от его прежних представлений. Каупервуд казался вполне искренним в своих объяснениях. Возможно, все его заверения лживы, но вместе с тем, возможно, он действительно любит Эйлин и хочет добиться развода с женой, чтобы жениться на его дочери. По убеждению Батлера, развод противоречил нормам католической церкви, ревностным приверженцем которой он был. Законы Божьи и элементарная порядочность требовали, чтобы Каупервуд не бросал свою жену и детей ради другой женщины, даже ради Эйлин, даже ради спасения ее от позора. С его точки зрения, это был преступный замысел, доказывающий, каков злодей Каупервуд на самом деле. Но Каупервуд не был католиком. Его взгляды на жизнь отличались от взглядов Батлера. Кроме того и хуже всего (несомненно, отчасти из-за буйного темперамента Эйлин), он серьезно скомпрометировал ее положение. Теперь будет непросто вернуть ее к представлению о нормальной и достойной жизни, и это тоже следовало принимать во внимание. Батлер знал, что он не смирится с таким положением вещей – это было невозможно по соображениям его веры, – но он обладал достаточным здравомыслием, чтобы рассмотреть такую возможность. Кроме того, он хотел вернуть Эйлин, которая, как он теперь понимал, будет вправе заявить о своем будущем.

– Что ж, это достаточно просто, – ответил Каупервуд. – Во-первых, мне бы хотелось, чтобы перестали возражать против того, чтобы Эйлин оставалась в Филадельфии, а во-вторых, было бы хорошо, если бы прекратили нападки на меня. – Каупервуд вкрадчиво улыбнулся. Он и впрямь хотел умиротворить Батлера своей взвешенной позицией в этом вопросе. – Разумеется, если вы не захотите, то я не могу вас заставить. Я просто довожу это до вашего сведения, мистер Батлер, так как уверен, что если бы не Эйлин, то вы не стали бы предпринимать таких враждебных действий по отношению ко мне. Я понял, что вы получили анонимное письмо и в тот же день отозвали свой кредит у меня. С тех пор из разных источников до меня доходили сведения, что вы очень плохо относитесь ко мне, и я лишь могу пожелать, чтобы вы изменили свое мнение. Я не виновен в присвоении шестидесяти тысяч долларов, и вам известно об этом. У меня были лучшие намерения. Я не учитывал возможность моего банкротства в то время, когда воспользовался этими сертификатами, и если бы не другие займы, востребованные кредиторами, я протянул бы до конца месяца и вернул их по назначению, как делал всегда. Я высоко ценил вашу дружбу, и мне очень жаль терять ее. Это все, что я могу сказать.